Ипполит Федорович Богданович

Богдановичу сыну бедного дворянина, удалось поступить в Московский университет, где он познакомился с Херасковым. Литературная деятельность Богдановича началась в 1760 г. в журнале Хераскова «Полезное увеселение». Участники этого журнала, не порывая с основными канонами классицизма, старались избегать высоких жанров и способствовали началу формирования в русской литературе сентиментализма, распространению предромантических веяний.

Поэма Богдановича «Душенька» из всего творческого наследия поэта принесла ему настоящую славу и заняла прочное место в истории русской «легкой поэзии» как первое значительное произведение такого рода. Написанная живым слогом, разностопным ямбом (каким писались басни), существенно приблизившим язык поэмы к разговорному, украшенная фольклорными мотивами, она стала одной из предшественниц пушкинской поэмы «Руслан и Людмила». Не случайно Пушкин в разные периоды жизни вспоминал Богдановича (например, в «Евгении Онегине»: «Мне галлицизмы будут милы, / Как прошлой юности грехи, / Как Богдановича стихи»), а эпиграфом для своей повести «Барышня-крестьянка» взял стих из его поэмы: «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша».

Богданович на практике показал гибкость русского поэтического языка, возможности создания изящного русского произведения. Его поэма была своевременна, ответила на запросы общества, побудила многих современников к поэтическому соревнованию, вызвала дальнейшие поиски в области языка, подготовила во многих чертах язык Карамзина.

Содержание поэмы заимствовано из произведения Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона» (1669), в свою очередь повторяющего эпизоды романа Апулея «Золотой осёл», в основу которого положен античный миф о любви Амура и Психеи. Основной мотив мифа – поиски утраченного возлюбленного – воспроизводится в фольклоре различных народов. Богданович рассказывает этот миф на русский лад. Подхватывая манеру Лафонтена, он отказывается от «возвышенного» и «героического» в поэме, усиливает элемент эротики и выдерживает основную линию рассказа в форме салонной шутки, болтовни. Тем самым Богданович нарушает классицистические каноны.

«Душенька» – это попытка создания шуточной поэмы с ироническим отношением к рассказываемому. Богданович избирает легко-насмешливую манеру изображения. Основные принципы поэмы декларируются в самом начале Книги первой:

Не Ахиллесов гнев и не осаду Трои,

Где в шуме вечных ссор кончали дни герои,

Но Душеньку пою.

Тебя, о Душенька! на помощь призываю

Украсить песнь мою,

Котору в простоте и вольности слагаю.

Не лиры громкий звук – услышишь ты свирель…

Единственное серьезное место поэмы – сохранившаяся от античного оригинала мораль:

Закон времен творит прекрасный вид худым,

Наружный блеск в очах проходит так, как дым;

Но красоту души нигде не изменяет:

Она единая всегда и всех пленяет.

Героиня поэмы – хорошенькая, кокетливая барышня-щеголиха. Богданович представил ее в образе сказочной русской царевны, окруженной нянюшками. Похождения Душеньки вполне соответствуют ее образу: она в воде не тонет и в огне не горит. В шуточных тонах изображаются мифологические персонажи – олимпийские боги. Богданович придает им черты светских людей (например, Сатурн – старый селадон, т.е. воздыхатель) либо царей. Зефиры похожи на придворных, дворец Амура – на современные автору дворцы. Всё это – намёки на современность.

Поэма Богдановича преимущественно затрагивает вопросы литературно-полемические, содержит сатирические нападки на дурные переводы, скверные стихи, напыщенные трагедии. Есть в ней и насмешка над канцелярским языком (например, указ разгневанной Венеры). В шуточной форме для придания поэме «русского колорита» в античную историю введены мотивы русского фольклора (богатыри, Змей Горыныч, Кащей бессмертный, Царь-девица, мертвая и живая вода и т.д.). Автор сознательно смешивает в своей поэме античные и национальные элементы. Так, в «своем чертоге», окруженном чудесным садом с золотыми яблоками, Душенька с нимфами играет в жмурки и водит хороводы; богиня Венера приказывает Душеньке достать живой и мертвой воды, доступ к которой охраняет Змей Горыныч, и т.п.

В «Душеньке» впервые появилась в большом произведении свободная поэтическая речь, благозвучная и изящная. Именно поэтический стиль создал успех «Душеньки». Поэма Богдановича – оппозиция формам и идеям русского классицизма. Н.М. Карамзин писал: «"Душенька" есть легкая игра воображения, основанная на одних правилах нежного вкуса, а для них нет Аристотеля». Богданович в своей аполитичной, развлекательной поэме уходит от гражданской тематики и дидактизма, но в ней содержатся недвусмысленные комплименты Екатерине II, выдающие явную проправительственную ориентацию автора.

Эпикуреизм⁶, ироническое отношение к действительности, легкость и изящество стиха, пройдут через всю русскую «легкую» поэзию вплоть до Батюшкова и молодого Пушкина. В послании «Богдановичу» (1824)

О Душенькин поэт, прими мои стихи!

Никак в писатели попал я за грехи

И, надоев живым посланьями своими,

Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими.

Нет нужды до того! хочу в досужий час

С тобой поговорить про русский наш Парнас,

С тобой, поэт живой, затейливый и нежный,

Всегда пленительный, хоть несколько небрежный,

Чертам заметнейшим лукавой остроты

Дающий вид сердечной простоты,

И часто, наготу рисуя нам бесчинно,

Почти бесстыдным быть умеющий невинно.
Не хладной шалостью, но сердцем внушена,

Веселость ясная в стихах твоих видна;

Мечты игривые тобою были петы.

В печаль влюбились мы. Новейшие поэты

Не улыбаются в творениях своих…
5. Михаил Никитич Муравьев (1757―1807) одним из первых, наряду с М.М. Херасковым, отступает от классицизма в период его господства в России и переходит к сентиментализму. Муравьев, по мнению большинства исследователей, ― зачинатель, родоначальник сентиментализма в русской литературе, в его творчестве нашли выражение характерные черты начальной стадии зарождающегося нового направления. Муравьев отверг «витийство», поставив выше всего человеческое чувство. В своих поэтических произведениях он стремится проникнуть в «излучины сердец», выразить оттенки настроений: «я чувствовать рожден», «что сердце говорит, устами повторяю» («Дружба. К Ивану Петровичу Тургеневу», 1770); «тщись в сердце проникать», «сердечны таинства старайся угадать» («Опыт о стихотворстве», 1775); «Желаю чувствовать, что я имею душу» («Отрывок. К В.В. Ханыкову», 1779) и т.п. «Погружаясь в мир души, Муравьев подготавливал почву для Карамзина и раннего Жуковского», ― писала
Л.И. Кулакова, которая считала поэта также «зачинателем русского предромантизма». Г.А. Гуковский назвал Муравьева «более или менее учителем всех литераторов 1790-х, а в особенности 1800-х годов, связанных с Карамзиным» и «учеником поэтов школы Сумарокова».

Муравьев родился в Смоленске в семье военного инженера, в

В 1785 г. благодаря своим незаурядным способностям и образованности он был зачислен в «кавалеры» (наставники) внуков Екатерины II, великих князей Константина и Александра Павловичей. До 1796 г. преподавал им «русские предметы»: нравственную философию, русскую словесность, русскую историю.

В 1800 г. становится сенатором, затем статс-секретарем Александра I для принятия прошений на высочайшее имя, в 1803 г. назначается товарищем (заместителем) министра народного просвещения и попечителем Московского университета. В области народного образования Муравьев осуществил ряд реформ, содействовал организации научных обществ (в частности, «Общества истории и древностей российских»).

Кроме того, он явился учителем и воспитателем своего двоюродного племянника К.Н. Батюшкова, вырастил двух сыновей-декабристов: Никиту (автора конституции Северного общества) и Александра. Его родным племянником был декабрист Михаил Лунин. Пушкин по окончании Лицея бывал в доме, по его выражению, «у беспокойного Никиты».

Как поэт Муравьев не пользовался широкой известностью у современников. Большинство его стихотворений было опубликовано уже после смерти автора, многие — спустя почти два века относительно времени их создания. Но в дружеском кругу литераторов хорошо знали Муравьева и как поэта, и как тонкого ценителя поэзии. Ему покровительствовали известные поэты: В.И. Майков, М.М. Херасков, Я.Б. Княжнин.

С 1768―69 гг. он занимался переводами (Расина, Вольтера, Мольера, Горация), еще в детстве овладев французским, немецким и латинским языками. Первые опубликованные книги Муравьева ― «Переводные стихотворения» (главным образом из Горация) и «Басни» (обе ― 1773). Подавляющее большинство сюжетов басен Муравьева (в них он интуитивно следовал традициям Сумарокова) — оригинальные, хотя для этого жанра было характерно заимствование сюжетов (из античности, из басен Лафонтена).

На протяжении 1773―1775 гг. выходит семь небольших книг поэта, включающих басни, оды, песни и др. стихотворения. В середине 1770-х гг. состоялось знакомство Муравьева с Н.А. Львовым, И.И. Хемницером,
В.В. Капнистом и несколько позже с Г.Р. Державиным, т.е. с членами «львовско-державинского кружка», разрабатывавшими идейно-эстетическую и поэтическую платформу нового направления ― предромантизма. Сторонники предромантизма на первый план выдвинули человеческую индивидуальность, взятую в окружающем ее объективно-реальном, конкретно-чувственном мире, и создали романтическую концепцию гениальности, вдохновения как источника поэтического творчества. Поэзия зрелого Муравьева (после 1775 г.) развивалась преимущественно в русле предромантизма. Но к пониманию и постижению мира, а главное ― человека с его переживаниями, волнениями в окружающем его мире Муравьев приходит через постижение сердца, через постижение своего «я». Он идет от сентиментализма по пути предромантизма к романтизму ХIХ в.

Новаторство Муравьева-поэта проявилось в смешении и ломке жанровых границ: Муравьев, по словам Л.И. Кулаковой, «перепутав все жанры, превратил свои стихи в лирический дневник»; «его поэзия ― летопись души человека ХVIII столетия… с нею входило в литературу стремление отвоевать право поэта говорить о жизни частного человека».

Новое поэтическое мировидение пробивается сквозь толщу традиции в сборнике 1775 г. «Оды лейб-гвардии Измайловского полку сержанта Михайла Муравьева», особенно интересна в нем «Ода десятая. Весна. К Василью Ивановичу Майкову», посвященная изображению пробуждающейся северной природы. Обращаясь в конце стихотворения к Майкову, которого считал своим непосредственным учителем в поэзии, Муравьев заявляет:

Ты брани петь меня наставил,

А я тебе сей стих составил

Во знак чувствительной души.

В «Оде седьмой» («Восприял я лиру в длани…»), посвященной теме назначения поэта и поэзии, Муравьев говорит о своей склонности к пейзажной лирике, о чем не было речи ни у Анакреона, ни у Ломоносова: лирные струны «хотят гласить природу».

Муравьев первым в русской поэзии воспел семью, создал гимн отцу. В его стихах впервые возникает культ «дружбы сладостной» и намечаются характерные черты жанра, развитого позднее Батюшковым, Жуковским, молодым Пушкиным и поэтами 1810-х―1820-х гг., ― дружеского послания (стихотворения «К Хемницеру», «К Феоне», «Д.И. Хвостову»,

Рукописный сборник 1776 г. «Новые лирические опыты Михайла Муравьева» представляет собой первые в России опыты лирики открыто автобиографической: поэт сосредоточивается на собственных «переменах души», все более подчиняя воспоминания о событиях, встречах, людях самоанализу, углубленному «размышлению самого себя».

Выдвигая на первый план индивидуальность и окружающий ее чувственный мир, Муравьев предопределял своими достижениями успехи Г.Р. Державина в тех же областях поэзии и поэтики. Наиболее новаторские стихотворения Муравьева были наименее известны широкому кругу современников, ибо при жизни автора оставались неопубликованными. Поэзия Муравьева значительно уже державинской, являвшейся летописью жизни русского народа века Екатерины II. Державин знал о произведениях Муравьева, так как последний был участником львовско-державинского кружка, предромантическая платформа которого во многом объясняет общность теоретических взглядов и принципов творчества обоих поэтов. Для Муравьева важнее всего была собственная реакция на восприятие окружающего мира, собственное отношение к реальным вещам. Державин показал реальность в ее внешних проявлениях, став непосредственным предшественником поэтов ХIХ в. И то, и другое приближало русскую поэзию к правдивому изображению действительности. Стихотворение «К Музе» (1790-е гг.), являющееся своего рода «памятником» Муравьева (с неслучайной последней строкой «Или я весь умру?») содержит лапидарную характеристику Державина как поэта:

<…> Ты с бардом у Невы

Священны истины вливаешь смертным в уши.

С Державиным Муравьева связывала убежденность в реальности объективного мира. Интерес к индивидуальности никогда не перерастал у него в субъективизм. Сама красота для поэта ― объективно существующая реальность, понять и познать которую он стремился всю жизнь.

Пафос лирики Муравьева определяется такими категориями, как «чувствования» и «мечтания», которые «прелестней бытия»:

О милое мечтанье,

Родись в душе моей

И тайно обитанье

Создай себе ты в ней…

(«О милое мечтанье…», 1778).

Приди, чувствительность, иль резвая мечта…

(«Обаяние любви», 1784 или 1787).

Ограничивая искусство сферой прекрасного, «добрым гласом» воспевая «душевны красоты», поэт ограничивал и сферу чувства. Эстетические воззрения Муравьева получат дальнейшее развитие в творчестве Карамзина, который выше всего в поэтическом творчестве поставит чувствительность и мечтательность, красоту и добро.

В истории русской поэзии Муравьев впервые дал определение «легкого стихотворства», подразумевая под этим специфический жанр лирики, где содержание составляют мимолетные состояния сугубо интимных переживаний, выраженных непосредственно, непринужденно, средствами «легкого», изящного стиля. Начав в конце 1770-х писать «легкие стихотворения», Муравьев разрабатывал такие жанры, как мадригал, надпись к портрету, послание, альбомное и просто любовное стихотворение. В «Послании о легком стихотворении» (1780) он выдвигает требование сочетать глубокое чувство, «полный мысли слог», «живописно око» и «мастерство писать». Легкая поэзия позволяла выразить внутренний мир человека, требуя истины в чувствах, точного воплощения в небольшом по объему произведении психологической жизни человека в доступной пониманию, изящной форме. В стихотворении «Время» (1783) поэт, называвший себя «мудрецом единого мгновения», заявляет о своем повышенном внимании к неуловимым порой, быстро сменяющимся душевным состояниям:

Мгновенье каждое имеет цвет особой,

От состояния сердечна занятой.

Он мрачен для того, чье сердце тяжко злобой,

Для доброго ― златой.

Создавая свои легкие стихотворения, получившие авторское обозначение «убегающие стихи» или «мимолетные пьесы», Муравьев значительно ослаблял элемент фривольности, свойственный французским образцам, под влиянием которых складывалась русская легкая поэзия, и усиленно работал над формой стиха, стремясь добиться подлинной легкости. Эти прогрессивные тенденции способствовали обогащению содержания лирических жанров, подготавливая расцвет русской элегической поэзии, который наблюдался в эпоху романтизма. Причем ритм стихов Муравьева характерен для пушкинского времени.

Лучшее из его «убегающих стихов» и одно из лучших стихотворений ХVIII в. по музыкальности стиха, поэтичности, тонкости живописных образов ― стихотворение «Богине Невы», напечатанное во второй книге «Аонид» (1797). Нева становится воплощением многообразия красоты, все грани которой находят отклик в душе человека, способного почтительно склонить голову перед рекой. Пейзаж в этом стихотворении дан в движении с нарастающим усилением эмоциональной окраски. В нем закреплены первые шаги русской лирики на пути обогащения картин природы настроением, постепенного отхода от описательности к эмоциональному восприятию пейзажа. Пейзажная лирика Муравьева открыла новые отношения между природой и человеком. Одушевляя природу, поэт начинает и себя чувствовать ее частью. Состояние мечтательности, поэтического раздумья, элегическая настроенность в данном стихотворении намечают линию легкой грусти, которая впоследствии станет одним из основных мотивов элегии Батюшкова. Эта линия не потеряет своего значения не только для Карамзина, главы русской школы сентиментализма, но и для Жуковского, родоначальника романтизма в России, и даже для Пушкина и Лермонтова. Не случайно Батюшков процитирует строчку «И амуры на часах» из «Богине Невы» в своем стихотворении «Ложный страх», а Пушкин в первой главе «Евгения Онегина» парафразирует последнее четверостишие «Богине Невы», ср.:

Муравьев Пушкин

Въявь богиню благосклонну С душою, полной сожалений,

Зрит восторженный пиит, И опершися на гранит,

Что проводит ночь бессонну, Стоял задумчиво Евгений,

Опершися на гранит. Как описал себя пиит.

Муравьев явился родоначальником русской романтической элегии. Первая в русской литературе романтическая элегия ― его «Сожаление младости» (1780), подбирая жанровое определение которому поэт останавливался на таких, как «поэма», «эпистола», «рапсодия», «рассуждение», «разглагольствование», и в итоге отверг все. Стихотворению свойственны мотивы скуки, тоски, разочарования, которые будут доминировать в лирике начала ХIХ в.:

О юность! зрелище явившая мне света,

Преддверье, может быть ненастливого лета,

Исшед из области волшебной твоея,

Угрюмой странствую пустыней жития

И, робко преходя к явленью от явленья,

Всей траты моея питаю сожаленья.

Неудовольствия из сердца льется ток,

И каждый час родит роптание на рок.

Печали терние с усильем исторгаю,

Но умиления не нахожу того,

Что сердце счастием бывало моего…

Предваряя поэтов следующего поколения, Муравьев создает и первые русские предромантические баллады. В 1781 г. появилась «Неверность», которую автор не определял как балладу, но в этом произведении уже обнаруживаются черты балладного жанра, формирующегося в русской поэзии под воздействием западноевропейских образцов. До Муравьева любовная и панегирическая баллады французского типа были представлены в новой русской литературе в творчестве Тредиаковского, Сумарокова, анонимных авторов. Муравьев создает лирико-драматическую балладу английского типа, в которой любовный конфликт занимает центральное место. Поэт придает ей национальный колорит. «Народный» характер произведения усиливается безрифменным «русским стихом».

В духе раннего романтизма написана им баллада на средневековый сюжет из польской истории «Болеслав, король польский» (1790-е гг.). Интересна история создания этого произведения. В 18-летнем возрасте (в 1775-м г.) Муравьев начал писать трагедию «Болеслав», задуманную в традициях классицизма. Спустя некоторое время он ощутил художественную слабость своего юношеского сочинения, и трагедия осталась незаконченной. Почти через 20 лет Муравьев снова возвращается к сюжету, заинтересовавшему его в молодые годы. Но пишет уже не трагедию, а балладу, сохраняя основной конфликт трагедии и по-новому разрабатывая любовную тему. В неоконченной трагедии любовь ― «поносна страсть», отнимающая разум, превращающая справедливого государя в «тирана», в «содетеля мук». Истории трагической любви Болеслава к невесте брата уделена почти половина баллады: 7 строф из 18. Эта любовь ― стихия, которой никто не в силах противостоять. Любовный конфликт переплетается с темой вражды Збигнея к Болеславу. Опираясь на исторические источники и руководствуясь вымыслом, Муравьев стремится усилить ужасное (Болеслав сам убивает брата у ног его невесты). В финал баллады Муравьевым привнесен русский национальный мотив всенародного покаяния в убийстве. Элегическая концовка полна сочувствия к Болеславу, поскольку удел человека на земле (и царей, и героев, и простых смертных) ― страдание. Многие моменты, отличающие балладу «Болеслав, король польский» от наброска трагедии «Болеслав», связаны с переходом поэта от классицизма к сентиментализму и предромантизму, а также с особенностями жанра баллады. В балладе почти полностью отсутствуют славянизмы, характерные для высокого стиля трагедии, шестистопный ямб сменяется четырехстопным хореем, исчезают второстепенные действующие лица, многословные монологи заменяются эпическим повествованием. События следуют одно за другим, произведение становится компактным и емким. В лирических высказываниях сквозит авторское сочувствие главному герою. Неоспоримыми художественными достоинствами баллады Муравьева являются самобытная трактовка темы, легкий стих, изящество формы, глубокий лиризм.

Творческий путь Муравьева можно в целом рассматривать как сознательный поиск собственного стиля — стиля, адекватно выражающего своеобразие его личности. В 1790-е гг. он записал в дневнике: «Натура во мне взяла уже свой слог». Таким образом, большой и несомненной заслугой Муравьева является сформулированная им идея индивидуальных стилей (индивидуального своеобразия), которую поэт стремился реализовать в своей художественной практике.

В.Г. Белинский считал, что «Муравьев как писатель замечателен по своему нравственному направлению, в котором просвечивалась его прекрасная душа, и по хорошему языку и слогу, который … едва ли уступает карамзинскому».

Муравьев оказал огромное влияние на развитие русской лирики ХVIII и начала ХIХ вв., на творчество Дмитриева, Карамзина, Жуковского. Не подлежат сомнению решающее значение его поэзии для формирования Батюшкова, знакомство с его произведениями Пушкина.

В 1763 г. Федор Александрович Эмин (по происхождению иностранец-мусульманин, человек «фантастической» биографии, к этому времени служивший переводчиком в Кабинете Екатерины II) опубликовал два первых русских оригинальных романа: «Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда» и «Приключения Фемистокла». В 1964 г. вышел его роман «Награжденная постоянность, или Приключения Лизарка и Сарманды». Романам Эмина характерны экзотические персонажи, вымышленная география, бутафорская обстановка в сочетании с элементами автобиографизма и ориентацией на старорусскую повествовательную манеру. В мае 1765 г. Эмин за сочинение резко сатирического памфлета «Сон, виденный в 1765 году генваря 1-го», разошедшегося в списках, по повелению императрицы («за его продерзость в составлении некоторого пасквильного сочинения») был посажен на две недели в тюрьму Петропавловской крепости.

В 1766 г. из-под его пера вышел 1-й русский сентиментальный роман в 4 частях «Письма Эрнеста и Доравры», который представлял собой подражание роману Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761). Однако острую проблематику социального неравенства, отличавшую роман Руссо, Эмин заменил внешними препятствиями (герой беден, героиня богата, они дворяне, но герой уже женат), мешающими любящим соединиться; тонкий анализ любовной страсти в романе Руссо – моралистическими рассуждениями о добродетели и святости семейных уз. У Руссо Эмин заимствовал и эпистолярную форму.

В центре романа – частная жизнь обыкновенных рядовых людей, представителей современного общества. Автор стремится исходить из жизненных фактов, продвигаясь от любовно-авантюрного романа (где главное – внешние происшествия) к роману любовно-психологическому. Элементы психологизма обнаруживаются в чрезвычайно подробном анализе сердечных переживаний двух влюбленных (в их автопризнаниях-письмах). Эрнест убежден: «Нет большего наслаждения, как иметь весьма чувствительную душу».

О влиянии эстетики классицизма на автора романа свидетельствуют:

а) рассуждения Эрнеста о «должности»;

б) победа долга над страстью в его душе;

в) публицистическая дидактика в сочетании с попытками резких сатирических обличений действительности (направленных против знатных вельмож, фаворитов, неправосудия, полицейского произвола, насилия; тяжкое положение крепостного крестьянства вызывало сочувственное отношение автора).

«Добродетельному сердцу дόлжно быть праведну, хотя бы весь город утопал в пороках», – морализирует герой Эмина. Добродетельный Эрнест – смелый обличитель пороков и их носителей, навлекающий на себя гнев и гонения со стороны «знатных вельмож».

В споре с другом Ипполитом по поводу сатиры на «пороки» и сатиры «на лица» Эрнест отстаивает право на прямое изобличение конкретных носителей зла («тот, который хочет быть верным последователем добродетели и истины, никогда не должен опасаться злых следствий, которые ненависть оной приуготовляет»; «…надо описывать и осуждать порочных людей, а не пороки»). Эмин был убежденным сторонником сатиры «на лица».

В 1769 г. он выступил как издатель и единоличный автор «Адской почты» – одного из самых боевых сатирических журналов XVIII в., который в полемике «Всякой всячины» с «Трутнем» встал на сторону последнего. Эмину и Новикову приписывается издание журнала «Смесь».

Имя Эмина как популярного в мещанских кругах писателя ХVIII в. упоминается в поэме А.С. Пушкина «Домик в Коломне», когда речь заходит о Параше:

В ней вкус был образованный. Она

Читала сочиненья Эмина.

Основоположник русского реально-бытового романа Михаил Дмитриевич Чулков, подобно Эмину, был человеком своеобразной биографии. Чулков – самый значительный представитель русской художественной прозы до Радищева и Карамзина, писатель нового типа, «разночинец» (по его собственным словам, «солдатский сын»), сделавший успешную карьеру (дослужился до должности канцеляриста правительствующего Сената) и получивший потомственное дворянство и чин надворного советника.

Его активная литературная деятельность началась во 2-й половине 1760-х гг. В 1766–68 гг. выходят из печати 4 части сборника «Пересмешник, или Славенские сказки» (5 часть вышла в 1789 г.). Это цикл со свободной композицией (по типу сказок «Тысяча и одна ночь») авантюрных повестей и новелл, откровенно ироничных и развлекательных. В «Предуведомлении» Чулков сообщал читателям: «В сей книге важности и нравоученья очень мало или совсем нет. Она неудобна, как мне кажется, исправить грубые нравы; опять же нет в ней и того, чем оные умножить; итак, оставив сие обое, будет она полезным препровождением скучного времени». Предисловие к сборнику было подписано: «Нижайший и учтивый слуга общества и читателя Россиянин». Чулков принципиально выступил как русский писатель, использовавший русский материал. «Пересмешник» состоит из повестей разного объема, рассказанных двумя действующими лицами – Ладоном (от Лада – славянская богиня любви) и монахом–весельчаком по очереди. Ладон рассказывает «романтические», волшебные и любовные истории; монах – плутовские.

1-я часть «Пересмешника» – это 1-я попытка беллетристического повествования о русском быте (повесть «В чужом пиру похмелье», новелла «Ставленник»): внимание писателя обращено на смешные и занимательные происшествия; это не сатирические, а юмористические произведения. Чулков стремится прежде всего развеселить, рассмешить читателя. Русский быт в его «сказках» условен. Описываются грубые проделки героев, попойки, обжорство, драки и т.п. Ни о крепостном праве, ни о взяточничестве, ни о неправосудии чиновников, ни о политических проблемах речь не идет.

Существенно отличаются от ранних новелл 3 новеллы 5-й части «Пересмешника»: «Горькая участь», «Пряничная монета» и «Драгоценная щука», представляющие собой литературно преобразованный анекдот. Их объединяет исторически точное изображение русского быта. Сюжет каждой новеллы изложен как реальное происшествие и предваряется рассуждением по поводу затронутой темы.

«Драгоценная щука» начинается экскурсом в историю взяточничества на Руси с древних времен и до той поры, когда чиновники были переведены с «кормления» на «жалованье» (указом Екатерины II): «…но как государственные доходы приведены в совершенную известность и учинены штаты и определено всем находящимся у дел жалованье, то взятки, или, учтивее, акциденция, вовсе отменены и строго запрещены». Это запрещение вынудило «заботливые умы» придумать «целые академии проектов», как обойти новый закон, и далеко не безуспешных, о чем свидетельствует описанная далее выдумка одного «основательного человека» –провинциального воеводы.

Воевода – судебно-административная должность управляющего городом и его окрестностями (волостью, уездом) и даже целыми областями (н-р, Сибирью). Воевода осуществлял административную, военную, судебную и полицейскую власть. Власть воевод, грабивших население, время от времени ограничивалась выборными от населения земскими старостами, особенно в судебных и финансовых вопросах. Воеводы не получали жалованья, а «кормились» частью судебных и иных пошлин, которые собирали с населения, обычно злоупотребляя при этом властью. Правительство пыталось ограничить власть воевод и часто их сменяло. Должность была упразднена в 1775 г.

Вновь назначенный воевода объявил магистрату города (купцам, привыкшим «к поклонам» и пытавшимся всучить новому начальнику вместе с хлебом-солью серебряный поднос и золотую солонку), что «подношений» не берет: «…приняв на себя суровый вид, говорил им гневно, чтобы они и впредь так поступать не отваживались, и когда до него приучены к таким неблагопристойным поступкам, то во время правления его должны отвыкнуть». Городские обыватели, послушавшись совета старика, многих воевод повидавшего на своем веку, разузнали о единственной слабости «вновь определенного» воеводы: он «неслыханный охотник до щук» и не может отказаться, когда ему в подарок подносят хорошую щуку. Щуками же торговал в своем садке рыбак, бывший крепостным крестьянином воеводы, специально привезенным из другой губернии. И щука в его садке была все время одна и та же, но цена, которую просителям приходилось за нее платить, менялась в зависимости от «цены» тяжебного дела и состояния челобитчика (за этим исправно следил и руководил продажей назначенный воеводой «приказный служитель»). По принципу: «Нужда закон переменяет».

За 5 лет воевода заработал с помощью подарка в виде щуки 20 тысяч рублей. А мог бы и еще больше, «ежели б сему добросовестному воеводе не последовала смена, по причине, как сказывают, притеснения неимущих, которым за настоящую цену щуки оной продавать не хотели, а требовали всегда назначенную приказным служителем; но недостатки их лишали той покупки, а оттого, сказывают, многие растеряли деревнишки и дворишки, которые и причислены к селам, сельцам и дворам обширным и знаменитым». На прощальном застолье главным угощением смененного воеводы была та самая щука. Хозяин ее беззастенчиво превозносил себя, свое «неусыпное старание в производстве … сомнительных дел», благодаря которому многие состоятельные горожане «довольно руки понагрели и запасли не только себе, но и деткам».

В этой новелле занимательный анекдотичный сюжет – не самоцель автора, а средство поддержания интереса к сатирическому и бытописательскому произведению. Г.А. Гуковский отмечал: «Характерна зоркость Чулкова в социальных вопросах, присущая ему, несмотря на его невмешательство в политику; он прекрасно видит социальные процессы <…> Сознание Чулкова демократично».

В 1769 г. Чулков издает журнал «И то и сё» (литературно-коммерческого характера). После небольшой стычки с журналом Екатерины II «Всякая всячина» чулковский журнал принял сторону «Всякой всячины» и выступал с резкими нападками на издания Новикова и Эмина. Линию «И то и сё» в 1770 г. продолжил новый журнал Чулкова «Парнасский щепетильник».

В 1770–74 гг. вышли из печати 4 части «Собрания разных песен», в которое Чулков включил 800 песен, авторских (без обозначения авторства) и народных. 47 песен принадлежало Сумарокову. «Собрание» Чулкова – богатейший свод песенных текстов – явилось 1-м печатным песенником, за которым последовал целый ряд других; оно заслуженно пользовалось большой популярностью и сыграло значительную роль в деле сближения литературы с народным творчеством, в популяризации песенного жанра.

В 1770 г. был опубликован его неоконченный (по-видимому, из-за увлечения служебной карьерой) «плутовской» роман «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины. Часть I». Существует предположение, что продолжение было написано, но не увидело света по цензурным условиям. Как бы там ни было, а в 1770-х гг. Чулков оставил литературную деятельность, посвятив свою дальнейшую жизнь исключительно службе и связанным с нею экономическим и юридическим трудам. Содержание романа ― исповедь Мартоны, история любовных приключений героини, оставшейся 19 лет от роду вдовой после мужа-солдата, убитого в Полтавском сражении. Мартона ― не дворянка, а женщина «низкого звания». Ей пришлось в поисках средств к существованию поступить на содержание «дворецкого некоторого господина». Вскоре она меняет слугу на его богатого барина. Затем она сменила еще нескольких любовников. В конце концов Мартона узнает, что такое истинная любовная страсть.

Героиня Чулкова – явление совершенно новое в русской литературе, человек из «низов», кузнец своего счастья. Мартона в названии романа аттестуется автором как «пригожая» и «развратная». Однако Чулков вовсе не намерен судить свою героиню. «…Увидит свет, увидев, разберет, а разобрав и взвеся мои дела, пускай наменует меня, какою он изволит», – говорит сама Мартона. Она расчетлива и не очень разборчива в средствах, безразлична к идеям чести и добродетели, так как мораль, честь – это ведь только маски, лицемерные слова в обществе, где все основано на праве сильного. В жизни оказывается правым лишь тот, кто богат. Девизом Мартоны становится пословица: «Богатство рождает честь». Больше всего на свете она ценит деньги и испытывает удовлетворение от появления на ее столе «шкатулы с чистыми червонцами». Ловкая Мартона достигает личного успеха в жизни, используя свою красоту, она владеет искусством обольщения.

Чулковым была предпринята попытка создать характер. В образе Мартоны писатель не выделяет одну-две черты, а стремится изобразить свою героиню с психологической сложностью, преодолевая отвлеченность классицизма. Мартона у него не «плохая» и не «хорошая». Она человек, красивая женщина, и она естественна в своем стремлении к удовольствиям и благополучию. В этом ее оправдание. Мартона почти лишена индивидуальности. Она и сама говорит о себе как об «одной из». Речь Мартоны, женщины из народа, насыщена пословицами, поговорками, простонародными выражениями. Однако в поисках своей «фортуны» она уже оторвалась от породившего ее сословия и чувствует себя одинаково органично в любой среде. В ее рассказе нет места переживаниям, она совершает поступки, а не рефлексирует по их поводу. Повествование Чулкова очень динамично и останавливается на очередной любовной интриге Мартоны. Стиль писателя – это стиль практической речи. Зарисовки действительности не возвышаются над уровнем эмпирических наблюдений (натуралистическая бытопись).

Эмин и Чулков унаследовали и развили повествовательную манеру повестей («гисторий») петровского времени, в которых впервые начали складываться некоторые характерные черты романа. На уровень высокого искусства, сопоставимого по значимости с поэзией, русскую прозу возвел Н.М. Карамзин, разработавший поэтику повести.