Поэтические воззрения славян на природу
жүктеу/скачать 4.25 Mb.
|
|
1 Сахаров., II, 42, 91-93; Терещ., V, 100-4; Рус. прост. празд., I, 234; IV, 51—65; Рус. Бес. 1856, III, 105; Труды владим. стат. ком. 1867, VII, 29. 2 Мандрики — ватрушки, которые пекутся к Петрову дню. 3 Послов. Даля, 988, 995—6; Номис, 282; Сахаров., II, 50-52; Киев. Г. В. 1850, 22. саний говорит, что не должно держать у себя βροντολόγια и χαλανδολόγια (в древнеславянском переводе: громников и колядников — см. стр. 298)1. Кормчая книга по списку 1282 года, приводя правило, запрещающее колядские обряды, присоединяет такое толкование: «каланди соуть пьрвии в коемьждо месяци днье, в них же обычай бе елином творити жертвы, и в таже евроумания елиньстии беаху праздньници; вроум бо порекл есть Дионисово, и иная вься яже соуть идольская прельсти и соуетьства отмещюще святии от верных жития, возбраняють крестьяном таковая творити... и не повелевають моужем облачатися в женьскыя ризы, ни женам в моужьскыя, еже творять на праздьникы Дионисовы пляшюще, ни лиц же косматых възлагати на ся, ни козлих, ни са тоурьскых... яже ныне творять селяне, не ведоуще что творять»2. На тождество рус. коляды с латин. calendae указал еще Яков Гримм3, и нельзя не удивляться, что исследователи наши как будто не заметили этого простого объяснения и постоянно придумывали свои собственные производства, основанные на бесплодной игре созвучий4. Когда наступали самые короткие дни и самые длинные ночи в году, древний человек думал, что Зима победила солнце, что оно одряхлело, утратило свою лучезарность и готовится умереть, т. е. погаснуть. Но торжество злых сил продолжается не далее 12-го декабря день, в который солнце поворачивает на лето и который поэтому слывет в народе поворотом, поворотником и солоноворотом5. Как на Ивана Купала Солнце, по русскому поверью, выезжает в колеснице на серебряном, золотом и алмазном конях, так и теперь наряженное в праздничный сарафан и кокошник — оно садится в телегу и направляет своих коней на летнюю дорогу6. Народ сочетал с этой древней богинею имя Коляды и, прославляя в обрядовой песне выезд Солнца на лето, употребляет следующее выражение: «ехала Коляда в малеваном возочку, на вороненьком конечку»7. В прежние годы существовал даже обычай возить Коляду, которую представляла нарочно избранная девушка, одетая в белую сорочку8. Отсюда становится понятным, почему составители старинных хроник причисляли Коляду к сонму языческих богов и в обрядах колядского праздника усматривали следы идолослужения. После зимнего поворота солнце мало-помалу начинает брать верх над демонами мрака: по народному выражению, день к Новому году прибавляется на куриный шаг или на гусиную лапку9, а в начале февраля лучи солнечные уже «нагревают у коровы один бок», 1 Летоп. занятий Археогр. Ком. 1861, 29—32; Рус. прост. празд., II, 5. 2 Ист. Христом. Бусл., 382—3. 3 D. Myth., 594. 4 Г. Гедеонов сближает коляду с греч. χαλή ώδή — Зап. Имп. Ак. Н. 1862, II, кн. 2, 173; Дм. Щепкин видит в этом слове кол-ед (вокруг едущии) или кол-еда (круговая яства). — Об источн. и формах рус. баснословия, II, 64; г. Бессонов подозревает здесь колоду (зажженный пень). — Калеки Пер., IV, 46; г. Костомаров производит коляду от слова коло (колесо). — Слав. миф., 99; г. Соловьев указывает на сложные: коло Лада, ко-Ладу. — Архив ист.-юрид. свед., I, 29, и так дал. 5 В Иллюстрации 1847 года (стр. 253—4) напечатано предание, будто бы в XVI—XVII стол, звонарный староста московского Успенского собора два раза в году обязан был являться пред царские очи: 12-го декабря — с докладом, что «отселе возврат солнцу с зимы на лето, день прибывает, а нощь умаляется», и за такую радостную весть государь жаловал ему 24 серебряных рубля; 12-го же июня — с докладом, что «отселе возврат солнцу с лета на зиму, день умаляется, а нощь прибывает», и за эту печальную весть старосту запирали на 24 часа в темную палатку на Ивановской колокольне. Предание это не подтверждается ни дворцовыми расходными книгами, в которые записывалась всякая царская награда, ни другими письменными свидетельствами того времени. 6 Сахаров., II, 68—69. 7 Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 98. 8 Сахаров., II, 69. 9 Послов. Даля, 970, 1002; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 100; Weihnachten in Schleswig-Holstein, Гандельманна, 35. почему крестьяне и называют февраль месяц бокогреем1. В этом переходе от постепенной утраты к постепенному возрастанию светоносной силы солнца предки наши видели его возрождение или воскресение (= возжжение солнцева светильника — I, 96—97) и в честь столь радостного события, совершавшегося на небе, зажигали по городам и селам костры. Так как около того же времени христианские правила установили праздновать Рождество Спасителя, называемого в церковных песнях «праведным солнцем, пришедшим с востока»2, то древлеязыческий праздник рождающемуся солнцу и был приурочен к Рождественским Святкам; по мнению народа, высказанному в его обрядовой песне, Коляда нарождается накануне Рождества3. К этому необходимо добавить, что, вместе с перенесением новолетия на 1-е янраря, мысль о нарождающемся новом годе весьма удачно совпала с старинным Мифом о рождении солнца, движением и поворотами которого определяется обычная смена времен. Заметим, что еще у римлян праздник natales solisinvicti совершался в январские календы4. В некоторых местностях России удержалось обыкновение раскладывать по берегам рек костры — в ночь на 12-е декабря; вообще же палению костров посвящают у нас ночи на Рождество Христово, на Новый год и Крещение. Во время Рождественской заутрени почти по всем городам и селам жгут у церквей смоляные бочки. На Украйне, начиная с 25-го декабря, крестьяне целую неделю не выкидывают из избы сора, а тщательно собирают его в одну кучу; на Новый же год, перед самым восходом солнца, выносят сор в сад и зажигают — с твердою уверенностью, что оживленные действием этого огня деревья принесут на будущее лето обильные и вкусные плоды. Некоторые хозяева собирают сор в продолжение целого года и зажигают его на дворе или в саду накануне Рождества Христова5. У сербов, кроатов и далматинцев канун Рождества называется бадњи дан (бадний день) от слова бадњак6, означающего сырую новую колоду, сожигаемую в это время на домашнем очаге, а самое Рождество — Божић (сын божий, новорожденный божественный младенец). На бадний день серб-домохозяин (домаhин) отправляется в лес, приискивает молодой дуб, вырубает из него колоду и привозит ее на свой двор; в Герцеговине для этой перевозки употребляют шесть или восемь волов. Как только смеркнется, хозяин вносит колоду в избу и, обращаясь к домочадцам, приветствует их: «добар вече7 и честит8 вам бадњи дан!» Ему отвечают: «дао ти Бог добро сретњи и честити!»9 Принесенную колоду обмазывают по краям медом, посыпают зерновым хлебом и кладут в печь на горячие уголья. В некоторых деревнях, кроме большого бадняка, возлагают на огнище еще пять меньших, называемых баднячица или блажена палица. Вслед за тем хозяйка устилает пол соломою и разбрасывает по ней орехи. После ужина поют и веселятся, а на рассвете следующе- 1 Сахаров., II, 8—9; Рус. в св. послов., IV, 24. 2 На родинах, ставя на стол кашу, поют тропарь: «Радуйся, благодатная Богородице Дево! из тебе бо изыде солнце правды — Христос, Бог наш». 3 Терещ., VII, 57; Маяк, VIII, 63. 4 Ж. М. Н. П.- 1838, т. XX, 340; Пропилеи, IV, 137. 5 Молодик 1844, 101. 6 Г. Потебня производит бадняк от снкр. badh — бить (слав. бодать, литов. badyti; сравни колоть и колода). — Ч. О. И. и Д. 1865, II, 1; а г. Лавровский (ibidem, 1866 г., II, 15), оспаривая это производство, указывает на др.-славян. корень бъд (бъд-ети, боудити) и соединяет со словом бадняк понятие пробуждения, бодрствования: в исходе декабря солнце пробуждалось от зимнего сна = загоралось новым пламенем и выступало на летнюю дорогу. 7 Вечер. 8 Счастливый. 9 В Черногории принято отвечать: «и с тобом заедно сречно и честито!» го дня стреляют из ружей. Первый гость, который войдет в избу на Рождественский праздник, называется положайником или полазником; ему приписывают и все радости, и все беды, какие выпадают на долю хозяев и их семьи в течение целого года. Поэтому всякий домаћин заранее избирает себе в положайник такого знакомого, о котором думает, что он наверно принесет ему счастье; следуя общепринятому обычаю, никто другой и не является на первый день праздника. При входе в избу, положайник бросает горсть хлебных зерен и произносит: «Христос се роди!», а кто-нибудь из домашних отвечает: «ва истину роди!» и осыпает его самого житом. После этого положайник приближается к огнищу и, ударяя кочергой по горящему бадняку — так, что искры сыплются во все стороны, причитывает: «оволико говеда, оволико коња, оволико коза, оволико оваца, оволико крмака, оволико кошница, оволико срeће и напретка!» (см. II, 25). Перед обедом все присутствующие берут в руки по зажженной восковой свече, молятся Богу и целуют друг друга — со словами: «мир божjи! Христос се роди, ва истину роди, поклан амо се Христу и Христову рожанству». По окончании молитвы и взаимных приветствий свечи передаются домохозяину, который соединяет их в один пук и ставит в чашку, наполненную разного рода хлебными зернами; немного погодя он гасит их в этих зернах, опуская зажженными концами вниз. Кроме других яств, для рождественской трапезы необходимы мед и чесница, т. е. пресный пшеничный хлеб с запеченною в нем серебряною или золотою монетою. Когда усядутся за стол, домаћин разламывает чесницу и раздает всем по куску; тот, кому достанется кусок с монетою, будет «нajcpeтниjи оне године». Бадняк, по мнению сербов, обладает целительной и плодородящей силою: уголья и зола его употребляются как лекарство против болезней рогатого скота и лошадей; тлеющей головней его окуривают улья и потом, когда она погаснет — относят ее в сад и ставят на молодую сливу или яблоню: так поступают для того, чтобы будущий год был изобилен на мед и садовые плоды. Ту же производительную силу сербы соединяют и с божитными семенами, и с божитною соломою; семенами этими они закармливают кур, чтобы не было недостатка в яйцах, а солому относят на нивы, «да би боље родиле»1. В Черногории на бадний день каждая семья приготовляет толстое дубовое бревно, обвитое лавровыми ветвями. По закате солнца вносят бревно в избу, посыпают его пшеницею и причитывают: «я тебя пшеницею, а ты меня мужскими главами (т. е. даруй мне потомство), скотиною, хлебом и всяким счастьем!» Затем старейшина, вместе с домочадцами, кладет бревно на очаг и зажигает с обоих концов, а когда оно разгорится — льет на него вино и масло и бросает в огонь горсть муки и соли. От священного пламени очага он затепливает восковые свечи и лампаду перед иконами и, сотворив молитву о благоденствии своей семьи и всех православных христиан, берет чашу вина, отведывает немного и передает старшему сыну; этот в свою очередь должен передать ее следующему родичу, и так далее, пока круговая чаша не обойдет всех мужчин и женщин. Но каждый, взявши чашу, прежде, нежели отопьет из нее, плещет вином на бадняк с таким приветом: «будь здрав, бадняче-веселяче, с великом и добром сречом у кучу улега!» По окончании описанных обрядов делают несколько залпов из ружей и приступают к вечерней трапезе, причем стол бывает устлан соломою, посредине стола лежат один на другом три хлеба, а над верхним хлебом красуется воткнутая в него лавровая ветка с апельсином или яблоком. Бадняк остается в печи и тлеет там до Нового года; во все это время праздничные яства не снимаются со стола и всегда готовы на 1 Срп. pjeчник, 11—12, 34—35, 533, 822—3; Терещ., VII, 19-27; Ч. О. И. и Д. 1865, II, 2-4; Гласник срп. друштва 1867, V, 122; Иличь, 95. угощение друзей, знакомых и странников. Всякий гость, входя на Рождественские Святки в избу, подвигает бадняк к задней стороне печи и, как только посыплются искры, высказывает доброе пожелание: «да будет у хозяина столько же детей, коров, овец или денег, сколько выпало искр!»1 У болгар канун Рождества — бждни вечер и сопровождается следующими обрядами. Глава семейства, жена его и дети выходят на двор с зажженными лучинами в руках, отправляются к месту, отведенному для рубки дров, и выбирают толстое, длинное и сырое дубовое полено. Когда оно будет найдено, домовладыка снимает шапку и с благоговением произносит: «помози, Боже и ти Коледо, да поживеем и до друга година!» Потом, взвалив дубовое полено на плечо, возвращается в избу, кладет его в печь и разводит огонь; приступая к очагу, он возглашает молитву и обращается к присутствующим со словами: «Христос са роди!» — Истино са роди! — отвечают ему домочадцы и целуются друг с другом. Это возжженное накануне Рождества полено называется б дник; оно должно медленно и постоянно гореть во все продолжение Святок — до самого Крещения. В некоторых местах Болгарии 24-го декабря тушат во всей деревне старый огонь и взамен его вытирают из сухого дерева новый — божий или святой огнец, которым и возжигают домашние очаги2. Когда бадняк загорится, домовладыка подымает его и ударяет им несколько раз, приговаривая: «за плод и здраве!» Искры, которые посыплются от первого удара, знаменуют приплод лошадей, искры от второго и третьего ударов — приплод коров и овец, и так далее. На разведенном огне пекут пресный хлеб, с золотой или серебряною монетою внутри, называемый боговица (= серб. чесница); по полу разбрасывают солому, грецкие орехи и пшеницу; к ужину приготовляют вино, мед и разные плоды: яблоки, сливы, сухие персики, изюм, виноград, стручки и орехи. Как скоро стол будет накрыт и уставлен яствами и напитками, глава семейства берет кадильницу, читает молитву и кадит по избе ладаном; после того садятся за ужин, но съедают не все, а часть меда и фруктов откладывают в особую миску, ставят под образа и сберегают на случай болезней, как самое надёжное лекарство. Набожные люди, верные заветам старины, стараются не спать на Рождественскую ночь; сидя возле очага, они заботливо наблюдают, чтобы как-нибудь не погасло священное пламя. Пепел, остающийся от бадняка, частию употребляют на лечение домашней скотины, а частию рассыпают по нивам, пастбищам и виноградникам — с твердым убеждением, что это способствует хорошему урожаю; ту часть бадняка, которая не успевает сгореть ко дню Крещения, зарывают в землю — посреди виноградника или хранят в дому до следующего Рождественского сочельника и тогда разводят ею «новый огонь»3. У германских племен сербо-болгарскому бадняку соответствуют weihnachtsblock, julblock, о которых упоминают писатели XII века; во Франции еще доныне чествуется souche de noël4; в Марсели зажигают calendeau или caligneau — большой дубовый обрубок, опрыскивая его вином и маслом: обряд возжжения совершается старейшим представителем семьи; летты канун Рождества Христова называют blukku wakkars — вечер чурбана, ибо тогда приносится и возжигается чурбан (blukkis). Подобный же обряд в Швеции и Норвегии приурочен ко дню Крещения: ранним утром хозяйка затапливает печь; перед устьем очага собираются домочадцы, становятся в полукруг и преклоняют 1 Записки морск. офицера, соч. Броневского, I, 258—9; Путешествие в Черногорию А. Попова, 223-4. 2 Подобный обряд совершается на Руси накануне 1-го сентября (Терещ., V, 145; Сахаров., II, 52) — вероятно, потому, что в допетровское время с этого числа начинался у нас новый год. 3 Каравел., 276—8; Москов. Газета 1866 года: «Святки у болгар». 4 Souche — пень, вырытый с корнем; noël — dies natalis. колена; затем они вкушают приготовленные печенья и напитки и часть от тех и других бросают и льют в разведенное пламя1. По древнеарийскому представлению, всякий раз, когда облачные демоны погасят (= омрачат) дневное светило, — тотчас же выступает бог-громовник, буравит своею палицей дерево-тучу, добывает из него живое пламя грозы и снова зажигает солнцево колесо. То же представление прилагалось и к зимнему повороту солнца: если с этого времени оно начинает возрождаться = приобретать все большую и большую светоносную силу, то именно потому, что благотворный Перун возжёг его новым, чистейшим пламенем. Так думали наши предки, и под влиянием означенной мысли декабрь, как месяц поворота и возжжения солнцева колеса, был назван именем коложега (= julfeuer)2. Этот творческий подвиг, совершаемый Перуном на радость всем людям на небе, чествуется на земле в символическом обряде возжжения бадняка. Суровое время года, в которое происходит поворот солнца на лето, помешало колядскому празднику развиться до общинного, публичного значения и удержало за ним чисто семейный характер. Морозы, вьюги и метели гонят человека под домашний кров, заключают его в тесных пределах избы и вместе с этим необходимо ограничивают круг его интересов и обязанностей. Вот почему возжжение бадняка совершается не всенародно, не под открытым небом, а в стенах избы — на родовом очаге, который исстари признавался святынею = жертвенником и обиталищем дружелюбного Агни. Бадняк приготовляется из дубового дерева: как известно, дуб был посвящен Перуну, и до сих пор «живой огонь» по преимуществу добывается из этого дерева. Тому же богу были посвящены и орехи, а потому разбрасывание их по избе указывает на культ громовника; чехи молят в обрядовой песне: «koleda, koleda! Dĕdku, dej orišku k snĕdku»3. Масло и вино, которыми поливают бадняк, и хлебные зёрна, которыми его осыпают, служат знамениями дождя, приносимого грозовой тучей, осеменяющего землю и дарующего ей плодородие. Очевидно, что старый бадняк и младой Божич, прославляемые в сербских песнях4, скрывают под своими именами Деда-Перуна, возжигателя небесного пламени, и просветленное этим пламенем Солнце. Согласно с уподоблением солнечного света золоту, сербы причитывают накануне Рождества:
На oбoja врата, Носи киту злата, Да позлати врата5, т. е. новорожденное Солнце стучится в небесные врата и, отверзая их, позлащает восток блеском утренней зори. У русских и чехов уцелела старинная святочная игра, основную мысль которой составляет: искание золотого кольца = солнца, сокрытого змеем Вритрою во мраке зимних облаков и туманов (II, 189). Все участвующие в игре садятся в кружок и, передавая тайком из рук в руки золотое кольцо, запевают хором: 1 D. Myth., 593—5. 2 В северных рунах зимний поворот солнца обозначался изображением колеса. В Шлезвиге накануне Рождества Христова крестьяне катят в деревню колесо: это называется Weihnachten hineintrüdeln (Гандельманн: Weihnachten, in Schleswig-Holstein, 36). 3 Гануш, 21. 4 Срп. н. пjесме, I, 115—6. 5 Ibid., 117. И я золото хороню-хороню, Чисто серебро хороню-хороню. Гадай, гадай, дéвица, Отгадывай, красная, В коей руке былица — Змеиная крылица? Наше золото пропало, Оно порохом запало, Призаиндсвело, призаплесневело... Пока продолжается песня, одна из девиц ходит в средине круга и старается угадать: у кого находится кольцо; если угадает, то присоединяется к подругам, а на смену ей искательницей золота выступает другая девица, и законченная игра начинается сызнова1. Все вечера, начиная с 24-го декабря по день Крещения, называются у нас святыми (нем. Weih-nachten). По мнению поселян, в эти святые вечера нисходит с неба и странствует по земле новорожденный Бог, и потому всякая работа считается тогда за великий грех2. Явление божества сопровождается чудесными знамениями. В полночь накануне Рождества и Крещения отверзаются небесные врата; пресветлый рай, в котором обитает Солнце, открывает свои сокровища; воды в реках и источниках оживают (приходят в движение, волнуются), претворяются в вино и получают целебную силу (I, 400; II, 97—98); на деревьях распускаются цветы и зреют золотые яблоки. В этот таинственный час божество рассыпает щедрые, богатые дары на весь мир: о чем помолишься отверстому небу, то и сбудется. Чтобы узреть, как будет отворяться небо, сербы выходят на богоявленскую ночь в поле и остаются там до самого рассвета3. У лужичан накануне Рождества Христова ходит по домам bože džjećo: под этим именем совершает обход девушка, одетая в белое платье; в одной руке она держит узел с яблоками и орехами, а в другой — ветку с привешенным к ней звонком. Подводя детей к святочному дереву, убранному плодами и орехами, родители уверяют их, что все эти лакомства принесло bože džjećo4. По немецким преданиям, в период зимнего солнцеповорота растворяется небо, светлые боги: Один, Фрейр, Гольда и Фрея нисходят на землю и благословляют воды и растения; там, где они шествуют, воды превращаются в вино, а деревья — в 1 Сахаров., I, 15; Терещ., VII, 177—180; Гануш, 11; Чешск. песни Эрбена, 96. Так как кольцо было эмблемой супружеской связи и так как весна (с наступлением которой золотое кольцо-солнце открывается из-за снежных облаков) была временем брачного союза между Небом и Землею, то отсюда возникло следующее гадание: девицы приносят блюдо снегу, бросают в него кольцо и поручают кому-нибудь разделить между ними снег; в чьей доле окажется кольцо, та в течение года непременно будет замужем. — Херсон. Г. В. 1846, 4. Одна из святочных подблюдных песен (Сахаров., I, 13) гласит ленилась красная девица Часто по воду ходить; Она таяла снег На печном столбу, Она вытаила Золот перстень. Да кому перстнем обручатися? Обручатися отроку с отрочицею, Еще молодцу со девицею. Песня эта предвещает скорую свадьбу. 2 Цебриков., 289. 3 Терещ., VII, 42; Послов. Даля, 971; Ч. О. И. и Д. 1865, 11, 65; Москов. Газета 1866, стат. Каравелова; Гануш, 10; Рус. Вест. 1862, 1 («Чешская деревня»), 350; Срп. pjeчник, 33; Иличь, 108. 4 Volkslieder der Wenden, II, 221-2. розмарин: «alle wasser — wein, alle bäume — rosmarein»1. Эти цветущие деревья и текущие вином источники суть деревья и источники небесного рая; в зимнюю пору, когда на земле замирает всякая растительность и воды стоят окованные льдами, в райских садах (т. е. на востоке, откуда богиня Зоря выводит Солнце, усыпая ему путь золотом и розами) продолжается вечно юная жизнь: цветут роскошные цветы, зреют золотые плоды и бьют животворные ключи нектара. Вместе с богами спускаются с заоблачных высот и блаженные предки, посещают своих родичей, садятся возле пылающего очага и участвуют в их семейной трапезе. Те же мифические представления: отверстые врата рая, сошествие бессмертных на землю и превращение вод в вино соединяются и с праздником Пасхи; такое совпадение во взглядах на два разновременные праздника вполне понятно, ибо и зимний поворот солнца, и весеннее его просветление равно возбуждают мысль о благодатном возрождении творческих сил природы. Боги и духи усопших праотцев, являясь в среду живых поколений, открывают перед ними тайны будущего, т. е. те грядущие события, которые определены непреложным судом божиим; поэтому Рождественские Святки есть по преимуществу время гаданий и все, что видится тогда во сне и наяву, получает вещее значение. По состоянию погоды в продолжение двенадцати праздничных дней от 25 декабря по 6-е января (немец. Zwölften) заключают о том, каков будет наступающий год; каждый из этих дней дает предзнаменование о погоде соответствующего ему месяца2. В нашем народе колядские обряды с большею свежестью удержались на Украйне и в белорусских губерниях. В старые годы украинцы уже 12-го декабря варили пиво и с того же числа каждый день откладывали по одному полену — так что к кануну Рождества Христова всех поленьев набиралось двенадцать; этими поленьями и затапливалась печь на святой вечер3. В день, предшествующий Рождественским Святкам, поселяне не вкушают пищи до восхода вечерней звезды, которая появлением своим свидетельствует о рождении божественного младенца и тем самым знаменует начало праздника (сравни I, 400). Как только загорится на небе вечерняя звезда, тотчас же приносят в хату связку соломы или сена, расстилают ее в переднем углу — на прилавке, покрывают сверху чистою скатертью и на приготовленном месте ставят под образами необмолоченный сноп жита или пшеницы, кутью и узвар; сноп этот остается здесь до 31-го декабря. В Галиции ставят по снопу во всех четырех углах избы. Кутьей называется каша из зерновой пшеницы, ячменя или рису, разведенная медовою сытою; узвар (взвар) приготовляется из сушеных плодов (яблок, груш, слив, вишен, изюма и проч. ), сваренных на воде. Оба горшка с кутьей и узваром накрываются кнышами (пшеничными хлебами). Перед вечерею (т. е. ужином) хозяин дома зажигает у образов лампадку и восковые свечи, читает вслух молитвы и кадит ладаном; вся семья благоговейно молится Богу и потом усаживается за стол, усыпанный сеном и застланный чистою скатертью; глава семейства занимает почетное место на покуте (в переднем углу); рядом с ним, по правую руку, садится его жена, а далее следуют их родичи и дети. Кутья и взвар подаются обыкновенно после всех других кушаний, и если не будут съедены в тот же вечер, то доканчиваются в продолжение Святок; часть кутьи отделяют курам, чтобы давали больше яиц. Сидя за «вечерею», гадают о будущем урожае: вытягивают из-под скатерти несколько былинок сена и по их длине заключают о том, каков 1 Розмарин был посвящен Фрейру. 2 Die Götteiwelt, 140—2; Beiträge zur D. Myth., I, 127; II, 124—8; Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 337. 3 Маяк, XI, 55. уродится лён; или выдергивают из снопа соломинку, и если она окажется с полным колосом, то наступающий год будет изобильный, и наоборот, — пустой колос сулит неурожай. По остающимся на столе травяным семенам делают такое заключение: если семян будет больше черных, то следует ожидать урожая на гречиху, а если желтых, то надо рассчитывать на овсы, просо и пшеницу. Подобная же обрядовая трапеза, с кутьею и узваром, бывает и на крещенский сочельник, после водосвятия. Накануне Нового года обмолачивают стоящий в переднем углу сноп и полученные зёрна отдают мальчикам-посыпальщикам, а соломой прикармливают домашний скот или употребляют ее на обвязку плодовых деревьев1. Вечер 31-го декабря известен в народе под именем щедрого и богатого; ибо с наступлением нового года нераздельна мысль о явлении возрожденного бога, несущего миру ясное лето, изобилие плодов земных и всякое довольство2. Хозяйка приготовляет к щедрому вечеру как можно более пирогов и кнышей, складывает их в одну общую кучу на стол и просит мужа исполнить закон. Этот затепливает перед иконами восковую свечу, курит по избе ладаном и садится на покуте; входят домочадцы, молятся Богу и, притворяясь, будто не видят отца за накладенными на столе пирогами, спрашивают: «де ж наш батько?» — Хиба ж вы мене не бачите? — спрашивает отец. «Не бачимо, тату!» — отвечают дети. — Дай же, Боже, щоб и на той рок не побачылы, т. е. чтобы и в будущем году было такое же изобилие в яствах, как в настоящую минуту. Затем жена и дети садятся за стол, и отец разделяет между ними пироги3. Сходно с этим в Герцеговине на Рождественский праздник «узму дворца чесницу, па je окрећу меhу собом и пита jeдан другога: милам ли се? (т. е выдался ли я = виден ли из-за хлеба?) Она jму одговори: милаш мало. А она jпpви онда рече: сад мало, а до године ни мало!» (т. е. да родится доброе жито и да будет чесница так велика, чтобы за нею можно было совсем укрыться)4. Эти обряды малорусский и сербский идут из отдаленной старины. По свидетельству Саксона-грамматика, к Святовитову празднику, какой ежегодно совершался в Арконе по окончании жатвы, приготовляли огромный медовый пирог — величиною почти в рост человека. Жрец становился за этим пирогом и спрашивал у народа: видят ли его? и когда ему отвечали утвердительно, он тотчас же высказывал желание, чтобы будущий год был еще плодороднее, а праздничный пирог еще больше5. На первый день нового года по всему русскому царству совершается обряд засевания. Рано поутру, перед обеднею, ходят по домам мальчики, нося в мешке или рукавице хлебные зёрна; при входе в избу они посыпают по ней этими зернами, с следующими эпическими причитаниями: «на счастье, на здоровье — на новое лето роди, Боже, жито-пшеницу и всякую пашницу!» или: «уж дай ему Бог, зароди ему Бог, чтобы рожь родилась, сама в гумно свалилась, из колоса осьмина, из полузерна пирог — с топорище долины, с рукавицу ширины!» Посыпальщику дают что-нибудь в подарок, а разбросанные им зёрна тщательно собирают, хранят до весны и при посеве яровых смешивают с прочими семенами. Когда посыпальные зерна будут собраны, — по роду и количеству их заключают о том, какие именно хлеба дадут на будущее лето больший или меньший урожай. Иногда 1 Сравни со сведениями, сообщенными о рождественской соломе (julstroh) в Beiträge zur D. Myth., I, 120-1. 2 Терещ., VII, 19, 28; Могил. Г. В. 1852, 4, 11; Цебриков., 289; Вест. Р. Г. О. 1853, V, 12; VI, 99; Киев. Г. В. 1850, 16; Херсон. Г. В. 1844, 52; Молодик 1844, 98-100; Маяк, XV, 22; Москв. 1852, VI, 83; Гануш, 15. 3 Маркевич, 65; Шафонского: Топограф, описание Чернигов, наместничества, 29; Молодик 1844, 100-1. 4 Срп. pjeчник, 356. 5 Срезнев., 88; И. Г. Р. Карамз., I, 100. кормят этими зернами кур и по их клёву гадают о будущем плодородии нив. Обряд «посыпания», совершаемый у нас на первый день нового года, а у сербов на Рождество, знаменует весеннее осеменение матери-Земли, вступающей в брачный союз с просветленным Небом, причем хлебные зёрна служат эмблемою оплодотворяющего семени дождя (I, 144—5, 290—291) и солнечных лучей1. Заметим, что на старинных свадьбах новобрачную чету осыпали овсом, ячменем и пшеницею и укладывали спать на ржаных (необмолоченных) снопах и что доныне крестьянки наши гадают о своих суженых по хлебным семенам и колосьям2. Для того, чтобы земля принесла добрый урожай, поселянин, отправляясь засевать поле, надевает на себя подвенечную сорочку; встретить, при выезде на посев, вдовца, вдову, холостого парня или девушку считается дурною приметою, и наоборот, — встреча с женатым человеком или замужнею женщиною принимается за счастливый знак. В великорусских преданиях уцелело темное воспоминание о мифическом лице Овсеня; обрядовая песня славит его приезд, совпадающий по времени с наступлением нового года:
Сукном устилали, Гвоздьми убивали. Ой Овсень, ой Овсень! Кому ж, кому ехать По тому мосточку? Ехать там Овсеню Да Новому году. Ой Овсень, ой Овсень!3
тьму. По свидетельству царской грамоты XVII века1, в самой Москве в навечерии Рождества Христова многие люди по улицам, переулкам и ямским слободам кликали Коледу и Усень, а в навечерии Богоявления Господня кликали плугу, т. е. возглашали хвалебные песни плугу, с помощью которого возделываются пашни (I, 286—7). Одна из обрядовых песен заставляет доброго молодца Овсеня выезжать на свинье: На чом ему ехати? На сивинькой свинке. Чем погоняти? Живым поросенком2. Черта — в высшей степени знаменательная, ибо она указывает на тождество нашего Овсеня с светоносным богом германцев — Фрейром, который в период зимнего солнцеповорота выезжал на небо на златощетинистом борове и которому в это время совершались обильные жертвоприношения (I, 400—401). Являясь в сей мир, Овсень открывает путь новому лету (новому году), несет из райских стран щедрые дары плодородия и как определено божественным судом — так и распределяет их между смертными: одним дает много, с избытком, а других лишает и самого необходимого. Белорусы выражают эту мысль в следующем символическом обряде: накануне Нового года они водят по домам двух юношей, из которых один, называемый богатою Коледою, бывает одет в новое, праздничное платье и имеет на голове венок из ржаных колосьев; на другого же (бедную Коледу) надевают разорванную свитку и венок из обмолоченной соломы. При входе в избу обоих юношей завешивают длинными покрывалами и заставляют хозяина выбирать из них любого; если он выберет «богатую Коледу», то хор поет ему песню, предвещающую урожай и богатство; наоборот, если выбор падет на «бедную Коледу» — это служит предзнаменованием неурожая и бедности3. Отсюда объясняется и то важное значение, какое приписывается сербами положайнику: этот первый рождественский гость, от которого зависит все счастье домохозяина и его семьи в течение целого года, является таинственным представителем самого божества; по белорусской пословице: «госьць у дом, Бог у дом» (II, 35—36). На тесную связь праздника Коляды с культом громовника указывают и многие другие святочные обряды и обыкновения, о которых мы уже имели случай говорить прежде, а именно: а) обычай наряжаться в мохнатые шкуры и принимать на себя звериные подобия, в каковых воображение древнего человека олицетворяло дожденосные тучи (I, 368—9)4; b) обычай водить по деревне волка или носить змею (I, 393); с) воззвания, обращенные к Туру, о тождественности которого с Фрейром замечено на 339 стр. 1-го тома; «неции, говорит Гизель, памяти того беса Коляды и доселе не престают обновляти, наченше от самаго Рождества Христова, по вся святыя дни собирающеся на богомерзския игралища, песни поют, и в них аще и о рождестве Христовом воспоминают, но зде же беззаконно и Коляду, ветхую прелесть диявольскую, много повторяюще присовокупляют; к сему на тых же своих законопротивных соборищах и некоего Тура-сатану и прочия богомерзския скареды измышляюще воспоминают». d) Стрельба из ружей и пистолетов накануне Рождества, после обрядовой «вечери», и в день Крещения — во время совершаемого тог- 1 Сахаров., II, 99. 2 Терещ., УП, 118. 3 Маяк, XVII, 43—44. 4 Weihnachten in Schleswig-Holstein, 73—75. да водосвятия, служит знамением громовых ударов, поражающих темных демонов1. е) С поворотом солнца на лето тотчас же возникала мысль о грядущем освобождении земных и небесных источников от зимнего оцепенения, о превращении мертвых вод (= окованных льдами рек и озер и снеговых туч) в живые потоки, несущие земле обновление и силу плодородия, или, выражаясь метафорически: о превращении их в вино = нектар. Поэтому на праздник Коляды принято было совершать религиозные омовения, каковой обряд в христианскую эпоху приурочен ко дню церковного водосвятия (Крещения). По словам Герберштейна, в Москве XVI столетия в иорданской проруби купались и здоровые и больные, последние — с надеждою на исцеление. Маржерет уверяет, что не только простолюдины, но и бояре и сам царь погружались в этот день в воду. Обыкновение это и доныне удерживается между русскими поселянами и сербами. Вода, почерпнутая в полночь перед Крещением, помогает от недугов и никогда не портится; этою водою окропляют избы, хлева и ульи, поят больных и домашнюю скотину — для предохранения ее от заразы2. f) Как праздник, посвященный возрождению творческих сил природы, Коляда всею своею обстановкою указывает на те щедрые дары, которые несет шествующее из дальних стран Лето. Необмолоченный сноп, поставляемый в переднем углу и величаемый именем Деда3, солома и сено, постилаемые на столе и покуте, хождение по домам с плугом (обряд, уцелевший в Червонной Руси), посыпание зерновым хлебом, разнообразные гадания о будущем урожае, семейная трапеза, за которою вкушают праздничный хлеб («боговицу»), кутью, мед и садовые плоды, — все говорит о посеве, жатвах и изобилии плодов земных. Зерно — символ зачатия, нарождения к новой жизни: брошенное в землю, оно вырастает зеленой былинкою и дает колос; медовая сыта знаменует амриту. Узвар и каша доныне считаются необходимыми на родинах, а мед и кутья — на похоронах и поминках, ибо смерть человека, по народному воззрению, есть вторичное его рождение для иной, загробной жизни. Вместе с поворотом солнца на лето вся природа призывается к пробуждению от зимнего сна. У чехов накануне Рождества, перед самым рассветом, семья отправляется в сад; отец и мать трясут плодовые деревья, приговаривая: «stromečku, vstávej, ovoce dávej! dnes je šiĕdrýden»4—и бросают на них яблоки и груши, а дети подбирают падающие плоды. Тот же обряд исполняется моравами, лужичанами и немцами; последние произносят при этом: «bäumchen schlaf nicht, frau Holla kommt!» или: «bäumchen wachauf, Neujahr ist da!» Сербы и малороссы замахиваются на дерево топором (= символ молнии), с угрозою срубить его, если оно не родит летом (II, 165—6)5. Во всей Европе известен обычай приготовлять к Рождественским Святкам елку; это вечнозеленое дерево, убранное зажженными восковыми свечами и обвешанное яблоками, грушами, золотыми орехами и другими лакомствами, напоминает собою то райское древо жизни, на котором растут золотые яблоки и орехи (см. гл. XVII). На Руси обычай этот появился в недавнее время и заимствован от немцев; нельзя не заметить, однако, что подобное же дерево, украшенное искусственными цветами, зеленью и плодами, возили у нас в старину в крестном ходе на цветоносное или Вербное воскресенье6. Все указанные нами представления, какие связывались с праздником Коляды, 1 Терещ., VII, 64. 2 Ibid., 41—42; Срп. рjeчник , 33; Иличь, 95. 3 Маяк, XI, 55. 4 Вставай, деревцо, давай нам плодов; нынче ведь щедрый день. 5 Гануш, 31, 117—8; Срп. рjечник, 35; Маяк, XI, 39; Beiträge zur D. Myth., II, 126; Die Götterwelt, 286. 6 Домашний быт рус. царей, соч. Забелина, 1, 327—8. засвидетельствованы в святочных песнях: колядках и щедривках. Начиная с вечера 24-го декабря и до Крещения ходят по дворам коледовщики, славят праздник, т. е. поют обрядовые песни и собирают от хозяев дары разными припасами и деньгами; в Киевской и Волынской губ. половина собранных ими денег отдается в приходскую церковь. По всему вероятию, и сбор припасов имел некогда религиозное назначение: жертвенные приношения и праздничное пиршество могли совершаться не только в каждой отдельной семье перед ее отцовским очагом, но и сверх того — перед очагом князя, от имени всего подвластного ему племени, и в этом последнем случае должны были устрояться на общий счет, в складчину1. Колядки и щедривки сохранили для нас черты народных воззрений, идущие из глубочайшей древности; несмотря на целый ряд веков, на протяжение которых песни эти должны были подвергаться постоянной переделке, несмотря на то, что, по-видимому, они воспевают рождество Спасителя, — в них и доныне довольно явственно выступают предания и образы, принадлежащие язычеству. Когда народился младой Бог, поют болгары, то мать искупала его в золотых котлах; сербы в своей обрядовой песне выражают желание, да будут у них коровы дойные, да надоят им полное ведро молока, да окупам, коледо! Малог Бога, коледо! и Божића, коледо!
В полозе лежить, сынойка родить; Сына вродила, в море скупала... 2
А пид тим хрестом сам милый Господь; На нем сорочка та джунджовая,
Цы дбма бываешь, пане господарь? Твои рынойки позаметаны, Твои столойки понадкрываны, За твоим столом трои гостейки: Jеден гостейко — светле Сонейко, Другий гостейко — ясен Месячок, Третий гостейко — дробен Дожджейко. Сонейко говорит «нет як над мене, Як я освечу горы, долины, Горы й долины, поля й дубровы!» Ясен Месячок: «нет як над мене! Як я освечу тёмну ночейку, Возрадуются гости в дорозе, Гости в дорозе, волойки в стозе». Дробен Дожджейко: «нет як над мене! Як я перейду три разы на ярь, Три разы на ярь месяця мая — Возрадуются жита, пшеници, Жита, пшеници и все ярници»1. По другому варианту Солнце похваляется снять с рек и потоков ледяные оковы, а Дождь (т. е. дождящий Перун) озеленить горы, долины и верховины2. Бог-громовник выезжает на своем златогривом коне, выбивает из облачных скал искры = молнии и созидает райский пресветлый чертог или храм = весеннее небо, с окном, через которое является очам смертных новорожденное солнце: Ой в горе, в горе (т. е. на небе) стоит шовковый намет, А в том намете золотый стольчик, На том стольчику можный панонько, Трома яблучки подкидаючи, Двома орешки та цитаючи. Выцитав коня та з-под короля, А в того коня золота грива, Золота грива, сребни копыта, Сребни копыта, шовковый хвостик; Золота грива коника вкрыла, Сребни подковы кремень лупают, Кремень лупают, церковь муруют, Муруют же jи з'трома верхами, З'трома верхами, з'двома воконцы: В одно воконце исходит сонце, В друге воконце заходит сонце, А в райски двери Господь входит, Господь входит, службоньку служит. В других вариантах на золотом престоле восседает сам Бог или божье дитя — «красный паныч», который подбрасывает золотые яблочки и перебирает серебряные орешки, т. е. играет сверкающими молниями (II, 160; 164); пущенная им стрела несется, как гром по небу. Постройка райского чертога есть прочищение неба от зимних туманов и снежных облаков силою весенней грозы; топоры-молнии ударяют по камням-тучам, дробят их и прорубают для светлых богов окна и двери: 1 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 8—11, 19; Приб. к Изв. Ак. Н. 1852 г., 29—30; в Черниговской губ. поют застилайте столы коврами, насыпайте кубки винами, да и буде к вам трое гостей: первый гость — ясен Месячка, другий гость — ясная Сонейка, третий гость — дробен Дожчик, и т. д. 2 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 4. З-за той ми горы, з-за высокой, Видны (слышны?) ми тонойкий голос, Тонойкий голос, топоры дзвенят, Топоры дзвенят, каменья тешут, Каменья тешут, церковь муруют, Церковь муруют во трои двери, Во трои двери — во три облаки; У jeдных дверех иде сам Господь, У других дверех Матенка Божя, У третих дверех святый Петро. Перед милым Богом органы грают, Перед святым Петром свечи гореют, Перед Матенков Божов ружа проквитат, А з'той ружи пташок выникат: He je то пташок, лем сам милый Господь1. Господь означает здесь солнце (сравни I, 41—42), Пречистая Дева заступает древнюю Ладу, а св. Петр — Перуна; звуки органов = грозовая музыка, горящие свечи = молнии, цветущая ружа = утренняя зоря, при блеске которой вылетает на небо светоносная птица-солнце; о небесном чертоге, его дверях и окнах см. т. I, стр. 81—84. Согласно с древнепоэтическим представлением тучи — кораблем, ясного неба — раем, молнии — ключом, создалась следующая любопытная колядка: На сивом море (= небе) Корабель на воде, В том кораблейку Трое воротцы; В перших воротейках Месячок светит. В других воротейках Соненько сходит, В третех воротейках Сам Господь ходит, Ключи тримае, Рай вотмикае2. Не забыты в колядских песнях и другие мифические представления о небесных стадах, выгоняемых Перуном, о его громовой трубе и бессмертном напитке: а) Зачорнелася чорна горонька, Выйшла з-за неи чорна хмаронька, Чорна хмаронька — овец турмонька; Выйшов за ними гордый молодець, Гордый молодець на передовець, Заперезався гей ожинкою3, За тов ожинков4 две-три трубоньки: Jедна трубонька та роговая, Друга трубонька та медяная, Третя трубонька та зубровая. Ой як затрубив та в роговую — Пошов голосок ай по-пид лесок, 1 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 7, 66; Ж. М. Н. П. 1867, стат. О. Миллера, 626—8. 2 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 157. 3 Подпоясался житною соломою. 4 За тою ожинкою заткнуты. Ой як затрубив та в медяную — Пошов голосок по верхóвинах, Ой як затрубив та в зубровую — Пошли голоса по-пид небеса1. b) Зажурилася чорная гора, Що не зродила жито-пшеницю, А изродила зелене вино, Зелене вино, що Богу мило. Стерегла-ж его красная панна, А стерегучи барзо уснула. Десь ми ся взяли райскии пташки, Та исхопили зелене вино...
Там же ми й оре золотый плужок, А за тим плужком ходит сам Господь; Ему погонят та святый Петро; Матенка Божя насенечько (семена) носит, Насенья носит, пана Бога просит «Зароди, Божейку, яру пшеничейку, Яру пшеничейку и ярейке житце! Буде там стебевце саме тростове3, Будут колосойки, як былинойки, Будут копойки, як звездойки, Будут стогойки, як горойки, Зберутся возойки, як чорны хмаройки,
младенца-Христа птицу-сокола, что указывает на древнее представление новорожденного (восходящего) солнца птицею и на суеверное смешение богини Лады (Зори) с Богородицею: пашет убогий селянин, З'jедного коньця оре, з' другого сее, Лежит ми там, лежит давно стежейка, А стежейков иде Матенка Божя, Несе ёна, несе на ручках сокола: «Бог помогай вбогий седлячьку!» — Бодай здорова, Матенька Божи! «Будут ту ити жиды и жидовки, Не поведай же ты, же я теперь ишла; Поведай же ты, же я тоди ишла, Коли ты-й орав, пшеничейку сеяв!» Ище Мати Божя пречь гору не прейшла, Стали ей, стали жидове вгоняти... «Ци не ишла тоди така белоглава, Ци не несла ёна на руках сокола?» — Ишла ёна, ишла, коли я ту орав, Коли я ту орав, пшеничейку сеяв; А теперь уж я пшеничейку зажав1. Жиды выслушали ответ и поворотили назад. Между памятниками апокрифической литературы имеется сказание о том, как св. Петр и другие апостолы увидели в поле «человека, орюща волы, и просиша хлеба; он же иде в град хлеба ради; апостоли же без него взоравше ниву и насеявше, и прииде с хлебы и обрете пшеницу зрелу»2. По свидетельству обрядовых причитаний, произносимых на Новый год при посыпании зерновым хлебом, Илья-пророк носит пугу житяную: где ею махнёт — там жито растет (I, 144—5). И апостол Петр, и пророк Илья являются в народных поверьях с чертами древнего громовника, бога — низводителя дождей, растителя злаков и творца урожаев3. Все, что растит земля, есть дар небесных богов (Святови- 1 Ч. О. И. и Д. 1864, 1, 9—10; Об истор. зн. народ, рус. поэз., 18—19; Семеньск., 18—19; Дух Христианина 1861—2, XII, 274. 2 Летоп. занятий Археогр. Ком. 1861, I, 38; Памят. отречен, рус. литер., I, стр. IV; II, 5—10; сравни Н. Р. Лег., 7. 3 Болгары и словенцы называют Рождественские Святки Крачун, карпато-русы — Керечун (сочельник — Керечун вечер), румуны — Krečunu; сверх того, в Болгарии называется Крачуном и всякий родившийся 25-го декабря. Название это в старину было известно и на Руси; в Новгородской летописи под 1143 годом сказано: «стояше вся осенина дъждева от Госпожина дни до Корочюна». — П. С. Р. Л., III, 9; Изв. Ак. Н., II, 289; Гануш, 42-43; Каравел., 279; Терещ., VII, 20—21. Слово Корочун доныне остается необъясненным. Карамзин производил его от коротать (укорачивать) на том основании, что в декабре бывают самые короткие дни; но с половины декабря солнце поворачивает на лето и дни начинают удлиняться, что и было признано за самый характеристический признак этого месяца, названного коложегом и просинцем. Г. Эрбен (Рус. Бес. 1857, IV, 95, 124—5) сближает название Корочун с именами Кърт и Крак (от крети); основываясь на глоссах Вацерада, в которых сказано: «Mercurius — Radihost, wnuk Kirtow», он признает Кърта славянским Сатурном; известно, что празднование сатурналий начиналось с 17-го декабря. По указанию г. Срезневского, у хорутан и хорватов слово кърт употребляется в значении «огня»; у последних существуют поговорки: «ne wsi gremo w K'rtowo, marsikteri w č'rtowo» (не все пойдем к Кърту, иные к черту), «wsi gremo w K'rtowo» (все пойдем в Къртово царство = все помрем); K'rtowa dežda (Къртова область) = небо или рай. — Ж. М. Н. П. 1846, VII, 50—51. Другое имя славянского Сатурна, сообщаемое в глоссах Вацерада, — Sitivrat (Ситиврат). По мнению Эрбена (Рус. Бес. 1857, IV, 88), оно обозначает поворот света (серб. cит = cjeт = свjeт. — Срп. рjечник, 682); Яков же Гримм (D. Myth., 227—8) высказал догадку, что начальная половина этого имени должна указывать на сито, которое, во-1-х, своею кругловидною формою приравнивается «колесу», а во-2-х, самым названием своим возбуждает мысль о посевах и земном плодородии (обл. ситиво, се- та, Дажьбога, Перуна, Волоса, Лады), согревающих ее солнечными лучами и поящих леса, поля и нивы живительною влагою дождя. На Руси говорят о хлебе: «дар божий» (пол. zboże — жито), «святой хлеб», «сноп святого жита»; хлеб-соль принимается за эмблему плодородия, богатства и счастья, служит необходимою принадлежностью всякого семейного и общественного торжества1, предохраняет от колдовства и нечистой силы2; первая песнь, при святочных гаданиях, возглашается хлебу: «мы хлебу песнь поем, хлебу честь воздаем!»3 Принимаясь за новую ковригу хлеба, крестьяне произносят: «Господи благослови!» «Сказать на хлеб худое слово» они считают за величайшее беззаконие; не следует ни сорить хлебом, ни катать из него шариков — не то Бог накажет неурожаем и голодом. Кто, вкушая хлеб, роняет крошки наземь, за тем подбирают нечистые духи, и если собранные ими крошки будут весить больше самого человека, то душа его, по смерти, достается дьяволу. Напротив, кто не брезгает хлебом, ест его черствый и цвелый (с плесенью), тот не будет бояться грома, не потонет в воде, доживет до преклонной старости и не изве- тево — лукошко для высева хлебных зерен = сеялка, серб. ситар — сеятель). Таким образом, Ситиврат (= коловрат) будет бог, поворачивающий солнечное колесо на лето и вместе с этим возвращающий земле силу плодородия; выше (I, 290—291) были приведены и объяснены народные поверья, сближающие капли дождя с хлебными семенами и утверждающие, что дождь падает с неба сквозь решето или сито. Финны называют сеялку Ukkonak (коробка бога-громовника Укко). В Малороссии при «посыпании» на Новый год причитывают (Метлинск., 344): Сито, сито На нове лито! Зароды, Боже, жыто-пшеныцю, Усяку пашныцю. Немцы, празднуя на Рождественские Святки возврат светлых богов, представляют это событие в драматическом обряде, причем лицо, играющее роль Одина, держит на высоком шесте сито. — Die Gottervelt, 141—2. Память о Ситиврате уцелела в названиях некоторых местностей: Ситомир, Ситива-ратенштейн = Ситивратов камень, и др. — Макушева: Сказан. к быт. и нрав. славян, 82. — Идея борьбы между летом и зимою, жизнью и смертью составляет главнейшую основу всех мифологий. По указанию Зендавесты, Ормузд (свет) постоянно борется с Ариманом (тьмою), каждый торжествуя в свою очередь. Египтяне ежегодно весною праздновали возвращение к жизни Озириса (бога света и плодородия), убитого Тифоном: явившись на землю в образе человека, он оказывал людям благодеяния и пред возвратом на небо был умерщвлен, но в определенное время восстал для новой жизни. По греческому сказанию, Дионис, в котором олицетворялась плодотворящая сила весны и лета, странствуя по земле, поучал людей добру и побеждал зло; был убит злыми титанами, но потом воскрес и принял участие в управлении вселенной; детородные части этого бога, найденные после его смерти, послужили залогом нескончаемой жизни в природе. Весенний праздник Адонису выражал ту же мысль; он продолжался два дня: в первый день носили изображение (куклу) умершего Адониса, пели печальные песни и совершали погребальную жертву; в Александрии изображение это выносили на огромном катафалке и топили в воде. На другой день совершался обряд обретения или восстания Адониса, сопровождавшийся шумными и веселыми оргиями (I, 402). Сходно с этим, на Украйне в начале весны празднуют воскресение Коструба (Рус. Бес. 1856, III, 106—7). Поселянки водят хоровод и заунывным голосом поют: «помер-помер наш Кострубонько!» В средине круга лежит на земле девица, представляющая мертвого Коструба; немного погодя она вскакивает, и в ту же минуту хоровод изменяет печальный тон на веселый и запевает Ожив, ожив наш Кострубонько! Ожив, ожив наш голубонько! 1 Каковы: новоселье, крестины, свадьба, встреча почетных гостей; в Мосальском уезде приносимые на дом иконы встречаются всегда с хлебом и солью. 2 D. Myth., 1056; Этн. Сб., II, 57. Против уроков и сглаза преимущественно употребляют соль четверговую (т. е. пережженную в чистый четверг). — Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 102; Посл. Даля, 429; D. Myth., 1030; Черты литов. нар., 95. Рассыпать соль — дурной знак; подавая за столом солонку, необходимо положить в нее кусочек хлеба, т. е. надо подавать не просто соль, а хлеб-соль. — Пузин., 8, 164; D. Myth., 1090. 3 Сахаров., 1, 11. дает нищеты. Крестьяне тщательно собирают хлебные крошки и кормят ими домашнюю птицу, а черствые корки бросают в затопленную печь1. Все земледельческие работы (посев, жатва, молотьба и проч. ) уже в глубочайшей древности получили священное значение; они обставлялись различными религиозными церемониями, жертвоприношениями и призыванием богов2. С приходом весны приступают к удобрению и вспахиванию полей и засеву яровых хлебов. Перед началом этих работ, а равно и после — перед покосом и жнитвою, совершается крестный ход на поля, причем церковные хоругви и образа бывают увиты свежею зеленью и цветами; священник благословляет нивы и кропит их святою водою. На Сретенье каждый хозяин освящает для себя восковую свечу; эту свечу он заботливо хранит в амбаре, а при посеве и зажинках выносит ее на собственное поле, как эмблему того небесного огня, который возжигается богинею Ладою и действием которого земля получает силу плодородия. На Благовещенье и в чистый четверг поселяне освящают просвиры и потом привязывают их к сеялкам; в некоторых же деревнях просвиры эти высушиваются, стираются в порошок и смешиваются с хлебными зернами, предназначенными для посева3; в Черниговской губ. принято освящать в церквах самые семена4. Засевалыцики, выступая в поле, молятся на три стороны: восточную, южную и западную, в каждую бросают по горсти зёрен с низкими поклонами и затем уже принимаются за посев5. Во Владимирской губ. уцелел любопытный обряд водить колосок. Около Троицына дня, когда озимая рожь начинает колоситься, бывает обрядовое шествие на засеянные ею поля. Молодые женщины, девушки и юноши, собираясь на окраине селения, схватываются попарно руками6 и установляются в два ряда, обращенные друг к другу лицами; по их соединенным рукам, словно по мосту, идет маленькая девочка, убранная разноцветными лентами. Каждая пара, которую она прошла, спешит забежать вперед и стать в конце ряда; таким образом процессия подвигается до самой нивы. Здесь девочку спускают наземь; она срывает несколько колосьев, бежит с ними в село и бросает их возле церкви. Во время шествия поют следующую песню: Пошел колос на ниву, На белую пшеницу. Уродися на лето Рожь с овсом, Со дикушей7, со пшеницею.
По белой пшенице; Где царица шла — Там рожь густа: Из колосу осьмина, Из зерна коврига, Из полузерна пирог.
Родися, родися Рожь с овсом; Живите богато Сын с отцом!1
Несем вяночек з'щираго злота; Ой выйдзи, пане, хоць на ганечек4, Ой выкупь-выкупь злоты вяночек, Бо то вяночек з'злота увитый.
и одевают его в белую накидку и кичку. С песнями и плясками несут эту куклу на господский двор, где уже загодя приготовляется для жниц обильное угощение. Во время пиршества именинный сноп стоит на столе, а потом переносится в передний угол. Существует еще обычай: по снятии хлеба обвязывать серпы житною соломою и полагать их под иконами1. Праздник окончания жатвы известен под названиями обжинок, дожинок и талаки. Последнее название употребительно в белорусских губерниях. Как скоро у какого-нибудь зажиточного землевладельца назначается окончательная уборка хлеба, к нему тотчас же со всех сторон собираются жницы, готовые на бесплатную работу ради талаки, т. е. собственно ради праздничного угощения2. Под сумерки, когда дожинают последний загон, каждая жница откладывает по нескольку колосьев, из которых и связывается общий дожиночный сноп. После того девицы-талачейки для решения вопроса: кому из них нести этот сноп, или (как они сами выражаются) кому из них быть Талакою, бросают между собой жребий. Указанную жребием Талаку они убирают цветами, в руки ей дают дожиночный сноп, а на голову надевают ей длинное белое покрывало и венок, сплетенный из хлебных колосьев, пахучих трав и цветов; при этом поют следующую обрядовую песню: Добры вечар, Талака! Да вазьми ж ад нас, вазьми-но Гэты збожны3 ты снапок; Да надзень-же, надзень-но З'красками4 прыгож венок! З'гэтым добрым пойдзем же мы К пану да к гаспадару, Принесем же мы яму Счасьцечко тваё в хоромы.
Справиць нам дажыначки... Затем жницы выстраиваются в длинный ряд — пара за парою, становят впереди себя Талаку и отправляются на хозяйский двор с песнею, в которой приглашают пана-господаря приготовиться к надлежащей встрече. Заслышав их голоса, хозяин и хозяйка выходят к воротам, кланяются Талаке в пояс и подносят ей хлеб-соль, а от нее принимают дожиночный сноп; Талаку, как самую почетную гостью, они усаживают на покуте, под образами; все же прочие жницы размещаются частью в избе и сенях, частью на дворе. По окончании пиршества, за которым бывает всего вдоволь — и меду, и пива, и саламахи5, следуют веселые пляски и песни. Праздник заключается тем, что Талака снимает с себя венок и отдает его хозяину, причем хор обращается к ней с такою просьбою: А Талака ж ты, Талака, Да щырая ж ты, Талака! Да нагадуй же 6т узнов Гаспадару таму снапков, Да нарадзи ж ты яму Жытца-жытца сто карабов... 1 Терещ., V, 110, 131—4; Рус. прост. праздн., IV, 83—84; Сахаров., II, 49—50; Volkslieder der Wenden, II, 221. 2 В великорусских областях толока — общинная уборка хлеба или сена, помочь; толбк — ток, где молотят хлеб, и нива, оставленная под пар. — Обл. Сл., 230. 3 Житный. 4 Цветами. 5 Напиток, приготовляемый из водки, меду, слив и вишен. В Гродненской губ. венок этот надевают на киоту; что же касается «дожиночного» снопа, то его кропят св. водою и ставят на покутье, рядом с другим — прежде принесенным или «зажиночным» снопом, где и остаются они нередко в продолжение целого года1. Болгары делают из последнего снопа куклу, называемую жжгварка-царка (житная царица) или жжтварска мома, одевают ее в женскую сорочку и носят вокруг села, а потом или бросают ее в реку (дабы призвать на посевы обильные дожди и росы), или сожигают на огне и пепел разбрасывают по нивам. В некоторых же местностях куклу эту сберегают до будущей жатвы и, когда случается засуха — носят ее в крестном ходе, с мольбами о дожде и с возглашением обрядовой песни: Кат жжгварка бегаше, Тих ветрец вееше; Кога мома плачеше, Ситна роса росеше; Мома-те са засмея, Ясно слжнце огрея, и проч. Того, кто приносит житный венок с поля, в венгерской Сербии окачивают водою; у нас же в белорусских деревнях ведро воды выливается на самый венок. Но цель обряда и там, и здесь одна: это именно — желание, чтобы в будущем году не было недостатка в дождях2. Покончив жнитво и приступая к запашке полей под озимые посевы, великорусские крестьяне заваривают пиво или брагу и назначают ближайший праздничный день для служения общественного молебна. Когда наступит этот день, каждый домохозяин приносит в церковь освящать баранье плечо или петуха, и потом приготовленными яствами, пивом и брагою угощают своих сродников и знакомых. В некоторых деревнях пиршество отправляется всеми крестьянами вместе: к назначенному дню они варят брагу, пекут пироги и заколают барана на мирской счет, т. е. в складчину3. В старину, по окончании жатвы, заколали в житнице козла; кровь его собирали в чашу и окропляли ею присутствующих, а мясо варили и съедали за общею трапезой4. С сентября месяца принимаются молотить хлеб. Во многих великорусских деревнях в тот день, с которого начинается эта работа (замолотки), овин слывет у крестьян именинником. Вечером, накануне этого дня, хозяин протапливает овин, а наутро созывает туда молотильщиков и угощает их кашею; после завтрака, приступая к работе, затыкают во все углы гумна или риги по нескольку колосьев — для того, чтобы умолот был хороший, изобильный. Молотить обыкновенно начинают с так называемого «имянинного» снопа. В некоторых же деревнях именины овина справляются в день окончания молотьбы и приготовляемая тогда каша называется домолотною5. Овин, как место, где просушивается зерновой хлеб, издревле пользовался тем же самым религиозным почетом, что и домашний очаг (см. II, 39). Церковный устав св. Владимира, в числе других остатков языческого суеверия, подлежащих духовному суду, указывает и на моленье под овином6. В Слове христолюбца встречаем подобное же указание: «еже молятся огневе под овином»7. В Орловской 1 Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 111-120; Описание Гродненск. губ., I, 840. 2 Сообщ. Каравеловым; Миладин., 524; Археолог. Вест. 1867, II, 57. 3 Рус. прост. праздн., IV, 82—83; Сахаров., II, 48—49, 54. 4 De diis samagitarum, 19—20. 5 Сахаров., II, 59; Рус. прост. праздн., IV, 83; Терещ., V, 140—1; Нар. сл. раз., 154. 6 Доп. к Ак. Ист., I, 1: «или кто молиться под овином». 7 Лет. рус. лит. и древн., т. IV, 90, 94; Оп. Румян, муз., 229. губ. и доныне режут кур под овином 4-го сентября, следовательно, при начале молотьбы; в других же местностях уцелел обычай резать в овине петуха 1-го ноября1. В Ярославской губ. крестьяне, чувствующие боль в пояснице, ходят в подлаз овина и, потираясь спиной об его стену, произносят следующие слова: «батюшка овин! просци мой уц(т)ин»2. Отсюда объясняется и старинная поговорка: «церкви — не овины, в них образа всё едины»3, т. е. все равно, в какой ни молиться церкви — в своей приходской или в чужой; напротив, языческий культ ограничивался исключительным чествованием своего очага, своего овина. Земные урожаи зависят от деятельности стихийных духов. Носясь по воздушным пространствам в буйном полете грозовых туч и ветров, духи эти нисходят на землю оплодотворяющим семенем дождя, преобразуются в ее материнских недрах в бесчисленные зародыши и затем нарождаются разновидными и роскошными злаками. Вообще все растительное царство представлялось древнему человеку воплощением стихийных духов, которые, соединяя свое бытие с деревьями, кустарниками и травами (= облекаясь в их зеленые одежды), чрез то самое получали характер лесных, полевых или житных гениев. По немецким, славянским и литовским преданиям, житные духи4 в летнюю половину года обитают на нивах. Когда хлеб поспеет и поселяне начинают жать или косить его, полевик бежит от взмахов серпа и косы и прячется в тех колосьях, которые еще остаются на корню; вместе с послед-несрезанными колосьями он попадается в руки жнеца и в последнем = дожиночном снопу приносится на гумно или в дом земледельца. Вот почему дожиночный сноп наряжают куклою и ставят его на почетном месте, под образами. В Германии erntpuppe помещается иногда в переднем углу, иногда у домовой двери или на верхушке кровли, и в некоторых местностях остаётся там в продолжение целого года — до тех пор, пока новая кукла не сменит прошлогодней. Верят, что пребывание ее в доме приносит хозяину, его семье и житницам божье благословение. Большею же частью кукла эта сберегается только до времени посева: тогда ее обмолачивают и добытыми из нее зернами осеменяют поля — с тою целью, чтобы житный дух, заключенный в последнем снопе, мог возродиться и заявить свою благотворную силу в новых всходах. Дожиночный сноп одевают в мужские или женские наряды; в первом случае его называют: немцы — roggenmann5, erntemann, grossvater, славяне — дед, dziad, dĕdek; во втором случае немцы называют его kornmutter, erntemutter, roggenalte, grossmutter, а славяне — баба, žytna baba, žytna (pszeniczna, grochowa) matka. По литовскому поверью, последний удар, наносимый серпом во время жатвы или цепом во время молотьбы, падает на житную бабу, и тот, кто его наносит, называется ее убийцею. В Германии жнецы к тому из своих товарищей, кто срезывает последние колосья или связывает последний сноп, обращаются с следующим восклицанием: «du hast den Alten und musst ihn behalten!» Растя хлебные злаки и творя урожаи, житные духи приготовляют запасы для своего собственного пропитания, подобно тому, как пчелы запасают для себя пищу в медовых сотах. Человек питается плодами их творческой деятельности, но не должен забирать всего; часть хлеба он обязан оставлять для житных духов, дабы они могли прози- 1 Литовцы, заканчивая молотьбу, убивали черного или белого петуха, с мольбою, обращенною к богу, который обитает в овине и сушит зерновой хлеб. — De diis samagitarum, 39—40. У немцев жатвенное пиршество называется hahnmahlzeit. 2 Этн. Сб., I, 164. 3 Архив ист.-юрид. свед., II, 2-я полов., 217. 4 Славяне дают им названия: полевой дед, полевик, гречуха, жыцень. 5 Или weizen(gersten, hafer)-mann. мовать без нужды и заботы. Следуя стародавнему обычаю, крестьяне оставляют на полях несколько несрезанных колосьев, в саду несколько несорванных яблок, а на току несколько пригоршней обмолоченного зерна и за все это ожидают на будущий год богатого урожая. Кто не исполняет этой обязанности, у того житные духи похищают хлеб из закромов!. Западные славяне рассказывают, что дедко всю зиму сидит заключенный в житнице и поедает сделанные запасы (II, 247)2. Как существа стихийные, являющиеся в бурных грозах и дождевых ливнях, житные духи смешиваются с духами дикой охоты и неистового воинства. Вместе с этим житный дед сближается с Одином, а житная баба, kornmutter, с frau Gode, Гольдою или Бертою. И Один, и frau Gode чествуются, как податели земного плодородия; и тому, и другой поселяне оставляют на лугах и нивах часть нескошенной травы и несжатого хлеба; frau Gode сидит в колосистом жите, и последний сноп называется Erntewôd; чтобы Гольда (frau Holle) не поедала хлеба из житниц, для нее оставляют на ниве три несрезанных колоса. Согласно с двойственным представлением Гольды то светлою, благодетельною богинею, то злою, демоническою ведьмою, житная баба не всегда дарует урожаи; раздраженная на земледельца, она палит его нивы и пожирает его хлеб3, славяне отождествляют ее с бабой-ягою, а немцы с железною Бертою (см. выше стр. 290—291). Описанные нами обряды «водить колос», водить «Талаку» и носить наряженный в женские платья сноп знаменуют шествие богини земного плодородия. Что уборка хлеба обставлялась у славян различными религиозными церемониями, на это имеются положительные свидетельства. По словам Ибн-Дасты4, славяне в пору жатвы насыпали в ковш просяные зерна, подымали их к небу и молились: «Господи — ты который даешь нам пищу! снабди теперь нас ею в полной мере». В Арконе жатвенный праздник сопровождался мольбою и жертвоприношениями Святовиту, гаданиями о будущем урожае и общественным пиршеством (I, 191—2; III, 364—5). Иногда кукла, приготовляемая из последнего снопа, представляется ребенком (erntekind, kornkind). В зрелом колосистом хлебе древний человек видел прекрасное дитя, порожденное плодовитою Землею (сравни II, 248), — дитя, которое в жатвенную пору отделяется от ее материнского лона. Это воззрение очевидно из польского обыкновения кричать тому, кто срезывает последние колосья: «ты отрезал пуповину!» По народной примете, та жница, которая связывала последний сноп, должна непременно родить в продолжение года5. После представленных нами исследований мы вправе сказать, что духовная сторона человека, мир его убеждений и верований, в глубокой древности не были вполне свободным делом, а неизбежно подчинялись материальным условиям, лежавшим столько же в природе окружающих его предметов и явлений, сколько и в
звуках родного языка. Слово человеческое, по мнению наших предков, наделено было властительною, чародейною и творческою силою; и предки были правы, признавая за ним такое могущество, хотя и не понимали, в чем именно проявляется эта сила. Слово, конечно, не может заставить светить солнце или падать дождь, как верили язычники; но если не внешнею природою, зато оно овладело внутренним миром человека и там заявило свое чарующее влияние, создавая небывалые отношения и образы и заставляя младенческие племена на них основывать свои нравственные и религиозные убеждения. Часто из одного метафорического выражения, как из зерна, возникает целый ряд примет, верований и обрядов, опутывающих жизнь человеческую тяжелыми цепями, и много-много нужно было усилий, смелости, энергии, чтобы разорвать эту невидимую сеть предрассудков и взглянуть на божий мир светлыми очами! жүктеу/скачать 4.25 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|