Поэтические воззрения славян на природу
жүктеу/скачать 4.02 Mb.
|
| 1 Н. Р. Ск., VII, 3.
2 German. Mythen, 81—88. Midhgardhsschlange есть другое представление того же демонического существа. 3 D. Myth., 653—5, 929—932; Andeutung. eines Systems der Myth., 176; Симрок, 156—167. 4 Шотт, стр. 85. Литовцы рассказывают о двух исполинских богатырях Витольфе и Альцисе; и тот, и другой победил под горою змея и завладел великими сокровищами1. Богатырь Добрыня нашел в змеиных пещерах злато-сéребро; хранение этих металлов и вообще кладов русские поверья приписывают огненному змею. Над кладами горят свечи; заметит ли кто такую свечу, увидит ли летящего змея — в обоих случаях должен произнести заклятие: «аминь, аминь, рассыпься!» — и клад рассыпается деньгами, а змей искрами. Над чьим домом рассыпается змей, туда, по мнению поселян, носит он богатство. Сербское выражение «змаjеве отресине» означает: блестяк, золото, отрясаемое летучим змеем, а лужицкая поговорка: «won ma zmija» (он имеет змея) употребляется в смысле: у него не переводятся деньги2. Лужичане верят, что мифический змей (plon) несется по небу с такою быстротою, что глаз не успевает за ним следовать, и над кем опустится, тому приносит счастье и благословение. Своих любимцев между людьми он наделяет золотом, являясь к ним через дымовую трубу; такого змея, приносящего золото (деньги), называют: peńeżny (денежный) zmij. Ему же принадлежит и охранение зарытых в земле сокровищ, присутствие которых узнается по яркому блеску играющего на том месте пламени, что обыкновенно выражается словами: peńezy hraja. Кому служит змей, тот весьма скоро становится богачом; но за свои дары змей требует жертвенных приношений. В избах он поселяется за печкою, и на плите очага ставят для него молочную кашу, мясо и другие яства, которые и пожираются им в то время, как скоро все заснет в доме3. То же поверье встречаем в Белоруссии о домовом цмоке (змее); здесь ходит рассказ о мужике, которому змей носил деньги, а этот обязан был ставить ему на кровле дома яишницу. Разбогатевши, мужик пренебрёг своею обязанностью и однажды не поставил обычной яствы; змей улетел озлобленный, а на другой день изба и все надворные строения мужика сгорели, и он сделался бедняком4. Чехи признают дракона за демона, готового служить человеку; когда он летит высоко, то предвещает счастие (= плодородие), а низко — предвещает беду, преимущественно опасность от огня; несется ли он над городом или деревнею, надо ожидать большого пожара. О людях, разбогатевших неизвестными средствами, чехи говорят: «у них поселился плевник» (огненный змей) — точно также, как немцы думают, что таким счастливцам черный дракон приносит деньги через печные трубы5. Таким образом змей, как воплощение молнии, низведенной некогда (по свидетельству древнего мифа) на домашний очаг, отождествляется с домовыми духами и получает характер пената (см. стр. 39). Воображение простолюдинов помещает его за печкою и заставляет прилетать в избу чрез дымовую трубу; в России всюду убеждены, что именно этим путем появляется и исчезает огненный змей. По чешскому поверью, в каждой избе есть свой домовой змей — had-hospodařik, который иногда показывается людям; когда умирает этот гад, то вместе с ним умирает и хозяин дома (сравни выше стр. 56 с подобным же поверьем о петухе). В некоторых деревнях утверждают даже, что в каждом доме живут две большие змеи; окруженные детёнышами, они являются таинственными представителями хозяйской семьи. Если будет убит змей-самец, то немедленно умирает хозяин дома, а если самка — то смерть постигает хозяйку. 1 Черты литов. нар., 76—77. 2 Сказ. Брониц., 10. Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 22—25; Срп. pjeчник, 212; Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 11. 3 Volkslieder der Wenden, II, 266. 4 Маяк, XVII, 41; Могилев. Г. В. 851, 19. 5 Громанн, 22—23; Beiträge zur D. Myth., 227, 339. Змеи эти оберегают дом и принадлежащие к нему владения от всякого несчастия и заботятся, чтобы все было сохранно. Had-hospodařik живет или под печкою, или под порогом избы, и потому никто не осмеливается колоть дрова на пороге, чтобы не убить нечаянно змея1. Напомним, что домовые эльфы также обитают под порогом избы (стр. 59—60) и что кобольды = гении пламени, разводимого на домашнем очаге, нередко являются в образе красного или синего дракона2. Падающие звезды принимаются за огненного змея или дьявола, который, рассыпаясь искрами — превращается в клад; в том месте, куда упадет звезда, можно найти под землею великие сокровища3. Кто увидит змей, свившихся в клубок, и между ними царя-змея, тот должен бросить в их кучу камнем (= метафора молнии, donnerstein), и змеи тотчас же обратятся в чистое золото. Старинный метафорический язык уподоблял солнце не только золоту, но и драгоценному камню, и блестящей короне (I, 110, 112). Выражаясь поэтически, змей — облачитель дневного светила заключает в себе самоцветный камень или носит на голове золотую корону, украшенную дорогим камнем; а во время весенней грозы и дождевых ливней, просветляющих лик омраченного солнца, он сбрасывает с себя эту корону или камень. Но под тою же метафорой золотого, светящегося камня представлялась и молния, носимая змеем-тучею и роняемая им в быстром полете по воздуху. Давая сходные метафорические названия различным явлениям природы, фантазия древнего человека постоянно сливала их в своих мифических сказаниях, что замечается и в преданиях о змеином камне. Миф этот с течением времени был перенесен на земных змей, которые, по мнению народа, имеют у себя царя, украшенного чудною короною. По свидетельству кельтских и германских сказаний, король-змей носит на голове золотой венец с бесценным блестящим камнем (schlangenstein). В весеннюю пору, когда начинаются грозы, змеи пробуждаются от зимнего оцепенения (сна) и выползают из нор на свет божий, и впереди их — король, которого легко узнать по золотому венцу. Если разостлать перед ним красный плат, то он положит на него свою корону, и тогда можно овладеть ею, но схвативши корону — надо сейчас же спасаться бегством на быстром коне. Заметив похищение, змеиный король начинает страшно и громко шипеть, преследует вора, и если настигнет, то предает смерти4. Когда король-змей купается в источниках или пьет приготовленное ему молоко, он непременно снимает с себя корону; предание это известно и между чехами: змеи, рассказывают они, имеют свою королеву, которая носит на голове золотую коронку и снимает ее только в день св. Петра и Павла, отправляясь купаться в источнике, или в то время, когда расстелют белый плат и поставят для нее молоко. Смысл предания ясен: король-змей или королева-змея сбрасывает с себя корону-солнце не прежде, как искупается в небесных источниках или упьется небесного молока, т. е. не прежде, как прольются дожди и исчезнут с неба темные тучи; потому потеря короны для змеиного короля равняется потере жизни5. По болгарскому поверью, змеиный царь бывает о двух головах, на одной голове — корона, а язык — из бриллианта; если убить этого царя (что, впрочем, весьма трудно, ибо он окружен самыми лютыми змеями, которые все подымаются на его защиту) и завладеть бриллиантом и короною, то сделаешься повелителем 1 Громанн, 78. 2 Beiträge zur D. Myth., 338. 3 0. 3. 1818, 68; Гануш, 148; Громанн, 32. 4 D. Myth., 650; Сказ. Грим., II, стр. 111—2; Die Götterwelt, 103. 5 Beiträge zur D. Myth., II, 441; Громанн, 79. всего мира и будешь бессмертным1. В других славянских землях и в Германии думают, что обладание змеиною короною сообщает человеку чародейные знания, помогает находить подземные клады и наделяет бесчисленными богатствами2. Между другими кладами змеи стерегут камень, с помощью которого можно оживлять мертвых, возвращать зрение и открывать золото; грозовые птицы сражаются с змеями и похищают у них это сокровище. В Нормандии уцелело предание, что вестница весны — ласточка обладает таинственным знанием находить за морем драгоценный камень, дарующий слепым зрение; если разостлать под ее гнездом красный платок, то она, принимая его за огонь, бросит туда чудный камень, и тогда легко овладеть им3; т. е. весна выводит из-за облачного моря животворное солнце, это всевидящее мировое око, прогоняющее слепоту зимы и ночи и все позлащающее своими яркими лучами. На Юре рассказывают о бессмертной, летучей змее с алмазным (диамантовым) глазом4. У армян, как свидетельствует барон Гакстгаузен, сохраняется верование, что между змеями горы Арарат есть порода, состоящая под владычеством могучей царицы, которая держит во рту волшебный камень и в известные ночи бросает его высоко на воздух, где он сияет как солнце; вечное счастье тому, кто сумеет схватить его на лету5. У разных народов существуют рассказы о камнях, зарождающихся в голове ехидны, змеи и петуха; кто достанет такой камень, тот может считать себя совершенно счастливым: все желания его будут немедленно исполняться. Эти суеверные предания вызвали в средние века желание отыскать философский камень, обладающий силою превращать все в золото, увеличивать продолжительность жизни и наделять мудростью (ôskasteinn = wünschelstein)6. В русской сказке7 добрый молодец строит корабль и, нагрузивши его угольем, плывет в открытое море — к тому острову, где было логовище двенадцатиглавого змея, который выходил оттуда пожирать народ; змей спал, и сказочный герой, пользуясь этим, засыпал его угольем, развел огонь и принялся раздувать мехами: очевидно, это богатырь-громовник, раздувающий грозовое пламя кузнечными мехами. Когда змей лопнул, он отрубил ему мечом все двенадцать голов и в каждой голове нашел по дорогому самоцветному камню. В Белоруссии и Литве рассказывают о необыкновенной красоте царя-змея, о чудных переливах красок на его коже и об алмазном гребешке на голове; если станут его преследовать, то он издает ужасное шипение, и вмиг со всех сторон мчатся толпы ужей на его защиту — и тогда беда обидчику8. Свист ужиного царя так громок, что его слышно по всей Литве9. На Украйне думают, что царь-уж или царь-змей отличается от простых гадюк своею громадностью и сверх того имеет на голове золотые, светящиеся рожки. При встрече с ним в лесу должно положить на дороге красный пояс или платок; увидя красный цвет, он сбрасывает свои золотые рожки, и кто сумеет захватить их — тот будет и здоров, и счастлив, и богат; богат — потому, что ему будут доступны все клады. Рассказывают еще, что у царя-змея два золотых рога, овладевши 1 Каравел., 170. 2 Иличь, 125. 3 Sonne, Mond u. Sterne, 2—4; Die Götterwelt, 206. 4 D. Myth., 650. 5 Закавказский край, II, 56—57. 6 D. Myth., 1169-1171; Pentamer., № 31. 7 H. P. Ck., VIII, 21. 8 Иллюстр. 1848, № 28; Семеньск., 94. 9 Hap. сл. раз., 121. которыми должно закопать их под двумя еще не распустившимися дубами; один дуб засохнет, а другой покроется зеленью; рог, зарытый под первым деревом, — несчастливый, мертвящий, а зарытый под другим — счастливый, оживляющий1. Выше (I, 348, 396—7) было указано, что, соединяя с молнией понятие об остром, наносящем кровавые раны орудии, фантазия уподобляла ее золотому рогу или зубу, и что зуб-молния называется в народных сказках мертвым и змеиным. Два змеиные рога, оживляющий и мертвящий, вполне соответствуют представлению о Перуновом цвете, который и пробуждает от смерти, и погружает в безжизненный сон = воскрешает природу от зимнего оцепенения и наносит смертельные удары. Нет сомнения, что и с змеиным камнем могло соединяться не только представление весеннего солнца, охваченного темными тучами, но и сверкающей в них молнии. Все могучие свойства, какие придаются змеиному камню: просветление очей, открытие кладов, исполнение всевозможных желаний, дарование здоровья, счастья и победы (первоначально над демоническими силами — siegstein), принадлежат и Перунову цвету, и Перуновой лозе. Сверкающие в летние месяцы молнии исчезают на зиму, и глаз смертного не видит их более до прихода весны; вместе с тем перестают литься благодатные дожди и зимняя стужа налагает на облака свои леденящие оковы. Явление это на древнем живописном языке обозначалось так: змеи прячутся на зиму в облачных пещерах и скалах и засыпают в них долгим, непробудным сном — до тех пор, пока не явится весна и не отопрет эти пещеры и скалы ключом-молнией. Позднее, когда затерян был смысл старинных метафор, означенная поэтическая фраза, понятая буквально, стала прилагаться к обыкновенным змеям и гадам, которых холодная зима повергает в сонное, оцепенелое состояние. До первого весеннего грома, по русскому поверью, змеи не жалят2. В высшей степени интересен словацкий рассказ: однажды — это было осенью, в то самое время, когда змеи уходят спать в землю — лежал в поле овчар и смотрел на ближнюю гору. Он увидел чудо: множество змей ползло со всех сторон к каменной горе; приближаясь к ней, каждая змея брала на язык травку, которая тут же росла, и прикасалась ею к твердой скале; скала открывалась, и змеи одна за другою исчезали в ее вертепах. «Надо посмотреть, что это за трава и куда ползут змеи!» — подумал овчар; трава была ему неведомая; как только он сорвал ее и дотронулся до скалы — эта тотчас же раскрылась перед ним. Очевидно, здесь идет речь о чудесной разрыв-траве (springwurzel), т. е. о молнии, разверзающей облачные горы (см. стр. 203); овчар же — не кто иной, как сам Перун, пастырь небесных стад = облаков-барашков. Он вошел в отверстие и очутился в пещере, стены которой блистали серебром и золотом. Посреди пещеры стоял золотой стол, а на нем лежала огромная, старая змея. Вокруг стола лежали другие змеи. Все они спали так крепко, что ни одна не пошевелилась, когда вошел овчар. Долго осматривал он пещеру; наконец, опомнившись, хотел отправиться назад, но это нелегко было сделать; скала в ту же минуту сомкнулась за ним, как только он вступил в ее недра. Овчар не знал, как и где найти ему выход, и сказал сам себе: «если нельзя отсюда выйти, так стану я спать!» Лёг наземь и уснул. Сильный шум и шипение разбудили его; раскрывши глаза, он увидел множество змей, которые лизали золотой стол и спрашивали: «не пора ли?» Старая змея медленно подняла голову и отвечала: «пора!» Потом вытянулась от головы до хвоста, как гибкий прут, спустилась 1 Lud Ukrain., I, 251—2; Пантеон 1854, VI, ст. Шпилевск. 2 Эта. Сб., VI, 118. со стола на землю и направилась к выходу пещеры; все змеи поползли за нею. Старая змея прикоснулась к каменной стене — и скала немедленно отомкнулась; вышли змеи, вышел за ними и пастух, но каково было его удивление! Вместо осени уже была весна, природа одевалась в новую зелень, и жаворонки оглашали воздух сладкозвучными песнями. Подобно Одину (стр. 225), целую зиму проспал он непробудным сном в пещере облачной скалы. О старой змее (= змеином царе) предание утверждает, что пробужденная от зимнего сна — она летит по воздушным пространствам, помрачая собою светлое небо, извергая из очей искры, из открытой пасти пламя и ударяя хвостом с такою силою, что вековые деревья гнутся и ломаются, как трости; земля дрожит, горы (= тучи) дают трещины, и с них падают шумные воды (= дождь). В такой картине рисует миф весеннюю грозу с ее громовыми ударами, сверкающими молниями, стремительными вихрями и проливными дождями1. Вместе с пробуждением царя-змея начинаются и бурные грозы. Предание это известно и в Болгарии, и в России. Как скоро наступит осень (рассказывают болгары), змеи собираются около своего царя, который распределяет их на «змийща» = места, логовища, где они должны провести зиму. С каждым змеиным стадом царь отпускает по главному змею, который ложится в средине, а прочие располагаются вокруг него. То же самое делает и царь с своею свитою, которая состоит из змей, имеющих на хвостах колокольчики2: звон — метафора грома. По русскому поверью, 14 сентября (на праздник Воздвиженья св. креста) все змеи (гадюки) лезут в вирий или скрываются в землю; только те, которые укусили кого-нибудь в продолжение лета, обречены: в наказание за это мерзнут в лесах. Сербы, встретив змею «по jeceн ему крстову дне (после 14 сентября), за ону се мисли да je yjелa како чел(ь)аде, па je земл(ь)а у се не пе да прими»3. В этот день змеи собираются в кучи в ямах, яругах и пещерах и остаются там на зимовье вместе с своею царицею; среди них лежит светлый камень-алатырь, змеи лижут его и с того бывают и сыты, и сильны4. Этот облегаемый змеями камень, которому соответствует золотой стол (= трон) словацкого предания и золотое ложе Фафнира, есть метафора солнца, окутанного тучами; по свидетельству русского заговора, змея Гарафена5 лежит на черном руне (= символ облака), а черное руно на золотом камне6. Одна девица заблудилась на Вздвиженьев день в лесу, плутала-плутала и неожиданно провалилась в яму. «Яма така глибочённа, що й свиту не видно. Дивитця — дак там гадюк сила-силённая, мабудь вони зо всего свиту зибрались на зимовья! Так уси зразу й кинулись до нejи, пидняли голови да й сичять. Злякалась вона... коли ж дивитця — одна така здоровенна да вся в золоти и лизе до неjи. He бийся, каже, дивчино! ничого; без мéне нихто тоби ничого не заподие, я тут найстарийша; як схочешь jисти, то он глянь — лежить каминь, ти й полижи его. Лизнула вона того каменю — и jисти вже не хоче». Так прожила она зиму с змеями. На Благовещенье (25 марта, когда прилетают птицы из вирия и приносят с собою ключи от неба), в то самое время, как уже стаял снег, велела ей золотая гадюка: «становись на меня!» Девица стала на змею, а гадюка как подкинет ее вверх — так и выкинула из ямы7! По другому вари- 1 Slov. pohad., 230-8; Westsl. Märch., 116—121. 2 Каравел., 170. . 3 Cpп. pjeчник, 213. 4 Иллюстр. 1845, 251. 5 Искаженное прозвание «Горыныч», с приданием ему женской формы. 6 Сахаров, 1, 21. 7 Основа 1862, IX, 104—5. анту (Харьков. губ. ), змеи сплелись вместе и образовали столб, по которому девица и вылезла на белый свет, и воротилась она в деревню худая да бледная. Такому же усыплению подвергается и тот, кто попадает в подземные провалы, наполненные дорогими кладами1; сравни с преданиями о заклятых героях и разбойниках, заключенных в скалах (стр. 225—231). Известна еще между нашими поселянами не менее интересная сказка о кривой царевне. Весельчак-пьяница вызвался вылечить ей глаза и поехал в змеиное царство; в том царстве жили одни змеи и гады. Кругом города лежала большая змея, обвившись кольцом, так что голова с хвостом сходилась (= Iörmungandr). Пьяница воспользовался сном исполинской змеи, сделал веревочную лестницу с железными крюками на конце, накинул лестницу на городскую стену, забрался в город и посреди его нашел камень, а под камнем целебную мазь: стоит только помазать ею глаза, как слепота тотчас же проходит. Взял он эту мазь, спрятал под мышку, сел на корабль — и в море. Пробудилась большая змея, погналась за похитителем; плывет по морю, а под ней вода словно в котле кипит, махнула хвостом и разбила корабль вдребезги. Пьянице удалось выплыть на берег; он вылечил кривую царевну и получил щедрую награду. Смысл предания следующий: царевна-солнце в период зимы теряет свой блеск, или, говоря метафорически: кривеет (слепнет). Бог-громовник берется исцелить ее и для этого должен достать целебную мазь из-под змеиного камня, т. е. живую воду дождя, хранимую царем-змеем; именно этим нектаром и насыщаются змеи, когда лижут камень-алатырь (сравни выше, стр. 76, с источниками целющей воды, текущей из-под камня-алатыря). В весеннюю пору он будит змея от зимнего сна, вступает с ним в борьбу и счастливо похищает целебное снадобье: корабль — метафора тучи, несущейся по небесному океану, и гибель его есть поэтическая картина грозы; согласно с представлением молниеносного Перуна богом, всегда готовым сосать дождевые облака и упиваться небесным вином, сказка дает своему герою характеристическое название пьяницы. Добытый им дождь проливается на землю, и царевна-солнце снова начинает блистать своим лучезарным оком. По русскому поверью, кто поймает белую змею, старшую над всеми змеями, и, убивши, натопит из нее сала, и потом вымажет этим салом свои очи, тот получит дар видеть скрытые под землей клады2; т. е. дождь, проливаясь из разбитой тучи, освобождает из туманных вертепов золотое сокровище солнечных лучей и открывает его взорам смертных. Эпитет белый указывает на змею — хранительницу небесного золота = на тучу, озаренную солнечными лучами. В Литве есть поверье, что свеча, сделанная из сала змеи или ужа, приносит своему обладателю счастье: если он зажжет эту свечу (намёк на грозовое пламя), то со всех сторон приползут на его защиту змеи и ужи, вместе с своим царем, и принесут ему множество золота3. Из сказанного уже видно, что с змеем, как олицетворением дождевой тучи, неразлучна мысль о хранении им живой воды. Весьма знаменательное указание на эту связь находим в сказке о Василисе — золотой косе, где живой (богатырской, сильной) воде придано название змеиной4. По 1 Записки Р. Г. О. по отдел, этногр., I, 730: «Сбился с дороги крестьянин и бродил около большой ямы; глядит: земля отворилась и стали видны бочки с серебром и золотом. Черт ли его туда пихнул, сам ли повел — только очутился в подвале, посмотрел, как бочки на цепях висят, и хотел было вернуться назад, а выхода уже нет; что делать? Помолился Богу, лег спать и проспал там целый год. Как пришло время просушиваться кладу, разбудил его старичок и вывел на дорогу». 2 О. 3. 1848, V, ст. Харитонова, 4. 3 Сын Отеч. 1839, X, 140; Нар. сл. раз., 122—3; Черты литов. нар., 140. 4 Сказ. Брониц., 25. свидетельству русских преданий, многоглавые змеи, испускающие жгучее пламя, лежат у входа в солнцево царство (т. е. в вирий, царство вечного лета) и стерегут доступ к устроенным там криницам живой воды; сюда-то отправляются сказочные герои за бессмертным напитком. Так, одна народная сказка1 говорит о чудесном саде, где растут моложавые яблоки и бьют ключи живой и мертвой воды, а вокруг того сада обвился кольцом громадный змей — голова и хвост вместе сошлись. В сказке про Ивана Голого и Марка-Бегуна2 летучий змей указывает этим богатырям на два озера; пришли к одному озеру, бросили в воду зеленый прут — прут тотчас сгорел; пришли к другому, бросили в него гнилушку — она тотчас пустила ростки и зазеленела листьями. «Огненное» (мертвое, адское) озеро — поэтическое изображение дождевой тучи, пожигаемой молниями (о подобных источниках см. гл. XXII). По малорусскому варианту легенды о Марке Богатом, этот богач посылает своего зятя к царю-змею попросить живой водицы. Чехи ставят дождевые ливни в зависимость от змеиного дыхания: как скоро должен пойти дождь — из-под печи, где живет гад-господарик, исходит сильный запах3. По немецким сагам, у святых, целебных колодцев (heilbrunnen) лежат белые змеи4. У одного из источников Иггдразилли обретается змея, грызущая корень всемирного дерева-тучи. В глубоких погребах драконов и змеев хранятся сосуды или бочки с сильною (живою) водою, и в пылу битвы они и враждебные им богатыри бросаются туда, чтобы испить этого нектара и укрепить себя для новой борьбы. Кто из соперников успеет прежде напиться, за тем остается и победа. Предание глубочайшей древности! Гимны Вед заставляют Индру пить из облачных источников небесную сому, чтобы укрепиться на битву с змеем Вритрою5. «Пить живую воду» или «купаться» в ней — выражения однозначительные, равно указывающие на пролитие дождей; потому одна метафора легко заменялась другою. Отсюда возникло поверье, известное на Руси и в Богемии: кого укусит ядовитая змея, тот должен бежать к воде; если он прибежит к источнику прежде змеи и омоет свою рану, то укушение пройдет без последствий; если же змея успеет окунуться в воду прежде, то человек непременно умрет6. По свидетельству народных сказок, змей теряет свою могучую силу и гибнет, как скоро обсохнет от внутреннего огня или солнечного жара, т. е. змей-туча сгорает в грозовом пламени и иссыхает под влиянием летнего зноя (сравни выше стр. 269). Сражаясь с Кириллом-кожемякою, змей, когда ему становилось невыносимо жарко, спешил на Днепр и вскакивал в воду, «щоб прохлодитьця трохи». В сербской приповедке читаем: схватился змей с царевичем, «а как подне (полдень) пригpeje, онда рече aждaja: та пусти ме, царев сине, да замочим cвojy пусту главу у jeзepo, па да тебацим у небеске висине!»7. Русская былина о Михайле Потоке Ивановиче рассказывает, что живая вода этому витязю была принесена лютой змеей из-под земли (см. ниже); подобно тому Один выпил вдохновляющий мед, сокрытый в горе-туче, пробравшись туда в просверленное отверстие в образе змея (I, 200). Замечательно предание, занесенное в стих о голубиной книге: жүктеу/скачать 4.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|