Поэтические воззрения славян на природу
жүктеу/скачать 4.02 Mb.
|
| 1 Сказ. Грим., 134.
разделить эту трапезу с одним из своих товарищей и пригласил Толстяка, который все пожрал и все выпил. Задавая царевичу третью задачу, волшебница сказала: «сегодня вечером я приведу в твою комнату мою дочь; ты должен держать ее в своих объятиях; но берегись, чтобы не заснуть! Ровно в двенадцать часов явлюсь я, и если ее не будет в твоих руках — ты погиб!» Вечером царевич принял королевну в свои объятия; вокруг них обвился Длинный, а Толстяк заставил собою дверь так плотно, что ни одна живая душа не могла пролезть в комнату. Время шло, а красавица не промолвила ни слова. В одиннадцать часов королева наслала на царевича и его помощников крепкий сон, и в это мгновение невеста была похищена. Когда было уже без четверти двенадцать, очарование потеряло силу, царевич проснулся и воскликнул: «увы, теперь я погиб!» — Тише! — возразил Чуткий, — дай-ка я прислушаюсь. Он прислушался и сказал: «королева сидит в скале, на триста часов расстояния отсюда, и клянет свою судьбу. Но Длинный может поправить дело; пара шагов — и он будет там». — Да, — отвечал Длинный, — только пусть со мною идет товарищ с завязанными глазами, чтобы разрушить скалу. Быстро очутились они перед заколдованною скалою, и когда Острозоркий снял повязку с своих очей и взглянул, то скала в тот же миг разлетелась на тысячи кусков. Длинный взял королеву на руки и принёс к жениху. Задачи были исполнены, царевич поехал венчаться с своею красавицей: но королева послала за ними войско и велела силой отнять свою дочь. Тогда Толстяк выплюнул часть морской воды, выпитой им прежде, и тотчас стало большое озеро и потопило погоню. Королева отправила новое войско, но и это погибло от сокрушительных очей другого товарища. Подобная же сказка есть у чехов: «Dlouhý, Široký a Bustrozraký»1. Царевич едет добывать красавицу-невесту, заключенную злым чародеем в железном замке. Ему помогают: а) Длинный, который может вытянуться так высоко, что головой своей достанет облака; при таком росте ему ничего не Значат пространства: стоит сделать шаг или два — и он очутится далеко-далеко! b) Широкий (Толстяк), брюхо которого может расшириться до такой степени, что сравняется с любою горою; он свободно поглощает в себя неприятельские войска и потом их выхаркивает, с) Быстрозоркий (у словаков Žarooky), от взглядов которого воспламеняется огнем все, что только может гореть, вода в источниках начинает кипеть, а крепчайшие скалы трескаются и рассыпаются в песок — подобно тому, как от сверкающих взоров иотуна сокрушились столбы в его палатах. Царевич и его сопутники являются к чародею; это был старик с седой бородой по колена, в длинной черной одежде; вместо пояса его обхватывали три железных обруча. «Если ты, — сказал он царевичу, — сумеешь уберечь красавицу в продолжение трех ночей — она будет твоя; в противном же случае ты сам и твои товарищи будете превращены в камень — точно так же, как превращены все те, которые являлись прежде тебя». Наступила ночь, и царевич сел возле бледной и печальной красавицы; она не смеялась и не говорила ни слова, точно была из мрамора. Царевич решился не спать целую ночь; для большей безопасности Длинный вытянулся, подобно ремню, и обвился вокруг всей комнаты по стенам; Широкий заложил собою двери, а Быстрозоркий стал за столбом на стражу. Но это нисколько не помогло: все они заснули крепким сном, а пробудясь, не нашли красавицы. «За сто миль отсюда есть лес, среди леса старый дуб, на дубе желудь, и этот желудь — она!» — сказал богатырь с зоркими очами. Благодаря своим товарищам, царевич возвращает ее назад. На вторую ночь девица очутилась за двести миль: там была 1 Эрбен, 7—14; Westsl. Märch., 130—140; сличи Slov. pohad., 605—618. гора, на горе скала, в скале драгоценный камень, и этот камень — сама невеста; а на третью ночь — за триста миль: на дне черного моря лежала раковина, в раковине кольцо, и это кольцо — красная девица! Царевич находит ее и в скале, и на дне моря, и каждое утро, как только увидит чародей красавицу в комнате жениха, с его тела спадает по одному железному обручу, и вместе с тем оживляются понемногу и окаменённые им герои с их конями и слугами. Когда лопнул последний обруч — чародей превратился в ворона и улетел в разбитое окно; красавица зарумянилась, как роза, и стала благодарить царевича за свое избавление; в замке и в окрестностях все пришло в движение: окаменённые ожили, деревья зазеленели, поля запестрели цветами, воздух огласился песнями жаворонков, и в реке появились стаи маленьких рыбок. Всюду жизнь, всюду радость! Смысл предания, заключенного в этих двух превосходных сказках, весьма знаменателен. Богатыри, действующие в них, — те же самые, с какими мы познакомились выше. Толстяк или Широкий соответствуют нашему Опивале; он и Длинный в живых поэтических образах выражают то естественное явление, что надвигающаяся на небо туча быстро расширяется во все стороны и обнимает собою весь горизонт. Брюхо Толстяка, вмещающее в себе целое море, напоминает нам свидетельство гимнов Ригведы, где Индра представляется жадно поглощающим божественный нектар (сому = дождь) в свою неизмеримую утробу. Быстрозоркий — это богатырь-громовник, мечущий из глаз своих молнии, которые разбивают скалы-тучи (см. I, 87—88). Как Опивало и Толстяк имеют своих двойников в Объедале и Длинном, так наряду с богатырем всевидящим народная фантазия создала еще другого — всеслышащего (Чуткого); а немецкая сказка представление о богатыре с зорким зрением раздробила на два отдельных лица: одному приписала способность все видеть, а другому — поджигать очами. Что в числе других качеств владыкам гроз, как стражам, охраняющим божественное жилище от нападений демонов, приписывался и тонкий слух, который не проронит ни единого звука, это свидетельствуется тем, что подобной чуткостью уха обладали скандинавский Heimdallr, оберегавший царство светлых асов, и герой Калевалы Лемлинкейнен, брат властителя бурь Вейнемейнена и мифического кузнеца Ильмаринена1. Красавица-Солнце попадает во власть старого чародея (Зимы) и повергается в то же очарованное состояние, как и прекрасная царевна спящего или окаменённого царства: помраченная туманами, она бледна и молчалива, на устах ее не видать улыбки, на щеках румянца; из этого представления возникли, как мы знаем, сказки о Несмеяне царевне (I, 307—308). Вместе с тем и вся природа — деревья, поля и воды лишены жизни и движения. Красавица сидит в железном замке, т. е. закрыта холодными зимними облаками; Чародей, который ее держит в этом заключении, играет ту же роль, какую в других сказках, исполняют лютый змей и Кощей бессмертный (= демоны зимы и мрачных туч), а три железных обруча на его теле есть эмблема зимнего холода, замыкающего дождевые хляби в облаках и тучах (I, 297—9). Освобождение красавицы делается возможным только тогда, когда наступает весна и является добрый молодец Перун с своими могучими спутниками, принимает ее в свои объятия, т. е. объемлет грозовыми облаками и, когда под влиянием весенней теплоты лопаются железные обручи, наложенные на дождевые хранилища, он находит заклятую красавицу в море — золотым кольцом, в дубовом лесу — желудем и в скалах — драгоценным камнем, море, дуб и скала — метафоры туч, затемняющих небо; а золотое кольцо, драгоценный камень и желудь — метафоры солнца. Желудь, 1 Ж. М. Н. П. 1846, III, ст. Гримма, 182. лат. glans (родит. glandis) — слова одного корня, первоначальное значение которых указывает на желтый (= сияющий, огненный) цвет; сравни нем. gelb. Звук г смягчается в славянском языке в ж. На этом лингвистическом основании блеск солнечных лучей назван был метафорически желчью (I, 111), а в настоящем случае — желудем. Чародей, когда спали с него железные обручи, оборачивается вороном и улетает в разбитое окно, т. е. в переводе этих поэтических выражений на простой язык: снежные тучи превращаются весною в дождевые потоки (ворон — птица, приносящая живую воду = дождь); потоки эти стремительно изливаются под ударами молний, как бы пробивающих в небесном своде отверстие, и вслед за тем земля одевается зеленью и цветами, в лесах и полях начинают петь птицы, в водах плещутся рыбы, мифическая красавица улыбается, на лице ее показывается румянец, а в очах веселье, — говоря словами сказки: всюду жизнь, всюду радость! Выводы наши подтверждаются словацкою сказкою «о trech zakletých knižatech»1: Радовид идет освобождать прекрасную царевну, унесенную чародеем в свои пещеры; с величайшими усилиями добывает он золотой ключ (то же, что springwurzel = молния), подходит к скале и только дотронулся до нее ключом — как она тотчас же растворилась. «Radovid vešel do izby ze samégo ladu vykresané (вытесанной изо льду); zima šibala se stěn, až pálila, a nohy div že mu neprimrzly». Он шел дальше, и в тринадцатой комнате обрел красавицу: «čarod'ajnik strašné podoby ležel tuhym snem zkovan na loži, podle négo na zemi v železné rakvi (раке, гробнице; сравни с хрустальным гробом, в котором спит на высокой горе или в богатырском замке ненаглядная красавица в сказке о волшебном зеркальце2 krásná, ale bleda, vyschla ženská postava; nad jeho ložem na stěně visela zlatàě trubka». Радовид взял золотую трубу, громко затрубил трижды, и словно сто громов загремело: такой звук раздался из трубы! Чародей se rozlil na kolomaz (разлился дёгтем = дождем, см. I, 405), ледяные палаты обратились в krasne svetlice, царевна встала из гроба и зарумянилась, как пышная роза. Рядом с великанами фантазия создала чудесных малюток, карликов, которые изумляют своим чрезмерно крохотным ростом. Несмотря на очевидную противоположность, те и другие поставлены в тесную связь и имеют много общего и родственного в той обстановке, какою окружает их народный эпос и старинные верования. Такая связь основывается на естественной близости и одновременности тех могучих явлений природы, для которых означенные образы служили олицетворениями; мы разумеем тучи и молнии. Быстро мелькающая узкой огненной полоской и едва уловимая глазом молния, относительно огромных облачных масс, обнимающих все беспредельное небо, казалась малюткою в недрах великанских гор. Индийское предание называет ее дитятею облака, и во многих песнях Вед Агни представляется как новорожденный ребенок3, а громовнику Индре дается прозвание aptya, т. е. рожденный из воды = сын дождевого облака; оба бога Индра и Агни
считались близнецами и вместе выходили на битвы с демоническим змеем1. Геркулес еще младенцем задушил в колыбели страшных змей. Перед началом грозы небо как бы собирается рождать; сгущенные облака, чреватые дождевою влагою, представлялись беременными юным громовником. У римлян предикат gravida (беременная) употреблялся при слове nubes — туча, в которой таится semen ignes и которая появлением своим предвещает грозу — «atram fulminibus gravidam tempestatem». В немецком языке встречаем выражение: die dicke gewitterwolke; прилагательное dick в народных говорах употребительно в смысле: беременный, как у нас то же значение придается слову тяжелый2. Немецкое поверье утверждает, что во время грозы слышится крик плачущего ребенка: этот ребенок есть новорожденное дитя-молния, которое несется по поднебесью в своей облачной колыбели3, а его далеко раздающийся плач — шум бури и раскаты грома4. В Калевале, когда царица Похиолы похитила солнце и месяц и спрятала их в гору (= тучу), то Вейнемейнен и Ильмаринен взошли на небо, высекли там огонь и дали воздушной деве держать его на длинном облаке; она принялась качать и баюкать огонь, словно ребенка, и далеко было слышно, как звучала его золотая колыбель и скрипели серебряные ремни (см. выше стр. 80)5. По знаменательному свидетельству скандинавского мифа, порода карликов произошла из червей, зародившихся в трупе первозданного великана Имира, который сам образовался из паров и есть собственно весенняя туча. Если мы припомним, что старинная метафора уподобляла молнию извивающейся змее, а змея отождествлялась в языке с ползучим червем6, то1 необходимо придем к заключению, что мифические черви, зародившиеся в недрах умерщвленного богами великана-тучи, суть сверкающие молнии. Они также зарождаются в трупе Имира и питаются его мясом, как обыкновенные черви плодятся в разлагающемся теле покойника. При создании этого мифа древний человек руководствовался собственным наблюдением над трупами. Имировым червям боги даровали человеческие формы и разум, и таким образом явилось племя карликов7. Любопытна немецкая сага о девочке-великанке, которая, увидя в поле пахаря, взяла его вместе с быками и плугом и в своем переднике принесла показать матери — какие водятся на свете чудные маленькие твари. Мать тотчас же велела отнести пахаря назад; «эти твари, — строго сказала она, — принадлежат к тому племени, которое причинит великанам великие беды!» Другая сага рассказывает о двух великанах, которые набрели некогда на человека. «Это что за земляной червь (erdwurm)!» — воскликнул один, а другой отвечал: «эти черви еще пожрут нас!» («diese erdwürmer werden uns noch
auffressen!»1) Подобные рассказы известны и между славянами: в Малороссии помнят о великане, который принес к матери плуг с волами и пахарями: «посмотри, — говорит, — какие мудрёные есть муравьи на свете!»2 Кашубский столым (великан) находит в поле крестьянина, засовывает его с плугом и четырьмя волами в рукавицу и показывает матери, а та говорит ему:«оставь червяка в покое; он нас выживет со света!»3 Существует предание, что великаны действительно исчезли с лица земли в то время, как появился на ней род человеческий. В этих сагах слышится отголосок древнейшего мифа о червях-карликах, пожирающих великанов, т. е. о молниях, разбивающих и сосущих дождевые тучи. Малютки-молнии, которые постоянно роются в подземельях облачных гор, сближены здесь с пахарями, подымающими плугом землю, и на этих последних перенесено мифическое сказание, так как в глазах исполинов обыкновенные люди были не более как ничтожные черви. У народов германского племени карликам дается название эльфов; величина их определяется различно: то они равняются годовому, иногда даже четырехлетнему ребенку, то бывают не более дюйма или так крохотны, что могут свободно пролезать сквозь замочную скважину и носиться по воздуху, как рой комаров. Немецкое alp (множ. elpî, elbe), англос. älf, сканд. âlfr., готск. albs соответствуют ведаическому ribhu = arbhu, а с изменением звука г на 1: albhu — форма, откуда образовались гр. άλφός , лат. albus (сабин. alpus); следовательно, эльф означает духа светлого, блестящего, белого. Несмотря на это, Эдда различает три рода эльфов — светлых (liosâlfar = lichtelbe), сумрачных (döckâlfar = dunkelelbe) и черных (svartâlfar = schwarzelbe); первые сияют, как солнце, последние черны, как смола. Такое различие коренится в старинных воззрениях на грозу: яркий блеск молнии заставил сблизить ее с солнечными лучами, причислить к духам света и дать ей название эльфа; но с другой стороны, как обитатель облачных подземелий, как дух, являющийся под темным покровом тучи, эльф получил эпитеты сумрачного, черного и подземного. В ту эпоху; когда было затеряно коренное значение слова эльф, а указанные эпитеты стали пониматься в их буквальном смысле, народ разделил этих духов на две породы — столь же различные, как различны свет и тьма, и невольно связал с ними свои дуалистические представления о силах природы. Светлые и мрачные эльфы явились эльфами добрыми и злыми, подобными ангелам и адским, демоническим существам; одни принимаются за обитателей блестящего неба (Gimli) и состоят при боге Фрейре: другие же населяют мрачное подземное царство — Svartâlfaheimr; с одними по преимуществу соединялась благодатная, творческая сила молнии, с другими — ее враждебные, карательные свойства. Светлые эльфы наделены чудною красотою, стройностью и юностью; тело их совершенно воздушное, прозрачное и столь нежное, что капли росы, когда они прыгают по траве, едва дрожат на листьях, не сливаясь одна с другою; их длинные, золотистые волосы вьются по плечам роскошными кудрями; они носят легкие белые и серебристые одежды и, подобно славянским полудницам, любят показываться в полдень, при солнечном сиянии. Напротив, черные эльфы (мары) носят одежды сумрачных и темных цветов и показываются только ночью; сами они, несмотря на свой детский рост, стары и безобразны: сморщенное лицо, большой нос, блестящие глаза, несоразмерные части тела, на спине горб — вот их характеристические при- 1 D. Myth., 506; Deutsche Sagen, 1, 24—25. 2 О. 3. 1840, II, смесь, 46. 3 Этн. Сб., V, 66, 114; сличи валахские сказки Шотта, 283. знаки1. Другое название, придаваемое черным эльфам: сканд. dvergr, англос. dveorg, др.-верх.-нем. tuerc, ср.-в.-н. tverc, ново-в.-н. zwerg — с тем же значением, как лат. nanus, греч. νάννος = карлик. Цверги обитают в диких, неприступных пещерах, в глубоких ущелиях гор и в великанских холмах (riesenhügeln) и называются: unterirdische, erdmannlein, erdmanneken, bergmannlein; наоборот, горы нередко обозначаются именем — zwergberge. Как горные духи, жители подземелий, не освещаемых солнцем, цверги имеют истощенные, мертвенные лица, подобные тем, какие бывают у покойников. Эхо, раздающееся в ущельях скал, по древнескандинавскому выражению, есть отклик цвергов — dvergmâl = sermo nanorum, — тогда как на Руси, где при отсутствии гор всего чаще приходится слышать эхо в лесах, оно признается отзывом лешего. В народных сказаниях цверги представляются то кузнецами, то рудокопами, добывающими благородные металлы, т. е., выражаясь общепонятным языком: они роются в облаках, стучат громовыми молотами и открывают пути для солнечных лучей (= куют солнце). Горные рабочие не только их не боятся, но считают их появление за добрый знак, за указание на близость богатых рудных жил. В своих подземных пещерах они хранят несчетные сокровища серебра, золота и самоцветных каменьев и приготовляют чудесное оружие и разные драгоценности2. Эдда изображает их искусными кузнецами, и с этим занятием вполне согласуется их черная, как бы выпачканная в саже наружность; они выковали пояс, наделяющий силою двадцати мужей, и кольцо, дарующее счастие (радугу и солнце?), выковали Одину копье Gungnir, Фрее — золотое ожерелье, Зифе — золотые волосы; большая часть славных, несокрушимых вооружений и, между прочим, богатырский меч Зигурда были плодом их искусства; когда боги решились связать волка Фенрира, черные эльфы изготовили для них изумительно крепкую цепь (Gleipnir). «Громовая стрелка» (donnerkeil) называется albschoss, в Шотландии: elfarrow, elfflint, elfbolt; это — потому, что эльфы-кузнецы ковали для Тора огненные стрелы. О светлых эльфах известно, что они бросают с воздушных высот свои опасные стрелы. Цверги бросают каменьями (donnersteine); предание дает им бич, удары которого сопровождаются молниями; когда они совершают свой поезд, то все небо горит грозовым пламенем3. Как обитатели облачных гор, затемняющих небесный свет, подземные эльфы боятся солнца и прячутся от его лучей в мрачные пещеры; лучи эти точно так же наносят им смерть, как и великанам. Народная фантазия, которая любит сливать воедино все сходные явления, сочетала с светлыми эльфами представление о солнечном сиянии, а с цвергами не только понятие о мраке, распространяемом грозовыми тучами, но и понятие о ночной тьме. По свидетельству Древней Эдды, карлик Alvis, подобно сербскому Трояну, погиб от лучей восходящего солнца, и притом также — вследствие любви к женщине. Сватался он за дочь Тора, а этот, желая избавиться от докучливого жениха, нарочно заговорился с ним до дневного рассвета; солнце взошло и своими лучами превратило карлика в камень4. 1 Впрочем, сродство эльфов светлых и черных не могло совершенно изгладиться из народного сознания, и предания иногда смешивают их и представляют цвергов юными и прекрасными. 2 D. Myth., 411-8, 421-4; German. Mythen, 46, 473; Irische elfenmärchen, стр. IX, LXH-III, LXIX, LXXII—VI; Beiträge zurD. Myth., II, 309, 311—5; Сказ. Грим., 161, 182. Им приписывают и обладание неразменною монетою (glücks-schilling). — Ir. elfenmärch, XV—XVI; подаренные ими уголья превращаются в золото. 3 D. Myth., 416; Ir. elfenmärch, LXXXVII-VIII; Beirtage zur D. Myth., II, 325; Сказ. Грим., 28: карлик дает копье, которым можно поразить чудовищного вепря. 4 Der heut. Volksglaube, 113—4; Beiträge zur D. Myth, II, 321: «der tag verzaubert dich, zwerg; die sonne scheint in den saal» (Эдда в переводе Симрока). Ежедневное наблюдение убеждало древнего человека, что светозарное солнце, при закате своем, как бы скрывается под землю, а ранним утром появляется из-за ее далеких окраин; отсюда возникло представление, что те же цверги, которые прячут золото солнечных лучей в облачных пещерах, скрывают его и во время ночи в своем подземном царстве. Другие наиболее употребительные метафоры для тучи были: небесный корабль, плащ и шапка-невидимка. Под влиянием первой из этих метафор создалось сказание, что подземные карлики сковали чудесный корабль Skidhbladhnir, которому — как бы он ни повернулся — ветер всегда дул в паруса. Ладья, на которой плавают они по (воздушному) морю, есть, собственно, облако; а плата, какую бросают они за свой перевоз и которая обыкновенно превращается в чистое золото, — эмблема сверкающей молнии1. Облекаясь в туманные, сумрачные одежды (grauen röcken), набрасывая на себя облачный плащ или покрывая голову облачной шапкою, карлики становятся невидимками и мгновенно исчезают. В сагах упоминаются nebellkappen, с помощию которых они могут делаться незримыми для посторонних глаз и свободно совершать свои проказы, что напоминает нам wiinschelhut Ветра и крылатую шляпу (petasus) Меркурия. Такая шапка-невидимка (tarnkappe) была у карлика Эльбериха и потом досталась Зигфриду; по свидетельству древнефранцузского сказания, карлик Zephyr имел черную шляпу: надевая ее, он получал способность не только делаться незримым, но и принимать на себя различные образы; по русскому поверью, шапку-невидимку носит домовой, о сродстве которого с эльфами было сказано выше (гл. XV). Цвергу дают название nebelmann. Если, ударяя по воздуху прутом, удастся попасть и сбить с него шляпу, то он тотчас же предстает пред взоры присутствующих, подчиняется ловкому владетелю прута и исполняет все его требования: этот прут = Перунова розга (donnerruthe), разбивающая темные тучи и покоряющая воле громовника подземного духа. Наряду с этими данными, предания говорят о красных плащах и красных шапочках карликов, выражая этим, что облачная одежда их озаряется молниями. Красные шапочки нередко бывают убраны серебряными колокольчиками, звон которых должен обозначать звучные напевы грозы. В Ирландии верят, что шляпами для эльфов служат красные цветки, сходные по своей форме с колокольчиком или наперстком (pupurea digitalis, fingerhut); народ называет эти цветы elfenkäpchen. Одеваясь в облака, эльфы и цверги, согласно с различными уподоблениями этих туманных покровов, могут делаться оборотнями, т. е. могут принимать на себя те или другие устрашающие и животненные формы2 и изменять свой крохотный образ на исполинский; вместе с этим они отождествляются с демонами туч и мрака, усваивают себе воровские наклонности, любят похищать золото, увлекают в свои пещеры цветущих красотою дев, чуют человеческое мясо и так же, как демоны, боятся грома, свиста, колокольного звона, церковного пения, хлопанья бичей, стука молота, барабанов и мельничной толчеи (= метафоры громовых раскатов и завывающей бури); им нравится безмолвная тишина ночи3. Народные поверья смешивают эльфов с жүктеу/скачать 4.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|