Поль Кюглер Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое


Завет умершей: генеалогия метафоры9



бет9/11
Дата20.06.2016
өлшемі0.95 Mb.
#149502
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Завет умершей: генеалогия метафоры9

В физике существует категория уравнений, в которых одной из независимых переменных является время. Такие уравнения называют дифференциальными. К сожалению, клиническая герменевтика не включает истолкования такой категории. Мы часто говорим о психических образах так, как если бы они не зависели от времени. В этой статье мы рассмотрим роль прожитого времени в нашей клинической герменевтике. По мере старения наше ощущение времени количественно меняется и редко выходит за скобки клинического уравнения. То, что мы рассматриваем метафорически в один из моментов человеческой жизни, может возникнуть с возрастающей прозаичностью в другой. Наша терапевтическая герменевтика и ее отношение к буквальному и метафорическому всегда встраиваются в наши переживания времени. Для усовершенствования понимания воздействия прожитого времени на клиническую интерпретацию нам следует тщательно исследовать процесс, в котором психический образ претерпевает трансформации на протяжении жизни личности. Мы будем исторически прослеживать постоянную увлеченность Юнга «духами умерших», начиная со смерти его родителей, рассмотрим видения мертвых в патологических переживаниях его пациентов, перейдем от ассимиляции метафоры «привидений» к его метапсихологии и, наконец, к явлениям умерших любимых в его последних сновидениях, когда он приближался к собственной смерти. При этом следует постоянно обращать внимание на то, как прожитое время воздействует на наше понимание психических образов .



«Призрак» отца

В 1896 году, когда Юнг изучал медицину в Базельском университете, неожиданно, после скоротечной болезни, умер его отец. В то время Юнгу был 21 год. Шесть недель спустя ему приснилось, что умерший явился к нему. Вот как он описал это сновидение:


«Внезапно он появился предо мной и сказал, что вернулся из отпуска. Он быстро оправился от болезни и теперь возвращается домой. Я подумал, что он обиделся на меня за то, что я занял его комнату. Но оказалось, что ничего подобного не случилось! Тем не менее, мне стало стыдно, так как я вообразил, будто он умер. Через два дня сновидение повторилось. Мой отец выздоровел и теперь возвращался домой, и снова я укорял себя, так как вообразил, что он умер» (Юнг, 1963).
Сновидение произвело глубокое впечатление на Юнга. Он беспрестанно вопрошал себя, что бы это значило: отец возвращается в сновидениях и кажется столь живым? Это сновидение заставило Юнга впервые серьезно задуматься над значимостью мертвых в психической жизни.

Сомнамбулизм и духи усопших

Спустя пять лет после смерти отца Юнг начал работать над медицинской диссертацией, озаглавленной «On the Psychology and Pathology of the So-Called Occult Phenomena» («О психологии и патологии так называемых оккультных явлений») (Юнг, 1970). В начале двадцатого столетия сомнамбулизм – диссоциативное расстройство – оказался одним из наиболее изучаемых клинических состояний в психиатрии. Результаты основных исследований были опубликованы в США Мортоном Принсом, в Англии – Ф. Майерсом и Теодором Флурнуа – в Швейцарии. В 1901 году, когда перед Юнгом встал вопрос о выборе темы диссертации, он остановился на клиническом исследовании нескольких случаев сомнамбулизма.

В первом случае он представил мисс E. – одинокую сорокалетнюю женщину, работавшую бухгалтером в крупной фирме. До 38 лет она была вполне здорова, а затем ее физическое и психологическое состояния начали разрушаться. После ряда семейных проблем, сопровождавшихся увеличением рабочей нагрузки, у нее проявились симптомы диссоциативного расстройства, диагностированного Юнгом как сомнамбулизм.

Первый значительный эпизод произошел с мисс E. за несколько дней до госпитализации, когда она прогуливалась с подругой по кладбищу. Внезапно, чрезвычайно возбудившись, она начала выдергивать из земли цветы и царапать каменные надгробья. Несколько дней спустя подруга, озабоченная странностью ее поведения, доставила ее в Бургхольцли – клинику в Цюрихе – для психиатрического обследования. По дороге в клинику мисс E. повстречались три мальчика, которых она описала как «троих покойников, вырытых ею из могил». Ей хотелось пойти на соседнее кладбище, но подруга убедила ее вместо того войти в клинику. Мисс E. ознакомила психиатра со своей личной жизнью и рассказала о событиях нескольких последних дней.

Мисс E. была помещена в клинику и в течение последующей ночи рассказала, что видит свою комнату наполненной мертвецами, похожими на скелеты. Ее не испугало случившееся, скорее, она была удивлена тем обстоятельством, что присутствовавший в палате служитель не увидел мертвых. На следующую ночь она рассказала, что слышала, как «плакали дети на соседнем кладбище, так как их погребли заживо. Мисс E. хотела пойти и откопать их, но уступила убеждениям и обуздала свое желание» (Юнг, 1970). Далее Юнг продолжая рассказывать о ней, представляет появление «духов умерших» доминантной чертой ее галлюцинаций.

Симптомы, проявившиеся у мисс E., напоминали подобные клинические состояния, описанные ранее Крафтом-Эббингом как случаи затянувшегося истерического исступления. В своем Руководстве по психиатрии Крафт-Эббинг указывает, что наиболее распространенные визуальные галлюцинации при сомнамбулизме имеют отношение к похоронам и к шествиям с участием мертвецов, бесов и призраков.

Юнг резюмирует по поводу другого подобного случая следующим образом: «Семнадцатилетняя девушка, также тяжелая истеричка. Во время припадков всегда видит тело покойной матери, приближающееся к ней, как бы притягивающее дочь к себе» (Юнг, 1970). Основное внимание в диссертации Юнга уделено подробному исследованию заболевания его двоюродной сестры, Хелли, также жертвы сомнамбулизма. Она была медиумом. Юнг тщательно документировал ее симптоматику и содержание диалогов во время обморочных состояний. Ее сомнамбулические высказывания состояли, главным образом, из диалогов с духами умерших родственников. Хелли так описывала свои переживания:
«Я не знаю ни того, правдивы ли были высказывания духов и их наставления, ни того, являлись ли они на самом деле теми людьми, за которых выдавали себя; но то, что мои духи существуют, не вызывает у меня никаких сомнений. Я вижу их перед собой, могу прикасаться к ним. Говорю с ними обо всем столь же естественно, как разговариваю с тобой. Они должны быть настоящими» (Юнг, 1970).
В наиболее ранних публикациях Юнга по психиатрии, в конце века, появление «духов умерших» документируется как одна из доминантных компонент галлюцинаций его пациентов. Что же можно сказать о природе призраков и духов предков, столь сильно связывающих их с психиатрией и с происхождением глубинной психологии?

Призраки и духи преследовали Западную душу (psyche) от самого начала ее существования. Греческая и римская литература, произведения Средневековья, эпохи Возрождения и теология изобилуют примерами двойственной роли духов предков в человеческих переживаниях. От Гомера и Софокла до Чосера и Шекспира мы находим в творчестве одну и ту же тему: живущие стараются установить мир с умершими. Каково значение этой реальности, существующей между живущими и усопшими , и почему мертвые столь настойчиво стараются привлечь к себе наше внимание?



Святой Дух и безмятежные усопшие

В 1983 году Дэвид Миллер в лекции в Эраносе, озаглавленной «Святой Дух и безмятежные усопшие», представляет удивительный анализ теологических противоречий в истории Запада на протяжении последних 500 лет, касающихся двойственности положения, занимаемого духами в христианском богословии (Миллер, 1989). В частности, он рассматривает прием, посредством которого в 16 веке выражение «святой дух» (греческое hagion pneuma ) систематически неверно переводилось в версии Библии короля Джеймса, дабы уменьшить количество ссылок на духов. С помощью столь изящного лингвистического приема, как отмечает Миллер, переводчики искусно начинали избавляться в богословии и в повседневной религиозной службе от «пространства» между живущими и умершими. Это пространство в различные периоды истории Западного богословия населялось духами, сновидениями и воображением.

Миллер утверждает, что систематическое сокращение использования выражения «Святой Дух» в Библии в версии короля Джеймса в сочетании с опасностью пуританства в Англии вело к теологической доктрине потустороннего мира, содержащей только бога и дьявола. Что же касается промежуточных существ – призраков и душ предков, обитавших в пространстве между материальным и божественным мирами, – они были выдворены из реформатской английской теологии. Как демонстрирует Миллер, попытка организованной религии изгнать из своей теологии духов повлекла за собой возникновение компенсирующего явления в светском мире. Изгнанный из нового перевода библии и из пуританской теологии призрак святого духа сразу же начал распространяться в светском мире, и притом с изумительной скоростью, присущей историям с привидениями. Одновременно с удалением из основного направления Западной теологии реальности бытия промежуточных существ они продолжали процветать в фольклоре, алхимии, литературе и, в конце концов, просочились даже в двадцатый век – в сферу глубинной психологии.

Земля умерших

То, что ранее было известно как «земля умерших» или «подземный мир», заново появляется в современной глубинной психологии как «бессознательное». Историческая трансформация «земли умерших» в представление глубинной психологии о бессознательном была подробно исследована Хиллманом в замечательной книге Dream and the Underworld («Сновидение и подземный мир»). Хиллман не только обратил психологический взор на историю земли умерших, но, кроме того, использовал призрачный подземный мир как маргинальную перспективу, с которой пересмотрел наши основные представления глубинной психологии.

Юнг впервые столкнулся с душами умерших в собственных сновидениях, а позже в клинике Бургхольцли – в симптоматике своих пациентов, а с 1911 года эти призрачные фигуры начали появляться в его теоретических разработках. В лекциях, прочитанных в Фордхэмском Университете, Юнг начал вводить представление о мертвых в свое психологическое понимание самой природы личности, написав следующее:
Даже если родители уже давно умерли и утратили (или должны были утратить) всю свою значимость… они все еще каким-то образом присутствуют и столь же важны, как если бы оставались живыми. Любовь пациента, его восхищение, сопротивление, ненависть и непокорность все еще сцеплены с их образами, преображенными любовью или обезображенными завистью, и часто мало напоминающими их былую реальность. Именно этот факт вынуждает меня не говорить по-прежнему об «отце» или «матери», но использовать вместо них термин «имаго», так как эти фантазии уже относятся не к реальным отцу и матери, но к субъективным и часто искаженным их образам, что приводит к теневому, но, тем не менее, мощному влиянию на разум пациента (Юнг, 1961).

Имаго и привидения

Новая концепция Юнга о психических имаго рассматривает их как некую особую психологическую данность, существующую в душе, не зависящую от исторического референта и притом все же явно связанную с ним. Родительское имаго подобно призраку, связанному с умершим человеком, но при этом существующему вне зависимости от тела – его настоящего исторического референта.

В 1916 году Юнг расширяет тему взаимоотношения между призраками и родительскими имаго, на этот раз, проводя аналогию между духами умерших в традиционных сообществах и деятельностью комплексов бессознательного, описанных в глубинной психологии. Юнг пишет:
… Почти все, что примитив рассказывает о шутках, разыгрываемых духами над миром живых, как и общая картина его представлений о привидениях до мельчайшей подробности соответствуют явлениям, установленным спиритическими опытами. И точно так же, как сообщения из «потустороннего» мира можно рассматривать как деятельность разрозненных обломков души (psyche), так и эти примитивные духи представляют собой проявления комплексов бессознательного… (Когда родители умирают, проецированное имаго продолжает действовать так, как если бы оно было неким духом, существующим самостоятельно. В таком случае примитив говорит о родительских духах, возвращающихся по ночам («привидениях»), в то время как современный человек называет это отцовским или материнским комплексом (Юнг, 1966).
В то же время, пока Юнг пишет свои Фордхэмские лекции, Фрейд в Вене трудится над наиболее значительной книгой о вере в привидения и страхе перед мертвыми. В «Тотем и табу» он стремится выработать психологическую интерпретацию людского страха перед привидениями, особенно перед призраками любимых. Фрейд постулирует, что глубокие чувства, питаемые личностью к любимым, как правило, двойственны. Чувство, вызванное глубокой привязанностью, является до некоторой степени негативным, но часто случается так, что в течение жизни любимого существа негативная эмоция подавляется или не осознается. Однако если любимый человек умирает, внутренний конфликт между позитивной и негативной компонентами чувства обостряется. Чаще вместо того чтобы внутренне признать существование негативных чувств в отношении любимого, мы проецируем их в темные области, не связанные с умершим. Для Фрейда страх перед мертвыми, должно быть, имел отношение к фундаментальной двойственности чувств в сфере тесных человеческих отношений) (Фрейд, 1950; Миллер, 1989). Формулировки Фрейда удивительно напоминают взгляды Юнга в молодые и зрелые годы жизни. В «Психологии и алхимии » Юнг пишет: «Страх перед привидениями означает, с психологической точки зрения, преодолимость сознания независимыми силами подсознательного» (Юнг, 1953; Миллер, 1989). Люди опасаются вовсе не призраков, но независимых аспектов собственных душ (psyches).

Дэвид Миллер в книге Hells & Holy Ghosts перечислил множество ссылок на призраки в истории глубинной психологии, отметив, что для Фрейда роль смерти представлялась столь важной, что он даже утверждал, что инстинкт смерти по значимости равен роли сексуальности.

После разрыва с Фрейдом у Юнга начался период глубокого психического смятения. В течение этого времени он несколько раз сообщает о сновидениях с призраками и записывает следующую фантазию, в которой обнаруживает себя в «земле мертвых». Для придания ей большей выразительности он начинает с описания крутого спуска. При этом у него возникло ощущение, что он вступает на землю мертвых. Там он заметил две фигуры – седобородого старика и красивую слепую женщину. Он набрался смелости и приблизился к ним, как если бы они были живыми, и решил внимательно выслушать, что они хотели сказать. Старик пояснил, что он – пророк Илия, а молодая женщина назвалась Саломеей. Позже Юнг предположил, что эти двое были «духами умерших», и стал задавать им рискованные вопросы, на которые они не смогли бы ответить в течение собственной жизни (Юнг, 1963). Около 15 лет спустя Юнг беседовал с индусом, другом Ганди, и спросил о его личном гуру. Человек заявил, что его гуру был толкователь вед, умерший несколько веков назад. Юнг, помнивший свои давние беседы с Илией, спросил собеседника, говорит ли он о духе, действовавшем как гуру? Тот ответил, «Существуют и гуру-призраки. Большинство людей имеют живых гуру. Но всегда есть и такие, у которых роль наставника исполняет дух» (Юнг, 1963). Позже, трудясь над автобиографией, Юнг расценил свое общение с Илией и Саломеей как некого вида терапию, в которой он был пациентом, а они – терапевтами: «Я был похож на пациента в анализе с духом и женщиной!»

Семь наставлений умершим

В декабре 1916 Юнг испытал свое самое значительное переживание с привидениями, что привело его к написанию The Seven Sermons to the Dead. К тому времени он только что окончил описание тревожной фантазии, в которой отлетела его душа.

Юнг рассматривал это событие как тяжелое потрясение в своих отношениях с бессознательным и выразил свою озабоченность следующим образом:
В определенном смысле… (мое отношение к душе)… является также и отношением к сонму умерших; ибо бессознательное общается с мифической землей мертвых, с землей предков. Следовательно, если человек воображает, что душа исчезает, это означает, что она замыкается в бессознательном или в земле мертвых. Там она таинственно оживает и обретает очертания предков… Подобно медиуму, она предоставляет возможность мертвым проявить себя. А потому вскоре за исчезновением души во мне проявилось «мертвое», и в результате получились «Septem Sermones» (Юнг, 1963).
Вскоре после фантазии об утрате души Юнг начал испытывать беспокойство. Он стал ощущать в доме вокруг себя нагнетание зловещей атмосферы, и у него появилось странное чувство, будто воздух наполняется призрачными существами. Казалось, дом населяют привидения. В тот вечер его старшая дочь увидела, как через ее комнату проходит фигура в белом. Его вторая дочь сообщила, что ночью с нее дважды стащили одеяло, а девятилетний сын пережил беспокойное сновидение. На следующий день, около пяти часов вечера, стал часто звонить звонок у входной двери. Все ходили выяснить, кто пришел, но там никого не было. Юнг описывает, что произошло далее:
Я сидел вблизи звонка и не только слышал, как он звонит, но и видел, как он движется. Мы все буквально уставились друг на друга. Атмосфера сгущалась, поверьте! Затем я уже понял, что должно случиться нечто. Весь дом был заполнен, как если бы в нем была целая толпа, он был заполнен духами. Они столпились справа от двери, и воздух был столь плотным, что дышать стало почти невозможно. Что касается меня самого, меня трясло от волнующего вопроса: «Ради Бога, что происходит в этом мире?» Затем все они хором пожаловались: «Мы вернулись из Иерусалима, где нашли не то, чего искали». Так появилось начало «Семи проповедей» (Septem Sermones). Затем они начали вытекать из меня, и в течение трех вечеров все было написано. Как только я взялся за перо, все призрачное общество испарилось. В комнате воцарилась тишина, и атмосфера очистилась. Наваждение закончилось (Юнг, 1963).
С этих пор Юнг постоянно сообщал о том, что умершие становятся все более явственными, и относился к ним как к «голосам из Неопровержимого, Непостижимого и Неискупленного». Юнг чувствовал, что вопросы и требования, выдвинутые перед ним судьбой, не приходят извне, скорее, они возникают из неожиданных встреч с мертвыми.

Духи как овеществление комплексов

В 1919 году в эссе, озаглавленном «Психологическое основание веры в духов» («The Psychological Foundation of Belief in Spirits») Юнг обратил непосредственное внимание на верования в привидения (Юнг, 1969). Впервые лекция, представленная в Англии на заседании Общества Психических Исследований, завершалась следующим заключением: привидения, «насколько свидетельствует мой собственный опыт, – это овеществленные проявления комплексов бессознательного. Я, например, убежден, что они являются овеществлениями. Я многократно наблюдал телепатические эффекты комплексов бессознательного, а также некоторые парапсихические явления. Но во всем этом не вижу приближения к доказательству, а потому должен рассматривать всю сферу этих явлений как некое приложение к психологии» (Юнг, 1969).

Сведе́ние Юнгом «духов умерших» к чисто психологическому толкованию находится в остром противоречии с его многими тщательно сформулированными утверждениями о существовании Бога. Юнг в многократных заявлениях осмотрительно старается не сводить существование Бога к логическим утверждениям. Почему же он столь недвусмысленно сводит толкование духов умерших к овеществленным проявлениям комплексов бессознательного, если одновременно решительно отказывается поступить так же в отношении существования Бога? Возможно, в этом сказывается потаенная христианская чувствительность его души (psyche). Следуя указаниям протестантской реформатской теологии, он исключает возможность существования сферы, традиционно обитаемой духами мертвых, сводя их, вместо того, к овеществлению комплексов бессознательного и родительским имаго.

Уровни интерпретации

На протяжении ряда лет, от самого разрыва с Фрейдом и в течение всех 1920-ых, Юнг начинает развивать собственную, особую клиническую герменевтику, основанную на двух «уровнях» восприятия образа сновидцем. Объективный уровень интерпретации относит психическое имаго в большей степени к восприятию физического объекта, в то время как субъективный уровень сдвигает средоточие истолкования к психическим свойствам сновидца.

Из ниже следующей цитаты мы сможем оценить, насколько искусно Юнг определяет имаго по отношению к субъекту и объекту, не давая привилегии ни одному из определений. Он пишет: «Ибо, точно так же, как, с одной стороны, образ некого объекта создается субъективно, с другой, он формируется объективно. Когда я произвожу его в себе, то порождаю нечто определяемое столь же субъективно, как и объективно. Для того чтобы решить, которая из сторон превалирует в любом данном случае, следует сначала показать, порождается ли образ его субъективной или объективной значимостью. Следовательно, если мне снится личность, с которой меня связывает жизненный интерес, интерпретация на объективном уровне, конечно, окажется ближе к истине, нежели другая. Но, если мне снится личность, не значащая для меня ничего в реальности, истолкование на субъективном уровне будет более уместным» (Юнг, 1969).

Общий критерий Юнга для выбора уровня интерпретации заключается в следующем: если имаго относится к кому-то знакомому лично, и если эта персона ныне играет активную роль в жизни сновидца, то сновидение следует истолковывать на объективном уровне. Если, однако, имаго – это некто не играющий активной роли в жизни сновидца, предпочтительным должен стать субъективный уровень интерпретации.



Сохраняя значимость живого

Кажется, по мере старения Юнга применение им этих критериев к истолкованию изменялось, особенно, когда он сталкивался с образами умерших. В своей диссертации, в ранних психологических сочинениях и статьях о метапсихологии он стремится интерпретировать духи мертвых исключительно на субъективном уровне, сводя их к овеществлению комплексов. Однако по мере его приближения к смерти как к биологической и психической реальности этот взгляд, кажется, претерпел трансформацию. В 1944 году в возрасте 73 лет Юнг тяжело заболел, после чего перенес почти фатальный сердечный приступ.

Четыре года спустя он вернулся к раннему эссе «Психологическое основание веры в духов» и добавил следующую любопытную сноску в его заключение.
После коллекционирования в течение пятидесяти лет психологических переживаний многих людей из многих стран, я не чувствую себя столь же уверенным в справедливости фразы, которую написал в 1919 году. Скажу прямо, я сомневаюсь в том, что лишь психологический подход может привести к справедливому истолкованию явлений, относящихся к данному вопросу. Не только открытия в парапсихологии, но и мои собственные теоретические изыскания, изложенные в «О природе психического», приводят меня к определенным теоретическим допущениям, касающимся области ядерной физики и концепции пространственно-временного континуума. Это обстоятельство породило целую проблему транспсихической реальности, лежащей в основе самого мира (Юнг, 1969).
Действительно, этот отрывок отражает значительное изменение в мышлении! Произошло так, как если бы в течение этих прошедших лет область между жизнью и смертью начала раскрываться и на основании опыта стала более реальной. Юнг уже не мог далее интерпретировать духов исключительно на субъективном уровне как овеществление комплексов. Случилось так, как если бы в течение процесса старения у Юнга развилась вторая точка зрения на природу духов. Даже если более ранняя перспектива была анимистической, вторая оказалась скорее спиритуалистической.

Обратим внимание на некоторые сновидения, о которых Юнг сообщает в автобиографии и которые произошли в течение этого последнего периода его жизни. Тщательно проследим, как по мере приближения Юнга к реальности собственной смерти изменяется его аттитьюд в сновидениях в отношении умерших . Он описывает следующее сновидение:


Однажды у меня было сновидение, в котором я присутствовал на приеме, устроенном на открытом воздухе. Я увидел там свою сестру, что весьма меня удивило, ибо она умерла за несколько лет до этого. Кроме того, там был мой умерший друг. Остальные гости были пока живыми людьми. Тут же я увидел, что сестру сопровождает женщина, которую я хорошо знал. Даже в сновидении мне пришло в голову, что она вскоре умрет. «Она уже отмечена», – подумал я… (Юнг, 1963).
Отметим отношение Юнга к умершим в этом сновидении. Он выступает в роли их интерпретатора на прозаическом и объективном уровне. В сновидении его сестра и умерший друг находятся на приеме, в котором участвует и он сам. Остальные гости – живые люди. И тут Юнг видит, что его сестру сопровождает женщина, с которой он был знаком в прошлом. Он пробуждается и думает, что «эта женщина уже отмечена».

Через несколько недель эта женщина, как нам сообщает Юнг, умирает. Сопоставляя сновидение и рассказ о смерти женщины, наступившей спустя две недели, Юнг, кажется, указывает на свою веру в то, что сновидение нужно воспринимать на объективном уровне как предвидение смерти женщины. Кажется, собственные критерии Юнга должны были бы указывать на то, что к этому сновидению следует относиться на субъективном уровне. Ни его сестра, ни «отмеченная» женщина не играли значительных ролей в его внешней жизни в то время. Однако, сопоставляя образ в сновидении с последующим внешним событием, он концентрирует внимание на значении сновидения на объективном уровне. По мере того как Юнг приближается к реальности его собственной смерти и становится свидетелем ухода из жизни многих близких друзей, он начинает все больше и больше концентрироваться на прозаическом и объективном аспектах привидений, появляющихся в сновидениях и фантазиях.

Немного далее в автобиографии Юнг представляет другое сновидение, и снова оно касается возможной смерти. Сновидение случилось незадолго до смерти члена семьи его жены. Он пишет:
Мне снилось, что кровать моей жены – глубокая яма с каменными стенами. То была могила, каким-то образом напоминавшая о своей классической древности. Затем я услышал глубокий вздох, как если бы кто-то испустил дух. Фигура, напоминавшая мою жену, сидела в яме и возносилась вверх. На ней было белое одеяние с загадочными переплетающимися черными символами. Было три часа ночи. Сновидение было столь странным, что я сразу подумал, что оно могло означать чью-то смерть. В семь часов утра нам сообщили, что двоюродная сестра моей жены умерла в три часа ночи (Юнг, 1963).
Юнг не рассказал нам, что означает это сновидение. Скорее, приснившийся образ просто сопоставлялся со следующим по времени внешним событием, что указывает на его веру в то, что видение имеет какое-то отношение к событиям реальной жизни. Единственное непосредственное замечание Юнга по поводу этого сновидения – «оно может означать смерть». Вместо того чтобы истолковать сновидение с субъективного уровня, он рассматривает его как «образный намек» на смерть двоюродной сестры его жены и связь образа из сновидения с жизненным событием считает метафорической, а не причинной. Сопоставляя образ из сновидения с внешним событием, Юнг позволяет метафорическому соответствию между ними говорить самому за себя.

Позже в той же главе «О жизни после смерти» Юнг сообщает о другом сновидении, в котором ему является умерший. Он пишет:


Однажды мне приснилось, что я навещаю друга, умершего примерно за две недели до этого. При жизни мой друг придерживался только традиционных взглядов на мир и оставался приверженцем такого бездумного аттитьюда всю жизнь. В этом сновидении… Мой друг сидел за столом со своей дочерью, изучавшей психологию в Цюрихе. Я знал, что она рассказывает ему о психологии. Он был настолько увлечен ее рассказом, что приветствовал меня лишь небрежным взмахом руки, как будто говоря «Не мешай мне». Приветствие было, в тоже время, предложением удалиться. (Юнг, 1963).
Интерпретация Юнга этого сновидения снова совершенно поразительна. Он пишет: «Видение непостижимым для меня образом, конечно, сообщало, что теперь ему необходимо постичь реальность своего психического существования, на что он никогда не был способен в течение жизни».

Индивидуация после смерти

Юнг интерпретирует это сновидение как относящееся к процессу психологического воспитания души его друга. Отметим, что, по мнению Юнга, именно его умершему другу потребовалось «постичь реальность своего психического существования» – нечто такое, чего он не пытался совершить на протяжении жизни. Интерпретация сновидения на субъективном уровне могла бы рассматривать его как процесс в аниме Юнга (дочери соседа в его сновидении), психологически исследующей переживание смерти обычным человеком. Но Юнг не концентрирует внимание на этом аспекте своего сновидения. Вместо этого, он усматривает в нем новую идею, развивающуюся в его душе, касающуюся смерти и души. Кажется, Юнг предполагает, что душа продолжает развиваться даже после смерти тела. Душа умершего пытается осознать после смерти то, чего ей не удалось достигнуть в течение жизни. Эта же идея развивалась несколько позже, когда Юнг представил другое сновидение, в котором ему является его умершая жена. Он пишет: «… о годе, прошедшем после смерти моей жены – однажды ночью я внезапно проснулся и понял, что был с ней на юге Франции, в Провансе, и провел с ней целый день. Она увлеклась там исследованием Грааля. Это обстоятельство показалось мне значимым, так как она умерла, не успев завершить эту работу» (Юнг, 1963).

Сновидение отличается простотой, но глубоко волнует. Оно случилось через год после смерти его жены. В сновидении он оказался вместе с Эммой на юге Франции, где она изучает легенды Грааля. Истолкование Юнгом этого сновидения можно считать поучительным. Сначала он предпринимает попытку представить интерпретацию на субъективном уровне, но отвергает ее, так как уже знает ее смысл. Затем он старается истолковать сновидение на объективном уровне. Этот процесс описан в следующем отрывке:
«Интерпретация на субъективном уровне – о том, что моя анима еще не завершила работу, которую должна была сделать, – не содержит ничего интересного; я прекрасно знаю, что еще не закончил работу над ней. Но сама мысль о том, что моя жена продолжает трудиться над своим дальнейшим духовным развитием (каким бы оно ни предполагалось), поразила меня как весьма значимая и вселила некое утешение» (Юнг, 1963).
В этом отрывке рассматриваются два важных аспекта. Во-первых, критерии, используемые Юнгом для определения уровня интерпретирования сновидений, теперь оказываются «бессмысленными», а недавнее личное затруднительное положение – несправедливым и даже неверным. Второй аспект должен касаться его идеи о том, что душа Эммы продолжает развиваться даже после смерти. Он не разрабатывает глубже эту идею, разве что замечает, что эта мысль вселила в него «некое утешение».

Невозможно оставаться равнодушным к искренности рассуждений Юнга по поводу этих сновидений. Кажется, «духи умерших» настолько глубоко воздействуют на него по мере его старения, что, многократно истолковывая их, он выступает против своих основных принципов интерпретации сновидений. Что же здесь происходит на самом деле?

Юнг, до некоторой степени, сам отвечает на этот вопрос. Немного далее в той же главе он делает следующее замечание по поводу интерпретации сновидений в целом: «… важно не иметь никаких предвзятых, схоластических убеждений об утверждениях, содержащихся в сновидениях. Как только в нашем истолковании появляется некая «монотонность интерпретации», мы знаем, что наше отношение стало схоластическим и безрезультатным.

Возможно, нежелание Юнга интерпретировать эти сновидения на субъективном уровне объяснялось утратой интереса к этому шаблонному, наскучившему виду истолкования, насыщенному избитыми, схоластическими идеями. Например, вместо отношения к сновидению как к проблеме, связанной с «развитием его анимы» – предумышленного представления, определяющего субъективный уровень интерпретации, – он избирает другой способ. Сдвигая внимание снова на объективный уровень, он обретает способность сохранять значительность сновидения. Задумайтесь, хоть на мгновение, над следующим отрывком из той же главы, в котором Юнг сталкивается с причудливым образом умершего друга. Обратите внимание на то, как манера повествования Юнга справляется с напряженностью между объективным и субъективным уровнями истолкования этой удивительной фантазии.


Однажды, проснувшись, я раздумывал о внезапной смерти друга, похороны которого состоялись накануне; я был глубоко потрясен. Внезапно я ощутил его присутствие в комнате. Казалось, он стоял в ногах кровати и просил меня пойти с ним. У меня не возникало ощущения встречи с привидением; скорее, это был внутренний зримый образ его, который я объяснил себе как фантазию. Но, честно говоря, мне следовало спросить себя, «имею ли я какие-нибудь доказательства, что это фантазия?» Предположим, что это не фантазия, предположим, что мой друг действительно находится здесь, а я решил, что он – всего лишь фантазия, не будет ли это отвратительно с моей стороны? И все же у меня было не меньше доказательств того, что он стоял передо мной как привидение. Затем я сказал себе, «Доказательство ни в том, ни в другом! Вместо того чтобы избавиться от него как от фантазии, я с таким же правом мог бы позволить себе усомниться и, ради чистоты опыта, счесть его живым существом». Как только я подумал об этом, он подошел к двери и, кивнув, предложил следовать за ним. Итак, я намеревался играть вместе с ним! Об этом мы не договаривались! Я должен был еще раз привести себе свои доводы. Только после этого смог бы я последовать за ним в своем воображении (в своей самоуверенности). Он вывел меня из дому через сад, к дороге, и, наконец, мы пришли к его дому. (На самом деле, его дом находился в нескольких сотнях ярдов от моего). Я вошел в дом, и он провел меня в свой кабинет. Он уселся на стуле и указал мне на вторую из пяти книг в красных переплетах, стоявших на второй сверху полке книжного шкафа. Затем видение рассеялось. Я не был знаком с его библиотекой и не знал, какими книгами он владел. Разумеется, я не мог разглядеть снизу заглавия книги, на которую он указал мне на второй полке сверху.

Это переживание показалось мне настолько любопытным, что на следующее утро я зашел к его вдове и спросил, нельзя ли мне взглянуть на книгу из библиотеки моего друга. Конечно, стул стоял возле книжного шкафа, присутствовавшего в моем видении, и даже прежде чем я подошел к нему ближе, я смог заметить пять книг в красных переплетах. Я взобрался на стул, чтобы прочесть их названия. Это были переводы романов Эмиля Золя. Название второго тома было «Завет умершей». Как оказалось, содержание не представляло для меня интереса. Лишь название было чрезвычайно значимым, в связи с пережитым (Юнг, 1963).


Этот рассказ весьма примечателен в отношении того, как Юнг играет с напряженностью между воображаемым и реальным и как оказывается пойманным в их сети. Композиция рассказа напоминает ленту Мебиуса. В первой части истории мы находимся на одной ее стороне, на субъективном уровне, но во второй половине читатель незаметно, плавно переходит на вторую сторону, к объективному уровню.

Юнг ограничивает интерпретацию рассказа единственным замечанием, говоря «Лишь название было чрезвычайно значимым, в связи с пережитым». Он просто сопоставляет название, «Завет умершей», с пережитым и позволяет воображению читателя заполнить остальную часть интерпретации.



Размещение интерпретации в настоящем времени

Разумеется, парадоксальные явления множественности интерпретаций одного и того же события не ограничивается миром психологии. Например, в физике анализ света имеет две различных интерпретации, одна из которых объясняет природу света с точки зрения частиц, а другая – с волновой теории. Оба объяснения обоснованы, и все же они в определенном смысле взаимно исключают друг друга. Исследователь может проводить эксперименты в соответствии с любым из представлений, но экспериментатор должен осознавать, что, выбрав одну из интерпретаций, он тут же исключает другую.

Еще более важна, однако, точка зрения наблюдателя. И эта точка зрения всегда размещается в настоящем времени. По мере нашего старения наше ощущение времени меняется, и эта перемена влияет на нашу клиническую герменевтику. То, что мы видим метафорически в одной точке периода человеческой жизни, может оказаться в большей мере прозаическим в другой. Наша терапевтическая герменевтика и ее отношение к буквальному и метафорическому всегда встроены в наше проживание времени. И редко, если это вообще возможно, значение прожитого времени оказывается за скобками нашего понимания клинической интерпретации.

В течение жизни Юнг сталкивался с душами мертвых в различных формах, от личных сновидений об умерших родителях до галлюцинаций его пациентов, до теоретических дебрей его метапсихологии, до привидений в собственном доме и, наконец, в виде сновидений и фантазий об ушедших из жизни любимых и умерших друзьях почти в конце жизни. По мере старения Юнга качество его ощущения прожитого времени изменялось, и эта трансформация проявилась в значительном влиянии на понимание роли умерших в психической жизни.



Библиография



1. Jung (1963), Memories, Dreams, Reflections translated by Richard and Clara Winston, Vintage Books, New York. Русс. Пер. Юнг К.Г. Воспоминания, сновидения, размышления. В: Юнг К.Г. Дух и жизнь. М. 1996

2. Jung (1969), «The Psychological Foundations of Belief in Spirits» ( Collected Works, 8)

3. Jung (1953), Psychology and Alchemy, Collected Works 12. Русс. Пер. Юнг К.Г. Психология и алхимия. Рефл-Бук. 1997

4. Jung (1961), Freud and Psychoanalysis, Collected Works 4.; Русс. Пер. Юнг К.Г. Критика психоанализа. СПб. 2000.

5. Jung (1966), Two Essays on Analytical Psychology, Collected Works 7. Русс. Пер. Юнг К.Г. Психология бессознательного. М. 1995

6. Jung (1970), On the Psychology and Pathology of so-called Occult Phenomena (1902, CWI); Русс. Пер. Юнг К.Г. О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов. В. Юнг К.Г. Конфликты детской души. М. 1995.

7. David Miller (1989), «The Holy Ghost and the Greatful Dead » in Hells & Holy Ghosts: A Theopoetics of Christian Belief. Nashville: Abingdon Press.

8. Freud, Totem and Taboo (1950), Translation by James Strachey, W. W. Norton & Company, New York. Русс. Пер. Тотем и табу. В: Фрейд З. Я и Оно. Тбилиси. 1991.




Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет