Порфирий Порфирьевич Полосухин Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста

На службе аэрологии

…Гондолу окружил густой и плотный туман. Мы в облаках. Из каких частиц они состоят? Как они растут и сливаются? Каковы размеры этих частиц? Как возникают из них дождевые капли? На все эти и многие другие вопросы ищут ответ пытливые аэрологи.

За бортом неподвижно застыла подвешенная на шнуре к оболочке особая воронка. От неё тянулся резиновый шланг к установленному в гондоле насосу. Боровиков сделал движение ручкой насоса, подтянул к себе воронку и вынул из неё предметное стекло. На покрывающем стекло тонком слое минерального масла мы различили едва видимое пятнышко. В нашем распоряжении имелся микроскоп с устройством для фотографирования. Боровиков поместил стекло под микроскоп, сделал снимок и вновь зарядил стёклышком воронку.

Когда мы возвратились в обсерваторию, фотоснимки подверглись тщательному изучению. Я видел, как их в сильно увеличенном виде проектировали на экран, покрытый миллиметровой сеткой. Оказывается, пятнышко на предметном стекле состоит из множества мельчайших капелек. На экране можно подсчитать их количество, определить размеры каждой. Большое число подобных наблюдений постепенно обобщалось и позволило сделать ценные практические выводы о запасе воды в облаках, о процессе возникновения и рассеивания облаков, о зонах, в которых наиболее вероятно обледенение самолётов.

За этими, быть может скучными словами, скрыты сказочно интересные вещи. Известно, что для возникновения в облаках капель воды или снежинок необходимы так называемые центры кристаллизации, которыми в атмосфере служат мельчайшие твёрдые гигроскопические частицы. Они заносятся туда с земли потоками воздуха. Но образование капель и снежинок возможно лишь при определённых физических условиях. Настойчивые поиски привели учёных к замечательному результату. Они нашли способ, позволяющий искусственно вызывать выпадение снега из некоторых видов облаков. В ноябре 1949 года Крикун вместе с аэрологом нашей обсерватории Иваном Ивановичем Гайворонским поднялся на аэростате, чтобы впервые проверить этот способ.

Саша не особенно доверчиво поглядывал на прибор, предназначенный для необычного эксперимента. Короткая труба диаметром в 20 сантиметров с вентилятором и электромоторчик, соединённый с аккумулятором, стоящим на дне гондолы — вот и весь аппарат, с помощью которого они собирались вызывать снежные метели.

Воздушный шар пробил слоистые облака, и Крикун по просьбе Гайворонского заставил аэростат идти так, чтобы гондола была погружена в верхнюю кромку облаков. Гайворонский пометил в бортжурнале: “высота 609 метров, температура минус 6 градусов” и приступил к своей “чёрной магии”. Он достал из теплоизолированного ящичка кусочки твёрдой углекислоты — обыкновенного “сухого” льда, которым пользуются продавцы мороженого, заложил их в прибор и включил электромоторчик.

И произошло чудо. Вокруг гондолы закружились кристаллы. Их становилось всё больше и больше. Крикун увидел, что они вырастают до снежинок и медленно опускаются. Пошёл самый настоящий сильный снег. За аэростатом в облаках образовывалась широкая прогалина, будто там прошлась фантастическая “облакочерпалка”. Постепенно внизу стали просматриваться контуры земли — лес, какая-то деревня, дороги.

— Здорово получается, Иван Иваныч! — сказал Саша.

Гайворонский тоже поражался увиденным, несмотря на то, что был к этому подготовлен. Лабораторные опыты, выполненные различными учёными, да и им самим, показывали: сухой лёд хорошо создаёт в воздухе, насыщенном влагой, центры кристаллизации. Один грамм сухого льда способен создать огромное число таких центров. Число это можно выразить единицей с семнадцатью нулями! Глядя на освободившееся от облаков большое пространство, Иван Иванович размышлял о том, какое серьёзное практическое значение может иметь всё это.

В том же месяце он вместе с Крикуном повторил свой опыт. Снова вокруг гондолы закружились искусственно вызванные к жизни снежинки, и облака рассеялись на двадцать километров вокруг.

Эксперименты перенесли на самолёт. Об успехах, которые вскоре были достигнуты, можно судить по такому факту. 7 ноября 1952 года московское небо закрыли низкие облака. “Воздушного парада, наверное, не будет”, — думали многие. Но погода стала улучшаться, небо очистилось от туч и над Красной площадью торжественно пронеслись эскадрильи боевых машин.

Мало кто знал, что облака в то утро были рассеяны специально оборудованным самолётом. С тех пор на ряде наших аэродромов рассеивание облаков применяется регулярно. А за последнее время в воздействии на облака достигнуты новые, ещё большие успехи. Теперь стало возможным вызывать не только снег, но и дождь.

Таковы первые шаги науки в области управления погодой. Воздухоплаватели гордятся тем, что способствовали этому своими полётами. Прав был великий русский учёный Дмитрий Иванович Менделеев, указавший, что “…придёт время, когда аэростат сделается таким же постоянным орудием метеоролога, каким ныне стал “барометр”.

Это время пришло. Маленькие, наполненные водородом оболочки во многих пунктах земного шара систематически поднимают в высокие слои атмосферы приборы, сообщающие по радио на землю сведения об атмосферном давлении, температуре и влажности воздуха. Такие шары служат и для наблюдения за ветром. Взлетают стратостаты с оболочками, изготовленными из тончайшего, эластичного и морозостойкого материала. Они управляются не людьми, а автоматически действующими устройствами.

Аэрологические наблюдения привели в послевоенные годы к открытию интереснейшего явления — струйных течений в атмосфере. Такое название получили обнаруженные на больших высотах узкие зоны сильных ветров. Эти ветры имеют определённое направление и огромную горизонтальную протяжённость. Они с успехом используются авиацией, намного сокращая продолжительность дальних рейсов высотных самолётов.

Струйные течения создают возможность длительного направленного дрейфа воздушных шаров. Современная радиотехника и электроника позволяют автоматизировать управление шаром и находящейся на нём аппаратурой. Но хорошо, когда такая аппаратура предназначена для научных, а не для разведывательных, военных целей и засылки в миролюбивые страны провокационных листовок.

Мы далеки от подобных дел. Нигде в мире полёты на свободных аэростатах не использовались столь широко для изучения воздушного океана, как у нас в Центральной аэрологической обсерватории. Мы продолжили работу, давно начатую нашими славными соотечественниками — известными русскими учёными М.А. Рыкачевым и М.М. Поморцевым, которые проводили исследования атмосферы в многочисленных полётах на свободных аэростатах ещё во второй половине прошлого столетия.

Многое можно было бы рассказать о том, как научные сотрудники обсерватории, летая на воздушных шарах, обогащают советскую науку. Вот, например, кандидат физико-математических наук Владимир Григорьевич Кастров. Он занимается исследованиями солнечной радиации, благодаря которой возникают все происходящие в атмосфере процессы: тепловая энергия солнечных лучей поднимает с поверхности океанов и морей в виде испарений миллионы тонн воды высоко в небо, способствует превращению этих испарений в облака, вызывает вертикальные токи воздуха, создаёт ветры. Кастров посвятил свою деятельность сложным теоретическим вычислениям и различным опытам, связанным с изучением лучей солнца.

Однажды ранней весной Зиновеев и я поднимались вместе с Владимиром Григорьевичем на высоту 8500 метров. В конце полёта, когда внизу показалось село и относительно сухое поле, Зиновеев повёл субстратостат на посадку. По мере снижения ветер усиливался. Вскрытая оболочка слегка протащила нас и опустилась на невысокую берёзу. Вершина аэростата, на которой был установлен один из приборов для изучения солнечной радиации, свешивалась с дерева. К этому прибору и устремился Владимир Григорьевич, едва выйдя из гондолы.

Порывистый ветер сердито трепал материю. Вдруг раздался резкий шум, и что-то громко, будто спускающий пары паровоз, зашипело. Субстратостат окутался чёрным дымом. Зиновеев бросился к Кастрову и потащил его назад.

— Надо снять прибор! — ворчал учёный, сопротивляясь.

Если бы в оболочке, помимо остатка водорода, был воздух, мог произойти взрыв гремучего газа. А около нас было уже много колхозников.

— Ложись! — крикнул я.

Взрыва не последовало. Дым рассеялся. Подойдя к берёзе, мы увидели, что серебристая материя субстратостата во многих местах обуглилась.

За безупречную двадцатилетнюю научную деятельность правительство наградило Кастрова орденом Ленина. Когда на торжественном собрании сотрудники обсерватории поздравили его и преподнесли ему букет цветов, этот седой, суховатый на вид человек от волнения не смог выговорить ни слова. Он закрыл лицо руками и, сутулясь, вышел из зала.

Вспомнив, как Кастров, не задумываясь об опасности, спешил к прибору, я рассказал об этом одному из сослуживцев.

— Да, — заметил тот, — Владимир Григорьевич настолько увлечён своими научными наблюдениями, что способен совершенно забыть об окружающем. Вы знаете, что недавно произошло с ним на самолёте? Нет? Ну, слушайте. В воздухе у самолёта загорелся мотор. Лётчик стал быстро опускаться, сбил пламя и пошёл на вынужденную посадку. Экипаж, конечно, очень волновался. Кастров же преспокойно вёл наблюдения. Пилот вышел из кабины и говорит ему: “Вы, пожалуйста, извините, что так произошло”. А Владимир Григорьевич спрашивает: “Простите, в чём, собственно, дело? Я видел какой-то дым. Разве что-нибудь случилось?”.