Посвящается

Вторая причина, делающая К.Маркса и ныне актуальным, состоит в его взгляде на экономическую субструктуру общества — способ производства, в котором он выделял две части: производственные отношения (собственность) и производительные силы, или технику производства (машины). С развитием капитализма, считал он, общественные отношения выйдут на первое место и приведут к бескомпромиссной классовой борьбе. Однако в реальности такая поляризация не произошла, а наиболее важным стал упор на технику и индустриализацию. Теория индустриального общества, наиболее успешно развитая Р.Ароном, возникает из этого второго аспекта марксовой теории способа производства.

Теории общественного развития на Западе — концепции В.Зомбарта, М.Вебера, Э.Ледерера, И.Шумпетера, Р.Арона — являются, как я пытаюсь показать, «диалогами» с различными схемами К.Маркса. Существенное расхождение наблюдается в теории бюрократии, мастером которой был М.Вебер. Для него социализм и капитализм — не противоположные системы, а два императива функциональной рациональности, два варианта одного и того же социального типа, бюрократии. Промышленное развитие Советского Союза соответствовало марксовому мерилу «техники», но шло по линии бюрократического развития, предсказанного М.Вебером. Конфронтация с бюрократией и с новым, порождаемым ею классом была проблемой для Л.Троцкого, столкнувшегося с плодами русской революции.

Сегодня обе системы — западный капитализм и советский социализм — оказались перед лицом научных и технологических изменений, революционизирующих общественную структуру. Коммунистические теоретики делали вид, что не замечают последствий этих перемен, за исключением замечательного исследования Р.Рихты из Чехословацкой академии наук, появившего-

ся во время Пражской оттепели. Вопреки большинству коммунистических теоретиков, Р.Рихта признавал возможность конфликта «интересов», если не «классов», в отношениях между новой научно-профессиональной прослойкой и рабочим классом в социалистическом обществе.

Принимая модель индустриального общества в качестве общего типа социального развития западных обществ, автор в первой главе описывает основные различия между доиндустриаль-ным, индустриальным и постиндустриальным обществами в качестве основы для сравнительного анализа социальных структур. В заключительном ее разделе излагается общий взгляд на концепцию постиндустриального общества, который развивается в последующих главах.

Во второй главе на примере Соединенных Штатов исследуются два из пяти главных компонентов постиндустриального общества: переход от производства товаров к оказанию услуг и изменения в сфере занятости, благодаря которым профессиональный и технический класс становится доминирующей группой в постиндустриальном обществе. В этом контексте изучается ряд тем, касающихся будущего рабочего класса: теория «нового рабочего класса», историческая мощь тред-юнионизма как силы «синих воротничков» и его растущие трудности в достижении новых целей, таких, как контроль за трудом в сложных условиях сервисной экономики и иностранной конкуренции.

В третьей главе рассматриваются измерения знания и технологии. Первоначальная проблема, проистекающая из их меняющейся природы, связана со скоростью перемен. Существуют многочисленные заблуждения насчет этой идеи, поскольку немногие люди способны точно определить, что именно изменяется. С точки зрения технологии более существенная перемена была, вероятно, привнесена в жизнь людей в XIX веке железной дорогой, пароходом, электричеством и телефоном и в начале ХХ-го радио, автомобилем, кино, авиацией, скоростными лифтами, а также телевидением и компьютером — главными технологическими новшествами, внедренными за последние 25 лет. Реальный эффект «скорости перемен» наступил не в результате действия различных технологических нововведений, а вследствие сузившихся рамок социума, что объединило изолированные районы и классы в общество и активизировало контакты и общение между людьми через

революцию в коммуникациях и транспорте. Но наряду с большей взаимозависимостью наступило изменение в масштабах — рост городов, увеличение организаций, расширение политической арены, что вдохнуло в людей чувство большей беспомощности в кругу крупных объединений и усилило контроль центра за деятельностью любой организации. Важнейшая социальная революция второй половины XX века связана с попытками справиться с «масштабностью» при помощи нового технологического инструментария, будь то поступающая в «реальном времени» компьютерная информация или новые разновидности количественного прогнозирования.

В этой связи в третьей главе предпринимается попытка определить «знание»: проанализировать природу его экспоненциального роста; найти реальные пути, на которых оно развивается через ответвления; дать понятие технологии, измерить ее рост и указать способы технологического прогнозирования. Вторая часть главы представляет собой попытку в деталях изобразить статистическими методами структуру класса носителей знаний — распределение рабочей силы между профессиями и тенденции в этой области — и исследовать привлечение ресурсов для технической деятельности, то есть распределение денег в области научно-исследовательских разработок.

Частная корпорация в капиталистическом обществе (или предприятие в социалистической экономике) предназначена оставаться главным типом организаций вплоть до конца столетия. Если пользоваться в обоих случаях логикой фирмы — логикой функциональной рациональности, — следует не говорить о капитализме или социализме, а поразмышлять о способах «экономизации» и «социологизации», которые присутствуют в обеих системах. Каждый из них «логически» отвечает определенной задаче. Способ «экономизации» ориентирован на функциональную эффективность и на управление вещами (и людьми, воспринимаемыми как вещи). Способ «социологизации» устанавливает более широкие критерии, но это с необходимостью предполагает потерю эффективности, сокращение производства и иные издержки, следующие за внедрением неэкономических ценностей. В контексте Соединенных Штатов в четвертой главе исследуется логика этих двух способов и доказывается, что поддержание баланса между ними есть важнейшая проблема постиндустриального общества.

Постиндустриальное общество является такой социальной организацией, где принятие решений с необходимостью становится более осознанным. Главной проблемой выступает здесь определение социальных задач, которые четко отражали бы «ранжирование» предпочтений самими индивидами. Парадокс Кон-дорсе, в том виде, как он изложен К.Эрроу, гласит, что теоретически выбор между социальным развитием и благосостоянием сделать невозможно. Поэтому остается одно — нахождение компромисса в переговорах отдельных групп. Но чтобы договариваться, надобно знать возможные выгоды и иметь представление о социальных издержках. В настоящее время у общества нет механизмов, позволяющих вести учет социальных расходов и выверять социальные цели. В пятой главе рассматривается адекватность наших концепций и нашего инструментария социального планирования.

Итак, значение постиндустриального общества определяется тем, что:

1) оно укрепляет роль науки и знания как основной институциональной ценности общества;

2) делая процесс принятия решений более техническим, оно все непосредственнее вовлекает ученых или экономистов в политический процесс;

3) углубляя существующие тенденции в направлении бюрократизации интеллектуального труда, оно вызывает к жизни набор ограничителей традиционных определений интеллектуальных интересов и ценностей;

4) создавая и умножая техническую интеллигенцию, оно поднимает серьезнейший вопрос отношения технического интеллектуала к гуманитарному собрату.

Суммируя, можно сказать, что возникновение нового социума ставит под вопрос распределение богатства, власти и статуса, что имеет фундаментальное значение для любого общества. Теперь богатство, власть и статус не являются мерилами класса, а становятся ценностями, к которым стремятся и которые обретают классы. Классы создаются в обществе по основным осям стратификации, а ими в западном обществе являются собственность и знание. Наряду с ними существует политическая система, которая все больше управляет обоими и порождает временные элиты (в том смысле, что среди их членов не существует преемствен-

58

Введение

ности власти через занимаемую должность, подобно преемственности семьи или класса по признаку собственности и дифференциальным преимуществам, вытекающим из принадлежности к меритократии).

В шестой главе рассматривается главным образом связь между принятием технократических и политических решений. Вопреки мечтаниям первых технократов, которые, подобно Сен-Симону, надеялись, что ученые будут править миром, становится ясно: политические решения являются в обществе центральными, и отношение знания к власти есть отношение подчиненности.

Любая новая рождающаяся система возбуждает враждебность со стороны тех, кто чувствует в ней угрозу для себя самих. Главная проблема нарождающегося постиндустриального общества заключена в конфликте, который обусловлен принципом меритократии, служащим главным мерилом при определении социального статуса. Поэтому противостояние популизма и элитиз-ма, теперь уже очевидное, становится вопросом политики. Второй круг проблем проистекает из столкновения исторически сложившейся независимости научного сообщества и его традиционной автономии с его растущей зависимостью от правительства как в средствах, выделяемых на исследовательские работы, так и в постановке задач, которые оно призвано выполнять. Эти вопросы все чаще поднимаются в университетах, которые становятся ведущими учреждениями постиндустриального общества. И наконец, существуют серьезнейшие трения между культурой, чье осевое направление — антиинституциональность и антиномич-ность, и социальной структурой, которая управляется способами экономизации и технологизации. Именно последние составляют в конечном счете наиболее фундаментальную проблему постиндустриального общества. Эти вопросы изложены в Эпилоге.

Я пытаюсь доказать в своей книге, что главным источником структурных сдвигов в обществе — изменений в способах нововведений, в отношении науки к технологии, перемен в государственной политике — является изменение в характере знания: экспоненциальный рост и разветвление наук, появление новой интеллектуальной технологии, начало систематических исследований, финансируемых из бюджетов НИОКР, как вершина всего этого, кодификация теоретического знания.

Введение

59

Отношение к научному знанию определяет ценностную систему общества. Средневековая концепция естественного закона была концепцией «запрещенного знания». Священнослужители опасались, что «знание вырвется» и проявит себя «подобно змию». В христианские века «природа», пусть и в особом контексте, отождествлялась с «сатанинским порядком». Легенда о Фаусте, использованная К.Марло, подтверждает существовавший в средние века гипнотический ужас перед естественными науками⁵³. К концу XVIII века вера в растущее могущество человека начала вытеснять прежние страхи. У Ф.Бэкона в его «Новой Атлантиде», которой он намеревался заменить мифическую Атлантиду, изображенную Платоном в сочинении «Тимей», король уже не философ, а ученый-исследователь. А на острове Бенсалем самое значимое здание — Дом Соломона — не церковь, а исследовательский институт, «благороднейшее учреждение... когда-либо существовавшее на земле, светоч королевства». Дом Соломона, или Колледж творения шести дней, есть государственное заведение, построенное «для созидания великих и замечательных творений на благо человека». Один из «основателей» Дома Соломона так описывает его назначение: «Цель нашего заведения есть постижение причин скрытого движения вещей и расширение человеческой империи до ее максимально возможных пределов»⁵⁴.

55 з_{ти темы я} анализирую в историческом и философском плане в эссе «Технология, природа и наука: превратности трех мировоззрений и путаница сфер», представленном в виде лекции в декабре 1972 года в Смитсоновском национальном музее истории технологии; опубликовано издательством «Doubleday» в сборнике данных лекций.

ГЛАВА I

От индустриального общества к постиндустриальному:

теории социального развития

Социолог всегда испытывает соблазн выступить в роли если не пророка, то хотя бы провидца. В период с 1850 по 1860 год, сидя по утрам в читальном зале Британского музея, К.Маркс, как ему казалось, слышал в каждом едва уловимом отзвуке мятежа или в каждом шорохе снижения цикла деловой активности громыхание революции, ведущей к резкой трансформации общества. В этом отношении его нетерпеливое ожидание было точным отражением озабоченности, которая с самого начала сопутствовала начавшемуся в XIX веке развитию социологии, пристальному изучению исторических горизонтов в поисках «нового класса», который низверг бы существующий социальный порядок. А. де Сен-Симон, учитель О.Конта и один из родоначальников современной социологии, первым начал эти поиски в 1816 году, когда приступил к нерегулярному изданию журнала «L'industrie», популяризируя в нем термин «индустриализм» и изображая на его страницах социум будущего. Прежнее общество, говорил А. де Сен-Симон, представляло собой военный строй, где главными фигурами были священники, профессиональные военные и феодалы — «паразиты» и потребители богатства. Новым индустриальным обществом, по его словам, управляли бы производители — инженеры и предприниматели, «люди будущего».

Разные времена, разные люди, разные представления. В 1840 году А. де Токвиль, предсказывая возможные последствия новой массовой демократии, которая, по его мнению, возникла в современном обществе, писал: «Множество похожих друг на друга и одинаковых по положению людей трудятся ради обретения примитивного и вульгарного удовлетворения... Над этими людьми возвышается чудовищная опекающая их власть, государство, которое обеспечивает их безопасность, заранее предусматривает по-Социолог всегда испытывает соблазн выступить в роли если не пророка, то хотя бы провидца. В период с 1850 по 1860 год, сидя по утрам в читальном зале Британского музея, К.Маркс, как ему казалось, слышал в каждом едва уловимом отзвуке мятежа или в каждом шорохе снижения цикла деловой активности громыхание революции, ведущей к резкой трансформации общества. В этом отношении его нетерпеливое ожидание было точным отражением озабоченности, которая с самого начала сопутствовала начавшемуся в XIX веке развитию социологии, пристальному изучению исторических горизонтов в поисках «нового класса», который низверг бы существующий социальный порядок. А. де Сен-Симон, учитель О.Конта и один из родоначальников современной социологии, первым начал эти поиски в 1816 году, когда приступил к нерегулярному изданию журнала «L'industrie», популяризируя в нем термин «индустриализм» и изображая на его страницах социум будущего. Прежнее общество, говорил А. де Сен-Симон, представляло собой военный строй, где главными фигурами были священники, профессиональные военные и феодалы — «паразиты» и потребители богатства. Новым индустриальным обществом, по его словам, управляли бы производители — инженеры и предприниматели, «люди будущего».

Разные времена, разные люди, разные представления. В 1840 году А. де Токвиль, предсказывая возможные последствия новой массовой демократии, которая, по его мнению, возникла в современном обществе, писал: «Множество похожих друг на друга и одинаковых по положению людей трудятся ради обретения примитивного и вульгарного удовлетворения... Над этими людьми возвышается чудовищная опекающая их власть, государство, которое обеспечивает их безопасность, заранее предусматривает по-

Глава I

Тридцать лет спустя историк Я.Буркхардт, наблюдая за трансформацией немецкого общества, писал в письме к другу: «Военная машина... непременно станет моделью существования... военное государство преодолеет «индустриальное». Скопления людей на огромных фабриках будут жить в условиях очевидной и управляемой бедности, где каждый обречен будет носить униформу и начинать и заканчивать день под барабанный бой; если рассуждать логически, то именно это и должно произойти»².

Через пятьдесят лет после Я.Буркхардта Т.Веблен вновь обратился к теме, затронутой А. де Сен-Симоном. Революция в двадцатом столетии, заявил он, могла бы быть только «индустриальным переворотом», и, если бы таковая пришла в Соединенные Штаты (слово «если» выделено курсивом, так как, будучи видавшим виды скептиком, он весьма сомневался в подобной перспективе), то ее возглавила бы отнюдь не второстепенная политическая партия, как в Советской России, которая была раздробленным и отсталым в промышленном отношении регионом, и не профсоюзы, «хранящие верность лишь ложке и тарелке», а специалисты по организации производства, выступающие в качестве необходимого «генерального штаба» индустриальной системы. «Эти главные направления революционной стратегии, — писал он в книге «Инженеры и система цен», — соответствуют магистральным путям технической организации и промышленного управления, крайне важным закономерностям организации производства, ведущим к формированию высокоразвитой индустриальной системы, составляющей неотъемлемую материальную основу любого современного цивилизованного сообщества»³.

От индустриального общества к постиндустриальному

65

¹ Tocqueville A., de. Democracy in America. N.Y., 1966. P. 666-667. Эта и следующая цитаты найдены мною в книге: Mayer J.P. Alexis de Tocqueville: A Biographical Study in Political Science. N.Y., 1960. P. 121-122, но в обоих случаях, сверяя материалы с источником, я расширил приведенные им выдержки.

² Dru A. (Ed.) The Letters of Jacob Burckhardt. L., 1955. P. 151-152.

³ Veblen Th. The Engineers and the Price System. N.Y., 1963. P. 4.

Удивительным во всех этих набросках контуров новой эпохи является то, что каждый из них содержит проблеск истины наряду с туманными рассуждениями, лишающими прогнозы на будущее их реальности. Так, Я.Буркхардт тотчас же после своего «логического» предсказания иронически добавил: «...Я достаточно знаю историю, чтобы понять, что обстоятельства не всегда складываются по законам логики»⁴.

Не испытывает недостатка в социологических провидцах и наше время. Привычки прошлого непреодолимы, и если даже предшествующий опыт призывает к осторожности, то ощущение перемен настолько непосредственно, а изменения в общественной структуре столь впечатляющи, что каждый ученый, так или иначе претендующий на роль социолога-теоретика, держит при себе оригинальную концептуальную карту социальной местности и набор указателей для грядущего общества.

Для молодых государств и развивающихся стран дается стандартный прогноз: они станут промышленно развитыми, модернизированными и вестернизированными, хотя не столь ясно, окажутся ли они коммунистическими или социалистическими и преобразуют ли их элиты (военные или политические) или же вернут к жизни народные массы. Один из скептиков, К.Гирц, заметил, что понятие «переходное общество» может сделаться постоянным в социальных науках. Тем не менее, что касается стран «третьего мира», то хотя их развитие и может быть долгим и трудным, возникает ощущение некоего поворотного пункта и начала новой эры.

Для передовых промышленно развитых стран, однако, ситуация выглядит более туманной. Каждый провидец чувствует: эпоха подходит к концу (Боже мой, сколько же «кризисов» мы пережили!), но согласие по поводу того, что можно ждать впереди, отсутствует. Эта апокалипсическая нотка, связанная с «ощущением конца», является, как отметил Ф.Кермоуд, характерным литературным образом нашего времени.

В социологии это ощущение разрыва времени, существования в определенном «безвременье» острее всего символизиру-Іется широко распространенным употреблением слова «пост-», что кажется парадоксом, поскольку речь идет о приставке, ука-⁴ Dru A. (Ed.) The Letters of Jacob Burckhardt. P. 152.

Глава I

Короче говоря, отношение к средствам производства перестало быть решающим фактором влияния, власти или привилегий в обществе, которое поэтому может быть названо посткапиталистическим. Экономические отношения, или отношения собственности, хотя и продолжают порождать связанные с ними противоречия, больше не определяют другие сферы и не становятся центром социального конфликта. Кто же в таком случае входит в состав правящего класса посткапиталистического общества? «Мы должны искать его представителей, — пишет Р.Да-рендорф, — среди лиц, находящихся на должностях, составляющих верхушку бюрократических иерархий, то есть среди тех, кто уполномочен давать директивы штату административных работников». Однако, в то время как могут существовать управленческие или капиталистические элиты, подлинная власть находится