Посвящается

тическом обществе политика исчезнет, так как все проблемы станут решаться экспертами. Люди будут подчиняться компетентности специалистов, подобно тому, как они следуют указаниям врача, дирижера оркестра или капитана корабля⁹⁷. Однако сегодня представляется более вероятным, что в постиндустриальном обществе роль политики станет большей, чем когда-либо ранее, в силу того, что теперь выбор становится осознанным, а центры принятия решений оказываются более видимыми⁹⁸. Природа рыночного механизма общества предполагает рассредоточение ответственности и «производство» решений на основе множественных потребностей рассредоточенных потребителей. Однако решение о выделении средств на определенный научный проект, а не на какой-то другой, принимается, в противоположность рынку, политическим центром. Поскольку политика есть сплав интересов и ценностей, зачастую очень противоречивых, усиление конфликтов и напряженности в постиндустриальном обществе становится фактически неизбежным.

Вследствие того, что знание и технологии стали основным ресурсом общества, некоторые политические решения оказываются предопределенными. Поскольку институты знания претендуют на определенные государственные средства, общество получает неоспоримые права предъявлять к ним некоторые свои требования.

В результате мы сталкиваемся с множеством обстоятельств, требующих как от всего социума, так и от сообщества знания принятия ряда трудных решений, касающихся их взаимосвязанного будущего.

ного мира, рассматриваются много в шестой главе.

359

360

ет, например, вопрос об ответственности федерального правительства за учреждение широкой программы «внедрения» новой техники, которая не ограничивалась бы лишь публикацией информации о технических новшествах, а включала бы меры активного поощрения их использования промышленностью; в частности, если рассматривать этот вопрос как составную часть более широкой проблемы распространения технических знаний в малоразвитых странах, она принимает форму программ культурной и технической помощи.

Вернемся к нашей притче. Вавилонская башня описана в книге Бытия как один из первых примеров человеческого опыта. «И сказал Господь: "Они один народ и у них всех один язык; и вот что они начали делать; и теперь ничто не удержит их от того, что они вознамерились сделать. Иди и смешай их язык, чтобы они не могли понять речь друг друга" ».

361

ального доклада».

Выброшенное из Эдема понимания, человечество пребывает в поисках общего языка и единого знания, набора «исходных принципов», которые, в рамках теории познания, могли бы быть положены в основу субординации данных опыта и категорий логики, тем самым формируя набор незыблемых истин. Вавилонская библиотека есть издевка над этой человеческой гордыней; как в бесконечном космосе, там все есть и там ничего нет; и, как в теореме Геделя, — осознание некоего противоречия устраняет его по существу. В конце, говорил поэт, заключено, начало. Это парадокс, [требующий] неизбежного смирения человека в его усилиях измерить собственное знание.

I

ГЛАВА IV

Когда говорят о корпорациях в общепринятом смысле слова, обычно имеют в виду в первую очередь индустриальные гиганты и «магическое число» 500, столь популяризированное журналом «Форчун». Для этого есть немало оснований. В самом деле, в Соединенных Штатах существует не менее 1,5 млн. корпораций. Они распределяются по отраслям следующим образом: розничная и оптовая торговля — 450 тыс.; финансы, страхование и недвижимость — 400 тыс.; сфера обслуживания — 200 тыс.; промышленное производство — 195 тыс.; строительство — 115 тыс.; сельскохозяйственное производство и горнодобывающая промышленность — 45 тыс.

Если в качестве образца индустриальной Америки взять промышленный сектор, то окажется, что эти 195 тыс. корпораций обладают активами, оцениваемыми примерно в 500 млрд. долл.

Все данные приведены по Statistical Abstract of the United States (1971).

366

Глава IV

367

Эти 500 корпораций, на предприятиях которых было занято в 1970 годУ 14,6 млн. рабочих, что составляет более 75% рабочей силы в пр^омышленности, символизируют собой уровень могущества, кот°Р^ое периодически возбуждает беспокойство общественности. О^но заметно и в наши дни, хотя и не по тем причинам, как, ска#^ем> ^ТР^И десятилетия назад, когда такие компании, как «Дженер^ал моторе», тратили миллионы долларов на вербовку головорезов, на слезоточивый газ и оружие для подавления организованны* выступлений трудящихся. Ясно, что власть корпораций явля^{ется в} обществе основным источником всякой иной власти, и проблема состоит в том, каким образом ее ограничить. Обеспокоенность общественности, выраженная в формулировке «социаль^ная ответственность», проистекает из укореняющейся концепции коммунального общества и контроля государства за экономическими проектами, таящими в себе значительный риск и способ0^ыми вызвать непредсказуемые последствия, выходящие далеко з# пределы намерений либо возможностей контроля со стороны ^их инициаторов.

За по^слеА^ние несколько лет в отношении общественности к корпорай^иям произошли заметные изменения. Всего лишь четырнадцать лет назад Юджин Ростоу писал в изданном Эдвардом Мейсоном классическом сборнике «Корпорации в современном обществе»: «Просматривая литературу, посвященную нынешнему уровню развития корпораций и возможным программам ^их реформ, поражаешься установившейся атмосфере относительного миролюбия. Создается впечатление, что имеет место лй^шь общее представление необходимости преобразований. На^эл страстей начала тридцатых годов, — когда лидерам боль^шого бизнеса ставился в вину крах и депрессия, наступившие 0 результате их двенадцатилетнего господства, и когда

их обвиняли в предательстве, — сейчас почти полностью отсутствует»².

Причины такого терпимого и даже благожелательного отношения к корпорациям нетрудно отыскать в пятидесятых годах. В годы правления администрации Эйзенхауэра, помимо всеобщего чувства социального мира (чувства, поддерживавшегося, в частности, подогреванием настроений общественности против внешнего врага), появилась новая и на вид вполне удовлетворительная концепция роли корпораций в обществе.

В течение семидесяти пяти лет, со времени принятия Конгрессом в 1890 году антитрестовского закона Шермана, к корпорациям, из-за их больших размеров, относились с подозрением. Масштаб, по американским понятиям, означает могущество, и большой бизнес воспринимали как экономическую и политическую угрозу демократии. Он приравнивался к рыночной мощи, или возможности контролировать (в определенных пределах) цены продаваемых товаров. Крупные капиталы ассоциировались с чрезмерным влиянием как на уровне графств или штатов, так и в общенациональном масштабе.

Однако более чем полувековой опыт антитрестовского законодательства привел к более сбалансированным подходам. Очень важным оказалось понимание того, что существует различие между размером корпорации и рыночным влиянием, что между ними нет однозначной связи. В настоящее время двумя самыми крупными промышленными компаниями являются «Стандард ойл оф Нью-Джерси» и «Дженерал моторе» с активами, соответственно, в 20,5 и 18,2 млрд. долл. «Дженерал моторе» контролирует около 55% всего автомобильного производства в Соединенных Штатах, а на долю «Стандард ойл», хотя она и крупнее, чем «Дженерал моторе», приходится лишь 9% внутренней нефтеперерабатывающей промышленности и еще меньшая доля нефтедобычи.

Очевидно, по размерам трудно судить о степени контроля над рынком. Такой контроль измеряется степенью концентрации, то есть суммой реализации продукции четырех ведущих компаний в процентном отношении ко всей сумме продаж подобных това-

368

ров. Однако ясно, что с середины нашего столетия уровень концентрации значительно понизился и в большинстве отраслей промышленности наблюдался не рост концентрации, а, скорее, непрерывное ее колебание³.

Но самый важный поворот произошел в области идеологии. Получила распространение идея, что «масштабы» сами по себе имеют меньшее значение, чем «успех». Этот последний термин — понятие довольно расплывчатое. Оно включает в себя стремление к повышению производительности (одним из главных обвинений либеральных экономистов в сороковых годах против таких «олигополистских» отраслей, как производство алюминия и стали, было их нежелание повышать производительность), которое должно находить отражение в повышении качества продукции, росте заработной платы и сохранении стабильных, если не снижающихся, цен. Этот термин заключает в себе также показатели готовности удовлетворять общественные нужды.

Наиболее очевидным индикатором успеха служит рост. Начиная с тридцатых годов одну из главных опасностей стали видеть в застое. Некоторые либеральные экономисты, и в их числе Олвин Хансен, утверждали в свое время, будто экономика достигла такой степени «зрелости», что дальнейшая экспансия невозможна. Факты опровергли эти и им подобные страхи. После войны открылись новые технологические горизонты, и крупные корпорации взяли в свои руки инициативу в новых областях.

369

Здесь содержится энергичная и продуманная защита масштабности с точки зрения успеха. Залогом успеха в значительной степени стала сама подобная идеология, воспринятая американским бизнесом в послевоенный период. Оправданием корпораций выступило не естественное право частной собственности, а их роль в качестве инструмента обеспечения населения все большим количеством благ. Поскольку корпорации справлялись с этой ролью, постольку и критика в их адрес становилась все более приглушенной; таким образом к концу 50-х годов они обрели новую легитимность в американской жизни.

НОВАЯ КРИТИКА

В настоящее время подобный подход подвергается сомнению, по крайней мере прежнее терпимое и милостивое отношение к корпорациям пошло на убыль. Парадокс заключается в том, что основанием для критики служит уже не чрезмерный размер компаний, а сам процесс их деятельности. В стране ширится мнение,

370

что функционирование корпораций привело ко многим негативным последствиям, в результате чего общество стало замусоренным, болезненным и раздражительным. Чувство совпадения своекорыстия корпораций и общественных устремлений уступило место ощущению их несовместимости.

Любой вопрос, обретающий идеологическую окраску, становится искаженным. Факты уродования сельской местности и сокращения возможностей отдыха на природе очевидны, а вот причины — не совсем. Одной из явных причин является сам по себе рост населения и изменение социальных привычек. Возьмем, например, американские национальные парки: в 1930 году число человеко-дней посещения (одно лицо при пребывании 12 часов) не превышало 3 млн. при населении 122 млн.; к 1960 году оно составило 79 млн. при населении 179 млн.; а в 1968 году достигло 157 млн. при населении 200 млн. Это ярко описано в отчете, опубликованном «Нью-Йорк тайме»: «Иосамит, расположенный в дне езды от Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, считается, по общему мнению, наиболее переполненным парком. Скопление достигает пика в основные праздники, и День труда не составляет исключения. Постоянный рев исходил не от водопада, а от автомобилей. Из динамиков транзисторных приемников оглушительно вырывались мелодии в рок-стиле. Места для парковки автомобилей были забиты до предела. Десятки детей карабкались по скалам у подножья водопада. Стоянки для привалов, истоптанные в пыль от постоянного употребления, были заполнены теснее, чем гетто. Даже в отдаленных местах туристы, расположившиеся на привал, почти все время были друг у друга на глазах. Общая картина производила впечатление воскресного дня в Диснейленде».

Более того, если считать загрязнение воздуха и воды критерием социального неблагополучия, то в нем явно повинны все слои общества: фермеры, стремящиеся повысить урожайность и применяющие все больше нитратов, отравляя таким образом реки; владельцы личных автомобилей, старающиеся обрести большую мобильность, хотя их машины выбрасывают вредоносные газы в атмосферу; Комиссия по атомной энергии, намеревающаяся расширять ядерную энергетику, несмотря на то, что эта практика способствует загрязнению вод; предприятия, чьи дымовые трубы выбрасывают в воздух газы, образующие смог, а сливные загрязняют своими отходами озера.

371

Обостряющейся проблемой современного общества становится увеличивающийся таким путем разрыв между индивидуальными и социальными издержками (экономисты называют их «внешними издержками, или экстерналиями», поскольку они не попадают в балансовые и стоимостные отчеты корпораций). Но наряду с пониманием этого возникает вопрос, насколько адекватна в наши дни строгая концепция стоимости (и прибыли на капитал) и можно ли считать рациональной нынешнюю организацию внутрифирменного учета. Другими словами, старое определение результатов деятельности, возможно, слишком узко. Таким образом, данная проблема включает в себя не только «социальную ответственность» какой-то отдельной корпорации, но и «совершенство» модели социальной организации в более широком смысле, так же как и общих целей общества. Покольку корпорации являются неотъемлемым элементом существующей в США системы общественной организации, они становятся исходным пунктом нового исследования.

Скорее всего, радикальное различие между этими подходами обнаружится при рассмотрении двух моделей, одна из которых может быть названа «экономизированной», а другая «социологи-зированной», представляющих собою крайности, в пределах которых существует возможность оценить и взвесить поведение корпораций.

372

ЭКОНОМИЗИРОВАННАЯ МОДЕЛЬ

Более полутора столетий назад западному обществу удалось овладеть секретом, который не давался ни одной из предыдущих социальных систем, — мирным путем обеспечить стабильный рост богатства и повышение жизненного уровня. Почти все предыдущие общества искали обогащения в войнах, грабежах, экспроприации, откупе налогов или других формах вымогательства. Экономическая жизнь, пользуясь языком теории игр, была игрой с нулевой суммой: группа победителей могла обогатиться лишь за счет побежденных. Секрет, которым овладело современное западное общество, заключался в производительности, способности получить больше, чем простую сумму инвестиций и затраченного труда. Проще говоря, общество могло теперь «достигать большего с меньшими усилиями или меньшими затратами». Экономическая жизнь перестала быть игрой с нулевой суммой: каждый мог оказаться в выигрыше, хотя и в различной степени.

С обычной точки зрения, повышение производительности стало возможным в результате внедрения машинного производства, или, более конкретно, применения новых видов энергии, механической или электрической, приводящей в движение машины. В значительной мере это мнение справедливо. Однако производительность как концепция стала возможной только с использованием новой «системы поддержки», потребовавшей иной конфигурации машин. Говоря менее абстрактно, современное индустриальное общество является продуктом двух «новых людей» — инженера и экономиста — и связывающей их воедино концепции эффективности. Для инженера проект машины и ее расположения относительно других механизмов служит средством поиска «оптимального пути», ведущего к максимальной выработке в физических пределах наличного оборудования. Экономист расчитывает денежные затраты на основании относительных цен, чтобы найти наиболее подходящее сочетание количества рабочих и машин в организации производства.

Современная промышленность была революционизирована этими нововведениями. Новые отрасли науки привели к становлению образа жизни, который мы называем «экономизированным». Экономизация является наукой лучшего распределения ограниченных ресурсов между конкурирующими сторонами. Она игра-

Субординация корпорации

373

За последнее столетие в рамках экономической теории разработана строгая и изящная теория, объясняющая сравнительные цены на товары и услуги и влияние на производство отдельных факторов, их распределение между различными сферами, уровни занятости и цен. Эта наука помогает более рациональному разделению труда, функциональной специализации, оптимизации отношений, использованию производственных функций (лучшему сочетанию труда и капитала в соотносимых ценах), программированию (лучшей организации расписания поставок смешанных партий грузов на производстве, в транспорте) и т.д. С экономи-зацией ассоциируются такие понятия, как «максимизация», «оптимизация», «снижение расходов» — короче, то, что составляет концепцию рациональности. Однако следует указать, что концепция рациональности была задумана основателями утилитаризма в смысле рациональности средств в достижении наилучшим путем определенной цели. При этом сами цели никогда не определялись, они рассматривались как многообразие, выбор в рамках которого свободно осуществляется каждым человеком. Экономическая наука стремилась лишь «наилучшим образом» обеспечить все потребности, т.е. определить наиболее эффективные средства с целью «максимизации» удовлетворения.

Для понимания экономизированной модели необходимо подчеркнуть различие между рациональностью средств и множественностью целей. Современное индустриальное общество, будучи і ібществом либеральным, никогда не чувствовало необходимости определить свои цели или сделать приоритетным какой-то их на-< юр. Оно всегда избегало коллективного принятия решений. Две-1 ти лет назад никто не принимал сознательного решения «пере-уолать» общество. Никакое особое совещание, подобное французской законодательной ассамблее или американскому консти-I уционному конвенту, не провозглашало новый социальный порядок. И все же новые цели индустриального общества были совершенно ясными: всем, кто способствовал его развитию, следо-пало обеспечить растущее количество материальных благ. Тради-

374