Посвящается

вается и стремление к личной власти), служили своим правительствам в качестве советников или выступали в роли связующих звеньев между правительством и научным сообществом.

До второй мировой войны это было делом личного выбора, не влиявшим на положение самой науки. Но в результате войны ситуация полностью изменилась. Наука превратилась в неустранимый придаток власти в силу характеристик нового оружия. Наука стала важнейшим фактором экономического прогресса. Мощь государства ныне определяется не его способностью производить сталь, а качествами науки и ее воплощением через прикладные исследования и разработки в оригинальные технологии. По этим очевидным причинам новые отношения науки и государства (или более образно — истины и власти) в полной мере затрагивают структуру науки и как «харизматического сообщества», и как «профессионального общества». Таким образом, центральным оказался вопрос: кто говорит от имени науки и с какими целями?

тете в 1939 году и стал инициатором письма президенту Ф.Д.Рузвельту (врученного А.Эйнштейном и А.Саксом), которое привело к организации Манхэт-тенского проекта и разработке технологии атомной бомбы. Когда бомба была успешно испытана, Л.Сцилард совместно с Нобелевским лауреатом Дж.Франком предпринял безуспешную попытку убедить правительство не применять ее против Японии.

После войны Л.Сцилард активно участвовал в движении ученых по недопущению военных к контролю над ядерной энергией, создав политическую организацию «Совет за жизнеспособный мир», чтобы оказывать воздействие на общественное мнение и Конгресс США. Он скончался в 1964 году.

Воспоминания Л.Сциларда, собранные его женой из различных интервью, записанных на магнитофонную ленту, изданы в виде книги:.Fleming D., Bailyn D. (Eds.) The Intellectual Migration. Cambridge (Ma.), 1969. Прекрасные воспоминания о Л.Сциларде Э.Шилза появились в: Encounter. December 1964. P. 35-41.

Официальный отчет о разработке атомной бомбы, известный как «Доклад Смита», показывает первоначальную наивность американской науки. В нем говорится: «В январе 1939 года было сообщено о гипотезе разделения ядра урана и ее экспериментальном подтверждении. В то время для американских физиков идея использования науки в военных целях была настолько непривычна, что они с трудом понимали, что следует делать. Соответственно, первые шаги как по ограничению публикаций, так и получению поддержки правительства предпринимались в основном группой физиков-иммигрантов, объединившихся вокруг Л.Сциларда и включавшей Ю.Вигнера, Э.Теллера, В.Вайскопфа и Э.Ферми» {Smyth H.D. Atomic Energy for Military Purposes. Princeton, 1946. P. 45).

520

521

Кого можно считать ученым? — задается вопросом У.Сэйр. Следует ли различать «твердых» ученых, чья принадлежность к научному миру воспринимается как сама собой разумеющаяся, и «мягких», которые принимаются на определенных условиях? Являются ли физики и химики членами научного сообщества «по определению», в то время как другие представители естественных наук должны представить дополнительные доказательства своих притязаний? Можно ли включить сюда инженеров или только отдельные их группы? Относятся ли к этой категории практикующие врачи или только те, кто занимается медицинскими исследованиями? Составляют ли численно люди науки небольшую элитную группу из приблизительно 96 тыс. человек, перечисленных в справочнике «Американские ученые», или же исчисляются несколькими миллионами (если отнести сюда инженеров, врачей и ученых-обществоведов)?

«Трудности, проистекающие из этих вопросов, — заключает У.Сэйр, — наводят на мысль о том, что выражение "научное сооб щество" зачастую используется как стратегическая фраза с целью указать на массу экспертов там, где на самом деле их число невелико, или предположить единство взглядов там, где господствуют разногласия. Эта фраза, таким образом, относится к тому виду инноваций, столь часто использующихся в политическом процессе, который формирует коалиции и добивается признания определенной точки зрения, апеллируя к тому, что «американский народ», «общественность» или «все информированные обозревате ли» или «эксперты» требуют одного и отвергают другое».

Сложности, проистекающие из такого рода номинализма, со стоят в том, что подобные ухищрения почти исключают проведе

I

^: Sayre W. Scientists and American Science Policy // Science. March 24, 1962.

ние любых видов политического анализа. К тому же, кто говорит от лица «бизнеса», или «афроамериканцев», или «бедноты»? В американской политической системе лишь отдельные группы являются «корпоративными» в том смысле, что выбранный ими представитель действует в интересах всех — за исключением, быть может, рабочего класса, где единый орган, Исполнительный совет АФТ-КПП, формулирует всю политику, а Дж.Мини выражает его мнение. Однако общим правилом является расплывчатость границ коалиций и существование представляющих их лиц лишь как персон влияния. Говорят ли Р.Герстенберг («Дженерал моторе»), Р.Джонс («Дженерал электрик»), Ф.Кэри («Ай-би-эм») или Дж.Д.Дебаттс («AT и Т») от лица бизнеса? Вероятнее всего, нет: никто не выбирал их для этой миссии. Но когда они говорят как бизнесмены, их мнения учитываются правительством в силу занимаемых ими влиятельных позиций. Кто говорит от лица афроамериканцев? Не один конкретный человек и не одна организация. Но М.Л.Кинг и У.Янг имели вес, а Р.Уилкинз и Дж.Джексон имеют влияние в силу позиций, которые они занимают, или благодаря возможности мобилизовать своих приверженцев.

В этом отношении наука сама стала политической системой с определенными центрами мнений и своими представителями. Чтобы определить это сообщество и его лидеров, можно счесть его членами всех, кто публично называет себя учеными, или тех, чьи интересы представлены научными организациями. Эта система состоит из трех групп. Первую, используя жаргонное выражение, образует научный истеблишмент. В него входят в различных конфигурациях выдающиеся представители ведущих университетов, руководители и крупнейшие ученые основных государственных научных лабораторий (Брукхейвенской, Оукриджской, Аргонской, Аиверморской), руководители исследовательских подразделений таких промышленных компаний, как «Белл телефон» или «Ай-би-эм», редакторы ведущих научных журналов и главы таких крупнейших ассоциаций, как Национальная академия наук и Американская ассоциация содействия развитию науки. Это политическая элита, которая не обязательно является сплоченной, и зачастую играет посредническую роль между государством и наукой. Имеется и вторая группа, «профессиональное общество», состоящее из более чем 1800 отраслевых ассоциаций, таких, как Амери-

522

канское физическое общество, Американское химическое общество, Американский институт биологических наук, Объединенный инженерный совет, Институт радиоинженеров и т.д. Сосредоточенные на решении таких проблем, как публикация и распространение исследований, а также на стандартизации, образовании и подготовке кадров, они действуют все больше и больше как «профсоюзы» соответствующих групп ученых, особенно в отношении правительственных фондов и государственной политики.

И наконец, существует небольшая группа, моральный авторитет членов которой обусловлен их местом в «харизматическом сообществе» и чей высокий статус основан на их интеллектуальном вкладе, — А.Эйнштейн, Н.Бор, Э.Ферми, Дж. фон Нейман и в широком смысле все те, кто отмечен Нобелевскими премиями или другими знаками интеллектуального отличия. Когда люди этой категории философствуют о науке и обществе или высказываются по моральным или политическим вопросам, они символически воспринимаются как говорящие от имени всей науки.

При этом, однако, смешиваются два совершенно различных круга социологических проблем. Первый затрагивает роль науки в суждениях по поводу нравственных и политических проблем, встающих перед обществом. Следует ли выступать во имя науки? Должна ли наука пытаться стать независимой от государства или развиваться под его эгидой? Если ее интересы совпадают с государственными, то какую роль она должна играть и что выражать? Как язвительно заметил Л.Сцилард, должны ли ученые верховодить всеми или же должны прислуживать всем? Второй круг вопросов связан с проблемой государственной политики в отношении науки: степенью контроля или направлением научных исследований, уровнем финансирования и распределением средств между областями знаний и т.п. На протяжении первого послевоенного десятилетия, с 1945 по 1955 год, доминировал первый круг вопросов, в следующее десятилетие — второй.

Сразу же после второй мировой войны новая научная элита оказалась вовлеченной в решение вопросов, связанных с национальной мощью, причем таким непосредственным образом, который не имел прецедента в истории науки. Были люди, верившие, что ученые станут новыми жрецами власти; были и склонные к утопическим взглядам, рассматривавшие ученых в качестве пророков, указывающих путь к новому мировому сообществу. В ко-

Повестка дня для будущего

523
нечном счете эти представления развеялись, а роль ученых как членов властвующей элиты снизилась. И тем не менее именно этот опыт был решающим для определения политической судьбы науки и решения вопроса о том, какую роль она способна играть в постиндустриальном обществе.

В период второй мировой войны наука оказалась связанной с властью совершенно новым образом. В Соединенных Штатах (как и почти в каждой стране) каждый крупный ученый (в первую очередь физики и химики) был вовлечен в процесс создания оружия²³. Это особенно относилось к старейшинам «научного сообщества». Хотя ученые были вовлечены в сотни исследовательских программ, основным усилием, как фактически, так и симво-личеки, стало создание атомной бомбы.

²³ Организация науки для военных целей была возложена на Управление научных исследований и разработок, возглавлявшееся В.Бушем, бывшим профессором электротехники, известным своими работами по прикладной математике, особенно в области дифференциальных исчислений, которая стала одной из основ создания компьютера. В.Буш ранее являлся вице-президентом Массачусетсского технологического института, а к моменту начала войны был президентом престижного научно-исследовательского Института Карнеги в Вашингтоне.

В.Буш возглавлял Национальный комитет военных исследований, в который входили К.Комптон, президент Массачусетсского технологического института, Дж.Б.Конант, президент Гарвардского университета, Р.С.Толман, декан аспирантуры Калифорнийского технологического института, Ф.Б.Джуэтт, президент Национальной академии наук, С.П.Коу, верховный уполномоченный США по патентам, и некоторые другие. Каждый из этих ученых возглавил одно из пяти подразделений, занимавшихся определенной группой проблем; Дж.Б.Конант занял пост председателя «Управления Б», разрабатывавшего бомбы, топливо, отравляющие газы и занимавшегося решением химических проблем, и в этом своем качестве стал эффективным связующим звеном между лабораториями, занятыми созданием атомной бомбы, и Вашингтоном.

В первых экспериментальных работах по созданию расщепляющихся материалов физики были разделены на три группы, возглавлявшиеся Нобелевскими лауретами А.Комптоном, Э.Аоуренсом и Г.Юри. Работа над управляемой цепной реакцией велась в Чикагском университете под руководством Э.Ферми. Окончательная сборка бомбы осуществлялась в Лос-Аламосе под руководством Р.Оппенгеймера группой, в которую входили такие ученые, как Г.Бете, Дж.Ки-стяковски, Р.Бахер и Э.Теллер, при консультации и помощи таких светил, как Н.Бор, Ю.Вигнер, И.А.Раби и др.

Краткая официальная история Управления научных исследований и разработок приводится в: Baxter J.P., 3^rd. Scientists Against Time. Boston, 1946.

524

Эпилог

525

Ученые заняли авангардные позиции по двум причинам. Одержав победу над силами природы, они пробудили глубинные мифологические и атавистические опасения —страхи перед апокалиптическим разрушением мира — и таким образом стали вселять ужас как люди, пробудившие эту мощь. На более приземленном уровне современное оружие требовало технических знаний, намного превышающих уровень компетентности военных, и они стали в значительной степени зависеть от науки. Но военные и сами приобрели статус новой элиты. Впервые у Соединенных Штатов появился широкомасштабный военный истеблишмент, который, как стало очевидно, будет существовать перманентно. Но военным не нравилась их зависимость от ученых. С 1945 по 1955 год в бюрократических лабиринтах Вашингтона велась скрытая война между этими двумя элитами, которая закончилась политическим поражением науки²⁴.

Для ядерных физиков исторический перелом произошел в то утро, когда первая атомная бомба была испытана на полигоне Аламогордской авиабазы, известном как Jornada del Muerte («Долина смерти»). Известие об этом было официально сообщено в невероятно помпезном стиле в заявлении военного министерства: «Успешное вступление человечества в новую, атомную эру состоялось 16 июня 1945 года на глазах возбужденной группы про-

²⁴ Понятно, что это соперничество было не просто отражением вражды между «учеными» и «военными». Ученые не представляли собой монолитный блок; по мере развития «холодной войны» ряд известных фигур, таких, как Дж. фон Нейман, Ю.Вигнер и Э.Теллер, заняли жесткую политическую линию, которая зачастую делала их союзниками военных. Однако, как свидетельствуют проходившие в то время дискуссии — было ли это обсуждение вопросов о контроле над ядерной энергией, об установлении международного контроля, о водородной бомбе, развитии системы гражданской обороны или стратегического авиационного командования, — происходило символическое размежевание ученых, даже несмотря на то, что среди них не было единства взглядов, с военными, представлявшими традиционную форму политического контроля.

славленных ученых и военных, собравшихся в пустынных районах штата Нью-Мексико, чтобы стать свидетелями первых результатов своих усилий, обошедшихся в 2 млрд. долларов...»²⁵.

Парадоксально, но некоторые из людей, стоявших у истоков этого «скачка», в то время уже прилагали отчаянные усилия, чтобы не допустить завершающего шага. «Они были уверены, — писал Ю.Рабинович десять лет спустя, — что человечество безоглядно вступает в новую эпоху, наполненную непредсказуемой опасностью разрушения. Весной 1945 года эта убежденность привела некоторых ученых к попытке — вероятно, первой в истории — вмешаться в качестве ученых в политические и военные решения нации»²⁶.

Эта группа возглавлялась Нобелевским лауреатом Дж.Франком, одним из выдающихся ученых Гёттингенского университета в 20-е годы, и включала Л.Сциларда, Г.Сиборга, Ю.Рабиновича и других. Комитет Дж.Франка представил меморандум военному министру Г.Л.Стимсону, в котором утверждалось, что главной причиной создания бомбы был страх перед тем, что Германия сделает свою собственную бомбу, не имея при этом никаких моральных факторов, сдерживающих ее применение. Они предупреждали, что с окончанием войны в Европе любые военные преимущества и сохранение жизни американских солдат в результате применения бомбы против Японии будут перевешены последующей «потерей доверия и волной ужаса и отвращения», которые охватят остальной мир²⁷.

526

527

Но для ученых, которые работали над созданием бомбы, результаты взрывов в Хиросиме и Нагасаки стали настоящим экзистенциальным кошмаром, вынудив многих из них живо воспринимать случившееся как недоброе знамение, преследовавшее их на протяжении всех лет дальнейшей работы. Эти чувства выразились в спонтанном движении, направленном на установление гражданского контроля над использованием атомной энергии²⁸,

отказаться от любых преимуществ, которые они могут получить, вытекающих из «непосредственного использования первых и сравнительно неэффективных бомб», чтобы предотвратить послевоенную гонку ядерных вооружений.

²⁸ Данная кампания проходила на двух «уровнях». В условиях оказания давления на Конгресс и информирования общественности под руководством молодых ученых, принимавших участие в проектах в Лос-Аламосе и Чикаго, был образован ряд организаций (Федерация ученых-ядерщиков, Чрезвычайный комитет ученых-ядерщиков и Национальный информационный комитет по ядерной энергии). Лидеры научного сообщества, которые составляли «директорат» исследований военного времени, — Р.Оппенгеймер, И.А.Раби, Дю Бридж, Дж.Б.Конант и другие — занимали важные посты в правительстве и представляли голоса ученых в исполнительной власти.

Но это не было скоординированной кампанией. Среди более молодых ученых возникли настроения недовольства в связи с тем, что «директорат», находясь в непосредственной близости к администрации, не желает открыто вступать в конфликт с военными. Это породило нечеткое размежевание среди политически активных ученых на тех, кто был «вхож» в правительство, и тех, кто не имел к нему «доступа»; размежевание носило частично возрастной характер, а частично произошло между теми, кто работал в основном в Чикаго, и теми, кто трудился в Кембридже, Лос-Аламосе и Вашингтоне и в скором времени составил истеблишмент. Как это часто случается, те, кто не принимал участия в выработке решений, заняли более «принципиальную» позицию, чем те, кто был интегрирован в политическую систему, тогда как «директорат» апеллировал к «реализму» и «ответственности» для оправдания своего приспособленчества и компромиссов с противостоящими ему силами в правительстве.

По первому вопросу, о будущем атомной энергии, инициатива была захвачена молодыми, не связанными с правительством учеными. Администрация представила законопроект, подготовленный в основном Военным министерством,

и достижение международных соглашений, запрещающих любое дальнейшее использование ядерного оружия.

Принятая на вооружение стратегия, однако, была осмотрительной. Ее сторонники понимали, что их предложение — частичный отказ от суверенитета США в пользу международного органа — будет трудно «протолкнуть» в Конгрессе, а многие из них начали сталкиваться с открытой враждебностью военного руководства, которое считало, что его прерогативы в формулировании стратегической доктрины подрываются новой возникающей элитой. Ученые по этой причине решили приглушить моральную сторону своей аргументации, стали отрицать, что они являются сторонниками исключительно политического решения этого вопроса, и сконцентрировали внимание на «технических» его сторонах.

Американская позиция по проблеме международного контроля над атомной энергией была разработана при самом активном участии ученых, в основном Р.Оппенгеймера²⁹. Она была сфор-

который предусматривал сокращение государственной роли в деле мирного развития атомной энергии, передав его в значительной степени частному сектору промышленности, и сосредоточивал деятельность правительства на военном направлении. Этот документ, известный как законопроект Мэя — Джонсона, стал мишенью неистовой кампании, ученых, возглавляемой в основном Чикагской группой, которые «с миссионерским запалом» стекались в Вашингтон, чтобы лоббировать Конгресс, присоединиться к хору «апокалиптических радиоголосов» и донести основы ядерной физики до читателей массовых журналов. В конечном итоге правительственный законопроект провалился, и вместо него был принят закон Мак-Магона, учреждавший независимую Комиссию по атомной энергии, которой вменялись задачи как по созданию ядерных вооружений, так и мирному использованию атомной энергии. История этой кампании детально освещена в: Smith A.K. A Peril and a Hope: The Scientists' Movement in America 1945 - 1947. Chicago, 1965.

²⁹ Р.Оппенгеймер, помимо разработки своих идей, выполнял в группе разработчиков роль «научного арбитра». Комментируя свою роль, он заметил: «Я делал работу учителя. Я должен был выйти к доске и сказать, что вы можете получить энергию из этого элемента периодической таблицы, из этого или из этого. Вот каким образом можно создать бомбу, а вот каким — реактор. Другими словами, я прочитал им курс лекций. Вечерами, в неформальной обстановке, я частично ознакомил с ним Д.Ачесона и Макклоя» (In the Matter of J.R.Oppenheimer. // Transcript of Hearing before Personnel Security Board, United States Atomic Energy Commission. 1954). Этот том, составляющий почти тысячу страниц, — бесценный источник по проблемам научной политики в стадии ее становления и основам бюрократической борьбы между учеными и военными.

\528\

Но план Б.Баруха стал вязнуть в запутанных переговорах с СССР, который выдвигал одно возражение за другим против создания единого фонда ядерных вооружений. В октябре 1949 года США объявили о том, что Советский Союз испытал свою первую атомную бомбу. Этот единственный взрыв перечеркнул все надежды на установление международного контроля над атомной энергией. Это был сигнал, свидетельствовавший о том, что «холодная война», набиравшая силу с 1947 года, когда Соединенные Штаты вступили в конфронтацию с СССР по таким вопросам, как партизанская война в Греции и советское давление на Турцию, а также тупик в переговорах о воссоединении Германии, стала реальностью.

Единство среди ученых также было нарушено. Страх перед Россией со стороны многих представителей научного мира (особенно Э.Теллера, Ю.Вигнера и Э.Аоуренса) и усиливающееся влияние Стратегического авиационного командования порож-

³⁰ Как отмечал Р.Гилпин: «...План Баруха также подразумевал установление открытого научного сообщества, в котором все научно-исследовательские лаборатории, действующие под эгидой Агентства, где бы они ни находились, были доступны для ученых любых стран, а физики-ядерщики могли бы свободно общаться с другими учеными. Политическое значение такой свободы общения состояло бы в том, что государствам был бы поставлен заслон на пути секретного использования новых открытий. Научные прорывы, которые позволили бы какой-либо стране нарушить систему контроля, устанавливаемую в рамках этого плана, становились бы известны всем, а система контроля могла бы быстро совершенствоваться по мере получения новых знаний. Каждая страна, таким образом, была бы уверена, что ни одно другое государство не сможет под покровом секретности совершенствовать технологию производства ядер-& ного оружия» (Giipin R. American Scientists and Nuclear Weapons Policy. Princeton (N.J.), 1962. P. 54).

Повестка дня Эля будущего

529

Испытание советской атомной бомбы перевело обсуждение і голитических вопросов из открытой области в закрытую, что было обусловлено соображениями безопасности. В результате с 1949 по 1955 год политическая роль ученых оставалась скрытной, и их участие ограничивалось исключительно элитарным представительством в государственных административных и консультативных органах. В эти годы в Вашингтоне прошел целый ряд ожесточенных «партизанских войн», но лишь незначительная информация о них стала в то время достоянием общественности.

В центре борьбы находились три вопроса: решение о создании водородной бомбы, производство тактического ядерного оружия для ведения «ограниченной войны» вместо ориентации на «массированное возмездие» и возможность создания широкомасштабной сисемы противовоздушной обороны. В научной элите, представленной в правительстве, не существовало фундаментальных разногласий по вопросу о противодействии Советскому Союзу. Проблема состояла в том, как следовало его осуществлять. Поднимавшиеся вопросы носили преимущественно политический и стратегический характер, хотя, как в отличие от военных подчеркивали ученые, технические вопросы оставались неразрывно с ними связаны.

В центре споров оказалась доктрина «массированного возмездия», разработанная Стратегическим авиационным командованием, в распоряжении которого находились бомбардировщики дальнего радиуса действия, такие, как «Б-36», а позже «Б-52». Стратегическое авиационное командование исходило из того, что в будущей войне бомбардировщикам придется столкнуться с возрастающими трудностями в преодолении воздушной обороны противника и, таким образом, было бы целесообразнее сделать ставку на использование нескольких мощных бомб с огромным поражающим воздействием, нежели на множество маломощных. Когда в октябре 1949 года было зафиксировано испытание ядерного устройства в Советском Союзе, руководство ВВС стало активно настаивать на создании «супербомбы»,

530

Эпилог

и в этом вопросе в администрации произошел принципиальный раскол³¹.

Данный вопрос был передан на рассмотрение в Главный консультативный комитет Комиссии по атомной энергии, который состоял из ведущих ученых — организаторов научных исследований военного времени, включая Дж.Б.Конанта, Л. Дю Бриджа, И.А.Раби, Э.Ферми и Р.Оппенгеймера, являвшегося его председателем. После значительных дебатов комитет проголосовал шестью голосами против трех, выразив мнение, что было бы неразумно начинать такую программу. Р.Оппенгеймер выступил против водородной бомбы в основном по причине ее дороговизны и опасности. Он поддержал точку зрения Дж.Кеннана, что страна делает ошибку, слишком полагаясь на стратегическую воздушную мощь, и что политика сдерживания, предусматривающая возможность вести ограниченную войну, была бы с политической точки зрения более эффективна³².

После длительных дебатов в высших правительственных кругах президент Г.Трумэн в январе 1951 года отдал приказ о начале ударной программы по созданию водородной бомбы. (Решение, как стало известно позднее, было принято на фоне известия, что К.Фукс, физик из Лос-Аламоса, сделал в Великобритании признание о том, что он передал секретную информацию Советскому Союзу.) Стратегические дебаты теперь переместились в другую плоскость. Р.Оппенгеймер стремился доказать, что Европу можно оборонять с помощью тактического ядерного оружия

531

В 1953 году новая администрация Д.Эйзенхауэра провозгласила политику «массированного возмездия» своей официальной стратегической доктриной³⁴. Стратегическому авиационному командованию в качестве ударной силы ВВС теперь принадлежала решающая роль в вопросах военной политики; однако доклады, поступавшие от научно-исследовательских групп, продолжали бросать вызов его доктрине. В докладе группы «Виста» говорилось, что Западную Европу лучше оборонять с помощью тактического ядерного оружия, нежели с помощью стратегии «все или ничего», которая могла бы позволить русским достичь своих целей с

532

помощью локальных операций. «Летняя» группа проекта «Линкольн» не только пришла к выводу, что создание противовоздушной обороны осуществимо, но и указала, что систему раннего обнаружения следует считать вопросом высшей приоритетности. Более того, ученые, которые оказались за пределами политического влияния, начали навязывать публичную дискуссию по этим вопросам. В качестве прямого вызова прозвучала статья Р.Оп-пенгеймера, написанная для журнала «Foreign Affairs» в июле 1953 года, призывавшая к открытому обсуждению новой политики в области вооружений. С опубликованием этой статьи жребий был брошен.

Когда касаются божественных начал (а какие еще события в обозримой истории человечества сопоставимы с проникновением в тайны самой материи?), люди нуждаются в персонификации этих ужасающих сил, чтобы сделать их более осязаемыми. Поскольку Р.Оппенгеймер был гением, спроектировавшим бомбу, он стал для мира двуликим символом науки, создающей и разрушающей. И именно против него как символа науки ополчились военные.

Р.Оппенгеймер был гностической фигурой, о которой ходили легенды, и потому, что он представлялся человеком скорее из мира магии, чем науки, и потому, что само его существование свидетельствовало о наличии «волшебных сил», соединивших два лика в одном, пытающемся играть вселенскими силами. Его ум, ум физика и поэта, казалось, был сфокусирован на той далекой точке горизонта, где математика и мистика сливаются, чтобы растворить космос в нумерологии всеединства. Худощавый человек, с высоко поднятой головой, со светящимися глазами, которые, казалось, выражали внутреннее страдание — внешне он являл собой образ странного избранника для выполнения задачи создания бомбы.

Тем не менее в любом собрании ученых его интеллектуальная мощь сразу же ярко давала о себе знать. Со своей блистательностью он мог систематически и хладнокровно вести научный коллектив по единственному пути навстречу решению всех трудных уравнений, которые воплотились в окончательной сборке самой бомбы. И в конце, когда облако радиоактивного триба поднялось высоко над Аламогордо, ослепляющим светом заливая небо, и все присутствующие только подыскивали слова, именно с его уст

Повестка дня для будущего

533

Как человек он был весьма мягким. Хотя он редко бывал вежлив с глупцами, им могли управлять личности с более сильным характером, обладающие властным началом, что подтолкнуло его в конце 30-х годов к установлению связей с коммунистическими кругами, а во время войны заставило поддаться офицерам безопасности, которые требовали, чтобы он назвал бывших соратников-коммунистов. Власть испытывала его и, как это часто бывает, в некотором отношении развратила. Несмотря на то что он иногда говорил как пророк, он стал жрецом, он говорил от лица власти, но не апеллировал к ней. По конкретным вопросам морали и политики, с которыми столкнулись ученые в первые послевоенные годы, Р.Оппенгеймер не примыкал к участникам общественных кампаний, таким, как Л.Сцилард и молодые ученые из Чикаго; фактически он зачастую разочаровывал их. Он не возражал против применения атомной бомбы, не был против законопроекта Мэя—Джонсона и, хотя и выступал против водородной бомбы, впоследствии изменил свое негативное к ней отношение. Когда после 1949 года на политику упала завеса секретности, он скорее имел отношение к коридорам власти, нежели находился за их пределами, а вопросы, за которые он боролся, носили прежде всего политический характер. Человек с неспокойной совестью, он посвятил себя проблеме «моральной ответственности» и так выработал собственную нравственную позицию.

В декабре 1953 года, после совещания с узкой группой лиц в Белом доме³⁵, президент Д.Эйзенхауэр издал приказ, ставящий заслон перед допуском Р.Оппенгеймера к любой секретной информации до тех пор, пока не будут проведены соответствующие слушания. Основанием этому послужило письмо, написанное Э.Гуверу в ноябре 1953 года У.Л.Борденом, бывшим пилотом ВВС, который до июля 1953 года занимал пост исполнительного директора объединенного комитета Конгресса по атомной энер-

³⁵ На встрече присутствовали президент Д.Эйзенхауэр, министр обороны Ч.Вильсон, генеральный прокурор Г.Браунелл, директор Управления военной мобилизации А.С.Флемминг, специальный помощник президента по национальной безопасности Р.Катлер и Л.Строе, председатель Комиссии по атомной энергии. Подробную информацию об этом совещании см.: Strauss L.L. Men and Decisions. N.Y., 1962. Chap. 14.

534

гии. В письме он указывал, что, «вероятнее всего, Р.Оппенгей-мер является агентом Советского Союза». Э.Гувер собрал досье на Р.Оппенгеймера и отправил его в Белый дом.

Основой для обвинений против Р.Оппенгеймера послужил факт, что в конце 30-х годов он симпатизировал коммунистам, что было известно органам безопасности и генералу Г.Гровсу, главе Манхэттенского проекта, которому подчинялся Р.Оппен-геймер. В ходе слушаний 1954 года не было представлено ни одного нового свидетельства по сравнению с тем, что уже было известно в 1943 году, когда он принял на себя научное руководство проектом по созданию атомной бомбы. Но из свидетельских показаний стало ясно, что действительным вдохновителем данной акции выступили ВВС, которые были напуганы влиянием Р.Оппенгеймера и сделали зловещие выводы из его политических взглядов³⁶. Так, генерал-майор Р.С.Вильсон, бывший руководитель военно-воздушного колледжа, заявил в своих показаниях, что однажды он был вынужден пойти к директору разведки, чтобы выразить озабоченность по поводу действий, «которые не могли принести пользу национальной безопасности». В числе обвинений, выдвинутых против Р.Оппенгеймера, фигурировали его интерес к вопросу «интернационализации атомной энергии» и его непреклонная позиция в том, что создание самолета с ядерным двигателем было преждевременным с технической точки зре-

³⁶ Предупреждением стала статья в журнале «Форчун» в августе 1953 года, написанная Ч.Мерфи, членом редколлегии журнала и в то же время полковником запаса ВВС и бывшим помощником генерала ВВС Х.Ванденберга. Впервые в открытой печати статья содержала намек на довоенные связи Дж.Р.Оппен-геймера с коммунистами и подвергала нападкам ученых, активно участвовавших в работе летней исследовательской группы «Линкольн» в рамках проекта «Виста». В ней утверждалось, что «группа заговорщиков», известная как ZORC (по инициалам Дж.Закариаса, Р.Оппенгеймера, И.А.Раби и Ч.Лауристена), составила заговор с целью подрыва позиций Стратегического авиационного командования. Источником обвинения, как выяснилось позднее, был Д.Григгс, главный научный консультант ВВС, который сообщил управлению безопасности Комиссии по атомной энергии, что он видел, как Дж.Закариас писал эти инициалы на доске во время заседания группы «Линкольн» в 1952 году. Под присягой Дж.Закариас отверг это обвинение (см.: In the Matter of J.R.Oppenheimer. P. 750, 922). Детальный отчет об этих событиях с большим количеством полезной информации содержится в статье: Rieff Ph. The Case of Dr. Oppenheimer. Rieff Ph. (Ed.) On Intellectuals. N.Y., 1959.

Повестка дня Эля будущего

535

Дело Оппенгеймера является ушедшим в прошлое позорным примером национального безумства. Подобные стратегические вопросы сейчас уже потеряли свою злободневность. Развитие ракетных технологий вывело на арену оборонной политики инженеров и политологов, а также физиков-теоретиков, что еще больше усложнило сущность стратегии. И сегодня ученые продолжают играть важную роль в сфере технических проблем, сопутствующих процессу контроля над вооружениями. Но дело Оппенгеймера означало, что мессианская роль ученых — как ее понимали они сами и чего опасались их оппоненты — ушла в прошлое, и на повестку дня встали другие вопросы.

Неуклонно возрастающая роль науки и привлечение ученых в административные и политические институты правительства подняли вопросы, на которые мы еще не имеем исчерпывающих ответов. Сомнительно, чтобы мы нашли повторение истории, рассказанной Ч.П.Сноу, о сильной личной вражде между Г.Тизар-дом и Ф.А.Линдеманном, под знаком которой прошло все развитие английской науки во время второй мировой войны, или об имевшем подобный же оттенок поединке между Э.Теллером и

³⁷ Существует обширная литература по делу Р.Оппенгеймера. Лучшим источником по-прежнему остаются стенограммы слушаний. Исчерпывающий их обзор, благоприятный для Р.Оппенгеймера, может быть найден в: Stern Ph.M., Green Н. The Oppenheimer Case: Security on Trial. N.Y., 1969. Биографический очерк, сравнивающий его жизненный путь с биографией Э.Лоуренса, можно найти в: Davis N.Ph. Laurence and Oppenheimer. N.Y., 1959. Имеется также полезная обзорная статья: Lakoff S. Science and Conscience // International Journal. Autumn, 1970.

536

Р.Оппенгеймером в середине 50-х годов, — уже потому, что весьма расширилась арена научной политики. Политика эта уже перестала быть вопросом личностей и — хотя заметные фигуры и высокопоставленные организации всегда будут играть важную роль — стала проблемой институционального устройства и разделения ответственности. Имеется федеральный совет по науке и технике, состоящий из официальных лиц, представляющих интересы государственных ведомств, контролирующих науку. Существует Национальный научный фонд, отвечающий за финансирование фундаментальных исследований. Наличествует также и множество других агентств, которые в совокупности расходуют миллиарды долларов на научные исследования и разработки. Р.Гилпин задался следующими вопросами: имеет ли научный консультант право выступить с инициативой или он должен высказываться только тогда, когда его об этом просят? Следует ли ему задумываться о политической, стратегической и моральной стороне технических вопросов или он не должен выходить за рамки своей непосредственной компетенции? Должен ли он участвовать в обсуждении широкого круга политических вопросов, по которым может дать свои рекомендации, или его внимание необходимо ограничить узкоспецифическими вопросами?

Такие формулировки, к несчастью, все еще напоминают о незатейливых днях, когда «технические» проблемы оставлялись на усмотрение экспертов, а «политические» считались прерогативой ответственных политических деятелей. Но принятие решений по техническим вопросам в любой сфере неизбежно смыкается с проблемами политики. Недавние дебаты по системе противоракетной обороны служат тому примером. В их ходе ученые (физики и политологи) разделились как по научно-техническим, так и политическим вопросам. Но знаменательным моментом явился тот факт, что если в 50-е годы подобные вопросы решались в закрытых лабиринтах бюрократической власти, то теперь эта конкретная проблема открыто обсуждалась в Конгрессе и, таким образом, все ее аспекты — и технические, и политические — могли быть всесторонне рассмотрены. Как отметил П.Доти: «Дебаты, предшествовавшие голосованию в сенате, стали вехой в истории научных и технологических рекомендаций, касающихся принятия решений по военным вопросам». Накануне дебатов один из сторонников системы противо-

Повестка дня для будущего

537

Факт состоит в том, что технические вопросы не могут с легкостью быть отделены от политических, и ученые, выходящие на политическую арену, неизбежно становятся защитниками [определенной трактовки] в той же степени, в какой и техническими консультантами. Но одна функция не может служить прикрытием для другой, а в вопросах, затрагивающих интересы национальной безопасности, здоровья народа, экономики или образа жизни нации — будь то оборонительная система или сверхзвуковой самолет, — любая техническая политика должна осуществляться только лишь после открытых и всесторонних политических дебатов. Вывод этот банален, но то, с чем зачастую соглашаются в ходе полемики, затем редко реализуется на практике.