Глава 2. Социальные функции родства

Глава 2. Социальные функции родства

Брак с кузиной по параллельной отцовской линии (bent âam, «дочь брата отца»)¹, этот легитимный квазиинцест, может рассматриваться, говоря словами Леви-Строса, как «своего рода скандал»² лишь с точки зрения таксономии

традиционной этнологии. Пересматривая понятие экзога­мии, являющейся условием воспроизводства раздельных родов, а также условием непрерывности и свободной иден­тификации последовательных общностей, Леви-Строс под­вергает критике чреватую опасностями приверженность как теориям однородных групп, так и теории брачного аль­янса, представляющей брак как обмен одной женщины на другую и подразумевающей табу на инцест, т. е. обязатель­ность обмена. В то время как правила экзогамии четко раз­граничивают группы, построенные на альянсах, и группы, основанные на родстве, которые не могут совпадать по определению, — генеалогический род оказывается, таким образом, вполне ясно определенным, поскольку власть, привилегии и обязанности передаются как по материнской, так и по отцовской линии, но эндогамия стирает различия между родами. Так, в крайнем случае системы, которая реально была бы основана на браке с кузиной по парал­лельной линии, определенный индивид оказался бы связан с дедом по отцовской линии не только по отцу, но и по мате­ри. Но с другой стороны, решая сохранить кузину по па­раллельной линии (эту почти-сестру) внутри рода, группа тем самым лишает себя возможности принимать женщин со стороны и, соответственно, создавать альянсы. Таким об­разом, мы вынуждены задаться вопросом, достаточно ли считать подобный тип брака исключением (или «аберраци­ей»), подтверждающим правило, или мы должны подгото­вить категории восприятия, которые позволят ему возник­нуть, подготовить ему место, дать имя и т. п.; или, совсем наоборот, следует самым радикальным образом оспорить эти категории мышления, производящие такого рода немыслимое. Для этого, например, достаточно увидеть, что использование понятия «предпочтительного брака», явля­ясь легитимным в обществе, признающем экзогамные груп­пы и установившем строгое различение между родителями по параллельным и по скрещенным линиям, не имеет смыс­ла в обществе, которому экзогамные группы несвойствен­ны. Возможно, следует пойти дальше и рассматривать это исключение как повод усомниться не только в самом поня-

тии предписания или предпочтения и, шире, — в понятии правила и поведения, регулируемого правилами (в двойном смысле: как поведения, объективно соответствующего пра­вилам, и поведения, определяемого через подчинение пра­вилам), но и в самом понятии группы, определяемой генеа­логией как сущность, чья социальная идентичность может быть столь же инвариантной и недвусмысленной, как и кри­терии определения группы, сообщающие каждому из своих членов определенную, раз и навсегда установленную со­циальную идентичность.

Неадекватность языка предписаний и правил столь очевидна при патрилатеральном браке*, что мы не можем не задаться вопросами, которые ставил Р. Нидхейм (R. Need-ham) в отношении условий действительности (возможно, никогда не выполняемых) такого языка, являющегося не чем иным, как языком права³. Вопросы об эпистемо­логическом статусе таких находящихся в постоянном оби­ходе понятий, как правило, предписание или предпочтение, не могут не затронуть и предполагаемую ими теорию прак­тики: как можно, хотя бы и неявным образом, выдавать «алгебру родства», как говорил Малиновский, за теорию родственных практик и «практического» родства, не по­стулируя при этом негласно существование дедуктивной связи между наименованиями родства и «родственными установками»? И можно ли придавать этой связи антропо­логическое значение, не постулируя при этом, что упорядо­ченные и регламентированные отношения между родствен­никами являются продуктом подчинения правилам (чтобы быть максимально точным, их надо было бы назвать в дюркгеймовском стиле скорее «правными» (jural), чем правовы­ми или законными отношениями), которые предназначены управлять практикой на манер правовых норм?⁴ Наконец,

* Брак по боковой отцовской линии. — Прим. перев.

можно ли превращать генеалогическое определение групп в единственный принцип деления социальных единиц и рас­пределения агентов по этим группам, при этом неявно по­стулируя, что агенты во всех отношениях и раз и навсегда определяются их принадлежностью группе, и что, в конеч­ном счете, группа определяет агентов и их интересы в боль­шей степени, чем сами агенты определяют группы в зави­симости от своих интересов?