Практикум по клинической психологии. Методы исследования личности. Спб : Питер, 2004. 336 с: ил. Серия «Практикум по психологии»

1967) и т.д. Несмотря на то, что «проективное» направление в психодиагностике развивается как своеобразная реакция протеста против бихевиоризма и психометрии (Бурлачук, 1979; Rabin, 1960), в основе способов валидизации лежит достаточно искусственное вычленение отдельных признаков из целого. В этом нельзя не заметить противоречия между изначальной методологической установкой «проективного направления» на исследование уникальной целостности личности (идеографическая парадигма) и способами валидизации, основанными на номотетической парадигме.

Для того чтобы продвинуться в понимании проективного рисунка, необходимо вполне отдавать себе отчет в том, что принципы функционирования этого диагностического инструмента в корне отличны от таковых в психометрической технике. В первую очередь это касается практически неограниченной свободы самовыражения испытуемого. Если осознать, что и в «диалоге» со стандартным опросником испытуемый все же остается субъектом общения, можно сказать, что тест постоянно «направляет» речь испытуемого туда, куда нужно экспериментатору. Тестовые опросники – форма высокоформализованного интервью. Проективная же ситуация по своей сути направлена на стимуляцию неформального общения. Любое поведение человека в своей глубинной основе – есть поведение социальное, направленное на некоего «другого». Так же и ситуация личностного тестирования, даже самого формализованного, может и должна рассматриваться как процесс коммуникации: деятельность испытуемого всегда является более или менее активным и осознанным самовыражением (самораскрытием), а роль психолога заключается в ее структурировании (выборе режима, релевантного канала и языка коммуникации)1.

Искусство конструирования диагностического метода и заключается в создании такого режима общения, который позволит узнать то, что нужно психологу.

Работа с проективным образом фантазии, в частности с проективным рисунком, в этом смысле отличается тем, что язык коммуникации Не задается экспериментатором. Это интуитивно понятно каждому, кто хотя бы раз побывал в «шкуре» интерпретатора проективного рисунка. Субъективно это выражается в чувстве растерянности и в паническом «цепляний» за подсказки, изложенные в правилах интерпретации. Вместе с тем экспериментатор неосознанно исходит из предположения, что этот язык существует и «известен» испытуемому и ему самому. Следовательно, для получения необходимой информации об испытуемом психолог должен не создавать свой язык, а исследовать предположительно уже имеющийся канал невербальной коммуникации и овладеть им. Использование же стандартизированных личностных методик для валидизации проективного рисунка без осознания этого качественного отличия может привести лишь к иллюзии того, что язык известен, тогда как на самом деле это всего лишь навязывание некоему явлению концептуального аппарата той или иной теории личности (например, психоаналитической) либо терминологии того или иного валидизирующего опросника.

Итак, с излагаемых здесь позиций, валидизация рисуночных проективных методов по существу заключается в разработке теории невербального языка2, опосредствующего коммуникативный процесс «испытуемый – экспериментатор» в проективной ситуации.

Только в этом случае могут приобрести свое истинное значение частные корреляционные связи параметров рисунка и параметров личности.

Доверие или недоверие к проективному рисунку как к диагностической технике во многом зависит от признания Доверия или от отрицания гипотезы о наличии языка невербальных значений и возможности его дешифровки.

Думается, не будет большой ошибки в утверждении, что доверие или недоверие к проективному рисунку как к диагностической технике во многом зависит от признания или от отрицания гипотезы о наличии языка невербальных значений и возможности его дешифровки.

Теоретические предпосылки исследования.

Мы основываемся на предположении о символической природе образа, запечатленного в рисуночной продукции, понимая, вслед за С. С. Лверинцевым, под символом «выхождение образа за свои пределы при наличии некоего смысла, интимно слитого с образом, но ему не

1 Под «языком» здесь традиционно понимается система знаков, служащих средством человеческого общения.

2 См.: Яньшин П. В. Модель образа-знака в функции метафоры и символа в герменевтике душевных и духовных феноменов // Психология искусства. Материалы всероссийской конференции 3-5 сентября 2002. – Самара, 2003. Т. 2. - С. 18-30.

тождественного» (1971, с. 326). При этом предполагается, что смысл не «навязывается» образу интерпретатором, а вытекает из семантической, смысловой природы этого образа как отражение глубинных смысловых структур личности его творца. В свою очередь это означает, что, порождая рисунок, испытуемый неосознанно использует некий язык невербальных значений, «высказывается» на нем.

О существовании такого языка довольно давно известно из этнографических (Байбурин, 1983; Леви-Строс, 1983) и искусствоведческих (Арнхейм, 1981; Лосев, 1982) исследований. Он же в различных аспектах функционирует в невербальных видах искусства. Последние психосемантические исследования позволяют говорить о наличии глубинного «кода», универсального для различных сенсорных модальностей и о механизме синестезий, являющихся «наиболее простой формой категоризации»,что позволяет понять, «почему одни и те же коннотативные значения могут реализовываться в графических, вербальных, музыкальных, пластических формах» (Петренко, 1983, с. 128). Наличие такого кода предполагает неслучайность синестетических взаимосвязей, что отражено в концепции «перцептивных универсалий» Е. Ю.Артемьевой (1980), а также ярко продемонстрировано в межкультурных исследованиях вербально-невербальных соответствий (Osgood, 1969). На принципиальную возможность перевода языка иконической семиотики1 на естественный язык указывает сформулированное В. Ф. Петренко (1983) положение о единстве на уровне глубинной семантики «языка» восприятия и естественного языка, а также работы по воссозданию графических структур на основании их коннотативно-метафорических описаний (Артемьева, 1980).

А. Н. Леонтьев назвал образ мира субъекта «узлом модальных ощущений» (1983). Но межмодальные взаимодействия – это как раз та сфера, за существование которой ответствен глубинный синестети-ческий код. Иными словами, предполагаемая амодальность образа мира логически включает в себя аспект синестетических взаимосвязей на уровне глубинной семантики. Это позволяет снять на этом уровне не только деление на различные перцептивные модальности, но и противопоставление «восприятие – движение» (Зинченко, 1983). Таким образом, формой репрезентации невербальных значений может являться движение, что хорошо согласуется с представлением о предметном движении как о возможной единице анализа психики, в частности с положением о знаковой функции предметных движений (Зинченко, Смирнова, 1983). Это всецело относимо к рисунку как к запечатленному движению.

Сказанное делает достаточно теоретически обоснованным предположение о символической природе рисуночного образа. Однако наиболее уязвимым аспектом проективного рисунка по-прежнему остается алгоритм его расшифровки (Watson, 1967), т. е. основания «перевода» языка невербальных значений на естественный язык. Впрочем, подобная проблема остро стоит и в других областях человекознания, имеющих дело с невербальными текстами (Байбурин, 1983), в том числе и в клинике неврозов и психосоматической медицине2.

Далее мы попытаемся наметить один из возможных путей разрешения этой проблемы.

По мнению Ч. Осгуда, в образовании языковых метафор ведущая роль принадлежит тому же явлению синестезий, которые, как было сказано ранее, участвуют в формировании невербальных значений. Согласно Осгуду, то, что на уровне межмодальных взаимодействий существует в форме синестезий, на языковом уровне эксплицировано в форме метафор (Osgood, 1969). Таким образом, правомерно предположить, что устойчивая метафорика языка может своеобразно дублировать невербальный образный канал коммуникации. Сопоставление приведенных теоретических положений, а также данных иконографических исследований (Шапиро, 1972) говорит в пользу возможности приведения в соответствие вербально-метафорического и образно-графического рядов. Поскольку синестезия является также одним из механизмов, реконструирующих целостный образ на основе восприятия одной модальности (Петренко, 1983), образ мира испытуемого, явленный через посредство «двигательной модальности», не только может быть (в теории) реконструирован, но и будет представляться метафорой самого себя. Этот вывод подтверждается известным фактом
1 Понятие «иконический знак» было введено Ч. Пирсом и используется в качестве рабочего термина для обозначения единиц языка невербальных значений (Петренко, 1983).

2 Подробнее о семиотическом аспекте психоанализа см.. В. Н. Цапкин, 1986.

образно-метафорического отображения мировосприятия в искусстве, корнями своими уходящим в мифологию как исконный источник метафорической образности (Дьяконов, 1977; Леви-Строс, 1983; Мелетинский, 1983; Фрейденберг, 1978)1.

Для того чтобы пояснить, что есть в нашем понимании «метафора», необходимо ввести понятие «первичный контекст». Это контекст той первоначальной деятельности, к которой традиционно принято относить возникновение того или иного слова. Перенесение слова в иной контекст превращает его в метафору. В этом случае всегда возможно проследить наличие в структуре значения коннотативного (эмоционального) компонента, лежащего в основе межмодального и межконтекстуального переходов. Например, понятие «высокая самооценка» является метафорическим, так как предполагает приложение пространственной размерности к непространственному явлению.

Теоретическая гипотеза состоит в том, что устойчивая имплицитная метафорика, релевантная контексту образа, может служить эвристической опорой при расшифровке проективной рисуночной продукции.

Практически любой аспект рисунка может быть рассмотрен в качестве символа. В нашем исследовании мы рассматриваем в качестве такового пространство листа бумаги и особенности расположения и ориентации рисунка в нем. Пространство листа бумаги, получающее знаково-символическую нагрузку, теряет свою однородность, изотропность и становится само «внешним представителем» некой координатной сетки значимости, которую неосознанно «навязывает» ему испытуемый. Этим пространство с философского пьедестала «формы существования материи» низводится до положения иконического знака и, указывая на некий смысл, стоящий за ним, становится символом скрытых смысловых структур личности испытуемого.

Если наши предварительные теоретические выкладки верны, они конкретизируются в предположение (экспериментальную гипотезу), что, во-первых, семантика пространства проективного рисунка должна в общих чертах совпадать с семантической «сеткой» пространственных языковых метафор. Во-вторых, восстановленный через посредство этой метафорической «сетки» рисунок указывает на определенные аспекты личности испытуемых.

Структура исследования. В эксперименте, результаты которого будут кратко изложены, использовалась проективная методика «Рисунок несуществующего животного». Анализу подвергались следующие формальные характеристики выполненного испытуемым рисунка: расположение на листе бумаги по вертикали и горизонтали и ориентация (вправо, влево, прямо). Эти параметры могут быть выделены в каждом рисунке и количественно измерены. С указанными параметрами пространственного расположения рисунка сопоставлялись результаты самооценки испытуемых (личностный семантический дифференциал) и характеристики реакций в ситуации препятствия к удовлетворению потребности (тест рисуночной фрустрации С. Розенцвейга). Параметрами самооценки служили традиционные факторы семантического дифференциала – «оценка», «сила», «активность» (Эткинд, Бажин, 1983). При проведении семантического дифференциала испытуемых просили оценить свой характер (актуальный «Я-образ»), а также – «какими они хотели бы быть в идеале» («идеал-Я»). Характеристики реакций в ситуации фрустрации потребностей получались посредством теста Розенцвейга (Тарабрина, 1984). Оба метода создают возможность статистического контроля данных. При обработке использовался метод линейной корреляции и относительно различной ориентации рисунка, метод разбиения на группы с применением t-критерия Стью-дента. Всего в эксперименте участвовало 33 человека2.

Эксперимент проводился в естественных условиях клинического (патопсихологического) обследования.

Изложение результатов исследования. 1. Проверка выявила слабую связь фактора «оценка» в структуре актуальной самооценки («Я-образ») со сдвигом всего рисунка вверх по
1 Интересно, что использование «экспрессивного коэффициента частей изобразительного поля», как и наличие их лингвистических эквивалентов («величайший», «высочайший» и т.п.), зафиксировано, в частности, в средневековой иконографии (Шапиро, 1972).

2 При проверке связи горизонтального смещения рисунка с параметрами теста –вейга не учитывались протоколы с атипичным расположением рисунка. К таковым относились рисунки, занимающие площадь более 200 см2; неполные, выходящие за срез листа бумаги; мелкие (менее 35 см2), расположенные в верхнем левом углу листа. Как выяснилось при статистической обработке, эти типы рисунков не подчиняются общим закономерностям. В обработке участвовал 21 протокол.

вертикали (р<0,1) и устойчивую связь этого же фактора в структуре уровня притязаний (идеал-«Я») с тем же сдвигом по вертикали (р<0,01). Со сдвигом по вертикали, но отрицательно, коррелировал параметр OD («фиксация на препятствии») в тесте Розенцвейга (р<0,05).

2. Со сдвигом по горизонтали вправо положительно коррелировали показатели Е – «экстрапунитивность суммарная» и «экстрапунитив-ность в рамках эго-защитных реакций» (р<0,05 и р<0,02 соответственно), а также комплексные показатели Е/М и E/I – «степень открытой агрессивности» и «направленность агрессии вовне» (р<0,05 оба). Со сдвигом рисунка влево положительно был связан параметр I – «ин-трапунитивность» (р<0,05).

3. Ориентация тела и головы нарисованного животного сопоставлялась с уровнем притязаний («идеал-Я», факторы «оценка» и «сила»). Уровень притязаний у испытуемых, рисовавших с ориентацией вправо, значимо превосходил таковой у тех, кто рисовал с ориентацией влево по t-критерию Стьюдента (р<0,05, n=26). Разницы в уровне притязаний между группами испытуемых, рисовавших с ориентацией в фас и влево, не обнаружено, а сравнение этих совмещенных групп с группой правосторонней ориентации еще более повысило различие в идеальной самооценке (р<0,01, n = 33).

Обсуждение результатов. Таким образом, результаты, изложенные в п. 1, свидетельствуют, что «повышение» рисунка на листе бумаги закономерно совпадает с повышением уровня притязаний и, отчасти, с повышением самооценки рисовавших. Вместе с этим происходит ослабление фиксации на препятствиях к достижению потребности.

В обыденном языке именно с вертикалью связана область оценочных суждений, а к «идеалам» из пространственных категорий применима только вертикаль. Применение пространственной размерности к этим внепространственным категориям является устойчивой метафорой, зафиксированной в большинстве языков. В свете изложенного в теоретическом разделе исследования полученные результаты приобретают особое значение, а именно: они буквально перефразируют метафорические обороты естественного языка.

Связь экстрапунитивных реакций с оппозицией «право-лево», на первый взгляд, не является столь очевидной. Однако если присмотреться к операциональным признакам выявления этих реакций в продукции испытуемых, легко заметить, что основным здесь является обвинение другого лица либо отрицание собственной виновности. Интрапуни-тивность заключается в противоположном – в принятии вины за случившееся на себя. На наш взгляд, разительным доказательством связи этих реакций с оппозицией «право-лево» является тот факт, что единственным устойчивым метафорическим противопоставлением понятию виновности в русском (как и других) языке является устойчивая пространственная метафора «прав». Последнее свидетельствует в пользу правомерности связывания чувства «правоты» с тем, что проявляется в тесте Розенцвейга в форме экстрапунитивных, а чувство «неправоты» – в интрапунитивных реакциях (конечно, в той степени, в которой «виноват» и «неправ» являются синонимами).

Согласно историко-культурным сопоставлениям, семантическое противопоставление «право-лево» относится к архетипическим индоевропейским лингвистическим универсалиям (Гамкрелидзе, Иванов, 1984). При этом «левому» соответствует «неблагоприятное, плохое, отрицательное, нижнее, женское, защищающееся, неагрессивное, пассивное, несчастливое и т. п.» (там же, с. 784-785)1.

Большинство этих семантических связей можно наблюдать и в повседневной лексике: «управлять», «целенаправленность», «правильность», «правда» и т.д.

Можно видеть, что с приведенным семантическим тезаурусом во многом совпадают и данные п. 2, полученные в нашем эксперименте (а они, в свою очередь, совпадают с классическими рекомендациями по интерпретации проективного рисунка – см.: Buck, 1948; Levi, 1959; Machover, 1948). А именно, при сдвиге рисунка вправо увеличивается агрессивность, причем она более открыто начинает проявляться вовне; вина за случившееся в большей степени и более открыто перекладывается на окружение. Связь «правого» с «верхом», также являющаяся архетипи-ческой, в нашем эксперименте ярко проявилась в связи ориентации фигуры вправо с повышением уровня притязаний («идеал-Я») и наоборот.

Итак, наше исследование выявило достаточно отчетливую гомологию между семантикой устойчивой пространственной метафорики и семантикой пространства листа бумаги в
1 «Право» соотносится с противоположными качествами.

проективном рисунке. К наиболее общим чертам обеих топологий (речевой и пространственной) относятся:

♦ противопоставление «верха» и «низа» в связи с оценочными параметрами (самооценка) и «идеалами» (идеал-«Я», уровень притязаний);

♦ противопоставление «правого» и «левого», причем связи этих полюсов достаточно разнообразны: в нашем исследовании выступили связи «правого» с проявлением активности, возрастанием агрессивности, отрицанием своей виновности в противоположность «левому»;

♦ связь «верха» и «правого» и противопоставление их «нижнему» и «левому». Если уровень притязаний правомерно отнести к категории идеальных целей, то ориентация тела и головы нарисованного животного вправо в связи с повышением уровня притязаний весьма точно характеризуется понятием «целенаправленность».

Таким образом, гипотеза о наличии вербальных параллелей образно-графическому ряду подтверждается так же, как гипотеза о связи процесса изображения с процессами, лежащими в основе метафориза-ции в целом. Этим одновременно подтверждается и гипотеза об отсутствии различий на глубинном уровне между восприятием и движением, а также положение о том, что проективный рисунок правомерно рассматривать как иконический текст.

В начале изложения мы пытались показать, что гипотеза о том, что проективный рисунок является частным случаем проявления гораздо более общих закономерностей, лежащих в основе функционирования канала невербальной коммуникации, возможно обосновать теоретически. С развиваемых нами позиций, рисунок допустимо рассматривать как графическое «высказывание» испытуемого о своем внутреннем мире и чертах характера. В основе же его расшифровки (прочтения) лежит гипотеза о параллелизме вербально-метафорического и образно-графического рядов. Верность последнего положения в применении к проективному рисунку доказывается сопоставлением семантики пространства рисунка с лингвистическими культурными архетипами метафоризации пространства.

Сама гомология этих пространств заслуживает, на наш взгляд, пристального внимания. В литературе имеется немало авторитетных указаний на ее мифологические корни метафоры (Дьяконов, 1977; Меле-тинский, 1983; Фрейденберг, 1978; Шапиро, 1972). Не исключено, что такое частное явление, как проективный рисунок, сможет способствовать осознанию механизмов трансляции архаичного образа мира, черты которого донесла до нас устойчивая языковая метафорика.

Исследование связи «Я-образа» испытуемых и рисунка несуществующего животного

При всем многообразии рисуночных проективных методов их возможности недостаточно хорошо раскрыты. В частности, остается открытым вопрос о валидности рисуночных методов, равно как и всех проективных тестов. Как указывает Л. Анастази (1982), во многих работах по их валидизации устанавливается критериальная текущая валидность, в то время как коструктная валидность рисуночных методов практически не рассматривалась исследователями. Этот тип валидности устанавливается путем экспериментального подтверждения гипотез, выдвигаемых на основе теоретического анализа в сущности измеряемого свойства. Подобного рода исследования в литературе встречаются достаточно редко (Габидулина С. Э., 1986; Яньшин П. В., 1990).

В связи с этим проблема конструктной валидизации проектив-! ных рисуночных методов представляется достаточно актуальной, а ее разрешение позволит вполне обоснованно использовать проективный рисунок в качестве эффективного психодиагностического средства.

Принимая во внимание актуальность и практическую значимость вышеизложенной проблемы, предметом нашего исследования мы избрали основные положения проективной техники об отражении в рисуночной продукции «Я-образа» испытуемых и о способности экспериментатора увидеть этот образ в рисунке.

Объектом нашего исследования является конструктная валидность методики «Рисунок несуществующего животного».

Цели исследования:

♦ проверка основной гипотезы проекции, предполагающей отображение в проективном рисунке «Я-образа» испытуемых;

♦ проверка основной гипотезы проективной диагностики о том, что прототипом образа, с которым работает экспериментатор, служит «Я-образ» испытуемого, воплощенный в проективном рисунке;

♦ подтверждение теоретического положения о метафорическом отражении образа «Я» в рисунке.

В основе нашего исследования лежат следующие гипотезы:

♦ в проективном рисунке находит отражение «Я-образ» испытуемого, представляющий собой единство телесного образа и самооценки;

♦ для детей характерна большая точность проекции «Я-образа» по сравнению со взрослыми;

♦ точность проекции связана с отношением испытуемых к процедуре обследования, т. е. положительное отношение к обследованию способствует более точному проецированию личностных черт испытуемых в проективный рисунок;

жүктеу/скачать 1.75 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: