Процветание за счет свободной торговли: невыполненное обещание

Если бы ситуация развивалась в соответствии с преобладающими экономическими воззрениями, то рынок труда никогда бы не эволюционировал так, как это произошло. Апологеты торговли с открытыми границами по-прежнему утверждают, что все участвующие в ней страны остаются в выигрыше. При этом как профессора, так и политики обычно ссылаются на теорию "преимущества сравнительной себестоимости", разработанную в начале прошлого века британским экономистом Давидом Рикардо. С ее помощью он хотел объяснить, почему международная торговля выгодна и для тех стран, которые менее производительны, чем их партнеры. В качестве примера он выбрал обмен вином и сукном между Португалией и Англией. Тот факт, что и тот, и другой товар производился в обеих странах, означал, что англичане вынуждены затрачивать больше труда (то есть менее производительны) и что их товары, возможно, являются в действительности слишком дорогими для экспорта. Тем не менее для Португалии было бы выгодно продавать вино Англии и на вырученные деньги приобретать английское сукно, тогда как Англия выгадывала от экспорта сукна в Португалию и импорта португальского вина. Причиной этого было соотношение цен на эти продукты внутри каждой страны: из примера Рикардо явствовало, что один час, затраченный на сукноделие в Англии, приносит прибыль, равнозначную тому, что дают 1,2 часа виноделия в Португалии. В случае Португалии, однако, это соотношение составляло 1:0,8, вследствие чего вино здесь стоило дешевле, чем сукно в Англии. Из этого следовало, что у обеих сторон есть преимущество относительной или сравнительной себестоимости. Для Португалии было выгодно вкладывать больше людского труда в виноделие и вообще не производить сукно, а для Англии - осуществлять обратную специализацию. Торговля позволила бы обеим странам потреблять больше вина и больше сукна без дополнительных трудозатрат.

Теория Рикардо столь же проста, сколь и гениальна. Она объясняет, почему страны всегда успешно торговали друг с другом даже теми товарами, которые сами были в состоянии производить. Проблема лишь в том, что у нее мало общего с современным миром. Ибо блестящая теория международной торговли Рикардо основывается на том давно утратившем силу допущении, что капитал и частное предпринимательство статичны и не покидают пределов стран, где они возникли. Для Рикардо это было абсолютно закономерно: "Опыт показывает, что естественное нежелание каждого человека покидать родную страну и обрывать свои связи, вверяя себя чужому правительству и новым законам, останавливает эмиграцию капитала" (14).

Сто пятьдесят лет спустя основной постулат Рикардо полностью устарел. Сегодня нет ничего более подвижного, чем капитал: международные инвестиции управляют торговыми потоками, миллиарды, движущиеся со скоростью света, определяют обменные курсы равно как и международную покупательную способность той или иной страны и ее валюты. Относительные различия в себестоимости больше не являются двигателем предпринимательства. Нынешние бизнесмены ставят во главу угла достижение абсолютного преимущества на всех рынках и перед всеми странами. Всякий раз, когда транснациональные компании размещают производство там, где рабочая сила самая дешевая, а проблемы затрат на социальные нужды или охрану окружающей среды не являются первостепенными, они снижают абсолютный уровень своих расходов. Это, в свою очередь, уменьшает не только цену продукции, но и цену труда.

Данное отличие - вовсе не второстепенная деталь в научном споре между соперничающими экономическими школами. Погоня за абсолютным преимуществом коренным образом изменила механизмы мировой экономики. Чем легче становится производству и капиталу пересекать границы, тем более могущественными и неуправляемыми делаются те зачастую гигантские организации, которые сегодня запугивают и лишают власти и правительства, и тех, кто их избирает, - транснациональные корпорации (ТНК). Торговая организация ООН, UNCTAD, подсчитала, что в мире около 40 000 компаний со штаб-квартирами более чем в трех странах. Сотня самых крупных из них, согласно отчетам, имеет годовой оборот примерно в 1,4 триллиона долларов. В настоящее время ТНК осуществляют две трети мировой торговли, причем почти половину этого объема - через собственные торговые сети (15). Они находятся в самом сердце глобализации и непрерывно двигают ее вперед. Современные методы организации и низкие транспортные расходы позволяют им унифицировать производство на всех континентах. Хорошо организованные корпорации, такие, например, как Asea Brown Boveri (ABB) с ее 1000 отделений в сорока странах, могут, если потребуется, перевести производство какого-либо изделия или узла из одной страны в другую за несколько дней. В международной торговле государства-нации больше не выставляют товары на продажу с последующим распределением прибылей внутри страны. Теперь рабочие всего мира конкурируют между собой из-за работы, которую они должны выполнять в условиях глобально организованного производства.

Этот процесс подрывает правила функционирования прежде национальных экономик. Во-первых, он ускорил темп внедрения технических новшеств и рационализации до абсурда: производительность растет быстрее общего объема продукции, в результате чего происходит так называемый "рост при потере рабочих мест". Во-вторых, полностью изменилось соотношение сил между капиталом и трудом. Интернационализм, некогда оружие пропаганды рабочего движения против воинствующих правительств и капиталистов, перешел на сторону противника и служит его интересам. Организациям трудящихся, в большинстве своем национальным, противостоит корпоративный Интернационал, который в ответ на любые претензии прибегает к своему излюбленному и безотказно действующему средству - переводу производства за границу. Обещание процветания за счет свободной торговли еще, может быть, и выполняется для вкладчиков капитала и управляющих компаний. Что же касается их рабочих и служащих, не говоря уже о растущей армии безработных, то о них этого не скажешь. То, в чем раньше видели прогресс, оборачивается его противоположностью.

Эта тенденция стала очевидной по крайней мере уже к началу 1990-х. Но тогда же правительства, вместо того чтобы затормозить, нажали на акселератор. Государства Западной Европы организовали свой единый рынок и от Лиссабона до Копенгагена устранили в рамках кампании "Европа'92" почти все барьеры на пути капиталов, товаров и услуг. В ответ США, Канада и Мексика создали Североамериканскую зону свободной торговли - NAFTA. Включение в нее государства со стомиллионным населением к югу от Рио-Гранде стало первым случаем интеграции развивающейся страны в торговый блок такого рода. Одновременно в рамках ГАТТ были сняты последние таможенные ограничения, и в декабре 1993 года предприятия были отданы на откуп международной торговле.

Предполагалось, что все это будет настоящим рогом изобилия для стран-участниц. Например, так называемый Доклад Чеккини - исследование, объемом более чем в тысячу страниц, положившее начало проекту единого рынка Комиссии ЕС в Брюсселе в 1988 году, обещал 6 миллионов новых рабочих мест, снижение бюджетных дефицитен на 2 процента и 4-5 процентов дополнительного роста (16). Аналогичные заявления сопровождали учреждение NAFTA и ВТО. На самом же деле все произошло как раз наоборот: единый рынок стал, по словам "Цайт" "кнутом конкуренции", подстегивающим беспрецедентную рационализацию всей европейской промышленности. Число безработных возросло равно как и бюджетные дефициты, а рост замедлился.

В Австрии, которая не присоединялась к рыночной федерации до 1995 года, рабочие и служащие только сейчас начинают пожинать плоды этого объединения. Когда немецкий гигант розничной торговли Rewe в июле 1996 года поглотил австрийскую торговую сеть Billa, почти половина продовольственного рынка страны оказалась под контролем одной корпорации, действующей по всей Европе. С тех пор по меньшей мере треть от примерно 30 000 занятых в сельском хозяйстве и пищевой промышленности этой альпийской республики боится потерять работу. Их продукция едва ли конкурентоспособна на рынке ЕС. Покупатели Rewe платят австрийским производителям только по низким европейским ценам; в противном случае, а это обычная практика, они просто приобретают более качественную продукцию на более выгодных условиях у своих постоянных поставщиков в других странах ЕС.

Североамериканцев точно таким же опытом обогащает зона NAFTA, обещанных благодеяний которой пока не видно. Однако правительства стран, входящих во ВТО, намерены продвигать транснациональную интеграцию и дальше. На очереди в 1996 году еще три соглашения, направленные на освобождение торговли: намечается присоединение Китая ко Всемирному торговому соглашению, предполагается положить конец национальным телекоммуникационным монополиям, и страны ВТО планируют привести в соответствие на минимальном уровне свои официальные правила поступления корпоративных инвестиций из-за рубежа, так что ТНК будут чувствовать себя еще вольготнее, чем сейчас. Генеральный секретарь ВТО Ренато Руджеро даже планирует окончательную всемирную ликвидацию всех таможенных барьеров. Он предложил правительствам стран-участниц к 2020 году аннулировать все региональные соглашения и превратить весь мир в единую зону свободной торговли - план, который, судя по предыдущему опыту, существенно обострит кризис рабочих мест (17). Несмотря на это, большинство ответственных за экономику политиков от Вашингтона до Брюсселя и Бонна крепко держится за эту схему.

Глобальная западня, по-видимому, наконец захлопнулась. Похоже, что правительства самых богатых и могущественных стран мира являются пленниками политики, которая больше не допускает никаких изменений курса. И нигде люди не ощущают этого острее, чем в самай колыбели капиталистической контрреволюции - в Соединенных Штатах Америки.

Победа бульдозера

Хуже ничего не бывает. Мертвенно-бледный Джек Хейес сидит на своей тесной кухне и силится сохранить хладнокровие. Он двадцать девять лет проработал токарем и наладчиком в компании Caterpillar, являющейся крупнейшим мировым производителем строительно-дорожных машин и бульдозеров. Он прошел через все взлеты и падения в истории своей фирмы, ее головных предприятия и офиса в Пеории, штат Иллинойс, включая страшные 1980-е, когда "Кат" чуть не обанкротился. Хейес добровольно отработал бесчисленное множество неоплаченных часов, помогая совершенствовать технологические процессы, устанавливать новые, управляемые компьютерами станки и обучать те самые "команды качества" в сборочных цехах, что вернули компании былую мощь. И вдруг, в 1991 году, вспоминает Хейес, когда оборот и прибыль достигли рекордных отметок, руководство объявило войну рабочим. Было объявлено о понижении зарплат на целых 20 процентов и об удлинении рабочей недели на два часа. Поначалу правление компании даже не шло на переговоры. Хейсу и его давним товарищам по работе все было предельно ясно. Вместе со своим профсоюзом, Объединением работников автомобильной промышленности (UAW), они организовали забастовку на всех заводах компании в США. Они не сомневались в своей правоте: в конце концов, справедливость и мораль были на их стороне. Почему рабочие не могли получить свою долю растущих доходов?

Четыре года спустя Хейес так и не знает ответа. Рабочие - члены профсоюза Ката провели ряд забастовок, как путем неявки на работу, так и сидячих, последняя из которых длилась свыше полутора лет. Начавшись как обычная забастовка против распоясавшегося руководства фирмы, она превратилась в наиболее длительную и ожесточенную акцию борьбы трудящихся за свои права в послевоенной Америке. Она обошлась профсоюзу ни много ни мало в 300 миллионов долларов, выплаченных его членам за простой, и все впустую [18]. Вечером в воскресенье 3 декабря 1995 года Хейес и его товарищи услышали от руководителя UAW Ричарда Этвуда следующее:

"Единственные, по кому реально ударила забастовка, это наши сплоченные и верные члены". Caterpillar была неуязвима, и забастовщикам не оставалось ничего другого, как вернуться на работу. Отработав после этого несколько смен на новых условиях, Хейес все никак не поймет, как такое могло произойти. "Сам бы я никогда не поверил, что фирма может поступить с нами так подло", - говорит он, качая головой.

Под "фирмой" в данном случае подразумевается Дональд Файтс - человек, возглавивший в 1991 году совет директоров компании и пользующийся в американском сообществе предпринимателей таким авторитетом, какого оно удостаивает очень немногих. Ведь именно Файтс продемонстрировал, как раз и навсегда покончить с властью профсоюзов. Действуя как своего рода бульдозер, руководимая им Caterpillar сумела доказать то, что в большинстве индустриальных стран пока еще трудно себе представить: забастовки, даже если они длятся годами и поддерживаются кампаниями и демонстрациями по всей стране, больше не могут вынудить руководство предприятия повысить зарплату его работникам. На самом деле они предоставляют той или иной транснациональной корпорации благоприятную возможность сэкономить на стоимости труда и повысить прибыль при условии, что ее высшее руководство действует с достаточной решимостью.

До начала 1980-х это было немыслимо. Caterpillar была классической американской компанией, производившей все - от гаек и болтов до окончательной сборки на своих собственных предприятиях. Ее отделения по всему миру организовывали производственный процесс примерно так же. Но в 1981 году ее японский конкурент Komatsu начал атаковать рынок США демпинговыми ценами. Это экспортное наступление неизмеримо упрощал предельно заниженный курс иены, усердно поддерживаемый японским центральным банком. Caterpillar начала нести убытки, и ее руководство провело радикальную реорганизацию производства. Менеджеры стали закупать гораздо больше деталей и узлов у мелких поставщиков, зачастую специально для этого созданных. Рабочая сила в этих новых фирмах была, как правило, молодой и дешевой, потому что многие из них создавались в южных штатах, где профсоюзы едва ли способны организоваться. В то же время руководство Ката включило зарубежные предприятия в систему единого планирования и вложило 1,8 миллиарда долларов в автоматизацию местного производства. Эти мероприятия осуществлялись при содействии профсоюзов, и компании в итоге удалось снова стать прибыльной. Ради повышения производительности UAW даже согласился на особую форму кооперации и смирился с закрытием многих заводов. Это, помимо всего прочего, означало изменения в составе рабочей силы. В 1979 году в корпорации было занято около 100 000 человек, почти половина которых были членами UAW. Восемь лет спустя на Caterpillar работало всего 65 000 американцев, из которых в профсоюзе состояла лишь четверть. С другой стороны, руководство сообщало о повышении прибылей и крупнейшей доле компании на рынке строительного оборудования за все время ее существования.

И вот настал час Файтса. Он заявил своим подчиненным, что в силу того, что зарплаты в Японии и Мексике ниже, чем в Пеории, ставки всех новых работников должны быть меньше профсоюзных, а остальным придется довольствоваться тем, что они имеют: никаких прибавок реальной зарплаты больше не будет. Когда UAW призвал к забастовке, Файтс пригрозил заменить всех бастующих новой рабочей силой. В США, как и в Германии, трудовое законодательство не допускает увольнений во время забастовок, но и не запрещает нанимать штрейкбрехеров. В прежние годы в подобных случаях профсоюзы обычно могли рассчитывать на отсутствие вблизи предприятий незанятой квалифицированной рабочей силы в количестве, достаточном для продолжения производства, но экономический спад, рационализация и дешевый импорт комплектующих из-за границы создали целую армию оставшихся без работы квалифицированных рабочих, которые были бы только счастливы ее получить. К тому же автоматизация свела число сложных операций, требующих высокой квалификации, до минимума. Угрозу главы Ката приходилось принимать всерьез.

Поэтому UAW попытался парализовать производство снижением темпа работы* и выполнением операций в полном соответствии с существующими правилами. В ответ Файтс не долго думая повыгонял со своих предприятий всех профсоюзных деятелей, и взбешенные рабочие забастовали вновь, на этот раз уверенные в победе, так как подобные увольнения были незаконными и Файтс уже не имел права пытаться сорвать забастовку, привлекая рабочую силу извне. Тогда Файтс разыграл свою самую рискованную карту. Он направил в сборочные цеха служащих, инженеров, весь управленческий персонал среднего и младшего звеньев и прежде всего около 5000 работавших неполный рабочий день. Одновременно он сделал максимально возможные заказы в зарубежных филиалах и добился успеха. Пока пикетчики месяцами выстаивали у заводских складов, Caterpillar наращивала объемы производства и продаж. Когда забастовщики в конце концов капитулировали, Файтс навязал им такие условия труда, которых не существовало вот уже несколько десятилетий. От них требовалось работать при необходимости по двенадцать часов в сутки, в том числе по выходным, без всякой дополнительной оплаты. Файтс торжествующе объявил, что реорганизация, проведенная им во время забастовки, вскрыла огромные резервы производительности. Планируется сократить еще 2000 рабочих мест (19).

Война Файтса против своих рабочих была сенсационной, но не ее результаты. Того, что Caterpillar навязала столь беспардонным образом, большинство других крупных американских компаний тоже добилось, но более тонкими методами. После того как их японские, а также европейские конкуренты проторили себе дорогу на американский рынок дорогостоящих потребительских товаров вроде автомобилей и бытовой электроники, экономика США изменилась до неузнаваемости. На пути к повышению производительности труда и снижению издержек корпорации не ведали иной стратегии, кроме рационализации и урезания реальной зарплаты. "Разукрупнение", "перенос производства" и "реорганизация" - вот методы, с которыми скоро столкнутся, если уже не столкнулись, все американцы, работающие по найму. Результаты, казалось бы, оправдывают эти жертвы. Осенью 1995 года, через десять лет после великих потрясений, "Бизнес уик" написал, что у Америки "самая производительная экономика в мире" [20]. Правительство страны тоже ликует. Во время своей кампании по переизбранию в 1996 году президент Клинтон то и дело бодро рапортовал, что экономика США находится в самой лучшей форме за последние тридцать лет. Он даже ссылался на статистику рынка труда, из которой явствует, что в конечном счете гораздо больше рабочих мест было создано, чем ликвидировано, почти 10 миллионов за первый срок его президентства, или по 210 000 в месяц. Уровень безработицы в 5,3 процента был ниже, чем в любой другой стране ОЭСР [21].

Америка и в самом деле снова впереди всех, но ее гражданам приходится платить за это мучительную цену. Богатейшая и наиболее производительная страна мира имеет теперь крупнейшую экономику с низким уровнем зарплаты. Огромный внутренний рынок или блестящие ученые уже не являются "местными преимуществами" Америки; теперь это только дешевая рабочая сила. Ожесточенная конкуренция одарила более чем половину населения новым американским кошмаром - непрерывным упадком. В 1995 году четыре пятых всех американских рабочих и служащих мужского пола зарабатывали в реальном исчислении на 11 процентов в час меньше, чем в 1973 году [22]. Другими словами, вот уже более двух десятилетий уровень жизни огромного большинства американцев падает.

В давно ушедшие дни "золотых 60-х" Джон Ф. Кеннеди выразил ожидание роста благосостояния простой формулой:

"Когда уровень воды в реке поднимается, все лодки на воде поднимаются вместе с ним". Но волна либерализации и дерегулирования эпохи Рейгана породила тип экономики, к которому эта метафора уже неприменима. Действительно, в период с 1973 по 1994 год реальный ВНП на душу населения вырос в Соединенных Штатах на целую треть. В то же время, однако, у трех четвертей работающего населения, не относящегося к руководящему персоналу, средняя зарплата без вычетов сократилась на 19 процентов и составляет всего 258 долларов, или 380 марок, в неделю [23]. И это лишь статистическая средняя величина. Для нижней трети этой пирамиды падение зарплаты было еще более значительным: эти миллионы людей зарабатывают теперь на 25 процентов меньше, чем двадцать лет тому назад.

В целом американское общество отнюдь не стало беднее; в самом деле, совокупные доход и благосостояние никогда не были такими высокими, как сейчас. Но этот статистический рост относится только к 20 миллионам семей, к одной пятой, составляющей вершину пирамиды, и даже внутри этой группы распределение доходов происходило в высшей степени неравномерно. С 1980 года богатейший 1 процент семей удвоил свои доходы, и теперь приблизительно полмиллиона сверхбогачей владеют третью всего частного капитала в США. Очевидно, что от переустройства американской экономики выиграли и топ-менеджеры крупных корпораций. С 1979 года их и без того высокая зарплата выросла в среднем на 66 процентов. К 1980 году они уже получали примерно в сорок раз больше, чем их рядовые служащие. Теперь это соотношение равняется 120:1, а самые высокооплачиваемые управленцы, такие как Энтони О.Рейли, глава продовольственного гиганта Heinz, делают более 80 миллионов долларов в год, или чуть меньше 40 000 долларов в час.

Большинству этих начальников платят за всемерное снижение стоимости труда. Легче всего это удается в таких не требующих высоких технологий отраслях, как производство одежды, обуви, игрушек и простейших электротоваров, которые в "стране Господа Бога" по большей части уже не изготавливаются. Их изготовители превратились в импортеров, которые либо закупают товар в Азии, либо эксплуатируют собственные производства за границей. В наши дни такие лидеры мирового рынка, как корпорация по производству спортивной одежды и обуви Nike или гигантский производитель игрушек Mattel, сами уже никакими заводами не управляют. Они просто размещают заказы то у одних, то у других производителей, которые выбираются по принципу минимальных издержек и с равным успехом могут быть, к примеру, индонезийскими, польскими, мексиканскими и даже американскими. В одной только соседней Мексике, в так называемых "макилладорас", где о таких расходах на социальные нужды, как пенсии или пособия по болезни, никто и не слыхал, на американские компании работает по найму почти миллион человек, получающих менее 5 долларов в день. В Америке от этого поначалу больше всех страдали неквалифицированные рабочие сборочных конвейеров, но в 80-е годы, вспоминает Джозеф Уайт, экономист из политически нейтрального Института Брукингза, "не осталось ни одного профсоюзного деятеля, которому бы не сказали за столом переговоров, что если он будет требовать слишком многого, то рабочие места членов его союза уплывут в Мексику".

Правда состоит в том, что корпоративная Америка больше не хочет иметь никаких дел с профсоюзами. В каждом секторе топ-менеджеры разработали стратегии, которые не позволяли бы их служащим защищать свои интересы. Зеленый свет им дал сам президент Рейган в 1980 году, когда все члены профсоюза, работавшие в государственной авиадиспетчерской службе, были бесцеремонно уволены. Затем правительство и Конгресс внесли в трудовое законодательство ряд послаблений, позволивших главным управляющим и менеджерам предпринять самое радикальное наступление на права трудящихся со времен войны. Можно со всей определенностью заключить, пишет Лестер Туроу, экономист Массачусетского технологического института (МТИ), что американские "капиталисты объявили своим рабочим классовую войну и выиграли ее" (24).

Главным оружием боссов корпораций стало сокращение целых областей управления и производства. Огромному числу таких служащих, как, например, работники бюро зарплаты, наладчики компьютеров и строительного оборудования или расчетчики налогов, указали на дверь. Им сказали, что впредь их работа будет выполняться субподрядчиками. Немного погодя многие из них снова устроились в те же компании, но на несравненно более низкие ставки, без права на пенсию или пособие по болезни и почти всегда с запретом на организацию профсоюза по месту работы.

Другая излюбленная модель - превращение постоянных служащих в нештатных сотрудников. Миллионы людей, в прошлом состоявших в штатных расписаниях компаний, ныне, как и прежде, работают специалистами по компьютерам, исследователями рынка или консультантами по оказанию услуг клиентам, но платят им теперь сдельно или по контракту, и весь рыночный риск ложится на их плечи. Кроме того, быстро растет число работающих неполный рабочий день и временных работников. Начав же внедрять схему заказа продукции точно по расписанию, устраняющую необходимость в дорогих складских помещениях, компании пришли к идее найма работающих точно по расписанию, которых в былые времена называли просто поденщиками. В настоящее время столь ненадежными условиями труда вынуждены довольствоваться свыше 5 миллионов граждан США, многие из которых работают в двух или трех фирмах одновременно. Таким образом, менеджеры имеют в своем распоряжении как внутри, так и вне компаний резерв дешевой рабочей силы, который они могут задействовать в соответствии с обстановкой на рынке. Сегодня крупнейшим американским частным работодателем является уже не General Motors, AT&T или IBM, а агентство предоставления временной работы Manpower.

Эти перемены охватили почти все области трудовой деятельности. Между 1979 и 1995 годами 43 миллиона человек лишились работы [25]. В большинстве своем они быстро нашли себе другую, однако в двух третях случаев это сопровождалось ухудшением условий труда и изрядным снижением зарплаты. Крупные фирмы уменьшились в размерах, а их работа была разделена между многочисленными юридически самостоятельными единицами, расположенными в разных местах. Как мы уже видели на примере Caterpillar, новая фрагментарная организация труда размывала основу профсоюзного движения. В 1980 году в профсоюзах состояли более 20 процентов рабочих и служащих, а сегодня таковых лишь 10 процентов. Один только UAW потерял более полумиллиона своих членов.

Устранение механизмов государственного контроля и Других противовесов постепенно привело к главенству в экономике США принципа "победитель получает все", который ныне доминирует во всех слоях американского общества. Так экономисты Филип Кук и Роберт Фрэнк назвали схему, по которой сегодня организовано большинство американских компаний [26]. Общественный договор, долго воспринимавшийся как нечто само собой разумеющееся, в свое время означал, что если дела у IBM, General Motors или любой другой компании идут хорошо, то у их служащих тоже все в порядке. К настоящему времени от этого договора не осталось и следа. В начале 1980-х, по словам Уильяма Диккенса из Института Брукингза, крупнейшие компании США делились со своими служащими примерно 70 процентами прибыли [27] и платили им больше средних ставок для соответствующих специальностей на рынке труда. В порядке вещей было и субсидирование менее доходных подразделений фирмы более доходными, и ситуация, когда от всех без исключения отделов требуется максимально возможная прибыль, в то время как корпорация в целом переживает не лучшие времена, была невозможна. Однако дерегулированная финансовая экономика превратила это социальное преимущество в слабость с точки зрения управления. Вскоре смышленые брокеры из инвестиционных банков на Уолл-стрит обнаружили эту "неэффективность" и тем самым создали золотое дно для спекулянтов 1980-х. Финансируемые посредством займов враждебные поглощения позволяли скупать и затем распродавать определенные активы таких компаний, уволив оттуда всю избыточную или "слишком много получающую" рабочую силу. Всемирную известность этой стратегии уничтожения рабочих мест принес голливудский фильм "Уолл-стрит", в котором беззастенчивый брокер Гордон Гекко дробит на части авиакомпанию за счет ее персонала.

Во избежание подобных корпоративных набегов многие руководители компаний сами занялись реструктуризацией и не пощадили никого. IBM, например, перевела своих водителей на контракт и наполовину урезала зарплату личных секретарш. Персонал многих подразделений IBM был поставлен перед альтернативой, с которой 14 000 служащих ее французского отделения столкнулись перед Рождеством 1994 года: или снижение зарплаты, или увольнение 2000 человек. (В данном случае сотрудники согласились отказаться от одной десятой заработка.) Между 1991 и 1995 годами IBM таким образом оставила без работы 122 000 человек и уменьшила расходы на зарплату на одну треть. Одновременно правление премировало пятерых своих членов, ответственных за "даунсайзинг" (сокращение размеров), выдав каждому из них, помимо зарплаты, по 5,8 миллиона долларов [28]. На IBM, как и во всех других компаниях, сотрудникам недвусмысленно дали понять, что единственным мерилом успешности корпорации являются "интересы акционеров". В самом деле, цена акций IBM и ее дивиденды побили осенью 1995 года все предыдущие рекорды. Эта логика объясняет, почему персонал фирм, прибыли которых не являются экстраординарными, тоже должен быть готов к самому худшему.