Предисловие от составителя

«Нечто», на практике всегда сопровождающее информацию и делающую последнюю «съедобной», однажды было названо фасцинацией. Понятие фасцинации и само слово ввел в научный обиход еще в 60-е гг. замечательный русский ученый Ю.В. Кнорозов, известный, прежде всего, огромным вкладом в расшифровку письменности древних Майя.

Информация удовлетворяет наш познавательный аппетит, фасцинация возбуждает и поддерживает сам аппетит. Так же приблизительно, как мы переводим «информацию» на бытовой язык словами «сведения» или «данные», фасцинацию можно перевести словом «возбуждение» или «эмоциональная составляющая».

Существует научная теория информации (к сожалению, даже несколько таких теорий), но изучением фасцинации занимались гораздо меньше. Пример чистой фасцинации – барабанная дробь на полковом плацу. Но даже африканские тамтамы передают и информацию. «Предпродажная» подготовка информации чаще всего сводится к разбавлению ее фасцинацией: деловое письмо печатается на фирменном бланке, прейскурант «круто» верстается, для раскраски сайтов используется вся мощь современных графических пакетов и т. д. Из сказанного ясно, что фасцинация в целом – необозримая тема. Поэтому мы сосредоточимся на одном практически важном виде сообщений, в которых фасцинация явно преобладает над информацией. Речь пойдет о лозунгах.

Когда-то slogan означал воинственный клич, с которым воины шотландского клана бросались на врагов (у каждого клана, естественно, был свой клич). А немецкое Losung - первоначально военный пароль. У лозунга хорошая родословная – люди всегда пытались найти для выражения своих мыслей компактную, запоминающуюся форму и придумывали меткие слова или афоризмы. Коллекционирование и систематизация метких слов – ветвь лексикографии, а собрания афоризмов - широко распространенный вид словарей. Некоторые афоризмы становились девизами. Например: «Один за всех, а все за одного». Вы, наверное, вспомнили о трех мушкетерах, но Дюма просто позаимствовал для своего романа официальный девиз Швейцарской Республики. Девизы не только украшали (и украшают по сей день) ордена, дворянские и государственные гербы, они еще издавна помещались на продукцию коммерческих предприятий. На титульных листах книг знаменитого голландского издательского дома Эльзевир (XVI-XVII вв.) изображение вяза, виноградной лозы и человека сопровождалось латинским девизом Non solus («Не одинок»). А первый в мире журнал, предназначенный для широкого круга читателей – Gentelmen's Magazine (1713 г.) – выбрал себе девиз, настолько точно отражающий идею соединения в целое разнородного материала (E pluribus unum – «Един во многом»), что ею воспользовались несколько возникших сравнительно недавно многонациональных государств: Индонезия, Кения, Ямайка...

Далекий родственник европейских девизов – древнекитайские девизы правления. Примерно с 180 г. до н. э. император Поднебесной, вступая на престол, выбирал девиз своего правления (скажем, «счастье и процветание»), и подданные вплоть до падения империи в 1911 г. отсчитывали «первый год счастья и процветания», «второй год счастья и процветания» и т. д. На ход истории китайцы пытались повлиять, меняя девизы правления и объясняя неудачи неправильным выбором девиза.

Но лозунг в точном смысле, политический и коммерческий - это феномен XX в. В отличие от афоризма мысль в лозунге отступает на второй план, если не исчезает полностью, а на передний выходит фасцинация. Лозунг должен будить не мысль отдельного человека, а эмоции масс. Лозунги были всегда, но только в XX в. их стали сознательно конструировать и использовать для управления общественным сознанием. Французский писатель Андре Жид определял лозунг следующим образом: «Любая краткая, легко запоминаемая формула, которая поражает наше сознание» («бьет по мозгам», современный немецкий эквивалент слова лозунг - Schagwort). Лозунг – это часто афоризм, который дождался своего часа. Найденный или повторенный в нужное время афоризм входит в общественное сознание, как нож в масло, не встречая сопротивления.

Лозунг призывает к действию, поступку (утоли жажду «Не дай себе засохнуть»), возбуждает любовь или ненависть (наш лучший лозунг, придуманный в начале войны Ильей Эренбургом – «Папа, убей немца», - был так свиреп, что мы даже постарались его забыть). Один из самых эффективных лозунгов недавнего прошлого был у популярного американского журнала для подростков mad («Придурок»): «what, me worry?» Это можно перевести примерно как «А мне по фигу!». В пору своего расцвета (конец 50-х - начало 60-х гг.) журнал, публикуя массу глуповатых комиксов, утверждал самодостаточность мира подростка. Он выходил тиражом в 2,4 млн и мог позволить себе не публиковать рекламы.
ПРИМЕМ ЗА ОСНОВУ
Возможно, что вы уже задумывались над тем, не нужен ли вашей фирме собственный лозунг, но ничего удачного вам в голову пока не пришло. Тогда имеет смысл покопаться среди известных афоризмов и подыскать тот, который созвучен времени и удачно позиционирует вашу фирму или ее продукцию. Лозунг ведет себя, как «солдат удачи», который служит там, где он больше нужен. Известный у нас немецкий лозунг «Фюрер думает за нас» - не более чем плагиат. Образец был позаимствован у итальянских фашистов: «Mussolini a sempre raggione» – «Муссолини всегда прав» (20-е гг.). Слова апостола Павла «Кто не работает, тот не ест» стали лозунгом в эпоху Реформации и вновь были поставлены под ружье сталинским режимом. То же произошло с евангельским текстом «Взявшие меч – мечом и погибнут» (Матф. 26,52). В редакции сценариста кинофильма «Александра Невского» П. Павленко эти слова вошли в школьные учебники как подлинные слова князя. Более близкий предпринимательской практике пример: название Fiat явно выбрано так, чтобы напоминать католику-итальянцу сразу о нескольких торжественных изречениях на церковной латыни. Хотя бы о fiat lux (Да будет свет).

Несть числа зарубежным словарям, содержащих наиболее знаменитые афоризмы и цитаты (из известных произведений, принадлежащие известным людям и т. п.). Отечественная литература, увы, довольно скудная. Приведенный ниже перечень содержит, пожалуй, все основные пособия этого рода, представляющие практический интерес.

Михельсон М.И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Т.1-2, Спб.,1912; (репринтное издание, М., 1994 г.). Самое полное собрание афоризмов, метких слов и поговорок, а также цитат из русской классики, изданное до революции. Для многих выражений приведены сходные с ними на древних и западноевропейских языках.

Михельсон М. И. Ходячие меткие слова, М.: До-информ, 1992 (репринтное изд. 1892 г.) Более раннее и краткое издание того же справочника.

Ашукин Н.С., Ашукина М.Г. Крылатые слова. 6-изд., М., 1996.

Наиболее известный в СССР справочник, непрерывно переиздавался с конца 50-х гг.

Бабкин А.М., Шендецов В.В. Словарь иноязычных выражений и слов. Т.1-2, М.: Наука, 1981–1987.

Бабичев Н.Т., Боровский Я.М. Словарь латинских крылатых слов, М.: Русский язык, 1988.

Душенко К.В. Словарь современных цитат; 4300 ходячих цитат и выражений XX века, их источники, авторы, датировка, М.: Аграф, 1997, 632 с. В книге есть хороший список зарубежных словарей цитат.

Сборники цитат из Библии называются «симфониями». Переиздан в частности указатель Дьяченко Г. Практическая симфония для проповедников Слова Божья. - Издание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1992. Для пользования этой симфонией не нужен текст Библии, цитата приводится полностью. Другие издания этого типа только отсылают к определенным местам текста.

Лозунг должен быть самодостаточен, он не предлагает развития заложенной в нем идеи и тем более полемики с ней.

Это свойство легче продемонстрировать на примере неудачного антиалкогольного лозунга 30-х гг. На лозунг «Алкоголь - медленный убийца» (l'alcool tue lentement) французы дружно отвечали: «А мы не спешим». Кампания провалилась. На лозунг «Все для человека» в СССР ответили анекдотом «И я видел этого человека...» Страшно вспомнить, что провалилось после многочисленных агитационных кампаний такого качества.

Изъян может корениться не в самом лозунге, а в его «родословной». Удачное, на ваш взгляд, выражение могло использоваться раньше в таких обстоятельствах или таком контексте, который поставит вас в неудобное положение.

Считается, что один из самых удачных лозунгов, использованных в холодной войне – «опустился железный занавес» - придуман У. Черчиллем и впервые использован в его Фултоновской речи 1946 г. Но это не так. Впервые его использовал годом раньше Геббельс. Выражение появилось в последнем вышедшем из печати выпуске газеты das reich от 25 февраля 1945, причем в контексте абсолютно идентичном тому, в котором его использовал сэр Уинстон: и у Черчилля, и у Геббельса речь шла о разделе Европы между Западом и СССР. Мало того, у Геббельса эта метафора была совершенно естественной, так как железный противопожарный занавес, который в критический момент может отделить сцену от зала - совершенно реальная вещь в немецком театре и практически неизвестен в Англии.

Почему советская контрпропаганда не обыграла обстоятельства появления этого лозунга, остается загадкой. Тем более что книга, в которой излагались пикантные обстоятельства его появления, была в СССР и многие годы пролежала в спецхране библиотеки Ленина.

Рациональные комментарии, относятся ли они к содержанию вашего лозунга или к его происхождению, лишают его ореола фасцинации, т. е. делают бесполезным. У нас, где реклама встречается с изрядной порцией скепсиса и иронии, лозунг нуждается в особо прочной защите от комментариев. И у наших специалистов по рекламе есть кое-какие достижения в создании такой защиты: в качестве лозунга часто абсурдная фраза или используется заведомо, или взятая из общеизвестного юмористического контекста. Действительно, лозунги «Отличная от других компания» или «Ваша киска купила бы Вискас» не поддаются дальнейшему оглуплению. МММ всю рекламную кампанию построила на откровенных провокациях. Любой, кто попытался бы иронизировать по поводу высказываний Лени Голубкова или лозунгов, типа «Из тени в свет перелетая», сам бы выглядел идиотом. Однако у такой стратегии защиты есть недостаток, о котором Авраам Линкольн заметил: «Некоторых людей можно дурачить все время, некоторое время можно дурачить всех, но никому не удавалось дурачить всех все время».

Кроме описанного выше приема, который можно назвать «игрой в поддавки», есть и другие. Можно придать лозунгу видимость строгого рассуждения и вынудить потенциального оппонента играть на трудном поле логики. Примеры бесчисленны. Мы приводим сталинское «Наше дело правое, мы победим» только потому, что оно до жути напоминает лозунг французской правительственной пропаганды начала Второй мировой войны (1940), построенный точно по той же схеме: «Мы победим, потому что сильнее» (nous vainquerons parce que nos somme plus forts).

И, наконец, еще один распространенный прием: укрепление лозунга подпорками общего мнения. Лозунг требует, просит, умоляет поступить так, как поступают герои, простые люди, целое поколения и, наконец, просто все поголовно. У всех на памяти (на виду, на слуху) бесчисленные «А ты вступил, записался, проголосовал...» (и указующий перст). Или «Новое (наше, молодое – нужное подчеркнуть) поколение выбирает (напиток, жвачку, подгузники, лидера и т. п.)». Родоначальник всех этих опусов – трогательный французский плакат образца 1915 г. Несчастный юноша в униформе призывает покупать облигации военного займа: je donne ma vie, donnez votre or (Я жертвую жизнью, вы – только деньгами).

То, что традиция таких призывов не прерывалась ни на один день, свидетельствует сегодняшняя фраза из объявления о наборе водителей в автобусный парк: «Возить не богатых, а всех».

Мир, труд, май.

Надежно, выгодно, удобно.

Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer.

Credere, obbedere, combattere (Муссолини).

Когда в разгромленной Франции к власти пришло коллаборационистское правительство Виши, оно стало искать замену официальному девизу Французской республики: Libertй, Egalitй, Fraternitй (Свобода, равенство, братство), но бережно сохранило его ритмическую структуру: Travaille, Famille, Patrie (Труд, семья, родина).

Почему именно такая ритмическая структура – три удара (та-та-та) и падение тона, показывающие, что перечисление завершено - оказывает завораживающее воздействие на аудиторию, объяснить трудно. Вероятно, мы имеем дело с какой-то древней структурой, коренящейся в подсознании людей. Но о важности именно такой ритмической структуры свидетельствует, например, выбор первых тактов «Пятой симфонии» Бетховена в качестве позывных bbc. Якобы эти такты напоминают три точки и тире – переданный азбукой Морзе сигнал v (от victory «победа»). Видимо, здесь тесно переплелись интуитивные находки и попытки задним числом дать им рациональное объяснение.

На следующем месте нужно поставить рифму, которая может поддерживать ритмическую структуру. На каждом шагу мы слышим: «Жилет» - лучше для мужчины нет», и вспоминаем: «У МММ нет проблем». Для американцев классика предвыборный лозунг Д. Эйзенхаура i like ike. Иногда вместо классической рифмы используют анафору («начальную рифму»): Велла, Вы Великолепны. Может быть, это не такая высокая поэзия, но свою функцию она выполняет: непритязательные строчки застревают в памяти, они у всех на устах, а это и есть то, что нужно. Тесная связь содержания лозунга (каким бы бедным ни было это содержание) и формы очень осложняет задачу перевода. Лозунги следовало бы не переводить, а скорее адаптировать к другой национальной культуре и языковой среде. Знаменитая фирма «Кодак» пришла в Россию с лозунгом: «Вы нажимаете на кнопку, мы делаем все остальное». А во Франции ее лозунг звучал так: clic, clac... merci kodac!. Тут и рифма, и ритм!

Не обязательно, чтобы в лозунге была рифма или ритм, существует масса других приемов («фигур речи»), которые накапливались и оттачивались веками. Фирма Партия поражает нас очень известной фигурой, которая называется парадоксом: «Вне политики, вне конкуренции». Старый лозунг киностудии «Метро Голден Майер» построен на метафоре: «Больше звезд, чем на небе». И, наконец, злобный каламбур фашистской пропаганды: «Джунайтет стайтс (jewnited states)». Годится все, что может привлечь внимание, лишь бы только... Смотрите выше, раздел «И посмотрим, будет ли это работать».

Пока наши лозунги – и коммерческие, и политические – редко поражают воображение. Даже лозунги, прозвучавшие в серии клипов «Русский проект», были безлики и космополитичны, как евроремонт. В переводе боевой лозунг шотландских полков английской армии означает что-то вроде «А ну-ка сунься!», впечатляющим и грозным его делает шотландский диалект: Wha daur meddle wi' wee! И нам пора научиться говорить на своем языке, пользуясь всей палитрой красок русской речи.

И последнее. Лозунг может быть безупречен с точки зрения всех критериев, которые мы смогли здесь упомянуть. И при этом лишенным фасцинации и совершенно неэффективным. Можно предполагать, что у его автора не было Божьей искры. Но если что-то и может высечь эту искру, то только глубокое понимание психологии тех людей, к которым обращен призыв, их чаяний и мотивов. Но это уже другая, более обширная тема.


ОБЩИЙ РАЗДЕЛ
УДК 81`22:159.95
Н. Л. Мусхелишвили, Ю. А. Шрейдер
Автокоммуникация

как необходимый компонент коммуникации*

Модели коммуникации в человеческом обществе и, прежде всего, научно-технической коммуника­ции традиционно рассматривают ее феномен как процесс передачи, накопления и обработки инфор­мации с точки зрения ее восприятия потенциаль­ным адресатом (или, как часто говорят, — потре­бителем информации). Появление экспертных си­стем, основанных на «базах знаний», привело к необходимости различать неявное или личностное знание и собственно информацию как отчужденное от индивидуального носителя (социализированное) знание, существующее в виде сообщения, записан­ного на материальном носителе. В связи с этим возникла новая проблема извлечения знаний, т. е. по­иска эффективных методик превращения личност­ного знания эксперта в объективированную инфор­мацию [1]. При этом обычно не обращается вни­мание на то, что специалист по извлечению зна­ний (когнитолог) не имеет непосредственного доступа к личностному знанию эксперта, поскольку оно еще не вербализовано в виде сообщения. Ко­гнитолог имеет дело с уже вербализованным, во­площенным в тексте знанием, т. е. с информацией, которую формирует эксперт как автор исходного текста, подлежащего обработке при введении в ба­зу знаний.

ISSN 0548-0027 . НТИ . СЕР . 2 . ИНФОРМ. ПРОЦЕССЫ И СИСТЕМЫ . 1997 . № 5

1-1-1664

с. 1
В нашей работе [2] мы исследовали вопрос о том, как первичный образ-организатор (значение текста) воплощается в тексте, который реализует­ся во внешней речи. Принципиальную роль здесь играет тот факт, что акту внешней речи предше­ствует предварительное «проговаривание» во «вну­тренней речи». Речь идет не о простом «озвучи­вании» последней, но именно о проговаривают ее «про себя», в результате чего формируется буду­щее сообщение, отчуждаемое от адресата через внешнюю речь. Эта внутренняя циркуляция сооб­щения составляет то, что Ю. М. Лотман [3] назвал автокоммуникацией. В. С. Библер [4), по сути, ис­следовал автокоммуникации как процесс внутрен­него диалога с «иным», возникающим как образ «иного Я».

В настоящей статье мы намерены показать, что внутренняя речь играет не менее важную роль в восприятии сообщения. Оно обычно многократно перечитывается, пока не инициирует в сознании адресанта циркуляцию внутренней речи, когда со­держание воспринятого текста начинает им «про­говариваться для себя» как собственная речь. Та­ким образом, восприятие сообщения состоит в его ассимиляции как внутренней речи. Понять при­шедший научный текст — это значит сделать его содержанием собственного сознания, которое адре­сат способен проговаривать во внутренней речи, еще и еще раз сообщая его самому себе. Только в результате такой ассимиляции он может использо­вать сообщение как личное знание.

В семантической теории информации [5] вос­приятие сообщения Т адресатом интерпретируется как изменение его индивидуального тезауруса под влиянием данного сообщения. Мерой информации, принятой адресатом из сообщения Т, эта теория предлагает считать степень изменения его тезау­руса θ, который здесь мыслится как склад накоп­ленных фактов. Если тезаурус θ слишком беден, то адресат не в состоянии воспринять информацию из сообщения Т. Более богатый (содержащий больше и априорной информации) тезаурус извлечет из того же сообщения больше информации. Достаточно богатый тезаурус воспримет всю информацию 1(Т), содержащуюся в данном сообщении. Дальнейшее обогащение тезауруса приведет к тому, что данное сообщение будет содержать для него все меньше информации. Очень богатый тезаурус не получит из сообщения никакой новой информации, хотя может получить информацию о самом адресанте. Так, преподаватель на экзамене крайне редко получает из студенческого ответа новую информацию о своем предмете, но получает информацию об уровне знаний студента. Политик не извлечет из передачи по каналам массовой информации но­вых сведений о предпринятых им шагах, но зато узнает, в какой мере эти шаги стали достоянием массовой аудитории. Ученый может узнать из ста­тьи другого, что конкуренты его опередили.

Однако в указанной модели семантической ин­формации не учитывается очень важная вещь: освоение поступившего сообщения на уровне вну­тренней речи адресата не просто добавляет при­шедшую информацию к своему тезаурусу, но сти­мулирует порождение в тезаурусе непредвиденных знаний. Тезаурус адресата было бы точнее представлять не как склад готовых знаний, извлекаемых по мере надобности (в том числе и для освоения новых сообщений), но как динамическую систему образов-значений, способных индуцировать внутреннюю речь и, в процессе ее циркуляции, по­рождать знание, не содержащееся в полученном со­общении.

В дальнейшем изложении мы опираемся на три фундаментальные идеи: концепцию двух коммуникационных каналов Ю. М. Лотмана [3], концепцию Ю. В. Кнорозова [6], согласно которой информация и фасцинация суть неотъемлемые компоненты сообщения, и концепцию внутренней речи по Л. С. Выготскому.

Л. С. Выготский, по-видимому, первый отказался от понимания внутренней речи как редуцированной (не озвученной) речи [7, с. 315], указав на ее самостоятельность как психологического явле­ния. Эта мысль дополнительно удостоверяется и тем, что молитва, произносимая вслух, как и сти­хи, скандируемые «про себя», но не «для себя», обладают всеми признаками внутренней речи (о которых см. ниже), но звук присутствует.

При коллективной молитве вслух каждый участник произносит соответствующий текст «для себя», воспринимая его как внутреннюю речь, а не как сообщение, направленное другим участникам, о которых предполагается, что они заранее знают этот текст или самостоятельно отслеживают его в письменной форме. Если известную молитву чита­ет священник, то остальные повторяют ее «про се­бя» как внутреннюю речь. Аналогичный феномен возникает при выступлении поэта в аудитории, хо­рошо знающей его творчество (вплоть до того, что она готова подсказывать поэту строки, выпавшие из его памяти).

Возникает проблема: какова коммуникационная роль внутренней речи? Эта речь не может нести информацию для субъекта, ибо он сам как созда­тель текста ее знает заранее. Иначе говоря, здесь тезаурус приемника совпадает с тезаурусом ис­точника, что соответствует нулевой семантической информации [5]. Воспринимая свою внутреннюю речь, субъект не узнает о мире ничего такого, че­го бы он не знал заранее. Тем не менее, из этого не вытекает, как убедительно показал Ю. М. Лотман [3], что в процессе внутренней речи не проис­ходит коммуникации. Подчеркнем для начала од­ну из главных идей работы Ю. М. Лотмана. Речь идет о способности человека многократно перечи­тывать хорошо знакомые художественные тексты. Разумеется, по крайней мере с какого-то момен­та, такой читатель перестает извлекать из знако­мого текста новые нюансы описанных в нем со­бытий. Однако это повторное чтение иницииру­ет внутреннюю речь. В ней читатель становится как бы участником этих событий, описывая для себя собственную жизнь, в которой получает но­вое существование перечитываемый художествен­ный текст. Повторение событий во внутренней ре­чи создает новое видение самого себя через мир читаемого текста. Здесь принципиально важно то, что внутренняя речь стимулируется повторно пе­речитываемым или вспоминаемым текстом, кото­рый сам становится частью внутренней речи.

Этот феномен порождения и повторения вну­тренней речи Ю. М. Лотман описывает теоретиче­ски как функционирование в культуре двух моде­лей коммуникации, используемых для двух разных каналов.

с. 2
В первом из них автор сообщения (или, по Ю. М. Лотману, адресант) передает его в некото­ром контексте, позволяющем определенным обра­зом дешифровать это сообщение, извлекая из него желательную для адресанта или адресата инфор­мацию. Для адекватного восприятия передаваемо­го сообщения необходимо, чтобы подразумеваемый адресантом контекст был заранее известен адреса­ту, входил бы в качестве необходимого фрагмента в его тезаурус. Рассогласование контекстов приво­дит к искажению дешифровки сообщения, т. е. к коммуникационной неудаче*. При этом коммуни­кация подразумевает, что контакт между адресан­том и адресатом предполагает наличие общего для них культурного кода, с помощью которого адресат способен адекватно (в соответствии с намерениями адресанта) дешифровать сообщение, закодирован­ное в данном коде. (Вот почему для понимания про­изведения, возникшего в культуре, к которой адре­сат не принадлежит, необходимы комментарии.)

Второй канал работает по другому принци­пу: в нем существенно изменение (сдвиг) контек­ста, определяющего понимание сообщения, что ве­дет к перестройке кода, обусловленной наличием внешних (по отношению к коммуникации) толчков, сдвигающих контекст.

Первый канал осуществляет коммуникационное взаимодействие, когда адресат принципиально от­делен от адресанта, направляющего ему сообще­ние. Этот канал типа Я — ОН.

Второй канал подразумевает нераздельность адресанта с адресатом. Это канал Я — Я, в кото­ром происходит автокоммуникация. При этом воз­можны, как мы увидим, случаи, когда адресант оказывается одним из адресатов, т. е. имеет место коммуникация с коллективным Я. Это совмещение в одном субъекте двух ролей — адресанта и адре­сата — проявляется в том, что в процессе коммуни­кации изменяется не только тезаурус (содержание сознания) адресата, но и состояние (тезаурус) са­мого адресанта. (Замечание: Этот феномен изме­нения тезауруса, передающего сообщение, хорошо иллюстрирует известная преподавательская шут­ка: «Так долго объяснял этот вопрос студентам, что наконец сам понял, в чем там дело.» Этот при­мер важен для дальнейшего, поскольку в нем суще­ственную роль играет повторяемость объяснения. Кроме того, преподаватель, естественно, входит в коллективное Я своих слушателей.)

По Ю. М. Лотману, внешний текст, иницииру­ющий автокоммуиикацию, «выступает не как со­общение», но «как стимулятор развития мысли» [3, с. 231]. Этот текст вводит в сознание адресата новый «добавочный» культурный код, на котором строится внутренняя речь, а на ее основе строится автокоммуникация. Возникновение этого добавоч­ного кода Ю. М. Лотман описывает, как «столк­новение и взаимодействие двух разнородных на­чал: сообщения на некотором семантическом язы­ке и вторжение чисто синтагматического добавоч­ного кода» [3, с. 232]. Этот синтагматический код он связывает с содержащимся в инициирующем ав­токоммуникацию тексте ритме, реализующимся на разных уровнях — от лексико-семантического до фонетического. Эта мысль Ю. М. Лотмана позво­ляет гораздо глубже понять значение ритмической организации молитвенных текстов, которую авто­ры подробно исследовали в [8].

Ритмическая организация текста несет в себе фасцинацию, которая, согласно Ю. В. Кнорозову [6], составляет, наряду с информацией, важный компонент текста в культуре. Функционирование текста как фасцинации в процессе его повторения отмечает Ю. М. Лотман [3, с. 232].

По Ю. В. Кнорозову [6], культурные тексты мо­гут различаться по тому, каково соотношение в них информации и фасцинации, а по Ю. М. Лотману [3], именно наличие фасцинации определяет способ­ность текста инициировать процесс автокоммуни­кации, в рамках которой создается новая информа­ция, циркулирующая во внутренней речи. В част­ности, таким инициирующим текстом может слу­жить «запись для себя», несущая сообщение для автора (адресанта) и стимулирующая в нем поро­ждение внутренней речи как мысленное прогова-ривание закодированного в этом тексте сообщения, т. е. превращающая его одновременно в адресата и адресанта.

В концепции Ю. В. Кнорозова важнейшая функ­ция фасцинации состоит в том, что она «затягива­ет» адресата в содержание воспринимаемого текста, не позволяет ему, получив достаточную, по его меркам, информацию произвольно оторваться от этого текста. Текст, обладающий достаточно силь­ной фасцинацией, не «отпускает» адресата даже в том случае, когда он перестает воспринимать в нем новую информацию — когда его тезаурус «насы­тился» и уже содержит всю информацию, несомую текстом, После прочтения поэтического произведе­ния в памяти (фактически во внутренней речи) не­прерывно всплывают особенно яркие строки, а для людей, наделенных особой поэтической восприим­чивостью, — целые стихотворения. А. А. Жолков­ский [9, с. 16G-161] приводит рассказ о том, как А. А. Ахматова читала за столом новые стихи, а Б. Л. Пастернак тут же повторял за ней целые че­тверостишия, непроизвольно их редактируя. (По вежливому замечанию Анны Андреевны — улуч­шая их.) Известно, что Н. Я. Мандельштам запо­минала стихи мужа, когда он их впервые при ней произносил, а через много лет воспроизводила их по памяти. Как после музыкального концерта слу­шатели непроизвольно вспоминают и даже напева­ют фрагменты услышанного, так и молитва, услы­шанная в церкви, продолжает жить в тех, кто в ней участвовал,

Ю. В. Кнорозов даже утверждал, что из тек­ста, лишенного фасцинации, информация вообще не усваивается. Наоборот, заумные стихи или яр­кие бессмыслицы врезаются в память и остаются во внутренней речи. Фасцинация позволяет ощу­тить текст как «текст для себя», «войти в него» и осмыслить его с позиции соучастника событий или даже соавтора. Слышимая музыка воспринимает­ся, когда она оказывается «музыкой во мне», а сти­хи оказывают подлинное действие, когда слушаю­щий (читающий) «сливается» с лирическим геро­ем.
^* Классической иллюстрацией коммуникационной неудачи может служить анекдот о том, как в определенной компании все анекдоты были перенумерованы и участникам оставалось только называть номера анекдотов, подходящих к возника­ющей ситуации. Новичок назвал номер наугад, и оказалось, что соответствующий анекдот нельзя было упоминать при дамах
с. 3
Но нельзя сказать, что внутренняя речь есть ис­ключительное порождение инициирующей ее внеш­ней речи (устной или письменной). Внутренняя речь может возникать как реализация в речи исход­ного образа-ростка, являющегося значением поро­ждаемого текста. Этот образ служит своеобразным организатором той речи (сначала внутренней, а за­тем и внешней), в которой этот образ вербализует­ся — переходит в осмысленный текст, способный функционировать в коммуникации Я — ОН. В этом процессе этот текст реконструируется адресатом [2, 10]. Первичное становление образа-организато­ра во внутренней речи как первичного ритма — гула — музыки хорошо известно в поэзии. При генерации чисто информативного текста эта роль первичного оформления текста, предназначенного для внешней коммуникации, во внутренней речи может быть в сильной степени редуцирована. На­столько, что сама внутренняя речь может не за­мечаться адресантом в качестве самостоятельного этапа существования текста. Мы не располагаем материалами, свидетельствующими о порождении молитвенных текстов. Однако вполне позволитель­но предположить, что они первоначально возника­ют как внутренняя речь, как безмолвная молитва, которая позднее вербализуется во внешней речи и отшлифовывается в совместной молитвенной прак­тике.

Вернемся теперь собственно к феномену вну­тренней речи. Громадная заслуга Л. С. Выготского состоит как раз в том, что он предположил рассма­тривать внутреннюю речь как особый феномен, а не просто редуцированную (не озвученную) внеш­нюю речь (ср. определение Миллера «речь минус звук» (7, с. 315]).

Внутренняя речь обладает рядом релевантных признаков, важнейшие из которых мы попытаемся перечислить ниже.

Повторяемость. Для развитой внутренней ре­чи характерно непрерывное проговаривание одно­го и того же речевого содержания, вплоть до ре-цитирования одних и тех же ритмически органи­зованных фрагментов. Последнее особенно харак­терно для повторяющихся или подобных фрагмен­тов молитвы — в пределе «непрерывной молитвы», а также рецитирования стихотворных фрагментов. Это не означает повторения информации, содержа­щейся в таких фрагментах. Эта информация непре­рывно обогащается за счет работы воображения* и рефлексивной медитации.

Фасцинация. Указанная повторяемость резко усиливает ритмичность внутренней речи в допол­нение к уже содержащейся в ее фрагментах рит­мической организации. Тем самым фасцинация не только инициирует внутреннюю речь, но и поддер­живает ее существование. Вплоть до того, что не позволяет от нее отвлечься.

Рефлексивность. Внутренняя речь не только пересказывает и формирует фактическое содержа­ние, но и становится предметом мысли или, как минимум, особого эмоционального отношения. Она провоцирует вопросы к самому себе (Как это сде­лано? Как это относится ко мне? Как это мож­но выразить иначе?). Даже если подобные вопро­сы не осознаются явно, варьирование проговарива­емой речи уже есть попытка соотнести ее с ощущаемыми интенциями, т. е. рефлексивный контроль.

Аграматичностъ. Внутренняя речь не контро­лируется грамматическими правилами, поскольку не стремится к логически точному выражению со­держащейся в ней информации. Это видно уже из того, что при ее оформлении в речь устную и, тем более, в письменную от адресанта требуют­ся особые усилия для придания ей грамматической правильности. Так называемые «грамматические вольности» в поэзии объясняются не «неграмот­ностью» поэтов, но близостью поэтической речи к внутренней, точная передача которой для поэта важнее формальных правил.

Я-направленностъ. Внутренняя речь — это «речь про себя» не только в том смысле, что она не озвучена. В буквальном смысле это речь про себя, ибо ее предметом оказывается собственное Я коммуницирующего, это речь не только с со­бой, но и о себе самом. Инициирующий внутрен­нюю речь внешний текст, повествующий о событи­ях внешнего мира, переосмысливается во внутрен­ней речи как текст о себе. Ю. М. Лотман приводит пример того, как читала романы пушкинская Та­тьяна, «воображаясь героиней своих возлюблен­ных творцов, Клариссой, Юлией, Дельфиной» [3, с. 238]. Дети не случайно играют в излюбленных героев, отождествляя себя с ними. Взрослые дела­ют то же самое, не отдавая себе в этом отчета. Видимо, полноценное восприятие текста возмож­но лишь при условии мысленного вхождения в мир произведения, отождествления себя с героями или, особенно в поэзии, с авторским Я.

Даже когда человек не просто изучил, но освоил некий научный или учебный текст, он повторяет и варьирует его во внутренней речи как текст, выра­жающий его личное знание. Это уже текст о том, что Я знаю, а не текст о знаниях другого. Иначе го­воря, понимание переходит в постижение (ср. [12]).

В. А. Успенский дал прекрасное определение то­го, что человек готов считать доказательством, а именно: доказательством человек считает то рассу­ждение, которое он готов отстаивать как собствен­ное убеждение от собственного лица. Поэтому про­читанные им аргументы становятся уже его соб­ственными аргументами. В этом случае он спосо­бен повторять эти аргументы во внутренней речи, чтобы еще и еще раз убеждать самого себя в том, что ему уже известно.

Нечто аналогичное происходит и при порожде­нии внешней речи. Она сначала существует как внутренняя речь о самом себе, о своем отношении к некоторым предметам собственного воображения. И лишь переходя во внешнюю речь, она становит­ся речью о чем-то отчуждаемом от моего Я. Фраза Г. Флобера «Мадам Бовари — это я» лишь од­но из многочисленных свидетельств этого эффекта. Ученый, пишущий научный труд, трансформиру­ет свое личное, отношение к открывающейся ему истине в безличное и отчуждаемое от автора изло­жение истины о внешнем мире.

*Мы имеем в виду концепцию Я. Э. Голосопкера об имагинации как творческом воображении: «Имагинация есть как бы высший орган разума, его высшая деятельность — одновременно творческая и познавательная» [11, с. 123].

Во время коллективной молитвы ее участники в своей рефлексии представляют себе других как включенных в общую внутреннюю речь. Произне­сение коллективной молитвы вслух нужно не для того, чтобы другие услышали хорошо известные им наизусть слова (или слова, написанные в молит­веннике или на стене храма), но только как внеш­ний символ общей внутренней речи.

Наконец, верующий, который проговаривает молитву во внутренней речи, уверен, что эту речь слышит Бог. Сама мысль о наличии свидетеля, не­сомненно, влияет на внутреннюю речь молящегося. Так же точно сама мысль о возможности того, что мы ведем разговор при наличии подслушивающей аппаратуры, влияет на ход разговора.

Порождение информации. В коммуникации Я — Он передаваемая адресантом информация остает­ся постоянной — она не зависит от ее восприятия адресатом. В автокоммуникации, в процессе про­говаривания с самим собой, инициирующие ее тек­сты становятся культурным кодом и теряют роль информационного сообщения, превращаясь в «схе­му организации сообщения» [3, с. 242]. Само же со­общение порождается во внутренней речи, обога­щаясь содержанием. Внутренняя речь играет фун­даментальную роль и в порождении внешнего со­общения. В работах авторов [2,10] описана модель порождения речи как вербализации в сознании пер­вичного образа-организатора. Это и означает, что первичный текст возникает у адресанта как его внутренняя речь, которая затем, по законам логики языка, трансформируется во внешнее сообщение.

В культуре действуют обе коммуникационные системы Я — Он и Я — Я. Преобладание пер­вой системы означает, что культура строится по принципу научения, где знание добывается малым слоем, но передается всем достаточно унифициро­ванным способом. При преобладании второй но­вое знание порождается большинством. Как пишет Ю. М. Лотман, «реальные культуры, как и худо­жественные тексты, строятся по принципу маятникообразного качания между этими системами» [3, с, 243]. Культуры с преобладанием первой си­стемы более динамичны, в них общее знание ра­стет быстрее, но большинство воспринимает это знание пассивно (как потребители). В культурах, где доминирует вторая система, общие культур­ные коды сохраняются постоянными дольше, но в процесс культуротворчества втягивается гораз­до большая часть принадлежащих этой культуре. Нам представляется, что концепция двух струк­тур коммуникации более плодотворна при иссле­довании культур и создании соответствующей ти­пологии, чем расхожие противопоставления раци­онального (научного) и иррационального (художественного) познания или естественного (точного) и гуманитарного знания (ср. «Две культуры» в пони­мании Ч. Сноу).

В науковедении уже хорошо известно, что науч­ное познание далеко не исчерпывается рациональ­ными моментами, а через художественную лите­ратуру мы получаем массу фактических сведений. Глубинное взаимодействие естественнонаучного и гуманитарного знания также обсуждается доста­точно давно.

Наоборот, выделенные две структуры коммуни­каций (Я — ОН и Я — Я) имеют четко различимые механизмы независимо от содержания, которое пе­редается и создается с помощью этих механизмов. Эти механизмы взаимодействуют и при трансля­ции научных текстов, и текстов художественных, и текстов мифологических, и текстов религиозно­го содержания. Но в каждой конкретной ситуации эти механизмы могут быть отчетливо выявлены, и они никак не взаимозаменимы (как могут быть взаимозаменимы научные и художественные меха­низмы передачи одного и того же содержания). Дистинкция здесь происходит не по типу транслируе­мого содержания, не по принципам убедительности и даже не по способу восприятия текстов. Разли­чие идет по самой структуре коммуникации. Несо­мненным представляется одно — культура нужда­ется в обеих структурах коммуникаций. Эта мысль эксплицитно выражена Ю. М. Лотманом, который пишет: «Исторический опыт показывает, что наи­более жизнестойкими оказываются те системы, в которых борьба между этими структурами не при­водит к безусловной победе какой-нибудь из них» [3, с.243].

Сформулированный Ю. М. Лотманом принцип (как любой плодотворный принцип) не закрыва­ет проблему, но порождает новые. Эти проблемы можно сформулировать только после того, как этот принцип эксплицитно выражен и освоен сознанием как некоторая принципиальная позиция не только по отношению к исследованию различных культур, но и по отношению к поиску стратегий плодотвор­ного влияния на культуру. Прежде всего возникает вопрос, можно ли избежать «раскачивания маят­ника» вплоть до деградации культуры? Или такое раскачивание есть неизбежный путь самоорганиза­ции культуры, в котором она нащупывает состоя­ния гомеостазиса? Но этот вопрос прямо приводит к проблеме описания взаимоотношения двух струк­тур коммуникаций. Происходит ли между этими структурами неизбежная конфронтация или же их взаимодействие при определенных условиях может приводить к некоей гармонии, когда «борьба за су­ществование» переходила бы во взаимопомощь?

Первый шаг в исследовании этих проблем со­стоит в анализе взаимодействия двух структур коммуникации. Цель этого анализа — показать, что, вообще говоря, внешняя коммуникация (Я — ОН) индуцирует в адресате внутреннюю коммуни­кацию (Я — Я).

Начать этот анализ удобнее всего с обсужде­ния эффекта фасцинации. Ю. В. Кнорозов [6] рас­сматривает типологию сообщений во внешней ком­муникации на основе того, какую долю в них со­ставляют, соответственно, информация и фасцинация. Предполагается, что есть сообщения (на­пример, научные тексты), которые несут исключи­тельно информацию, увеличивающую запас знаний

с. 5
(тезаурус) адресата. Из такого рода текстов может извлечь информацию только адресат с достаточ­но развитым тезаурусом, но адресат уже владею­щий всей информацией, заключенной в тексте, но­вой информации из него не получит [5]. Есть сооб­щения (например, музыка, абстрактная живопись или "заумные" стихи), содержащие исключитель­но фасцинацию, — из них адресат не извлечет ни­какой информации, хотя он откликается на эти тек­сты, изменяя свое внутреннее состояние. И, нако­нец, возможны все промежуточные градации — от преобладания информации до подавляющего пере­веса фасцинации.

Итак, получаемое сообщение (независимо от то­го, несет ли оно информацию или фасцинацию) ме­няет состояние адресата. Однако в случае инфор­мации существует модель такого изменения, интер­претирующая его в терминах перестройки тезауру­са или системы знаний, а для интерпретации из­менения состояния адресата под воздействием по­лученной фасцинации концептуальных средств не существует.

Однако идея, что информация и фасцинация представляют собой как бы независимые компо­ненты содержания текста, не вполне соответству­ет концепции Ю. В. Кнорозова. Фасцинация явля­ется, кодом, «настраивающим» адресата на прием содержащейся в сообщении информации. Не несу­щий никакой фасцинации текст, скорее всего, не будет воспринят адресатом из-за отсутствия уста­новки на понимание. Наоборот, информация, особо релевантная для адресата, может играть для него фасцинирующую роль. Текст, который, на первый взгляд, несет только фасцинацию, для адресата с достаточно развитым тезаурусом несет и опреде­ленную информацию. Так, для музыкально грамот­ного человека музыка несет информацию о замысле композитора и использованных им гармонических средствах.

Восприятие адресатом фасцинации можно упо­добить автонастройке на волну радиоканала, по которому передается предназначенная этому адре­сату информация. Даже для восприятия текстов, несущих научную информацию, необходимо, что­бы они несли для адресата еще и фасцинацию. На фасцинации (включающей повторы сказанно­го, смысловые рифмы и другие художественные средства) строятся учебники. Даже сухо написан­ные научные статьи используют в качестве средств фасцинации «смысловой ритм» — повторяющийся набор ассоциаций с проблематикой, притягиваю­щей внимание научного сообщества. Даже фами­лии авторов могут фасцинировать потенциального читателя*. Таким образом, можно принять, что в реальной коммуникации используются только тек­сты, в которых одновременно присутствуют и ин­формация и фасцинация. Это значит, что любой воспринимаемый текст инициирует в адресате вну­треннюю речь, в процессе которой он оказывается адресантом к самому себе как своему инобытию, а предметом этой речи оказывается полученная ин­формация. Иначе говоря, фасцинация, полученная из пришедшего извне текста, инициирует внутрен­нюю речь, в которой субъект передает своему ино­му Я полученную извне информацию (рис. 1).

Второе Я или Я' включает образ внешнего адре­сата, т. е. рефлексию об этом адресате. Внутренняя речь очень часто строится как диалог с вообража­емым партнером (или реальным партнером с во­ображаемыми реакциями). В молитве внутренняя речь обращена к Богу, которому, как предполага­ется, эта речь открыта. В коллективной молитве (произносимой вслух или молча) внутренняя речь обращена к коллективному Я собравшихся, кото­рым текст молитвы известен или непосредственно доступен.

В коммуникации Я—Я' адресант не только вос­производит полученную извне информацию, но и присваивает ее как содержание собственного созна­ния. В этой автокоммуникации внутренняя речь пе­реносит от Я к Я' полученную извне информацию, а присущая этой речи фасцинация индуцируется фасцинацией внешнего сообщения, но не обязатель­но ее воспроизводит, В поэзии известны случаи, ко­гда стихи возникают под влиянием внешнего рит­ма (стук колес поезда, услышанная музыка), но сами стихи не воспроизводят этот ритм, создавая новый. Ритм стихотворения-молитвы А. С. Пуш­кина «Отцы-пустынники и жены непорочны» су­щественно иной, нежели ритм великопостной мо­литвы св. Ефрема Сирина, послужившей толчком к созданию этого стихотворения, обладающего соб­ственной пушкинской фасцинацией. Ученый может получить извне заряд фасцинации от прочитанной статьи или приковавшего его внимание необычно­го явления, но в инспирированном процессе твор­чества его фасцинирует открывшееся ему новое образное видение. (Если, конечно, его отклик на полученное сообщение является творческим, а не эпигонским.) Прием информации — это не пополнение статического склада знаний, но включение в динамику внутренней речи новых содержаний - как пришедших извне, так и возникающих в атмо­сфере автофасцинации. В духе предложенной авто­рами концепции значения:[10] эти содержания при­сваиваются адресатом как значения-образы, вита­ющие в вербальном облаке — проговариваемые во внутренней речи (актуально или виртуально). В духе этой концепции следовало бы изменить пред­ставление о тезаурусе адресата — приемника ин­формации по следующим двум пунктам:

1) тезаурус следует понимать не как склад язы­ковых выражений, хранимый в статическом состо­янии, но как систему образов-организаторов, дина­мически порождающих внутреннюю речь и возни­кающих в процессе проговаривания этой речи;

2) способность тезауруса воспринимать из сооб-

* В 50-е гг. Л. И. Гутенмахер разрабатывал проект «информационной машины», т. е. компьютера, куда должна была поступать для хранения вся опубликованная информация, которую ученый мог бы оперативно получать по запросу. При этом Гутенмахер любил говорить, что в перспективе компьютер будет отвечать на запросы голосом «любимого артиста». Это высказывание воспринималось тогда скорее иронически, но, в действительности, Гутенмахер правильно отдавал се­бе отчет, что для ученого важна не только сухая информация, но и определенная фасцинация, делающая возможным ее освоение адресатом.

При изучении феномена фасцинации возника­ет важная проблема, связанная с ее амбивалент­ностью. С одной стороны, фасцинация необходи­ма для извлечения адресатом содержащейся в со­общении информации, в результате чего адресат присваивает эту информацию, переводя ее в обра­зы. С другой стороны, фасцинация при определен­ных условиях может заглушить способность адре­сата критически относиться к получаемой инфор­мации и создавать новую информацию. Проблема состоит в том, чтобы выяснить, от чего зависит способность фасцинации инспирировать или заглу­шать личное творчество. Разумеется, дело здесь не в «громкости» фасцинации. Мягкая, вкрадчивая фасцинация может затягивать сильнее, чем грубая и оглушительная. Вообще, типологизировать пра­вильнее не виды фасцинации, а личностные осо­бенности воспринимающих. (В романе бр. Стру­гацких «Обитаемый остров» описана ситуация мас­совой оглупляющей фасцинации, но именно у тех, чьим интересам она служит, от нее раскалывается голова.)

Автокоммуникация, возникающая как отклик на сообщение извне, играет роль, аналогичную ро­ли тезауруса согласно [5]. В ней возникает новое со­держание (информация) и новая (внутренняя) фасцинация. Здесь можно выделить три случая.

1. Внутренняя фасцинация воспроизводит внешнюю, затягивая субъекта в то состояние, ко­торое стремится навязать ему внешний адресант. Эта ситуация описана в «Крейцеровой сонате» Льва Толстого, где она составляет кульминацию произведения. Такой же эффект происходит на советских демонстрациях и запечатлен в фильме «Обыкновенный фашизм»: «сон разума порождает чудовищ».

2. Внутренняя фасцинация возникает как защита от внешней (контрфасцинация) в результате ре­флексии над собственным восприятием субъекта внешнего сообщения.

3. Внутренняя фасцинация стимулируется принятым сообщением, но не воспроизводит внешнюю, а порождается во внутреннем контуре автокоммуникации Я-Я'. Именно это происходит в мечтах Татьяны, упоминаемых в [3]. Именно это происходит в творческом процессе ученого или художника.

Наконец, следует отметить важный феномен, когда автокоммуникация начинается с ситуации первого случая, но в результате активных мысли­тельных усилий субъекта переходит к третьему ва­рианту (возможно, через второй).

Вернемся теперь к анализу схемы на рис. 1, где прослежена связь между внешней и авто­коммуникациями. Разобранные выше три случая возникновения внутренней фасцинации связаны с тем, как появляющееся в автокоммуникации вто­рое Я или Я' соотносится с Я адресата внешней коммуникации.

Возникающая в автокоммуникаций Я-Я' фас­цинация определяет способность Я' воспринимать проговариваемую субъектом внутреннюю речь и, тем самым, определяет формирование второго Я. В первом из рассмотренных выше случаев фасцинация внутренней речи воспроизводит внешнюю и только укрепляет освоение внешнего сообщения, которое циркулирует во внутренней речи как сооб­щение от Я первоначального адресата. В этом слу­чае Я' — это Я, включенный во внешнюю фасцинацию и принявший (ассимилировавший) пришед­шую информацию как свою. Иначе говоря, Я' — это прочно обученный Я, а расщепление Я и Я' — это временное явление, имеющее место только в про­цессе интеграции Я во внешнее сообщество. В этом случае субъект не имеет прямых контактов с ины­ми субъектами. Они для него не существуют как суверенные личности, но служат только посредни­ками для получения безличной внешней информа­ции.

Во втором случае субъект обладает средства­ми для рефлексии над внешними событиями и спо­собен отнестись к ним критически. Это означает выход в рефлексивную позицию, когда сама вну­тренняя речь становится предметом мысли, также выражаемой во внутренней речи. Этим перекры­вается непосредственное воздействие внешней фас­цинации за счет контрфасцинации, часто вопло­щающейся в самоиронии, резко снижающей пафос, вызванный исходной фасцинацией. Самоирония ра­зоблачает фальшивую возвышенность. Но это не единственный путь контрфасцинации. Другой со­стоит в том, чтобы то, что лишь претендует на возвышенность, сопоставить с подлинно возвышен­ным. Мелкость предмета можно обнаружить либо сравнением с чем-то заведомо ничтожным (но сход­ным), либо сопоставив с подлинно великим. (Первое — это ирония, второе — религиозный опыт).

Когда внутренний диалог с Богом оказывает­ся реальностью, в нем возникает особая фасцинация, нейтрализующая внешнюю. В религиозном опыте формируется контрфасцинация, создаваемая за счет полифонии внутренней речи, которая слу­жит защитой от идеологической манипуляции. Ра­зумеется, это не исключает того, что религиозные и, тем более, квазирелигиозные учения могут ис­пользоваться как источник фасцинации, подчиняю­щей адресата и превращающей его в предмет ма­нипуляции. Этот эффект ярко проявляется в дея­тельности тоталитарных религиозных сект, мими­крирующих под традиционные религии. Необходи­мость защиты от внешней фасцинации возникает и в сфере научных коммуникаций. Сообщение, опи­сывающее решение (или попытку решения) неко­ей известной проблемы в духе привычных (и пото­му кажущихся бесспорными) представлений, фасцинирует уже самим повторением привычных трю­измов. Часто, однако, решение сложной проблемы нуждается не только в новых методах, но и в новой постановке вопросов. Дело не только в том, чтобы подражать имеющимся образцам, но и в том, чтобы их нужным образом видоизменять. Исследователь, занятый сложной проблемой, или учащийся, осва­ивающий новый материал, стоят перед явно не ре­шаемой задачей, а фасцинация привычного не дает свершиться необходимым изменениям во внутрен­нем проговаривании проблемы и возможных под­ходов к ней. Здесь необходима контрфасцинация, чтобы преодолеть зачарованность ритмом привыч­ных мыслительных ходов. Для этого важно путем имагинативного творчества создать рефлексирую­щее Я', способное во внутреннем диалоге поставить под сомнение привычные точки зрения, соотнести привычное с вневременным.

Наконец, полезно рассмотреть вырожденный случай, когда внешняя коммуникация практически отсутствует, а внутренняя речь возникает от опья­нения алкоголем или наркотиками. Здесь речь идет не о направляемом трезвой волей имагинативном творчестве, а о спонтанно выплывающих в созна­нии и воплощаемых во внутренней речи образах. Фасцинация возникает в самой автокоммуникации, направляя поток внутренней речи. В этой фасци­нации нет иного, а Я' есть всего лишь следую­щий виток Я в результате подпитки циркулиру­ющей фасцинации.