Предуведомление

26 января 1948 года в одно из районных отделений банка "Тэйгин" (Токио) в три часа дня, когда банк уже закрывался для ежедневного переучета, через боковую дверь вошел мужчина с повязкой "городская дезинфекционная служба". Он подошел к заведующему и обменялся с ним визитными карточками. Затем он попросил всех служащих собраться в зале и сообщил, что в этом районе обнаружена дизентерия и что американское оккупационное командование очень обеспокоено. Он получил прямое указание от американского капитана, возглавляющего дезинфекционную службу, принять профилактические меры. Для этого все присутствующие должны выпить специальную жидкость, которую он принес.

После этого он попросил служащих взять свои чашки и продемонстрировал, как надо принимать лекарство. Мужчина достал две бутылки, одну с красной жидкостью, другую с бесцветной, пипеткой капнул себе на язык из первой бутылки, через минуту налил немного бесцветной жидкости в чашку и выпил. Служащие банка под руководством пришедшего проделали то же самое. Прошло совсем немного времени, и они с душераздирающими криками стали падать на пол, корчась в судорогах. Все 15 служащих потеряли сознание, 12 из них позднее умерли. Посетитель, не торопясь, взял из кассы 150 тысяч иен (по тем временам немалую сумму) и скрылся. Убийца, очевидно, имел большой опыт работы с отравляющими веществами, о чем свидетельствует хладнокровие, с которым он демонстрировал принятие "лекарства". Видимо, пипеткой он взял верхний, менее плотный слой, представлявший собой легкое безобидное масло. Полиция в поисках преступника схватила известного художника-пейзажиста Садамиши Хирасаву. По натуре он был впечатлительным, нервным, рассеянным. Никакого отношения к ядам художник никогда не имел. Кроме того, он был состоятельным человеком, хорошим семьянином, отцом трех дочерей. Почему-то полиция не стала отрабатывать другие версии, которые вели к "отряду 731" из секретных органов, занимавшемуся во время войны разработкой химического и бактериологического оружия. На принадлежность преступника к "отряду 731" указывало то, что он применил для отравления разновидность цианистого калия, так называемый "митрин", который как раз и разрабатывался в этом подразделении секретных служб. Хирасаву подвергли в тюрьме изощренным пыткам и заставили подписать признание в том, что это он убил 12 человек при ограблении банка "Тэйгин". Он попытался покончить жизнь самоубийством, но тюремщики успели его спасти. Для суда он нужен был живым. Судебное разбирательство продолжалось полтора года. Было много прямых и косвенных доказательств невиновности Садамиши Хирасавы, однако 24 июля 1950 г. художник был приговорен к смертной казни. После этого еще пять лет дело Хирасавы рассматривалось на разных уровнях японской судебной системы, пока не был вынесен окончательный вердикт о виновности, подтверждавший первоначальный приговор. И вот с 1950 по 1987 год, 37 лет, до самой своей смерти Садамиши Хирасава ожидал смертной казни. Он умер в тюремной камере в возрасте 95 лет, пережив многих из тех, кто добивался его реабилитации и освобождения.

Чуть меньше пробыл в тюрьме в ожидании казни Сакэ Менда -"всего лишь" 32 года. В конце концов, приговор его был пересмотрен, осужденного оправдали. Он успел выйти из тюремных стен живым.

В некоторых странах ожидание казни связано с тем, какое решение примет семья жертвы (если осужденный приговорен к смерти за убийство). Так, в Иране лицо, осужденное за убийство, может быть казнено только при согласии ближайшего родственника потерпевшего мужского пола, который может вместо казни принять денежную компенсацию (diya, "цену крови") от семьи убийцы. Если этому родственнику слишком мало лет, то приговоренный к смерти ждет в тюрьме, когда малолетний родственник убитого достигнет совершеннолетия и выберет: деньги или его жизнь. Такая же практика существует и в Судане, но там право выбора имеет вся семья жертвы, а не только ближайший родственник мужского пола.

Что чувствует человек, ожидающий казни.

Этот вопрос следует разделить на две части.

1. Что чувствует человек, приговоренный к смерти, при долгом ожидании.

2. Что чувствует человек в непосредственной близости от казни.

Реакция на смертный приговор бывает абсолютно диаметральной. Есть люди, которые воспринимают его в совершенно подавленном состоянии, а бывает и наоборот. Когда американец Леонард Лоус (штат Миссури) узнал о смертном приговоре, его охватил неудержимый смех. Он отказался подавать прошение о помиловании или какие-либо апелляции по своему делу.

Долгое ожидание казни иногда приводит к парадоксальным случаям. Так, в ноябре 1986 г. на Ямайке двое осужденных, которые ждали казни более 5 лет, покончили с собой в своих камерах. Американец Перри Смит, ожидавший казни в тюрьме штата Канзас в 1950-65 гг., пытался покончить с собой путем голодовки. С.П.Мель-гунов пишет о татарине в Бутырской тюрьме, который перерезал себе горло куском стекла в минуты ожидания увода на расстрел. Как отметил в 1988 г. в докладе Комиссии по правам человека специальный докладчик по вопросу о пытках, если "приговоренным к смерти приходится ждать длительное время, прежде, чем они узнают, будет приговор приведен в исполнение или нет", и "если неопределенность... продолжается несколько лет... психологические последствия этого могут быть сравнимы лишь с сильными душевными страданиями, которые часто приводят к серьезным физическим расстройствам...

Приведу несколько примеров из жизни обитателей камер смертников.

"В страшную камеру под сильным конвоем нас привели часов в 7 вечера. Не успели мы оглядеться, как лязгнул засов, заскрипела железная дверь, вошло тюремное начальство, в сопровождении тюремных наблюдателей.

- Сколько вас здесь? - окидывая взором камеру - обратилось к старосте начальство.

- Шестьдесят семь человек.

- Как шестьдесят семь? Могилу вырыли на девяносто человек, -недоумевающе, но совершенно спокойно, эпически, даже как бы нехотя, протянуло начальство.

Камера замерла, ощущая дыхание смерти. Все как бы оцепенели.

- Ах, да, - спохватилось начальство, - я забыл, тридцать человек будут расстреливать из Особого Отдела.

Потянулись кошмарные, бесконечные, длинные часы ожидания смерти. Бывший в камере священник каким-то чудом сохранил нагрудный крест, надел его, упал на колени и начал молиться. Многие, в том числе один коммунист, последовали его примеру. В камеру доносились звуки расстроенного рояля, слышны были избитые вальсы, временами сменявшиеся разухабисто веселыми русскими песнями, раздирая и без того больную душу смертников - это репетировали культпросветчики в помещении бывшей тюремной церкви, находящейся рядом с нашей камерой. Так по злой иронии судьбы переплеталась жизнь со смертью'.

Вот фрагменты из писем приговоренных к смерти, которые собрал В.Г.Короленко, активный борец против смертной казни в дореволюционной России.

"Я напишу вам, но предупреждаю, что я человек малограмотный, неразвитый и малоначитанный. Я чувствую себя очень хорошо (курсив в письмах осужденных принадлежит В.Г.Короленко. -А.Л.). Смерть для меня ничто. Я знал, что это рано или поздно, но должно быть. Я был уверен на воле, что меня повесят или застрелят где-нибудь на деле. Так вот, товарищ, может ли мне казаться страшной смерть? Да, конечно, ничуть. Я не знаю, как другие, но до суда и после суда я был в одном настроении. Только обидно: со мной приговорили одного невиновного. Я в суде не утерпел и кринул судьям... За это мне попало от "сознательного конвоя"...

"Вы спрашиваете, как я провожу время. Определить трудно. Я сам себя не могу учесть в этом случае. Одно могу сказать, что душевно я спокоен. Очень даже спокоен. Наружный вид, можно сказать, веселый. С утра до ночи смеемся, рассказываем различные анекдоты, конечно юмористические. Конечно, вопрос о жизни приходит иногда в голову. Задумаешься на несколько минут и стараешься забыть это все потому, что все уже кончено для меня на сей земле. А раз кончено, то такие мысли стараешься отогнать и не поднимать в своей голове. Я вижу, что времени для жизни осталось очень мало, и в такие короткие минуты ничего не могу разрешить. Чем понапрасну ломать голову, лучше все это забыть и последнее время провести веселее. Я сам себя не могу определить: я как будто ненормальный. Иногда хочется отравиться. Отравиться тогда, когда мне этого захочется. Уж очень не хочется идти помирать на задний двор, да еще в сырую погоду, в дождик. Пока дойдешь, всего измочит. А мокрому и висеть не особенно удобно. Да еще и то: берут ночью ( эта традиция - забирать на казнь ночью сохранилась в советских тюрьмах и при Сталине. - А.Л.). Только разоспишься, а тут будят, тревожат... Лучше бы отравиться..."

"Чувствую себя ничего. Даже удивлен, что в душе не сделалось никакого переворота. Точно ничего не случилось..."

"Спать ложимся мы в три часа ночи. Это постоянно. Р. научил нас играть в преферанс, и мы до того им увлеклись, что играем как будто бы за интерес.

Увлеклись сильно. Тут есть и сожаление от проигрыша, и маленькие радости от выигрыша. Упадка духа ни в ком как будто и не замечается. Если посмотреть со стороны и не знать, что мы приговорены к смерти, то, можно счесть нас просто за людей, отбывающих наказание. Если же наблюдать нас, зная, что нас ждет смерть, то, вероятно, можно подумать, что мы ненормальны. Действительно, и самому приходится удивляться тому, что мы так хладнокровны... О том, что ждет нас, буквально забываешь. Это, по моему мнению, происходит от того, что сидишь не один... Чуть кто пригорюнится, так другой старается, может быть, ненамеренно, оторвать его от тяжелых мыслей и вовлечь в разговор или во что-нибудь другое... Находят минуты какой-то беспричинной злобы, хочется кому-нибудь сделать зло, какую-нибудь пакость. Насколько я наблюдал, если такому человеку поволноваться и вылить свою злобу в руготне, то он понемногу успокоится. На некоторых в такие моменты действует пение. Затяни что-нибудь - он поддержит".

"Жизнь приходится считать минутами, она коротка. Сейчас пишу эту записку и боюсь, что вот-вот растворятся двери и я не докончу. Как скверно я чувствую себя в этой зловещей тишине! Чуть слышный шорох заставляет тревожно биться мое сердце... Скрипнет дверь... Но это внизу. И я снова начинаю писать. В коридоре послышались шаги, и я бегу к дверям. Нет, снова напрасная тревога, это шаги надзирателя. Страшная мертвая тишина давит меня. Мне душно. Моя голова налита как свинцом и бессильно падает на подушку. А записку все-таки окончить надо. О чем я хотел писать тебе? Да, о жизни! Не правда ли, смешно говорить о ней, когда тут рядом с тобой, смерть. Да, она недалеко от меня. Я чувствую на себе ее холодное дыхание, ее страшный призрак неотступно стоит в моих глазах... Встанешь утром и, как ребенок, радуешься тому, что ты еще жив, что еще целый день предстоит наслаждаться жизнью. Но зато ночь! Сколько она приносит мучений - трудно передать.... Ну, пора кончить: около двух часов ночи. Можно заснуть и быть спокойным: за мной уже сегодня не придут".

"Я давно не писал вам. Все фантазировал, но не мог сообразить своим больным мозгом. Я в настоящее время нахожусь в полном неведении, и это страшно мучает меня. Я приговорен вот уже два месяца, и вот все не вешают. Зачем берегут меня? Может быть, издеваются надо мной? Может быть, хотят, чтобы я мучился каждую ночь в ожидании смерти? Да, товарищ, я не нахожу слова, я не в силах передать на бумаге, как я мучаюсь ночами! Что-нибудь - скорей бы!"

Да, чем дольше человек ждет казни, тем тяжелее это испытание сказывается на его психике. Криминолог Роберт Джонсон в 1978 году провел исследование в тюрьмах штата Алабама людей, ожидавших исполнения смертного приговора. Большинство из 35 опрошенных не могли думать ни о чем, кроме предстоящей казни. Их преследовали мысли о том, как будет проходить казнь на электрическом стуле и с воздействием тока на тело, они ярко и во всех подробностях представляли казнь в своем воображении. Их заботило, как они будут себя вести, когда за ними придут и поведут в камеру для казни; случится ли с ними истерика, нервный срыв; будет ли казнь болезненной; как воспоминания о казни скажутся на их семьях. Такие и аналогичные мысли стали для многих осужденных навязчивыми. Некоторых осужденных постоянно преследовали ночные кошмары, в которых этап за этапом проходила вся процедура казни... Перспектива расстаться с жизнью и чувство бесполезности поддержания каких-либо связей нередко приводили к тому, что осужденные проявляли все меньше желания встречаться с родственниками и друзьями. Утрата связей с внешним миром и изоляция осужденных в камере смертников порождали чувство покинутости, что приводило к состоянию, которое Р.Джонсон назвал "смертью личности"; в ряде случаев такое состояние возникало задолго до момента казни. Для этого состояния характерны глубокая депрессия, апатия, потеря чувства реальности, физическая и умственная дегра-дация.

Это - опыт США, где приговоренные к смерти ждут исполнения приговора в среднем 7-8 лет. В СССР этот срок в среднем равен 1,5 - 2 года. Так что здесь и опыт иной. Обратимся к свидетельствам советского журналиста Георгия Рожнова, который до прихода в журналистику более 25 лет работал замполитом следственного изолятора тюрьмы в гор. Петропавловске-Камчатском, тюрьмы, где были и камеры смертников. "Признаюсь теперь, - вспоминает он, -обходя тюремные коридоры, я старался как можно тише ступать в том из них, где заключены смертники. Особенно в конце дня, когда чувствовал, что запас сострадания полностью растрачен, что ни говорить, ни слушать, ни улыбаться уже невмоготу. А им, смертникам, нужно только это: просто слово, просто внимание, просто улыбка. Не можешь - ступай на носках, проходи мимо. Но не тут-то было. "Гражданин замполит!

Подойдите! Я же слышу!" - доносится из-за пудовой двери.

Конечно, это Костя Иванов. Нашему знакомству уже полтора года. Полтора года Костя ждет, когда его убьют. Я пристрастил его к чтению, и то, что это удалось, поразило нас обоих. Костя уже знает Чехова, прочел "Теркина", сейчас впился в Шолохова, в "Тихий Дон". В своей одиночке он громко, со слезой жалеет Григория, жалеет Аксинью, жалеет Подтелкова и офицеров, порубанных под Глубокой. Хоть полчаса, да надо пожалеть их с ним вместе - так Косте легче. И не только ему - то у одного, то у другого смертника время от времени наступает период разговорчивости, а собеседника нет. На прогулку их не водят, в баню - поодиночке. Круглые сутки - четыре стены и тишина. И думы. Ясно, что тому же Косте очень трудно избавиться от каждодневных расчетов, когда же именно его убьют. Верховный Суд приговор оставил в силе, первая "поми-ловка" в Президиум Верховного Совета России - отказ. Теперь у Иванова последняя надежда - на самого Громыко (в 1986-88 гг. А.А.Громыко был Председателем Президиума Верховного Совета СССР. -

А.Л.).

- Дело у меня глухое, - часто говорит Костя. - Убьют. И правильно сделают,

Я помню день, когда его привезли к нам сразу после ареста. Прочитал протокол задержания - мерзкая история, дикая. Иванов -лицо без определенных занятий, без определенного места жительства, пьяница и браконьер - уложил дуплетом рыбинспектора. Там и штраф-то грозил всего ничего, и свидетелей было полно, и рыбинс-пектор спокойный мужик был - с какой такой стати хватать ружье и убивать?

В камере страх вползал в Иванова постепенно. После приговора облсуда он еще хорохорился, доводил контролеров (тюремная должность. - А.Л.) до белого каления и при моем появлении демонстративно зевал. Определение Верховного Суда, казалось, тоже его не очень встревожило. А вот время - недели, месяцы, год в одиночке -дело свое сделало. Не знаю, может быть, и чтение тут повлияло, и наши с ним разговоры - другой человек ждал сейчас решения, жить ему или не жить.

Однажды он мне сказал:

- Вы не смейтесь, я только здесь, в тюрьме, человеком стал. Вся жизнь - одна сплошная пьянка. Я ведь только здесь целый год и трезвый! Первые книги в тюрьме прочитал. Если не убьют - в зоне буду вкалывать по-черному, каждый месяц - перевод семье убитого. Господи, как я буду вкалывать, как пахать!

За Ивановым пришли осенью, когда он читал "Судьбу человека"

А как приходят за осужденными?

По свидетельству Жака Росси, в СССР в 1920-50-е годы на расстрел уводили всегда ночью (возможно, сейчас эта практика изменилась, но официальных сведений об этом нет). Тех, кому смертный приговор заменили заключением, вызывают днем.

В ряде стран Карибского бассейна осужденному объявляют в четверг, что его казнь состоится в ближайший вторник. "Решение объявляется без всякого предупреждения, между часом и четырьмя часами дня. Осужденные в камерах смертников в каждый четверг находятся в состоянии ужаса, со страхом ожидая услышать скрип двери, которая открывается только тогда, когда приходят огласить приказ о приведении смертного приговора в исполнение. Тюремный служащий, которому поручена эта миссия, прохаживается перед камерами охваченных страхом людей, затем внезапно останавливается перед камерой жертвы, прокашливается и зачитывает приказ.

В штате Флорида (США) осужденному называют точную дату исполнения приговора за 4 недели до казни. С этого момента осужденного переводят в специальную камеру рядом с камерой казней. За 4 дня до казни за ним устанавливают ежесуточное наблюдение.

"Попробуйте на минуту перенестись в положение осужденного, - пишет русский юрист начала XX века Н.С.Таганцев, - когда приговор утвержден, когда просьба о помиловании не принята, когда нет более выхода, когда человек считает дни, часы и, наконец, ; минуты, которые осталось жить ему, здоровому человеку, и по истечении которых прекратится его жизнь по воле непреклонного закона... В эту минуту человек действительно переносит такие страдания, которые заставляют забыть о его преступлении. Проиллюстрирую это конкретным свидетельством человека, сидевшего в 1919 г. при большевиках в Харьковской тюрьме: "...В ночной тиши, прорезываемой звуками канонады под городом и отдельными револьверными выстрелами на дворе тюрьмы, в мерзком закоулке, где падает один убитый за другим - в ночной тиши двухтысячное население тюрьмы мечется в страшном ожидании.

Раскроются двери коридора, прозвучат тяжелые шаги, удар прикладов в пол, звон замка. Кто-то светит фонарем и корявым пальцем ищет в списке фамилию. И люди, лежащие на койках, | бьются в судорожном припадке, охватившем мозг и сердце. "Не меня ли?" Затем фамилия названа. У остальных отливает медленно от сердца, оно стучит ровнее: "Не меня, не сейчас!.

Конечно, так бывает не всегда. Например, Лоуэлл Ли Эндрюз (см. о нем главу "Знаменитые убийцы"), сидя в тюрьме в ожидании смерти, любил хорошо поесть. Он заказывал себе разнообразную вкусную еду - от клубничного торта до жареного поросенка. Кроме того, он постоянно читал книги - по 15-20 книг в день, от откровенной макулатуры до поэзии Уитмена, Фроста, Эмили Дикинсон и Огдена Нэша. И на казнь он шел довольно спокойно, без внешних признаков волнения. Подобные случаи есть и в далекой истории. Например, Томас Мор, бывший лорд-канцлер Англии, по дороге на казнь отпускал различные шутки.

Но такие случаи скорее исключение, чем правило. Большинство идущих на казнь находятся в шоке, трансе, истерике, - то есть, в состоянии, весьма далеком от нормального. "Замечено, что осужденные на казнь, - пишет И.С.Тургенев в очерке "Казнь Тропмана", -по объявлении им приговора либо впадают в совершенную бесчувственность и как бы заранее умирают и разлагаются, либо рисуются и бравируют, либо, наконец, предаются отчаянию, плачут, дрожат, умоляют о пощаде.. "Жутко становилось, за сердце захватывало, - рассказывает Т.Г.Куракина о застенках киевской ЧК в 1919 г., - когда приходили вечером за приговоренными к расстрелу несчастными жертвами. Глубокое молчание, тишина воцарялись в комнате, эти несчастные обреченные умели умирать: они шли на смерть молча, с удивительным спокойствием - лишь по бледным лицам и в одухотворенном взгляде чувствовалось что-то уже не от мира сего. Но еще более тяжелое впечатление производили те несчастные, которые не хотели умирать.Это было ужасно. Они сопротивлялись до последней минуты, цеплялись руками за нары, за стены, за двери; конвоиры грубо толкали их в спины, а они плакали, кричали обезумевшим от отчаяния голосом, - но палачи безжалостно тащили их, да еще глумились над ними, приговаривая: что, не хочешь к стенке стать? не хочешь, - а придется.

Настоятель буддийского монастыря в Таиланде, которому в 1967-85 гг. довелось напутствовать перед казнью более 200 человек, так описывает их состояние непосредственно перед смертью: "Когда приходило время исполнения казни, ноги отказывались им служить, и их приходилось нести на помост. Это происходило и с китайцами, осужденными за преступления, связанные с наркотиками. Они обычно теряли самообладание и дико кричали.

Натэн Форстер (Ямайка) ждал исполнения смертного приговора семь с половиной лет. В феврале 1988 г., когда ему зачитали решение о проведении казни, он впал в состояние паники, начал буйствовать. Пытаясь его усмирить, надзиратели сломали Форстеру руку, и 10 дней спустя его вели на казнь с рукою, привязанной за спину.

Жан Батист Тропман (о котором я уже несколько раз упоминал), удивлявший окружающих невероятным самообладанием, за несколько секунд до момента казни совершенно потерял его и, уже лежа на доске гильотины, "вдруг судорожно откинул голову в сторону - так что она не попала в полукруглое отверстие, - и палачи принуждены были втащить ее туда за волосы, причем он укусил одного из них, самого главного, за палец...

Через 106 лет судьбу Тропмана повторил осужденный на смерть за якобы совершенное убийство 8-летней девочки Кристиан Ранусси. Он провел в тюрьме 783 ночи. На семьсот восемьдесят четвертую за ним пришли для исполнения приговора. (До отмены во Франции смертной казни оставалось 5 лет). Французский журналист Жиль Перро описывает эту сцену так: "Перед отделением для приговоренных к смерти старший надзиратель властным жестом потребовал полной тишины. Затем он шепотом попросил присутствующих встать в две шеренги по обе стороны решетки камеры. Заместитель прокурора Талле едва слышно приказал адвокатам:

- Войдете вслед за мной.

Кристиан спал на соломенном матрасе, свернувшись клубочком, лицом к стене - он всегда ложился так, отворачиваясь от слепящего света электрической лампочки...

Двое надзирателей осторожно открыли решетку и кинулись на него.

"Он закричал дважды, как дикий зверь, - рассказал метр Фратиселли. - Крики были пронзительные. Я не забуду их никогда. Кто-то крепко сжал мою руку. Это был председатель Антона".

Последовала короткая схватка. Кристиан с силой ударился о стену. Надзиратели сумели надеть на него наручники. Он закричал:

- Я буду жаловаться адвокатам! Кто-то ответил:

- Здесь они, ваши адвокаты...

Поль Ламбар вышел вперед:

- Да, мы здесь, дорогой...

Заместитель прокурора произнес ритуальную фразу:

- Ваше прошение о помиловании было отклонено. Мужайтесь...

- Что там наплели про меня Жискару (то есть Жискару д'Эстену, тогдашнему президенту Франции, который мог помиловать Ранус-сии. - А.Л.)? - крикнул Кристиан.

Он стоял всклокоченный, с окровавленным носом, в полосатой тюремной одежде, непонимающе глядя на толпу людей, вырвавших его из сна.

Жан-Франсуа Лефорсоне (одного из адвокатов. - А.Л.) охватил жгучий стыд: "Мы уверяли, что суд не вынесет смертного приговора, а он его вынес. Мы ему говорили, что Кассационный суд отменит приговор, а тот его утвердил. Мы ему сказали, что придет помилование, а его отклонили. Что теперь оставалось - сказать, что казнь не состоится? Он все понял. Это конец. Мы поцеловали его. Он держался с большим достоинством".

Процессия вновь спустилась в подземелье.

Кристиан шел впереди босиком, держа скованные наручниками руки за спиной. Его поддерживали под локти двое надзирателей. Поль Ламбар (другой адвокат.

- А.Л.) шел рядом.

"Ломбар вел себя потрясающе, - рассказывал позже Фратиселли. - Он опьянял его словами. Он окружил его стеной из слов. Когда Ломбар выдохся, мы с Лефорсоне сменили его".

Вдоль стен подземного коридора стояли чаны с водой. Два-три раза надзиратели останавливали осужденного и ополаскивали ему лицо. Из носа по-прежнему шла кровь. Поль Ламбар вытер ему своим платком губы.