Глава 2. Проблемы экономического и культурного развития

Глава 2. Проблемы экономического и культурного развития

Примером такого ложного поиска пути магистрального развития человечества является создание К. Марксом материалистического понимания истории. Как известно, предками родителей Карла Маркса были раввины и вполне логично, что он был чрезвычайно озабочен положением евреев в немецких землях, где в то время большое распространение получил антисемитизм. Будучи сам крещеным протестантом, он не мог оставаться равнодушным к судьбе еврейского народа. А так как на этом народе лежала «печать мамоны», стремления любой ценой достичь богатства, денег как гарантии его свободы, то К. Маркс в одной из своих первых работ – «К еврейскому вопросу» и пытается найти выход из такого положения евреев при капитализме, где деньги «правят балом».

Освободить еврейский народ от власти «денежного мешка», по мнению Карла Маркса, можно было лишь только путем уничтожения капитализма и создания социализма как общества, где деньги либо будут отсутствовать вовсе, или не будут играть существенной роли.

Утопизм воззрений К. Маркса состоял, на наш взгляд, в том, что он, анализируя экономическую основу капитализма, оставил без внимания духовно-нравственную, психологическую базу этого общества в XIX веке. Но именно она была первична и формировала те базовые ценности, которые его и двигали и развивали. А Западная Европа в это время находилась под духовным влиянием католицизма и особенно протестантизма. Благоприятствовало ли это движению к социализму?

Ф.М. Достоевский, современник К. Маркса, сопоставляя Россию и Запад, обращал особое внимание не на экономику, а на человеческую природу, раскрыть которую он не мог, не прибегая к анализу влияния на нее религиозного мировоззрения. Главным недостатком западной цивилизации он считал забвение человека, измена Христу ради материальных и земных выгод. Во многих случаях, как писал Ф.М. Достоевский, там, в Европе церквей уже нет вовсе. В католицизме, по его мнению, нет прочных религиозных и нравственных убеждений. Западники, утверждал он, действуют в зависимости от конъюнктуры, ставя во главу своих действий власть и богатство. Католичество Римское даже хуже самого атеизма... Атеисты только цель проповедуют, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует; им же оболганного и поруганного. Католицизм антихриста проповедует, он порождает атеизм, а тот непосредственно связан с социализмом.

Парадокс общественного развития состоял в том, что страны Запада имея, так сказать, значительно большие материальные предпосылки для социализма, чем в России, в духовном плане были к нему не готовы. И социалистическая революция произошла именно в России, где социальная психология базировалась на религиозном сознании, а не на основе материального производства. Этому обстоятельству есть вполне обоснованное объяснение.

К началу XX века в России население составляло примерно 129 млн. человек. Из них 80 % населения исповедовало православие, католики составляли 10 млн. 725 тыс. человек, лютеране – 4,5 млн. человек, армяне – 800 тыс. человек, евреи – 4 млн. человек, мусульмане – 11 млн. 700 тыс. человек. Атеизм был распространен в основном среди части интеллигенции и небольшого слоя рабочих. В стране действовало около 40000 только православных церквей, около 700 монастырей. В условиях Первой мировой войны большевики, исключительно атеисты, воспользовались исконно русской чертой характера и веры – стремлением к справедливости и равенству, пусть даже в бедности.

На протяжении 1000-летней истории России у русского народа не менялось отношение к богатству как следствию греховной жизни. Слова Христа: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкопывают и не крадут; ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» стали духовной основой для нестяжательства, которое проповедовали В. Мономах, Н. Сорский, М. Грек, а в дальнейшем славянофилы, Ф.М. Достоевский... Эти представления стали частью религиозного мировоззрения русского народа, основой его менталитета. Представление о богатстве как антихристианском явлении воплотилось в делах многих русских предпринимателей.

Мечтой жизни большей части русских предпринимателей было желание построить храм. Пройдитесь по старым русским городам – на каждой улице по церкви, а то и больше, и возведены они преимущественно на добровольные пожертвования купцов и промышленников. Так в сознании русского человека отражалась идея искупления за богатство, которое всегда связано с грехом.

Русская православная народная этика создавала атмосферу почитания идеалов добра, души, справедливости; правды и нестяжательства. Суть его заключалась в преобладании духовно-нравственных мотивов жизненного поведения над материальными. Народное понимание нестяжательства: «Лишнее не бери, карман не дери, души не губи» или «Живота (богатства) не копи, а душу не мори». Отсюда ясно, что дало основание Ф.М. Достоевскому писать, что русский народ оказался, может быть, единственным великим европейским народом, который устоял перед натиском золотого тельца, властью денежного мешка. К богатству и богачам, к накопительству русский человек относился недоброжелательно и с большим подозрением. Многие в народе считали, что любое богатство связано с грехом. «Богатство перед Богом большой грех». «Богатому черти деньги куют». «Пусти душу в ад – будешь богат». «В аду не быть – богатства не нажить». «Копил, копил, да черта купил».

Справедливо отмечает писатель В. Белов, что «в старину многие люди считали Божьим наказанием не бедность, а богатство. Представление о счастье связывалось у них с нравственной чистотой и душевной гармонией, которым, по их мнению, не способствовало стремление к богатству».

Православному, русскому человеку была чужда идея стяжательства, богатства ради богатства – идея представления прогресса как постоянного наращивания обладания все большим числом вещей и предметов. Идее прогресса как стяжательства русская духовная культура противопоставляет идею преображения жизни через преодоление греховной основы человека путем самоотверженного подвижнического труда. Труд в православной этике русского человека – безусловная добродетель, исполнение которой – высшее жизненное наслаждение, ибо посредством его он приближается к Богу, преодолевает свою греховную основу.

Итак, труд – как добродетель, а что же такое богатство? Богатство в этике коренных русских предпринимателей не самоцель и не только путь к наслаждению жизнью (хотя это и допускается), но, прежде всего, средство делать добро, служить людям. Только таким образом национальная психология русского человека смиряется с греховностью богатства. В течение веков русские предприниматели воздвигают в нашем Отечестве на свои средства десятки тысяч церквей и часовен.

Построить храм или богадельню – это самый традиционный путь покаяния и общественного служения, но кроме него в XVIII–XIX веках возникают и другие пути – меценатство, собирание больших библиотек, коллекций, художественных галерей. Причем тогда, когда большая часть дворянства и интеллигенции интересовалась, как правило, западноевропейской живописью, скульптурой, иностранными книгами, русские предприниматели первыми начинают собирать церковнославянские книги, иконы, разные предметы русской старины.

Интересу русского купечества к древней русской иконе и старопечатной книге мы обязаны тем, что для нас сохранились лучшие образцы этого искусства. Много церквей было не только построено, но и отреставрировано на средства купцов. Московский купец Тихон Федорович Большаков (1794-1863) посвятил свою жизнь отысканию древних русских книг. Его стараниями составились известные собрания (вошедшие впоследствии в государственные фонды) Погодина, графа Строганова, графа Уварова, графа Толстого, князя Гагарина, графа Шереметева, князя Оболенского, Буслаева, Тихонравова, Барсова, Ундольского, Морозова, Солдатенкова. В Румянцевском музее Большаков собрал такое большое число древних рукописей, которые составили целый отдел. Среди рукописей, разысканных Большаковым, – знаменитый «Стоглав». Другой московский купец – Алексей Иванович Хлудов собрал огромную коллекцию древних рукописей, среди которых 60 памятников относились к XIV веку, были сочинения и переводы Максима Грека, полемические сочинения никониан и раскольников.

Молельни и домашние церкви многих русских купцов представляли собой настоящие музеи.

Музейное дело в стране было поставлено на хорошую ногу купцами и промышленниками. В Москве лучшие музеи были созданы на средства предпринимателей, взять хотя бы Третьяковскую галерею, Цветковскую галерею, музеи западного искусства Щукина и Морозова, Музей русской иконописи Остроухова.

С полным основанием можно говорить, что русские купцы и промышленники материально подготовили тот расцвет национальной культуры, который наблюдался в конце XIX – начале XX века. Возрождение национальных русских форм в искусстве в то время, когда господствовали западноевропейские понятия о прекрасном, связано тоже с меценатской деятельностью купцов. Строительство церквей в русском стиле, возрождение русской духовной живописи, поощрение мастеров, создававших произведения в национальном духе, в значительной степени осуществлялось на средства русских предпринимателей. Русское купечество выполняло функции, которые в других странах лежали преимущественно на интеллигенции и образованном слое. Не здесь ли корень серьезного разлада между купечеством и интеллигенцией?

Значительная часть российской интеллигенции с момента своего зарождения в XVIII веке не любила русского купечества, презирала его, гнушалась им. Примеров этому настолько много, что и приводить не хочется. С легкой руки интеллигенции XVIII–XIX веков, воспитанной преимущественно на западноевропейских ценностях, русские предприниматели (особенно купцы), подобно крестьянам, подавались как существа отсталые, темные и невежественные. И если по отношению к крестьянам у интеллигенции было определенное снисхождение как к «эксплуатируемому» классу, то к предпринимателям только недоброжелательство и зло. Их представляли закоренелыми плутами и мошенниками, нечистыми на руку и алчными как волки. По сути дела, такое отношение к отечественным предпринимателям (особенно купцам) было связано с тем, что они, как и крестьянство, были оплотом сохранения национального духа России, чего нельзя было сказать о значительной части российской интеллигенции, лишенной национального сознания. Поэтому с полной уверенностью можно утверждать, что такое отношение было формой проявления антирусских настроений нигилистической интеллигенции, создавшей себе миф о грязных и подлых «Тит Титычах». Здесь их мнение было солидарно с мнением антирусски настроенных иностранцев.

«Если бы торговое сословие и в прежней Московии, и в недавней России, – отмечает исследователь русского купечества П.А. Бурышкин, – было бы, па самом деле, сборищем плутов и мошенников, не имеющих ни чести, ни совести, то как объяснить те огромные успехи, которые сопровождали развитие русского народного хозяйства и поднятие производительных сил страны? Русская промышленность создавалась не казенными усилиями и, за редкими исключениями, не руками лиц дворянского сословия. Русские фабрики были построены и оборудованы русским купечеством. Промышленность в России вышла из торговли. Нельзя строить здоровое дело на нездоровом основании. И если результаты говорят сами за себя, торговое сословие было в своей массе здоровым, а не таким порочным, как его представляли легенды иностранных путешественников».

У русских предпринимателей существовал своего рода негласный кодекс чести, осуждавший все виды развития паразитического, ростовщического, спекулятивного капитала. По неписаному табелю о рангах российские предприниматели делились на несколько групп, а точнее на две почтенных и одну непочтенную, презираемую. К первой группе относились промышленники, фабриканты (даже мелкие), крупные торговцы-оптовики, имевшие, кроме того, свои промышленные предприятия, а позднее финансисты и предприниматели в области страхования и кредита. Ко второй – торговцы крупные, средние, мелкие, ведущие дело «по чести и без обмана». А к третьей, «презираемой», группе относилось большое количество всяческих жучков, спекулянтов, перекупщиков, процентщиков, пытавшихся нажиться путем различных махинаций и обмана. Отношение к этой категории двух первых было крайне отрицательно, как правило, их на порог не пускали и по возможности пытались всячески наказать. Большая часть дельцов третьей группы происходила из западных и южных губерний России. Кстати, на базе именно этих элементов пытались возродить предпринимательство при нэпе.

К великому сожалению, подобного рода люди пытаются «возрождать» предпринимательство и сегодня. Спекуляция, обман потребителей, финансовые мошенничества, получение средств через подставных лиц и подставные организации стало у нас бытовым явлением. Настоящие российские предприниматели начала ХХ века с подобными явлениями боролись жестоко и беспощадно (об этом, в частности, пишет П.А. Бурышкин), ибо существование подобной паразитической волны подрывало доверие всего общества к предпринимателям в целом.

Все это привело к тому, что в начале XX века в стране существовало более 3000 благотворительных обществ, из них 713 действовало под началом православного духовенства. Сейчас, в начале XXI века, России предстоит совершить тяжелый крестный путь возвращения к тем идеалам, которые исповедовал наш народ на протяжении всей своей истории – нравственным ценностям Православия и любви к своей природе, традициям, истории.

В наше довольно противоречивое время, полное всевозможных коллизий, пересмотров основных понятий и концепций, слова «патриот», «патриотизм» используются разными политическими и общественными силами в своих собственных интересах. Возникло много «патриотизмов» и «патриотов»: государственных, корпоративных, спортивных и т.д. Резонно возникает вопрос: насколько современные «патриотизмы» укладываются в русло наших русских духовно-нравственных традиций?

Первой книгой, которую перевёл один из основателей славянской письменности Кирилл на славянский язык, стало Евангелие, и это имело большой символический смысл. Новая русская цивилизация возникла на духовной христианской основе, и это предопределило её развитие на тысячу лет. Молодое европейское государство – Русь – в качестве своей идеологии избрало христианские принципы Нового Завета с его идеями любви к ближнему, братства народов и миролюбивой внешней политики.

Удивительно, но не случайно, что само слово «патриотизм» в Древней Руси, а затем в России не употреблялось вплоть до XIX века. На протяжении почти пятидесяти поколений православных людей определяющей идеологической доминантой служил морально-этический идеал христианства, содержащийся в Евангелии. Это была сердцевина мировоззрения русского народа. Вера православная, сохранение и охранение ее составляли смысл жизни, как простых людей, так и деятелей государственных. Именно преемственность веры православной, преемственность и сохранение христианских традиций в быту, семье и т.д. составляли основу «русского патриотизма».

Русские духовные мыслители, начиная с первого русского митрополита Иллариона, продолжили традиции Кирилла и Мефодия: поступательные движения русской цивилизации они видели в развитии книжного дела и образовании, соединенных с христианской нравственностью. А правители русской земли, как считали духовные наставники, должны быть настоящими христианами, т.е. быть милостивыми и справедливыми, по-христиански жить и править. Все это входило в сущность понимания русского патриотизма.

В XVIII веке духовно-нравственный патриотизм, основанный на православии, постепенно оказывается потесненным патриотизмом государственным, опирающимся на военные и политические успехи Российской империи. Однако на протяжении XVIII–XIX веков христианский патриотизм продолжает оставаться сердцевиной больших и малых войн России. Война любая есть зло, но оправданное, если ведется за сохранение Веры, спасение народа и своей земли. Войны XX века это убедительно доказали.

Что же такое патриотизм? Наиболее ярко и цельно он изложен в «Основах социальной концепции Русской православной церкви». Он проявляется в защите отечества от неприятеля, труде на благо отчизны, заботе об устроении народной жизни, в том числе путем участия в делах государственного управления, сохранении и развитии национальной культуры, народного самосознания. Думается, что представители других основных религиозных конфессий России вполне могут с этими идеями согласиться.

Но как донести эти замечательные, выстраданные русским народом ценности, до современной молодежи, которая кардинально отличается от идейно-монолитной советской, воспитанной в условиях поистине социального государства, стремившейся к знаниям, желавшей принести максимальную пользу своей Родине? На наш взгляд, её патриотизм невольно подкреплялся духовно-нравственным императивом христианства. Да, в коммунистическом советском оформлении: «Человек человеку – друг, товарищ и брат». Мораль вроде бы коммунистическая, но в действительности опирается на ценности христианские. И эта вера стала идеологией победителей, основой создания самого мощного российского государства за все время существования русской цивилизации.

Сейчас молодежь разделена по культурным, спортивным, политическим и прочим приоритетам. Периодически она может всколыхнуться юбилейными датами военных побед или выдающимися спортивными достижениями. Конечно, использование государственных образцов, портретов современных руководителей государств в чем-то способны так же позитивно влиять на молодежь. Требуется систематическое эмоциональное и интеллектуальное воздействие на молодое поколение. Иначе возникает большая опасность: современная молодежь станет поколением людей, стремящихся исключительно к материальным ценностям, карьере, чувственным наслаждениям.

Практика воспитания, в том числе патриотического, во многом зависит от того, какие ценности разделяет сам педагог. Митрополит Антоний Сурожский еще в XIX веке связывал воспитание с формированием у человека достоинства, которое позволит ему знать, ради чего стоит жить, чему служить и поклоняться. Роль воспитателя, и довольно огромная, в нашей российской действительности принадлежит государству. Так исторически сложилось. Но как нельзя служить сразу богу и мамоне, так и нельзя призывать, на наш взгляд, к патриотическим чувствам и одновременно снисходительно смотреть на миллионные даже миллиардные доходы многих государственных чиновников, коммерсантов газовой и нефтяной «труб», «дарителей» яиц Фаберже, полученных известным путем. И это на фоне нищенского положения учителей, врачей, шахтеров и прочего трудового люда, сделавшего Россию великой страной. Это безнравственно и цинично. Древние греки ещё 2500 лет назад сформулировали критерий гуманного общества: забота о стариках и о воспитании детей и молодежи. Какова нынешняя действительность – всем известно.

2. Антоний-Эмилий Н. Тахнос. Святые братья Кирилл и Мефодий, просветители славян. Сергиев Посад, 2005.

3. Основы социальной концепции русской Православной церкви. М., 2001.

4. 1000 лет русского предпринимательства. Из истории купеческих родов. М., 1995.

5. Россия. Энциклопедический словарь. СПб., 1898. (факс. изд. Л., 1991)


2. Древнерусское и российское законодательство о внебрачных детях

(XI – начало XX века)
Неизбежным следствием разделения рода людского на мужской и женский пол является рождение детей. В языческие времена, до становления на Руси писаного права семейные узы между супругами а также отношение родителей к детям строились на основе обычаев, которые тогда были основными нормативными регуляторами. При этом, исходя из естественно-физической природы человека, не делалось различия между детьми рожденными в оформленном публично брачном сожитии и теми кто появился на свет вне него. Фактическое включение в состав семьи, проживание в ней, участие в совместном труде делало прижитого на стороне ребенка полноправным членом микросоциума.

Ситуация кардинально изменилась с образованием Древнерусского государства и принятия христианства в качестве официальной религии. Благодаря целенаправленной деятельности православного духовенства юридически признаваемым стал только церковный брак, который выступал отныне главной формой заключения семейного союза. Причем с точки зрения церковных канонов действительными считались только два последующих друг за другом брака. А вот третья и последующие жены равно как и их дети уже считались незаконными и не наделялись гражданской правосубъектностью. Любые же сексуальные связи вне брака категорически осуждались. Фактически Русская православная церковь стремилась монополизировать контроль над семейной и сексуальной сферами жизни людей. В результате христианская религиозная мораль привела к формированию представления о незаконнорожденном ребенке т.е. таком который был рожден мужчиной и женщиной вне брака или в браке признанным незаконным с точки зрения церковных установлений. Православные иереи с амвона именовали подобное дитя «блудным плодом», а простонародье клеймило презрением и разнообразными обидными кличками: гулевой, зазорный, байстрюк, приблудный, подтынник, крапивник, выблядок, выпороток, заугольник и пр. Таким образом, незаконное рождение считалось позором, а связь, в результате которой появлялся незаконный ребенок, беспутной.

С первого же дня своего существования такой младенец фактически был отмечен как изгой, недостойный нормального с ним обращения. Рожденный в результате осуждаемой социумом связи ребенок стоял фактически вне семьи или рода, а потому не рассматривался как полноценный человек. Недаром, в свое время, императрица Мария Федоровна называла подобных детей «сиротами при живых родителях». Отторжение социумом для незаконнорожденного младенца было чревато смертельной опасностью, поскольку нередко от него стремились избавиться всевозможными способами, вплоть до смертоубийства. Узаконить же внебрачного ребенка изредка удавалось через специальный церковный обряд «сынотворения», который, применялся, впрочем, исключительно в отношении чужого, а не своего ребёнка.

Но все-таки человеческая природа частенько брала верх и люди спорадически продолжали сходиться для сожительства без церковного венчального обряда несмотря на официальное осуждение этого церковью и явное нарушение предписанных ею правил. Однако каноническое право подобный грех рассматривало как преступление, которое следовало искупить. Церковный устав князя Ярослава Мудрого в случае рождения внебрачного ребенка предусматривал для женщины заключение в «доме церковном» т.е. особом монастырском учреждении для отбывания наложенного священником наказания.¹¹⁸

Светское законодательство Киевской Руси было гораздо мягче в этом вопросе. Приходилось считаться с тем что «существование холопства и других форм личной зависимости способствовало возникновению интимных связей феодала с принадлежащими ему женщинами-рабынями».¹¹⁹ Тем не менее, статья 98 Пространной редакции «Русской правды» проводила недвусмысленное различие в юридическом статусе между детьми, рожденных от свободной женщины или от рабыни. Закон определенно устанавливал что последние не могли участвовать в наследовании имущества после смерти своего отца им вместе с матерью-наложницей предоставлялась только личная свобода.¹²⁰

В дальнейшем властям поневоле приходилось реагировать на наличие в реальной жизни проблемы незаконнорожденных детей и время от времени издавать правовые нормы, касающиеся их материального обеспечения. Главным образом это касалось доли в наследуемом имуществе, которая могла быть обращена в пользу незаконнорожденного ребенка. Например, дополнительные статьи Новгородского устава великого князя Всеволода (правового памятника XIII–XIV веков) предусматривали возможность предоставления незаконным детям некоего «наделка» состоящего в движимых вещах. Состоятельный человек мог оставить небольшую часть наследства своим, формально незаконным, детям от третьей и четвертой жены не включая их в число основных наследников. Небогатый же человек мог передать незаконному сыну имущество в размере доли сына рабыни-наложницы прежде всего коня и боевое оружие а также иное снаряжение необходимое для военной службы в зависимости от общего размера наследства.¹²¹ Тем самым, светские власти, преследуя в первую очередь государственный интерес в исправном формировании вооруженных сил, начинают вторгаться в сферу церковной компетенции регулирования сексуальных и брачно-семейных отношений между людьми. Но, скорее всего, такие правовые нормы имели сугубо региональный характер и не применялись широко. Юридические последствия по-прежнему имел только оформленный посредством обряда венчания в церкви брак. Видимо поэтому первые общерусские Судебники (1497 и 1550 годов) обходят стороной проблему имущественных прав внебрачных детей.

Впоследствии, по мере развития централизованного самодержавного государства и в связи с тем, что назначение на государеву службу приобрело родовой характер и определялось местническими порядками, правительство начало юридически строго разграничивать статус законных и незаконнорожденных детей. Прежде всего, это касалось исключения незаконнорожденных из числа наследников земельных вотчин и поместий своего отца, даже если последний признавал прижитого вне брака ребенка за своего. Статья 280 главы Х Соборного уложения 1649 года гласила, что тот ребенок, который «прижит он у наложницы до законыя жены или и при законной жене или после законной жены», ни коим образом не может быть приравнен в своих имущественных и личных правах к законным детям, «и поместий и вотчин того кто его беззаконно прижил ему не давати».¹²² Даже если отец публично признавал внебрачно прижитого ребенка за своего, это не имело юридической силы.

Указанная статья Соборного уложения однозначно предписывала: «А будет тот кто того выблядка у наложницы прижил на той наложнице и женится и ему того выблядка в законные дети не причитати же и поместий его и вотчин тому его выблядку не давати потому что он того выблядка прижил у наложницы своей беззаконно до женитвы».¹²³ Данная правовая норма стала основополагающей для русского семейного права. В дальнейшем она, сохраняя свой сущностный смысл и, подвергаясь преимущественно редакционным переформулировкам, воспроизводилась в более поздних нормативно-законодательных актах Российской империи вплоть до начала ХХ столетия. Аналогичным образом Соборное уложение, допуская все же в отличие от церковных установлений заключение третьего брака, объявляло незаконным потомство от четвертой жены. Впрочем, Соборное уложение оставляло открытым вопрос о возможности участия незаконнорожденных в наследовании движимого имущества отца и о наследовании после смерти своей матери. Возможно, в каждом отдельном, конкретном случае это разрешалось преимущественно на основе обычного права. В правовом плане речь шла о материальном обеспечении незаконнорожденных детей только после смерти родителей, но никак не упоминалась необходимость содержания первых в младенчестве и малолетнем возрасте.

Вместе с тем законодательство уже признает, что наличие внебрачных детей создает некоторую напряженность в обществе и в ряде случаев пытается защитить их. Хотя рожденный вне брака не считался полноценным человеком, тем не менее, в глазах окружающих прилюдное называние кого-либо незаконнорожденным являлось позором. Это воспринималось как оскорбление, а потому была предусмотрена возможность «государю бити челом о бесчестье». Если же судебное расследование приходило к выводу, что такое обвинение ложно то обидчик должен был уплатить компенсацию за «бесчестье вдвое безо всякия пощады».¹²⁴ С другой стороны за умышленное убийство внебрачного ребенка полагалась смертная казнь тогда как лишение жизни законного дитя влекло за собой только тюремное заключение сроком на год и церковное покаяние.¹²⁵ Скорее всего, карая за «погубление» внебрачных детей, законодатель не столько был озабочен их участью, сколько исходил из принципа общей превенции.¹²⁶ В статье 26 главы XXII Соборного уложения об этом заявляется недвусмысленно: «…казнити смертию безо всякия пощады, чтобы на то смотря, иные такова беззаконного и скверного дела не делали, и от блуда унялися».¹²⁷

В XVIII столетии в законодательстве появляются новации, связанные с дальнейшим развитием правовой мысли. Хотя в области семейного права юридические последствия по-прежнему имел только церковный брак, тем не менее, происходит некоторое изменение акцентов в содержании правовых норм. Установления юриспруденции продолжают во многом опираться на религиозные воззрения, но теперь в большей степени учитывается государственная и общественная значимость проблемы.

При Петре I подведомственность дел о незаконных детях переходит из рук церкви в руки светских властей. Правительство вынуждено было считаться с наличием немалого числа внебрачных детей и, потому, заняться элементарным устройством их судьбы. Властями был воспринят опыт митрополита Иова по организации сиротского приюта в 1706 году вблизи Новгорода. В 1712 году Петр распорядился создать подобные приюты уже по всем губерниям России. Последующие указы 1714 и 1715 годов повторно продублировали приказание учинить «гошпитали» «для сохранения зазорных младенцев которых жены и девки рождают беззаконно и стыда ради отметывают в разные места отчего оные младенцы безгодно умирают а иные от тех же кои рождают и умерщвляются».¹²⁸ Ради упорядочения правительственных мероприятий сенатским указом от 9 января 1723 года было предписано незаконнорожденных и подкидышей свободных женщин «приписывать к тем посадам селам и деревням где кто живет».¹²⁹

В петровском Воинском артикуле 1716 года констатируется наличие природной взаимосвязи между внебрачным ребенком и отцом в случае внебрачного сожительства холостого мужчины с незамужнею женщиной. Отсюда следует предписание родителю: «для содержания матери и младенца по состоянию его и платы нечто имеет дать и сверх того тюрмою и церковным покаянием имеет быть наказан».¹³⁰ Лишь последующая женитьба на этой женщине избавляла мужчину от наказания. Из этого следует что внебрачное сожительство холостого с незамужнею имеющее результатом рождение ребенка рассматривалось законодателем как преступление, подпадающее под общеуголовную и специальную церковную кару. Но возлагаемая на отца обязанность содержать своего внебрачного ребенка и его мать, благодаря чему ребенку назначалась алиментная плата, не являлась юридическим признанием прямой родственной связи с незаконнорожденным. Напротив, алиментная плата выводилась из деликта как своего рода возмещение за причиненный женщине вред. Что касается детей, которые появлялись на свет в результате прелюбодеяния, то они по-прежнему оставались вне рамок правовой защиты.

В послепетровское время в отношении незаконнорожденных детей на официальном уровне, как правило, прибегали к фигуре умолчания. Как отмечали исследователи русского права: «Законодатель как бы хотел забыть о существовании незаконных детей и старался не касаться этого щекотливого вопроса».¹³¹ Появлялись лишь разрозненные частные акты, мало что меняющие в статусе данной категории населения, остающейся во многом вне правового поля. Другое дело, что в реальной жизни нередки были случаи самовольных разводов. В довольно широких размерах практиковалось двоебрачие и многобрачие. Даже, в нарушение церковных канонов, были зафиксированы случаи браков последовательно на пяти женах. Известны факты, когда некоторые помещики устраивали в своих имениях особую сексуальную барщину для подневольных крепостных женщин.¹³² Результатом подобных деяний становилось рождение значительного числа незаконных детей которых каким-то образом надо было социализировать. Наиболее остро продолжал стоять вопрос их материального обеспечения. Однако незаконнорожденные, как и раньше, не участвовали в наследовании по закону, а могли получать какую-то часть имущества только по завещанию. Правда в одном из указов Екатерины II говорилось о возможности раздела наследуемого имущества в равных долях между детьми рожденными в незаконном браке и браке законном. Но трудно сказать насколько широко к этому установлению прибегали в действительности.

Несколько иной была обстановка в западных регионах Российской империи. В период правления Елизаветы Петровны для Украины в 1743 году создали специальный нормативный сборник – «Права, по которым судится малороссийский народ». Согласно ему, незаконнорожденные дети, чей отец был известен, пользовались правом на получение содержания из его имущества и соответствующее воспитание. После матери, не оставившей детей законных, незаконнорожденные получали наследство в полном объеме. Точно так же это касалось имущества, оставшегося после смерти материнского деда и бабки, при отсутствии у последних внуков от законных детей. Официальное узакононение незаконнорожденных через последующий брак родителей давало возможность участия в наследовании и благоприобретенного имущества их отца.¹³³ Законы действующие в Остзейских губерниях и Великом княжестве Финляндском вообще не делали различия в правах между детьми появившимися от сожительства неженатого мужчины с незамужнею женщиной или рожденными от прелюбодейной связи.¹³⁴

С середины XVIII столетия в области законотворчества просматривается четко выраженный сословный подход, столь характерный для правительственной политики социальной стратификации. Это выражалось в том что общественный статус незаконнорожденных детей определялся в зависимости от положения их матери в сложной иерархии социума. Целый ряд указов и прочих нормативных актов определял что незаконнорожденные дети крепостных крестьян являются «крещеной собственностью» их хозяев-помещиков. Причем право брать незаконнорожденных воспитанников «равно яко крепостных» было предоставлено не только дворянам но и лицам иных сословных групп которым в иных случаях вообще не дозволялось иметь крепостных. Тех же детей кто появлялся на свет от лично свободных женщин но числившихся в податных сословиях велено было определять «к подобным состояниям» и приписывать «к селам и деревням где кто живет».¹³⁵ Государственные потребности заставляли обращать таких детей в рабочую силу для развивающейся российской промышленности. Уже при проведении второй ревизии в 1743 года незаконнорожденных простолюдинов постановили записывать в ремесленные цеха а пригодных к военной службе – в солдаты. В 1783 году вышло распоряжение причислять внебрачных детей к казенным заводам соляным промыслам и различным ведомствам: горному почтовому удельному военному. Позднее в XIX веке, внебрачные дети казаков зачислялись в казачье сословие.

Лучше было положение тех кто попадал в Воспитательные дома учрежденные при Екатерине II. Если прочие незаконные дети числились в податных сословиях то питомцы воспитательного дома считались лично свободными и никоим образом не могли быть закрепощены. Более того вступая в брак, они делали супруга или супругу из крепостного состояния свободным человеком. Также у них и их потомства было право покупать дома лавки заводить фабрики поступать в купечество.¹³⁶ Чуть позже попечительством императрицы Марии Федоровны наиболее способные выпускники воспитательных домов получили возможность поступать в университеты становиться учителями фельдшерами повивальными бабками.

Иным был подход к незаконнорожденным детям дворян. При довольно свободных нравах «галантного» XVIII столетия власти смотрели сквозь пальцы на «проказы» высших слоев общества и нередко незаконных детей аристократии причисляли к дворянству посредством особой процедуры «узакононения». Она заключалась в подаче прошения лично монарху с просьбой признать юридически незаконнорожденного ребенка (обычно сына) полноценным субъектом права с возможностью получения им фамилии отца и возможности наследовать его имущество наравне с детьми рожденными в официально признаваемом браке. В случае положительного решения следовал именной императорский указ по данному делу. Царь Александр I считал узакононение внебрачных детей мерою справедливой и гуманной. По его рассуждению: «Запретив сие усыновление… не отяготится ли судьба сего рода людей… и все сие должны они вытерпеть без всякой вины и часто имея все достоинства и права на уважение».¹³⁷ Впрочем, признание внебрачного ребенка наравне с законным потомством являлось исключительным актом монаршей милости с учетом особых заслуг просителя перед короной.

Вскоре возобладала линия, впервые намеченная еще в Соборном уложении 1649 года. Незаконные дети уже не делались дворянами и, потому, не могли пользоваться никакими сословными привилегиями. При Николае I указом от 28 января 1829 года велено было подаваемые на имя императора прошения об узакононении незаконнорожденных детей а также о причислении к законным детям рожденных до брака с действительной женой, «оставлять без движения не внося даже в Комиссию прошений».¹³⁸ Граф Д.Н. Блудов объяснял появление николаевского указа тем, «что некоторые безнравственные и безсовестные люди имея детей от нескольких наложниц большею частью из своих крепостных женились на одной из них и утверждая что все сии дети прижиты с нею испрашивали и получали дозволение дать им всем права законнорожденных причем случалось что весьма вероятно что женившийся на одной из своих наложниц продолжал связи с другими».¹³⁹ Хотя, насколько можно судить такой запрет строго соблюдался лишь в отношении дворянства. Принадлежащие к городским сословиям обыватели умудрялись обходить его посредством усыновления подкидышей или приемышей не помнящих родства что открывало возможность усыновления и своего внебрачного ребенка.

Предпринятая во второй четверти – середине XIX века широкомасштабная кодификация российского права взамен отрывочных нормативных актов изданных в разное время по разным случаям и по разным соображениям установила более-менее единые юридические нормы, в том числе относительно внебрачных детей. Впервые в русской юриспруденции было определено содержание самого понятия «незаконнорожденный ребенок». Согласно Своду законов Российской империи, таковыми отныне считались те: 1) кто родился вне брака даже если потом их родители его официально оформили; 2) народившиеся в результате прелюбодеяния; 3) рожденные после смерти мужа или расторжения брака разводом если с момента этих событий прошло более 306 дней; 4) дети, рожденные в браке но в случае признания его по формальному приговору духовного суда незаконным и недействительным.¹⁴⁰ Таким образом, понятию «незаконнорожденный» давалась более широкая юридическая трактовка, нежели термину «внебрачный ребенок». Продолжали сохраняться сословные предрассудки и ригористическая мораль не чуждая фарисейству. Конкретно это проявлялось в том что незаконнорожденные дети не могли воспользоваться никакими сословными правами или фамилией ни своего отца ни своей матери и их всегда должно было причислять к податному сословию. Даже усыновленные законным образом дворянами или потомственными почетными гражданами дети приобретали через усыновление лишь личное почетное гражданство. Одновременно вышел запрет, изложенный в «мнении» Государственного совета от 20 декабря 1837 года, который предписывал не принимать на гражданскую службу незаконнорожденных. Причем они не могли быть определены не только в классные чины но даже в простые канцелярские служители. Незаконнорожденные лишились также возможности поступать в уездные училища гимназии коммерческие училища и другие учебные заведения.¹⁴¹

В принципе закон не отрицал наличия юридической связи между биологической матерью и рожденным ею вне брака младенцем, но непременным условием назначения содержания внебрачному ребенку оставалась доказанность отцовства конкретного мужчины. При установлении факта противозаконного сожительства неженатого мужчины с незамужнею женщиной по их взаимному согласию, отчего на свет появлялся ребенок, отцу вменялось в обязанность содержать и ребенка и мать. Статьи 606 и 663 Свода законов также определяли материальное содержание тем незаконнорожденным, которые родились в результате изнасилования, обмана или принуждения к заключению брака, признанного потом недействительным. Впрочем, право на материальное содержание не столько являлось атрибутом ребенка, сколько принадлежало матери. Алименты продолжали выводиться как следствие деяния, наказуемого тюремным заключением и церковным покаянием, поскольку статья 669 по сути воспроизводила норму, которая была зафиксирована еще Воинским артикулом 1716 года. Правда, незаконное сожительство неженатого мужчины с незамужней женщиной считалось преступлением только для лиц христианского вероисповедания. Следует отметить, что в отношении старообрядцев подобная норма применялась в качестве репрессивной меры. Детей старообрядцев долгое время отказывались признавать законнорожденными, «считая такое отношение орудием преследования раскола и средством обращения раскольников в православие». Только по закону 1874 года, допустившего оформление брака раскольников посредством записи их в установленные государственными властями метрические книги появилась возможность признания законного рождения за детьми старообрядцев.¹⁴²

Наследственные права незаконнорожденных по-прежнему продолжали ущемляться. Статья 137 гласила, что «лицо, рожденное от недействительного брака, хотя бы по монаршей милости ему и был предоставлен какой-либо удел в родительском имении, не приобретает через то прав на наследство после других родственников».¹⁴³ Более того, если в первой (1832 года) и второй (1854 года) редакциях Свода закона не было прямого запрета на участие в наследовании имущества матери, то в третьей редакции (1857 года) таковое запрещение появляется.¹⁴⁴ Как отмечали дореволюционные правоведы, для этой цели формулировку статьи 136 специально изменили текстологически. Вместо слов «незаконные дети хотя бы они воспитаны были их родителями», отныне писалось «теми которые именуются их родителями». Очевидно, сделано это было для того, чтобы подчеркнуть что закон не признает формально-юридически кровного родства между незаконнорожденным ребенком и виновником его рождения.¹⁴⁵ Налицо тем самым было ухудшение правового положения незаконнорожденных.

Однако повседневная реальность заставляла вносить коррективы в содержание правовых норм. Бурное развитие капитализма во второй половине XIX века расширение практики отходничества крестьянского населения на заработки в города вызвали значительный рост внебрачных связей и соответственно количества незаконнорожденных детей. Согласно данным Б.Н. Миронова: «В целом по стране в 1859-1863 гг. в городах рождалось около 26 % внебрачных детей а в деревне – 74 % а в 1910 г. – соответственно 41 и 59 %». Крупные города становились настоящими центрами сосредоточения внебрачных детей. Например, в Москве рождалось около 67 % всех незаконнорожденных Московской губернии.¹⁴⁶ Правительство вынуждено было считаться с этими новыми тенденциями и идти на определенные послабления в данном вопросе. Вначале секретное распоряжение Александра II от 9 апреля 1858 года восстановило практику избирательного узакононения незаконных детей с учетом заслуг просителя. Вскоре дополнительными изменениями в законодательстве были допущены два способа установления незаконного сыновства: либо посредством добровольного признания своих незаконнорожденных детей; либо через принудительное судебное признание. Последний способ был далек от совершенства т.к. он был обставлен сложной бюрократической процедурой и фактически представлял собой уголовное преследование. Само возбуждение иска о признании отцовства для матери означало, как бы, самообвинение в незаконном сожительстве и было чревато церковным наказанием. Не меньше нареканий вызывал судебный порядок установления отцовства со стороны ребенка. Получалось, что сын добивался своих прав, сажая отца на скамью подсудимых.¹⁴⁷

Несколько разрядил обстановку закон от 12 марта 1891 года. Он установил несколько более упрощенную процедуру узакононения незаконнорожденного через последующий брак его родителей. Причем это могло происходить «помимо воли как родителей так и детей».¹⁴⁸ Определение суда теперь стало удостоверять сам факт узакононения а не производить его. Правда, это касалось только тех случаев, когда в момент зачатия ни один из естественных родителей не состоял в брачной связи. Что касается детей, рожденных в юридически недействительном браке то таковых предписывалось до совершеннолетия обеспечивать потребным пропитанием одеждой и воспитанием. Однако законом охватывались не все категории незаконнорожденных. Не было также прописано, каким образом будет отслеживаться исполнение родителями вмененной им обязанности содержания детей если, вдруг, они станут от нее уклоняться.¹⁴⁹

В пореформенный период сохранялись препоны для служебной карьеры незаконнорожденных, хотя уже на основании статьи 12 «Устава о службе гражданской» они теперь могли быть приняты на государственную службу. Но даже «хотя бы они воспитаны были дворянами» претендентов из числа незаконнорожденных предписывалось сперва записать в податное сословие а затем исключить из него. После этого они должны были пройти образовательный курс в учебном заведении и лишь по завершению его могли быть определенными на должность в каком-либо государственном учреждении.¹⁵⁰

Определенный шаг вперед в улучшении статуса незаконнорожденных детей был сделан в самом начале ХХ века принятием закона от 3 июня 1902 года. Теперь отцовство и родственные отношения стали устанавливаться не посредством уголовного процесса а определением гражданского суда. Отец незаконнорожденного до его совершеннолетия понуждался «сообразно своим имущественным средствам и общественному положению матери ребенка нести издержки на его содержание».¹⁵¹ Ему же вменялось в обязанность содержать и мать ребенка, «если уход за ребенком лишает ее возможностей снискивать себе средства к жизни».¹⁵² Другое дело, что на основании параграфа 145 повременные выдачи на содержание могли быть заменены по обоюдному соглашению сторон и с утверждения опекунского совета единовременно выдаваемой суммой. Обоснованием претензии матери на назначение содержания внебрачному ребенку являлась запись о рождении в метрической книге, а при отсутствии таковой собственноручное письменное заявление, исходящее от женщины.¹⁵³ Дополнительными доказательствами признавались письменные акты, публичная или частная переписка, в которой ребенок назывался своим, обращение с дитем как с сыном или дочерью. При положительном решении суда, выплачиваемое содержание предоставляло отцу «право надзора за содержанием и воспитанием ребенка».¹⁵⁴ Мать тоже должна была материально участвовать в издержках на содержание детей оставленных у другого родителя.

Немаловажным было то, что внебрачные дети отныне перестали считаться незаконными получили право участвовать в наследстве и носить фамилию отца. И все же, несмотря на позитивные перемены, пережитки сословных и иных ограничений для рожденных вне брака еще продолжали сохраняться. Внебрачные дети могли наследовать только благоприобретенное т.е. неродовое имущество матери, исключаясь из наследования так называемых «родовых» имений. Когда же речь шла о крупных состояниях по-прежнему требовалось «высочайшее разрешение» на усыновление.

Подводя итоги, следует признать, что российское законодательство относительно правового статуса незаконнорожденных детей вплоть до революции 1917 года следовало в общем русле правительственной социальной политики направленной на консервацию сословного строя с господствующим положением дворянства. Стремление сохранить «святость брака» побуждало ухудшать юридическое положение рожденных вне брака детей. Родительская власть над внебрачными детьми являлась прерогативой матери, а не отца. Даже введение алиментной обязанности для последнего содержать ребенка имело скорее вспомогательный характер, поскольку отец хоть и получал право надзора, но не мог определять способы воспитания и т.п. Справедливости ради, следует сказать, что в западноевропейском праве статус незаконнорожденных детей так же был далеко не лучшим. Даже наиболее прогрессивный для своего времени Гражданский кодекс Франции 1804 года (более известный как Кодекс Наполеона) содержал ряд стеснительных ограничений. Например, было запрещено отыскание отцовства по суду (ст. 340), внебрачные дети не признавались в числе наследников; закон предоставлял им право наследства на имущество умерших их отца или матери лишь в том случае если они были признаны в законном юридическом порядке (ст. 756).¹⁵⁵ В целом, господствующая официальная мораль дворянского и буржуазного общества препятствовала признанию внебрачных детей полноценными членами социума.