Исторические воззрения В.Г. Белинского

К числу таких заветов относится творческое наследие Виссариона Григорьевича Белинского (1811-1848), предста­вителя славной и многочисленной плеяды просветителей и мыс­лителей русской демократической культуры, прошедшего путь напряженных и страстных идейных исканий. В литературных обзорах и критических статьях, опубликованных в журналах «Телескоп», «Московский наблюдатель», «Отечественные запис­ки» и «Современник», а также в своих письмах к друзьям Бе­линский поставил ряд кардинальных проблем, решение которых оказало большое влияние на развитие обще­ственной жизни.

Как мыслитель В.Г. Белинский сложился под влиянием разных культур: русской и западноевропейской – и разных на­правлений общественно-политической мысли: просветительского, революционно-демократического, социализма-утопизма, идеалистической и материалистической философии, став пред­ставителем единой цельной общечеловеческой культуры.

В наследии его довольно велик исторический пласт.²⁸ Многие его идеи и оценки исторического процесса в мире ивРоссии вызывают особый интерес именно сегодня, когда исто­рики в массе своей начинают осваивать в изучении истории так называемый цивилизационный подход.²⁹ Возможно, данная ста­тья покажется слишком оснащенной цитатами из произведений Белинского, но продиктовано это тем, что лучше познакомиться с основными его мыслями в изложении автора, а не в пересказе.

По мысли Белинского историческое познание – предпо­сылка и базис человеческого познания в целом. «Век наш – по преимуществу исторический век. Историческое созерцание могу­щественно и неотразимо проникло собою все сферы современ­ного сознания. История сделалась теперь как бы общим основа­нием и единственным условием всякого живого знания: без нее стало невозможно постижение ни искусства, ни философии» – писал он в рецензии на книгу Ф. Лоренца по всеобщей истории.³⁰

Понимая под философией науку тех живых истин, которые яв­ляются краеугольными камнями мироздания, Белинский под­черкивает их взаимное влияние: «философия есть душа и смысл истории, а история есть практическое проявление философии в событиях и фактах».³¹ Историческому развитию человеческого общества Белинский придает диалектический философский об­раз спирали, от низших и примитивных форм к более сложным и более богатым по своему содержанию, характеру, направлению и значению: «Человечество движется не прямой линией и не зигзагами, а спиральным кругом, так что высшая точка пережи­той им истины в то же время есть уже и точка поворота его от этой истины, – правда поворота не вверх, а вниз: но для того вниз, чтоб очертить новый, более обширный крут и стать в но­вой точке, выше прежней, и потом опять идти, понижаясь, квер­ху... Вот почему, человечество никогда не стоит на одном месте, но отодвигается назад, делая таким образом бесполезным прой­денный прежде путь: это только попятное движение назад, чтоб тем с большею силою ринуться вперед...».³² Таков поступательный ход развития «всемирной идеи», человеческой истории в целом.

Говоря о значении преемственности в общем развитии, Белинский отмечает: «Ив природе и в истории владычествует не слепой случай, а строгая, непреложная внутренняя необхо­димость, по причине которой все явления связаны друг с другом родственными узами, в беспорядке является стройный порядок, в разнообразии единство, и по причине которой возможна нау­ка».³³ Он писал, что историк должен показывать борьбу необхо­димого, разумного и вечного со случайным, произвольным и пре­ходящим: «Историк должен... возвыситься до созерцания обще­го в частном, другими словами, идеи в фактах. Здесь ему при­надлежит не менее трудная задача – с честью пройти между двумя крайностями, не увлекшись ни одной из них: между опас­ностью затеряться и запутаться в многосложности событий и, за их частностию, потерять из виду их диалектическую связь между собою, их отношение к целому и общему (идее), – и между опасностию произвольно натянуть события на какую-нибудь люби­мую идею, заставив их лжесвидетельствовать в пользу или одно­сторонней, или и вовсе ложной доктрины».³⁴ Сам Белинский «идею в фактах» мастерски применял, обращаясь к истории род­ной страны. В работах его есть характеристики важнейших эта­пов и анализ главных проблем русской истории, оценки истори­ческих событий и выдающихся государственных и обществен­ных деятелей. Остановимся на некоторых.

В истории России Белинского интересовали прежде все­го переломные моменты, когда решительно менялся уклад ее жизни, что, естественно, вело к серьезным изменениям в эконо­мическом и духовном развитии народа. В своих статьях и лите­ратурных обзорах Белинский не раз обращался к эпохе петровских преобразований, а в 1841 году написал специальную работу, посвященную России до Петра Великого, в которой поставил себе задачу выяснить, каким был русский народ до Петра, что нового внес Петр и как это отразилось на всем ходе культурного развития страны, на чертах характера народа-деятеля и лич­ности преобразователя.

Историю Белинский делил на допетровский и по­слепетровский периоды. В допетровском развитии он выделяет, что норманны «не оставили по себе никаких следов ни в языке, ни в обычаях, ни в общественном устройстве».³⁵ Феодальную раздробленность оценивает как исторически бесперспективную: в этой вражде «не было никакого разумного начала, и потому... история удельных междуусобий... безмысленна и скучна…».³⁶ Этот этап интересен Белинскому поскольку раскрывает историчес­кие корни крепостного права в России.

Обращаясь к древним периодам русской истории, Белин­ский пытался разобраться в причинах, которые повлияли на изолированное развитие России от стран Западной Европы. Од­ной из причин, по его мнению, была разница вероисповеданий. Еще более отдалило Россию от Запада двухвековое татарское иго, привившее русскому народу множество пороков. «Татар­ский период был началом централизации древней Руси, – пишет критик. – Общее бедствие мало-помалу воспитало в русских чув­ство единокровности и единоверия; удельные княжества ослабе­вают по мере возвышения Москвы… Великий князь постепенно становится из помещика государем… Но под татарским игом нравы грубеют: вводится затворничество женщин, отшельниче­ство семейной жизни... Застой и неподвижность, сделавшиеся с этого времени основным элементом исторической жизни старой Руси, тоже были следствием татарского ига»³⁷ Несмотря на это, в борьбе с иностранными нашествиями русский народ «закалил свой характер и создал свою государственность».

Следующий период – «царствование Грозного было пе­риодом окончательного сформирования физиономии и духа ста­рой Руси, …внук Ивана III сделался не преобразователем Ру­си, а грозною карою восточной формы ее государственного бы­та».³⁸

Общая характеристика допетровского развития сформу­лирована Белинским так: «Бессилие при силе, бедность при ог­ромных средствах, бессмыслие при уме природном, тупость при смышлености природной, унижение и позор человеческого до­стоинства и в обычаях, и в условиях жизни, и в судопроиз­водстве, и в казнях, и при том унижение человеческого достоинства при христианской религии: вот первое, что бросается в глаза при взгляде на общественный и семейный быт России до Петра Великого».³⁹ Но Белинский – представитель историческо­го оптимизма: залогом развития России, свидетельством ее спо­собности к самостоятельному государственному развитию он считает силу народа: «Дух народный всегда был велик и могуч, что доказывает и быстрая централизация Московского царства, и мамаевское побоище, и свержение татарского ига, и завоева­ние темного Казанского царства, и возрождение России, подоб­но фениксу, из собственного пепла в годину междуцарствия…».⁴⁰

Послепетровский период В.Г. Белинский почти не рассмат­ривает в своих произведениях. Исключение составляет 1812 год, когда «дело уже шло не о новой приобретенной провинции, не о клочке земли, отбитой у врагов и моря для построения города, ни даже о завоевании царства и царств; дело шло сперва о соб­ственном спасении, а потом о спасении всей Европы, следовательно – всего мира».⁴¹ И далее: «…роковой 1812 год, пронес­шийся над Россиею грозной тучей, напрягший все ее силы, не только не ослабил ее, но еще и укрепил», – подчеркивает Бе­линский историческое значение победы в Отечественной войне 1812 года и ее важнейшие последствия для страны (декабризм, дальнейшие реформы в стране).⁴²

У В.Г. Белинского водораздел между до- и послепетровским периодами, между старой и новой Россией – это деятельность Петра и его личность. Всю свою жизнь Белинский восхищался Петром, почти идеализировал его реформаторскую деятельность: «Для меня Петр – моя философия, моя религия, мое откровение во всем, что касается России».⁴³

Реформы Петра были неотложны и уже назрели. В статье «Петербург и Москва» Белинский пишет: «В конце 17 века Мо­сковское царство представляло собою уже не слишком резкий контраст с европейскими государствами, уже не могло более двигаться на ржавых колесах своего азиатского устройства; ему надо было кончиться, но народу русскому надо было жить; ему принадлежало великое будущее».⁴⁴ Особенно высоко В.Г. Белинский ценил царя Петра Великого за то, что он осознал необходимость преодоления отсталости России для того, чтобы отстоять ее государственную самостоятельность: «Петру некогда было медлить, ибо дело уже шло не о будущем величии России, а о спасении ее в настоя­щем. Петр явился вовремя: опоздай он четвертью века, и тогда спасай или спасайся кто может!..».⁴⁵

Эта идея являлась для В.Г. Белинского оправданием всех жестких и порой насильственных мер и средств, которые при­менялись: «Петр своими делами писал историю, а не роман, он действовал как царь, а не как семьянин» или «Когда же и где же великие перевороты совершались тихо и без тяготы для современников?» Показав, что просвещать Россию следует на­сильственно, что Россия не могла прийти к «европеизму» без насильственных петровских реформ, Белинский утверждает, что последние создали условия для коренного преобразования дей­ствительности, в результате чего из исторически сложившейся «народной субстанции» и возникла русская нация.

В своих работах Белинский постоянно полемизирует со славянофилами, ведшими поиски «народного духа» в общинном строе, отрицательно оценивавшими роль царя Петра в истории рус­ского народа. Славянофилы считали, что по его вине русские лю­ди расстались с чем-то главным и в своей жизни и в самих себе, что составляло сущность русского характера и делало его отличным от других народов. За это В.Г. Белинский называл их «квасными патриотами».⁴⁶ Он считал способность русского народа отказы­ваться от плохого его великой чертой, «что же до хорошего, ко­торое составляет основу и сущность нашего национального духа, – оно вечно, непреходяще, и мы не могли бы от него отрешить­ся, если бы и захотели»⁴⁷; считал своим долгом громко говорить о недостатках и пороках русского человека, но надо и помогать их преодолению, тем более что они «вышли не из духа и крови нации, но из неблагоприятного исторического развития».

Реформы Петра соответствовали интересам страны, а русский народ был готов к этим реформам: «Если бы русский народ не заключал в духе своем зерна богатой жизни – реформа Петра только убила бы его насмерть и обессилила, а не оживила и не укрепила бы новой жизнью и новыми силами». По мнению Белинского, между качествами русского народа и качествами царя Петра существует органическое единство: «Мы уже не го­ворим о том, что из ничтожного духом народа и не мог бы вый­ти такой исполин, как Петр: только в таком народе мог по­явиться такой царь, и только такой царь мог преобразовать та­кой народ. Если бы у нас не было ни одного великого человека, кроме Петра, и тогда бы мы имели право смотреть на себя с уважением и гордостью, не стыдиться нашего прошедшего и смело, с надеждою смотреть на наше будущее...».⁴⁸

Виссарион Григорьевич Белинский один из первых начал осмысление роли лич­ности в истории. Он высказал мысль о неразрывной связи вы­дающейся личности с народом, что своими поступками лич­ность осуществляет те идеи, которые порождены народом, всем ходом его развития. Неотъемлемая часть этой проблемы – отношение к монарху, самодержцу.

Эволюция взглядов В.Г. Белинско­го по этому вопросу постепенно привела его от идеи принятия существую­щей действительности (которая должна развиваться «разумны­ми» методами, с упором на просвещение, нравственное совер­шенствование, «разумную монархию», а самодержцу надлежит быть – в соответствии с петровской традицией – инициатором радикального просветительского реформаторства) к идее о том, что самодержавие в России исчерпало себя исторически.

Н.А. Бердяев называл В.Г. Белинского первооткрывателем темы «столкновения личности и истории», считал, что это очень русская тема, она с особенной остротой и глубиной пережита русской мыслью, считал, что эта историческая проблема приво­дит Белинского к «культу социальности».

Спасение в конце 1840-х годов Белинский видит именно в соци­альных идеях: «Итак, я теперь в новой крайности, – это идея социализма, которая стала для меня идею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию… Лич­ность человеческая сделалась пунктом, на котором я боюсь сой­ти с ума».⁴⁹

Он воспринимал идеи социализма, понятого им в духе обоснования необходимости освобождения личности, соз­дания социальных условий для ее цивилизованного развития. Именно процесс гражданского освобождения есть воплощение цивилизованности. Ибо «гражданское общество есть средство для развития человеческих личностей, которые, суть – все и в которых живет и природа, и общество, и история, в которых по­вторяются все процессы мировой жизни, то есть природы и ис­тории».⁵⁰

Самая первая литературная работа Белинского – драма «Дмитрий Калинин» о стремлении человека к счастью, об отри­цании «законов, противных правам человечества и природы». Последняя работа Белинского – «Письмо к Гоголю», в которой звучит страстный призыв к русской интеллигенции способство­вать выходу своего народа из состояния «апатического полусна» через «успехи цивилизации, просвещения, гуманности»,⁵¹ через воспитание человеческого до­стоинства, через заинтересованный, добровольный и хорошо воз­награждаемый труд. То, что составляет программу Белинского как гуманиста, просветителя и революционного демократа – да­леко не утратило своей актуальности.

Исторические воззрения В.Г. Белинского простирались и за пределы российской истории. Он обладал обширной эруди­цией в области всеобщей истории. Белинский прекрасно пони­мал, что история России есть неотъемлемая часть всеобщей ис­тории, часто проводил сравнения исторических эпох, ситуаций. Идеализировал древнегреческую демократию, римское республиканское государственное устройство. Критиковал мрачные феодально-крепостнические стороны средневековья и привет­ствовал наступление эпохи Нового времени, подчеркивал исто­рическое значение Великой французской революции.

История нового и новейшего времени Франции и Англии, особенно их социально-политическая история вызывала особый интерес В.Г. Бе­линского, т.к. именно эти страны давали примеры разрешения некоторых проблем прав народов и личности, организации граж­данского общества, получения политических свобод. Все эти во­просы Белинский рассматривал через призму любви к своему Отечеству, желая в нем перемен к лучшему, через использование опыта европейских стран.

Литературно-исторические «уроки» Белинского сделали его популярным, дали ему титул «властителя дум» нескольких поколений образованного русского общества и звание «совести русской интеллигенции» XIX века. Вдохновленные им литератур­ные дискуссии 1830 – 1840-х годов стали началом будущих общественно-политических движений.
3. Павел Николаевич Милюков – историк и историограф
С именем Павла Николаевича Милюкова связан новый этап развития исторической науки в России и появление нового поколения ученых, занимавшихся также политической деятельностью, которая в значительной степени зависела от результатов их научной работы. «Я вовсе не стремился превратиться из историка в политика, но так вышло, ибо это стало непреложным требованием времени», отмечал Милюков.⁵² Его имя известно в России в качестве одного из основателей и лидеров конституционно-демократической партии народной свободы (кадеты), члена Временного правительства, занимавшего пост министра иностранных дел и наряду с другими его коллегами не сумевшего удержать Россию на этапе буржуазно-демократических преобразований.

Менее изученным является тот факт, что в политику в начале ХХ века П.Н. Милюков включился, будучи уже большим ученым, историком с мировым именем, продолжавшим свою научную деятельность наряду с политической. П.Н. Милюков родился в Москве в 1859 году. Его отец был городским архитектором и профессором в Московском техническом училище. Окончив гимназию, Павел Николаевич добровольно отправился в 1877 году на Закавказский фронт в составе московского санитарного отряда. В этом же году он поступил учиться на историко-филологический факультет Московского университета, где получил возможность стать учеником В.О. Ключевского и стал его первым выпускником. За активное участие в студенческих волнениях Милюков в 1881 году был на год исключен из университета с правом последующего восстановления. По окончании университета Павел Николаевич занимался учительским и научным трудом, пока в 1886 году не стал приват-доцентом Московского университета по кафедре русской истории.

Велики научные и преподавательские заслуги Милюкова. Российскому читателю только теперь стали доступны его исторические труды, которые лишь недавно покинули спецхраны наших ведущих библиотек и дождались своего переиздания. Назовем главные работы: «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого» (СПб., 1917), за которую автор получил степень «магистра русской истории».

В течение многих лет П.Н. Милюков работал над монографией «Главные течения русской исторической мысли». По этой же проблеме он читал лекции в Московском университете в 1886-1887 годах. С 1887 года «Главные течения русской исторической мысли» вышли в свет. В 1898 и 1913 годах были опубликованы еще два издания этой книги. Уже для первого издания Милюков значительно доработал свой курс лекций. Целые разделы были написаны вновь, введены новые архивные документы. Издавая книгу, Милюков в предисловии выразил надежду продолжить освоение проблемы. Однако этого не случилось. Все дальнейшие возможности для научной работы были использованы для доработки и пополнения «Очерков по истории русской культуры», о которых речь пойдет ниже.

Большим событием явился выход в свет в 2002 году в издательстве «Наука» сборника статей П.Н. Милюкова «Очерки истории исторической науки». В сборнике переиздан труд П.Н. Милюкова «Главные течения русской исторической мысли», а также собраны 14 статей по отдельным направлениям историографии. Статьи как бы дополняют и развивают основной труд «Главные течения русской исторической мысли» и совместно с ним говорят о крупном вкладе П.Н. Милюкова в разработку историографической проблемы – история российской исторической науки. Эта монография является глубоким исследованием, свидетельствующим о творческих способностях, эрудиции и огромной работоспособности П.Н. Милюкова.

В предисловии к книге исследователь творчества П.Н. Милюкова, составитель сборника М.Г. Вандаловская справедливо отмечает: «Главной особенностью исследований Милюкова по историографии является воссоздание процесса развития исторической мысли».⁵³ Красной нитью проходит идея преемственности научного знания, анализируются причины возникновения новых концепций.

Анализируя закономерность и историческую роль течений западничества и славянофильства, Милюков выдвигает теорию «культурно-исторического типа». Очень высоко П.Н. Милюков оценивает роль своего замечательного учителя В.О. Ключевского, труды которого явились этапными в развитии российской историографии. «Через Ключевского, – писал он, – мы впервые поняли русскую историю. И те из нас, кто потом спорил с этим пониманием, все-таки из него же и исходили».⁵⁴ Следует отметить, что и в наше время труды Ключевского служат ориентиром в дальнейших исторических изысканиях.

Важную роль играют оценки П.Н. Милюковым процесса развития методологии исследования русской истории. Интерес Милюкова к истории исторической науки был определен, как пишет в предисловии к этой книге М.Г. Вандаловская, «стремлением к осмыслению процессов развития общественной и духовной жизни исторического и культурного сознания и самопознания…, освещению роли исторической мысли в общественном прогрессе»⁵⁵. Глубокие исторические знания, добросовестное изучение трудов историков позволили Милюкову проанализировать процесс развития исторической науки, ее зависимость от общественных и экономических факторов. В ходе изложения проблем постоянно подчеркивалась роль источников в изучении истории. Уважительно относясь даже к некоторым заблуждениям коллег-историков, П.Н. Милюков негативно оценивает роль М.Н. Покровского как историка, открыто политизированного в пользу Советской власти и позднее отвергнутого этой властью ради пропаганды очередных политических постулатов.

В целом издание сборника «Очерки истории исторической науки» принесет большую пользу в воспитании новых поколений исследователей русской истории.

Главным научным трудом, работу над которым П.Н. Милюков продолжал почти всю жизнь, были «Очерки по истории русской культуры». В своих воспоминаниях Милюков поместил раздел «Просветительная деятельность. Лекции. Идея «Очерков»». Из него явствует: в 1892 году к Милюкову обратились устроители педагогических курсов в Москве с просьбой прочитать «образовательный курс по истории России». Милюков не был противником «повествовательной истории» и не разделял мнения, что курсы новой и новейшей истории не есть наука», и все-таки он считал, что процессы надо изучать «в каждой отдельной области жизни», в их последовательном развитии, объясняющим их внутреннюю связь.⁵⁶

Первая часть «Очерков» была опубликована в 1896 году. Она включала в себя сложные темы: место развития, начало культуры, население, экономический быт, государственный строй (войско, финансы, учреждения) и сословный строй. Понятие культуры трактовалось автором очень широко, каждую проблему автор освещал как поступательный процесс и анализировал ее роль в условиях современности.

Сочетание исторического исследования с современностью придавало «Очеркам» «двойной интерес», как писал историк А.А. Кизеветтер: «Исторические экскурсы превращаются под пером П.Н. Милюкова в живой исторический комментарий переживаемой нами современности».⁵⁷

Освещая различные стороны жизни России, Милюков упорно искал закономерности исторического процесса ее развития. Он обращал внимание на запоздалость исторического процесса в России, берущую начало с доисторической эпохи. Русская равнина значительно позже освободилась от сплошного ледяного покрова… Это объясняет ее «сравнительно позднее заселение». Наша история только начинается, в то время как в VIII-IX веках Западная Европа уже успела в основном осуществить «месторазвитие» народов и «уселась на месте».⁵⁸

Работа над «Очерками» продолжалась все жизнь. Милюков ощущал не только интерес к теме, но и насущную необходимость публикации «Очерков». В 1897 году вышла в свет вторая часть «Очерков». К 1918 году они выдержали 6 изданий и принесли автору мировую известность. В эмиграции Милюков продолжал работу над этим трудом. Он изучал документы советского периода. Многое его удручало, но он верил в будущий прогресс.

В 1930 году в предисловии к юбилейному изданию «Очерков» Милюков писал: «Просто переиздать «Очерки» было уже невозможно: пришлось существенно обновить самое их содержание и поставить его на уровень современного состояния науки». Это уже не книга, выросшая из публичных лекций, а глубоко продуманный «взгляд на ход русского исторического процесса». За истекший период Россия пережила две революции. «Очерки» выдержали это испытание. Милюков объясняет «жизнеспособность» книги «известной независимостью от мировоззрений, поочередно господствовавших над умами русской интеллигенции».⁵⁹

Для нас важно то, что в 90-е годы ХХ века в России переизданы все три части «Очерков» в 4 книгах. Воспроизведено последнее прижизненное издание «Очерков по истории русской культуры». Оно стало доступным широкому кругу читателей, а не только профессионалам, имевшим допуск в спецхраны.

Важным источником по проблеме исторических исследований Милюкова являются его «Воспоминания», написанные в годы Второй мировой войны на девятом десятке жизни. Милюков уехал на юг Франции, спасаясь от фашистской оккупации. «Воспоминания» обрываются октябрем 1917 года. В 1991 году они были переизданы в Москве. Таким образом, труды Милюкова возвращаются в Россию, ради которой он жил и творил.

Творчеству П.Н. Милюкова посвящен целый ряд трудов историков. В исторических работах таких авторов как А.Я. Аврех, Э.Н. Бурджалов, В.С. Дякин, М. Раев, В.В. Шелохаев, Л.К. Шкаренков и других затронут вопрос о политической деятельности Милюкова. В основном она оценена критически как не решившая проблемы либерального развития России в период Временного правительства 1917 года.

Первой специальной монографией, посвященной анализу исторических концепций П.Н. Милюкова, явилась книга историка М.Г. Вандалковской «П.Н. Милюков, А.А. Кизевветтер: история и политика» (М., 1992). Книга посвящена анализу научного творчества Милюкова и его ученика Кизеветтера. Автор отмечает, что «история как наука об обществе и создаваемая в обществе всегда связана с политикой».⁶⁰ Тем не менее, история как наука необходима обществу. Она помогает ему осознать свое настоящее и пути дальнейшего развития. Именно развития, а не стагнации или упадка. Следует высоко оценить первое специальное исследование проблемы, доведенное до 1905 года.

Большой интерес представляет монография Н.Г. Думовой «Либерал в России: трагедия несовместимости. Исторический портрет Милюкова». Ч. I. «Жизнь в науке» (М., 1993). Книга сочетает анализ научных свершений Милюкова с освещением биографических событий. Думова считает Милюкова «неординарной, масштабной и в полном смысле слова исторической личностью».⁶¹ Автор учла предыдущие публикации о Милюкове, использовала архивные источники из личного фонда П.Н. Милюкова, хранящегося в Государственном архиве Российской Федерации.

Большую роль сыграло изучение мемуаров. Н.Г. Думова излагает сложные вопросы на уровне научного исследования, в то же время делает это ярко и интересно. Следует отметить, что, прежде всего Милюков был ученым, историком Отечества, но время было такое, что от политики ему «отвлечься» не удалось, хотя как он неоднократно отмечал, «политик должен прислушиваться к историку». Книга Думовой имеет заголовок «Жизнь в науке». Автор рассчитывала еще издать книги «Жизнь в политике» и «Жизнь в эмиграции», но это ей пока не удалось.

Особое место занимают сборники, которые посвящались 70- и 80-летию Милюкова: «Н.П. Милюков. Сборник материалов по чествованию его семидесятилетия. 1859-1929». Париж, 1929. Первый, 70-летний, юбилей отмечался очень широко. Выступавшие сами были политиками и историками, современниками Милюкова. Второй юбилей через 10 лет был отмечен гораздо скромнее. Многие соратники уже ушли из жизни. Начиналась Вторая мировая война. Сравнительно недавно, в 2000 году, в Москве изданы материалы Международной конференции, посвященной 140-летию Милюкова: «Историк, политик, дипломат». Сборник содержит интересные статьи. Современные историки свидетельствуют о признании трудов Милюкова на Родине.

Из зарубежных изданий следует отметить книгу историка Марка Раева (США) «Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919-1939». М., 1994. Уроженец России, профессор Колумбийского университета М. Раев отмечал, что творчество русского зарубежья, принадлежит не только русской, но и мировой культуре. В монографии М. Раева много говорится о деятельности Милюкова в эмиграции. Он считает его самым значительным историком не только российским, но и европейским.

Историография творчества Милюкова находится на этапе возрастания интереса к нему. Следует отметить монографию А.В. Макушина и П.А. Трегубского «Павел Николаевич Милюков: труды и дни. 1859-1904». Рязань, 2001. Книга издана при поддержке американского фонда, финансирующего, по определению самих авторов, «несоветских» историков. Монография выполнена в целом добросовестно, но авторы упорно муссируют разногласия Милюкова с Ключевским, очевидно, не ознакомившись со специальной статьей Милюкова о своем учителе. Второй позицией и, очевидно, главной, является тезис о том, что не надо было Милюкову «ввязываться в политику». На этот вопрос неоднократно отвечал сам Милюков. Стоило бы привести его высказывания. Авторы требуют «строгой объективности в науке», а сами этого принципа не придерживаются. Они подвергают сомнению «Очерки по истории русской культуры», поскольку этот труд «не был строго академическим и находился на грани науки и политики».⁶²

Эти позиции в книге провозглашены, но не доказаны. Очевидно, что даже при изучении древних летописей историки испытывают влияние политических концепций. Авторы монографии, в свою очередь, «опускают» факты «административного увольнения» Милюкова из Московского университета, не приведены соответствующие документы. Таких «неточностей» много. Как видно, в данном случае «о строгой объективности» говорить не приходится. Из внимания авторов книги выпал анализ такой работы Милюкова как «Главные направления русской исторической мысли».

В борьбе за «абсолютную объективность» историка авторы стоят на заранее заданной позиции. Хотелось бы напомнить слова английского историка и философа А.Дж. Тойнби из книги «Постижение истории»: «В каждую эпоху и в любом обществе изучение и познание истории, как и всякая иная социальная деятельность подчиняются господствующим тенденциям данного времени и места»,⁶³ т.е. они зависят от обстоятельств и могут пытаться изменить их, если эти обстоятельства несправедливы или наоборот.

Цель данного раздела – осветить достижения Милюкова как историка в первый период его деятельности до 1904 года. К этому времени он стал ученым с мировым именем. Жизненный путь П.Н. Милюкова начинался как прямая линия. Как известно, после окончания Московского университета и сдачи магистерских экзаменов в 1886 году он стал приват-доцентом университета. Общий курс русской истории читал в университете В.О. Ключевский. Милюков разрабатывал курсы по историографии и исторической географии. Вклад Милюкова в преподавание истории в Московском университете позднее был реализован, как отмечалось выше, в монографии «Главные течения русской исторической мысли», которая выдержала несколько изданий. В предисловии ко второму изданию книги автор писал, что она отражает «основные исторические идеи», которые обусловили его представления «об общем ходе развития русской исторической науки».

Являясь приват-доцентом университета, П.Н. Милюков в течение шести лет работал над магистерской диссертацией, посвященной реформам Петра I. Он издал книгу «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого». СПб., 1905. Для работы характерно тщательное и самостоятельное изучение источников. Многие дни провел Павел Николаевич Милюков в архивах Санкт-Петербурга, сблизился с петербургскими историками: К.Н. Бестужевым-Рюминым, Н.П. Павловым-Сильванским. В.И. Семевским, С.Ф. Платоновым и другими.

В своей диссертации Милюков, как следует уже из ее названия, исследовал экономические и финансовые задачи великих реформ Петра I, или как он отмечал – материальную сторону исторического процесса. Под государственным хозяйством автор подразумевал финансовую и податную систему, деятельность приказных губернских, коллежских административных органов. Милюков изучил огромный комплекс архивных источников и впервые ввел их в научный оборот. Анализ реформ Петра I: приказной, губернской и коллежской был осуществлен в хронологической последовательности. Милюков объяснял реформы исторической необходимостью для страны и решительным характером Петра I. Огромную роль сыграли военные потребности государства. Им, в конечном счете, были подчинены реформы. Милюков отмечал также неподготовленность и противоречивость некоторых преобразований, не учитывавших «туземной росской действительности».

И на самой защите диссертации и в дальнейшем Милюкову приходилось слышать упреки за слишком сдержанную, а подчас резкую оценку деятельности Петра I. Тем не менее, Ученый Совет Московского университета оценил работу как выдающееся исследование, и лишь «усилиями» В.О.Ключевского П.Н. Милюкову присудили не докторскую (более высокую), а только магистерскую степень. Позднее в своих трудах Милюков неоднократно возвращался к деятельности Петра I, называя его «гениальным реформатором», но отмечал также «насильственный, личный» характер реформ.

Анализируя процесс развития Российской государственности, проблемы просвещения и национального самосознания, Милюков выступал против абсолютной власти монархов, уповая на пример европейских государств, постепенно эту власть ограничивавших. Понимая и принимая реформы Петра I, он осуждал нарочито «надругательские» их методы. Царь «как будто нарочно переходил от одной циничной выдумке к другой еще более циничной…, умышленно и систематически насиловал все вкусы, все убеждения, чтобы узнать..., что он все может», – писал Милюков. Одним из результатов этой политики явилось усиление бесконтрольной бюрократии. В 1709 году датский посланник Юль писал: «Вообще на русских надо влиять лестью, водкой и взятками; все же другие средства, вроде справедливости, права, на них не действуют. Юль забывал прибавить, замечает Милюков, еще одно средство – «страх». Российская история подтверждает трагическую правдивость вывода П.Н. Милюкова.

Исторический процесс не одномерен. Милюков был солидарен с другими историками в высокой оценке Петра I в деле укрепления государства, насаждения новых ремесел, уважения к знаниям, «организации борьбы с общей опасностью, приучения толпы к общественному делу и интересу».⁶⁴ Тем не менее он неоднократно возвращался к мыслям о цене прогресса, значительно более высокой, чем на Западе.

Научная общественность понимала серьезность диссертации Милюкова, и его преподавательской деятельности. После защиты диссертации Милюкова избрали действительным членом Общества любителей российской словесности. По этому поводу хранится документ в его личном архиве.⁶⁵ Еще в 1890 году Павел Николаевич был избран действительным членом Императорского Московского археологического общества «во уважение трудов… на поприще русской археологии, истории, исторической географии и этнографии».⁶⁶

Зимой 1895 года П.Н. Милюков женился на Анне Сергеевне Смирновой, дочери ректора Троицко-Сергеевской академии, в которой Милюков читал лекции. Она была знакома с семьей Ключевских, ей симпатизировал Василий Осипович, под руководством которого она писала работу о русской женщине петровских времен. Образование Анна Сергеевна получила на Высших женских курсах Герье. Милюковы прожили вместе 50 лет. Анна Сергеевна была верным другом и помощником мужу. У них было трое детей. Ограниченность их доходов не была для них трагедией. Они, как говорится, сводили «концы с концами». В Приложении к книге А. Макушина и П. Трибунского содержится список печатных работ А.С. Милюковой за 1895-1902 годы.⁶⁷ В 1900-1902 годах она вела постоянный отдел «Из русских журналов» в «Мире Божьем» и прекратила эту работу по семейным обстоятельствам.

Популярность Милюкова в научной среде неуклонно росла. В 1894 году скончался император Александр III. Общество встрепенулось. Ждали перемен к лучшему, смягчения политического климата. В ноябре 1894 года Милюков выступил в Нижнем Новгороде с шестью лекциями о необходимости перемен на основе анализа общественного движения со времен Екатерины II. На лекциях был «весь город», включая губернатора. Надежды, как мы знаем, были совершенно напрасными, а за триумф лекций Милюков заплатил дорогой ценой. По возвращении в Москву Милюков вместе с другими профессорами подписал петицию против ареста и высылки из Москвы 49 студентов. Дошло дело и до самого Милюкова. Ректор университета Некрасов в феврале 1895 года прислал ему письмо о том, что «Министр народного просвещения признает дальнейшее пребывание Ваше в числе преподавателей университета нежелательным, а потому поручил сделать немедленное распоряжение о прекращении Вами лекций в Московском Университете и об удалении Вас из числа приват-доцентов».⁶⁸

Для Милюкова это решение было большим ударом. Он всю жизнь с теплом и грустью вспоминал о своей работе в Московском университете. Запрет на преподавание в вузах России был осуществлен навсегда. Автор должен был покинуть Москву. Выступая последний раз перед студентами университета, Милюков подчеркнул, что «история не является сухим набором учености, а служит пониманию жизни… Мне нечего было учить Вас любить Россию, но я хотел помочь Вам узнать ее и приготовиться к деятельности на ее пользу. Благодаря Вам я прожил эти три года не зря».⁶⁹

Дальнейшая научная и общественная деятельность Милюкова во многом была основана на том, что он сам получил от Московского университета и что он дал ему. Как отмечалось выше, с преподавательской деятельностью Милюкова в Московском университете и с дальнейшей научной работой связана его монография «Главные течения русской исторической мысли». Рассмотрим ее подробнее. Милюков ставит целью «дать общую картину развития и взаимной смены тех теорий и общих взглядов историков, которые осмысливали для предшествовавших поколений специальную работу над русскою историей». Автор отмечает, что «цельного труда», написанного по этой проблеме, «не существует». П.Н. Милюков высоко отзывается о книге В.С. Иконникова «Опыт русской историографии» (т. I. кн. 1. Киев, 1891, 2 тыс. страниц). Однако этот труд содержит «обозрение источников и хранилищ исторического материала».⁷⁰

Милюков анализирует развитие исторической науки в течение XVIII и XIX столетий, разделяя этот период на два этапа. Первый период – практическое или этическое понимание задач историка. Историей занимаются не профессионалы, хотя были среди них и большие знатоки. Нет в стране исторического центра. Второй период – развитие представлений об истории как науке, т.е. переход от практического к научному осмыслению проблемы.

Второй период – становление истории как университетской науки, воспитание профессиональных ученых. Границей периодов автор считает 1826-1827 годы в связи с приходом в университеты молодежи из разночинцев. Этот период, по мнению Милюкова, начинается под влиянием трудов Карамзина, «развития научности на Западе» и потрясений в России.

Таким образом, первый период русской исторической науки – до Карамзина включительно, второй период – от Карамзина до времени написания «Очерков».

Все крупные исследователи истории России XVIII века были людьми «с официальным положением», по выражению П.Н. Милюкова, и занимались изучением истории по поручению правительства. Это – астраханский губернатор В.Н. Татищев, сенатор, князь М.М. Щербатов, посвятивший свой труд Екатерине II, генерал-майор И.Н. Болтин, «выправлявший работы Екатерины по русской истории», а также статский советник Ф.И. Миллер и другие». Одиноко стоит между ними крестьянский сын и просто статский советник М.В. Ломоносов, писавший свою историю, однако тоже «по официальному поручению».⁷¹

Таким образом, написание исторических трудов было своего рода государственной службой. Государство заботилось о создании своей истории. XVIII век в этом смысле был как бы «накопительным» этапом. Но были и попытки серьезных обобщений. Татищев писал о «естественном законе», т.е. стремлении к самосохранению, благополучию и пользе. Это желание «от Бога вкоренено есть». «Риторику философии и богословия» он называет «занятием вралей».⁷² Государственная служба дала Татищеву богатый жизненный опыт. Он хлопотал о собирании русских летописей, о переводе «из классиков» всего относящегося к России, об учреждении училища изучения восточных языков для подготовки к написанию русской истории.

Сочинения историка М.М. Щербатова, – отмечает П.Н. Милюков, – отличаются активным использованием документов московского архива иностранной коллегии, в котором хранились грамоты князей начиная с XIII века и памятники наших дипломатических связей начиная с конца XV века. Щербатов писал, что все это «наиболее послужило мне к украшению сочиняемой мною истории». Исторический труд Щербатова считали «сухим и скучным». Но, если Татищев дал как бы сводный текст летописей, то у Щербатова получился «первый опыт связного и полного прагматического изложения русской истории, основанной на всех главнейших источниках, сохранившихся от нашего прошлого», – писал Милюков.⁷³ Следует отметить, что в процессе работы над лекциями, а позже над монографией Милюков тщательно изучил и аналитически оценил все труды по русской истории. Его научная добросовестность была очень высокой.

В 1726 году в Петербурге открылась Академия наук – «царство домашних дрязг и сплетен, подкопов и интриг» – по выражению Милюкова. Правили там немцы, приглашенные на пять лет для «развития науки». Милюков отмечает добросовестную работу Байера, Миллера и Шлецера. Миллер ездил в Сибирь, нашел там огромное количество источников. Он заключил с Академией контракт для «написания Генеральной Российской истории». В марте 1766 года Миллер был назначен начальником Московского архива. Забота об архиве стала главным содержанием его деятельности. Для написания истории России он порекомендовал Екатерине вместо себя Щербатова. По иронии судьбы Щербатов не смог воспользоваться работой Татищева, это определило «массу промахов и ошибок», допущенных им, – писал Милюков.⁷⁴ Он отмечает заимствования одних историков у других. Но это по существу не столь важно. Особенно старается Милюков, когда речь идет об этапном, фундаментальном многотомном труде Карамзина «История государства Российского».

Знаменитый писатель в 1803 году будучи 37 лет от роду, обратился к правительству с просьбой обеспечить ему казенное содержание для написания русской истории. Первые 8 томов Карамзин написал за 12 лет. Милюков очень ревностно относится к столь высоким темпам написания этих томов, ищет заимствования у других авторов. Но Карамзин и не отрицал, что он использовал достижения своих предшественников. К тому же его целью было создание «полной» истории России, рассчитанной на сравнительно широкий круг читателей. Как позже отметят современники, «историю стали читать даже дамы». Заметим, что стали читать ее на русском языке в эпоху засилья французского.

В исторической схеме Н.М. Карамзина большую роль играют личности владык. Автор писал историю России с целью ее утверждения в сонме мировых держав, «он смотрел на нее как на благодарную литературную тему и писал не для ученых, а для большой публики», отмечал Милюков. Публика поддержала автора. За 25 дней первое 8-томное издание истории (3 тыс. экземпляров) было «расхватано». Второе издание пришлось выпустить немедленно. «Для обширного круга читателей, – пишет Милюков, – Карамзин был действительно «Колумбом» русской истории».⁷⁵

Теме «Карамзин и его современники» Милюков уделяет свыше 100 страниц из 315 страниц книги «Главные течения русской исторической мысли». «С Карамзиным мы переходим из допотопного мира русской историографии прошлого века – мира мало кому известного и мало кому интересного, – в другую область, где все знакомо, где еще до наших времен сохранилась живая устная традиция», – отмечает Милюков. Труд Карамзина стоит на рубеже двух эпох нашей историографии, и в этом прежде всего состоит его значение. «Карамзин сделался для нескольких поколений Петром Великим, а его история – Америкой нашей историографии».⁷⁶ Одновременно Милюков скрупулезно анализирует труды предшественников Карамзина, как это и положено в историографической работе.

П.Н. Милюков предупреждает о том, что изучая «продукты старой исторической мысли», ученый должен оценить их в соответствии с временем создания и с этой точки зрения воздать должное труду историка. Так деньги разных времен и различных наций одинаково идут в оборот, но только нумизмат может определить по остаткам чекана происхождение и первоначальную ценность каждой. «Нечто подобное предстоит сделать и историку нашей науки», – писал Милюков.⁷⁷ Все эти положения позволяют ознакомиться с методологическими, как бы мы сейчас сказали, взглядами Милюкова, его пониманием ценности источника, с высоким мнением о предназначении историка. Он постоянно искал научные обоснования исторических концепций, уважительно относился к трудам предшествовавших историков.

Специальный раздел «Главных течений русской исторической мысли» посвящен изучению и трактовке русскими историками киевского Синопсиса, изданного в 1674 году и перепечатывавшегося к середине XIX века 25 раз. Этот первый печатный учебник русской истории отражал, по мнению Милюкова, ученые теории средневековой польской и, вообще, славянской историографии. При ярком освещении начала истории славян и россов, крещения Руси, княжения Владимира Мономаха, нашествия Мамая и Батыя, Куликовской битвы книга не содержит «системы русской истории».⁷⁸ По поводу этих положений Милюкова можно сделать вывод, что сам он питал значительные иллюзии относительно возможностей исторической науки. В его последнем труде – двух томах «Воспоминаний», написанных в годы Второй мировой войны, выводы относительно истории России уже не носят столь категорического характера.

Две обширные главы «Главных течений...» посвящены историкам XVIII столетия: Ломоносову, Щербатову, Болтину, Татищеву, а также Байеру, Миллеру, и особенно Шлецеру. Милюков прослеживает этапы освоения архивов этими учеными, анализирует их подход к источникам. Эти разделы являются вкладом в архивоведение. Выше всех Милюков ставит немецкого историка Шлецера, который 4 года (1761-1765) жил в России. Шлецера поразило, что русские историки ничего не знали об истории иностранной. В свою очередь, он поставил своей задачей познакомить европейских ученых с древними источниками по истории России. А.М. Шлецер служил идее формирования всемирной истории, включающей в себя изучение всех национальностей в их развитии. Проблему национальности он решил просто: «Как Линней делит животных по зубам, а растения по тычинкам, так историк должен бы был классифицировать народы по языкам».

Попытки исторического синтеза различных цивилизаций были новым словом в развитии исторической мысли, допускавшим также идею исторической критики, т.е. самостоятельное толкование историком событий, а не только пересказ источников. Шлецер, по определению Милюкова, осмеял ученость, которая сама по себе служила целью, и поставил перед ней реальную практическую задачу – познание жизни. Историю он первый понял как изучение государственной, культурной, религиозной жизни и сблизил ее со статистикой, географией, политикой и другими отраслями реальных знаний. «История без политики, – писал Шлецер, – создает только монастырские хроники и диссертации».⁷⁹ Нетрудно понять, что сам Милюков разделял эту точку зрения и проводил ее не только в науке, но и в своей жизни, определяя, как теперь принято говорить, ее приоритеты. Милюков подчеркивал определенную связь научной и прикладной задач истории. Он разделял позицию Шлецера: «Первый закон истории – не говорить ничего ложного. Лучше не знать, чем быть обманутыми».⁸⁰ В целом, историки XVIII века, по оценке Милюкова, сделали многое для реального понимания прошлого.

Несмотря на то, что рубежом двух этапов историографии Милюков считал деятельность Н.М. Карамзина (1766-1826) и его «Историю государства Российского», он первый выступил против панегирических оценок этого труда и полного забвения того, что было создано до Карамзина. Позиция Карамзина, как автора знаменитого сочинения, освещается им самим: «Народ, презревший свою историю, презрителен, ибо легкомыслен; предки были не хуже его... Знаю, нам нужно беспристрастие историка, простите, я не всегда мог скрыть любовь к отечеству».⁸¹

П.Н. Милюков отмечает риторический, украшательский метод освещения русской истории Н.М. Карамзиным. Даже об Иване Грозном он писал: «Казалось Бог хотел в Иоанне удивить Россию и человечество примером какого-то совершенства, великости и счастия на троне». Правда, в 9 томе Карамзин подробно описал «злодейства» Грозного, но Милюков не приемлет подобный анализ личности царя, а манеру Карамзина определяет как «историческую живопись». Начиная историю государства Российского с 862 года, Карамзин продолжает дело Ломоносова, подчеркивая величие этого периода, благую роль монархической власти первых князей, поскольку, как считал Ломоносов, история «дает безсмертие мужеству народа, похвальных дел достойную славу».⁸²

Но труд Н.М. Карамзина не только итог, но и начало становления новой аналитической школы в исторической науке. Вторая часть книги «После Карамзина» начинается с рассуждений Милюкова о попытках критической разработки и философского построения русской истории. Этот этап естественно стоял «на плечах» предыдущего. Таковы закономерности историографии.

П.Н. Милюков высоко ценит идею исторической критики, выделяя труды М.П. Погодина, отдельно анализирует «скептический» настрой историка М.Т. Каченовского. Бывший губернский регистратор, а позже библиотекарь графа А.К. Разумовского, Каченовский позже много лет являлся профессором Московского университета. «Скептики», к которым принадлежал Каченовский, поставили целью «разрушить традиционные представления о небывалом величии и могуществе нашей начальной истории».⁸³ Они даже поставили под сомнение летописи, Русскую правду, древние договоры.

П.Н. Милюков отмечает, что желания «скептиков» не подтверждались глубокими историческими знаниями источников, и критически относится к подобным попыткам. «Система их гипотез оказывалась построенной на песке». Достоверность древней русской истории от нападок М.Т. Каченовского защищал М.П. Погодин.

Выход Милюков видел не в продолжении этих споров, а в привнесении в историческое знание философских подходов. Отметим органическую связь философии, социологии и истории в трудах Милюкова, ибо фактическую массу исторического материала надо осмысливать и сравнивать с течениями всемирной истории. Периоды всемирной истории повторяются в истории народов. «Специальные исторические познания не могут заменить философской подготовки», – писал Милюков.⁸⁴ Он подробно анализирует «Историю русского народа», не имевшего до освобождения от монголо-татарского ига общей государственности. Но Милюкова интересует не эта идея, а попытки историка Н.А. Полевого выявить закономерности исторического процесса. Сам Милюков занимался этой проблемой до конца жизни.

Интересен тот факт, что в начале 90-х годов Милюков был представлен Л.Н. Толстому, который позднее пригласил его к себе для беседы об общем смысле истории, если таковой имеется. Лев Николаевич поставил Милюкову ряд вопросов и терпеливо выслушал ответы историка, которому даже показалось, что он убедил великого мыслителя. Но когда все пошли пить чай, Л.Н. Толстой взял торт и ножик и сказал: «Ну что ваша наука!? Захочу, разрежу так, а захочу вот этак!» Так закончилась беседа. «Было бы уже невежливо доказывать, – вспоминал Милюков, – что в противоположность строению торта у науки есть свое собственное внутреннее строение. Я только понял тут, что мне никогда не понять Толстого».⁸⁵

Второй этап развития русской исторической науки Милюков определяет как попытки критической разработки и философского построения русской истории. Исходной точной всех исторических рассуждений становится идея исторической закономерности. Протест против «односторонней рассудочности воззрений XVIII столетия проявляется в сфере литературы или политики, философии или общественных наук». Возникает интерес к чувствам, нравственности. История интересуется жизнью народов. Свою роль в этом повороте сыграла борьба европейских монархов с Наполеоном, усиление контактов европейских государств. «Новые начала наук» развивались в Московском университете. В ученое сословие подалась молодежь из разных слоев общества. Дворяне относились к ним с некоторым высокомерием. Но и сами дворянские дети «из хороших фамилий» все чаще появляются в рядах студенчества. Милюков приводит бытовавшую в Московском университете подлинную историю о том, что юный М.Ю. Лермонтов на вопрос профессора об источнике его знаний, сказал: «В моей библиотеке получаются все последние европейские новости, до вас, г-н профессор, это еще на дошло». Остается лишь еще раз пожалеть, что Лермонтов оставил Московский университет после того, как профессор «свел счеты» с ним на экзаменах.

Милюков прослеживает усиление критического отношения к «баснословной» истории, формирование «скептической школы» в Московском университете, исследуя творчество М.Г. Каченовского, Н.И. Надеждина и др. Каченовский, будучи профессором, деканом и даже некоторое время ректором Московского Университета, активно влиял на студентов. В диссертациях проводились идеи закономерности исторического процесса, развенчивалась преувеличенная роль легенд в древнейшей истории, которая нередко была связана с недостаточным изучением авторами древних источников.

Но времена менялись. Министр просвещения С.С. Уваров усмотрел вред «безверия в наши летописи» и оскорбление тем самым «народного чувства». В 1835 году М.Т. Каченовский уступил кафедру русской истории своему ученику М.П. Погодину, в послании которому в 1837 году тот же министр отмечал: «Дай Бог, успехов в полезных трудах Ваших на защиту исторического православия». Каченовский, очевидно, не годился для «новой эры» университетского преподавания в духе православия, самодержавия и народности, – писал Милюков.⁸⁶

В 1841 году граф Уваров предложил Погодину стать директором канцелярии Министерства народного просвещения. В связи с этим Погодин вызвался «приготовить несколько молодых людей на кафедру русской истории, дать им одно направление, согласное с намерениями правительства и, таким образом, надолго застраховать сколько возможно, образ мыслей и, следовательно, действий, будущих поколений». Эти намерения осуществлялись Погодиным в Московском университете. Это, как мы видим, была другая «философия» истории. Русская история в статьях Погодина – предмет благоговейного удивления и сочувствия, поскольку «ни одна страна не заключает в себе столько чудесного!» Он отмечал как добродетель «смирение и терпение русского народа». Однако в его дневнике содержалось замечание другого рода: «Удивителен русский народ, но удивителен только еще по возможности. В действительности он низок, ужасен и скотен».⁸⁷ Но это в дневнике. А в жизни в лице Погодина самодержавие реализовало стремление сделать российскую историю «блюстительницей» общественного спокойствия. Критерием основательности ученых мнений сделалась их благонамеренность. Критически оценивая эти тенденции, П.Н. Милюков подчеркивал, что у молодежи не иссякал интерес к философии истории.

В своем исследовании Милюков постоянно возвращался к проблеме всемирно-исторического процесса, анализировал статьи разных авторов, высказывающихся по этому вопросу, который его самого весьма интересует, он неоднократно присоединяется к точке зрения, гласящей что история каждого народа определяется многими факторами: природа, экономика, населенность региона, психология, религия. Милюков прослеживает формирование русской философско-исторической конструкции. Его внимание привлекла «История русского народа» в 3-х томах, написанная Н.А. Полевым и по ряду проблем полемизирующая с трудом Карамзина. «Человек состоит из духа и тела», – писал Полевой. Народы, как люди, родятся, растут, стареют и умирают. Вместо «национального самовозвеличения» историк должен отыскивать место своего народа в истории человечества, найти причинную связь «сообщающую каждому моменту прошлого характер всемирно-исторической необходимости», – считал Полевой.⁸⁸ Тем не менее, он не ответил на вопрос о всемирно-исторической роли русского народа, уповая лишь на волю Провидения.

Уже в конце своей монографии П.Н. Милюков анализирует взгляды славянофилов А.С. Хомякова, братьев Киреевских и противостоящие им воззрения П.Я. Чаадаева. Как известно, И.П. Киреевский защищал русскую самобытную религиозную идею и отделял Россию от европейской истории. С сочувствием Милюков освещает исторические парадигмы П.Я. Чаадаева, напоминает его блестящую биографию, оценивает высокую образованность. Знакомство с жизнью Западной Европы, изучение католической философии привело Чаадаева к выводу о том, что католичество является наиболее «деятельно-нравственной» формой христианства. В 1829 году достоянием общественности стали его знаменитые «Письма о философии истории», провозглашавшие единство веры, всемирную церковь как средство осуществления на земле христианского идеала, являющегося конечной целью исторического процесса. Чаадаев отрицает ценности прошлого, заслуги истории России: «Одинокие в мире мы ничего ему не дали, ничему у него не научились... Сперва дикое варварство, потом грубое суеверие, потом жестокое, унизительное иноземное иго, черты которого унаследовала потом и туземная власть, – вот грустная история нашей юности». Чаадаев неоднократно отмечал, что любит свою родину «только за ее будущее», признавая тем не менее величие нации, «создавшей могучую натуру Петра, универсальный ум Ломоносова, грациозный гений Пушкина».⁸⁹ Великое будущее принадлежит России лишь на пути просвещения и усвоения западных идей, – считал Чаадаев. Религиозной идее он отводил первенствующую роль в развитии культуры, подчеркивая общую связь христианской исторической философии.

Милюков отмечает, что через несколько лет Чаадаев «несколько смягчился». Он впадает в другую крайность: «России суждена великая духовная будущность: она должна разрешить все вопросы, о которых спорит Европа». Милюков уважительно относится к поискам истины в трудах Чаадаева, по принципу: «Я сомневаюсь, значит существую».⁹⁰

Свою большую историографическую работу Милюков как бы обрывает обещанием осветить исторические взгляды славянофилов, оценить всемирно-историческую роль православной идеи. Он эти проблемы осветил в своих статьях, посвященных отдельным историкам.

В целом в книге «Главные течения русской исторической мысли» Милюков определил направления исторических поисков и осветил достижения и проблемы историков в течение двух веков. Вклад П.Н. Милюкова в анализ отечественной историографии имеет непреходящее значение.

Собранные впервые в сборнике «История исторической науки» статьи Милюкова, названные выше, так же носят историографический характер. Специальные статьи были написаны им о «славянофильстве» и отдельно – о И. Киреевском. П.Н. Милюков считал, что в славянофильстве объединен национальный протест против «заимствований» и панславистские симпатии, союзнические отношения с национально-освободительной борьбой западных и южных славян. Представители этого течения А.С. Хомяков, И. Киреевский, Д.В. Веневитинов и другие положили начало этому направлению, его продолжили К. Аксаков, Ю. Самарин, И. Аксаков. Имели место нескончаемые споры с Т.Н. Грановским и другие.

В ряде статей, названных выше, Милюков освещает возникновение проблемы, исторические перипетии споров, биографии лидеров славянофильства. Считая себя «западником», Милюков о своих оппонентах пишет весьма уважительно, понимая, что точкой отсчета является ответственное отношение к судьбе России.

Специальная статья написана Милюковым о «юридической школе в русской историографии» (Соловьев, Кавелин, Чичерин, Сергеевич). К 30-м годам XIX века «патриотическая риторика Карамзина», по выражению Милюкова, «перестала удовлетворять научным потребностям». Названные выше историки «юридической» школы считали, что нельзя сообщать «факты без критики» и «критику без фактов». Историки изучали развитие государственных и частно-правовых норм из патриархально-родовых отношений. Кавелин в 1847 году опубликовал статью «Взгляд на юридический быт древней России», а В.С. Соловьев защитил диссертацию на тему «История отношений между князьями Рюрикова дома».

Авторы выступили против привычных этапов развития истории. Исходный тезис – проблемный подход: родовой уклад, его распад под влиянием развития института частной собственности. Род – семья, личность, общее владение, вотчина, государство определяют три периода: «господство кровных отношений, господство частных отношений, господство государственных отношений».⁹¹ Еще раз хочется отметить огромную эрудицию и добросовестность Милюкова как ученого, его уважительное отношение к творчеству русских историков и профессиональное определение роли каждого из них в российской историографии.

В начале 1893 года Милюков выступил с публичной лекцией в аудитории Исторического музея на тему: «Разложение славянофильства (Данилевский, Леонтьев, Вл. Соловьев)». Почти полвека, отмечал Милюков, славянофильство строило свою концепцию на самобытных свойствах русского народа, а западничество старалось вывести общие для всех народов законы исторического развития и построить на них «идеалы будущего». На смену им явились народничество и либерализм. Труды вышеназванных историков Милюков подвергает критике.

Его занимает тема «Россия и Европа». Он отвергает ситуацию ненависти между ними и мнение, что «Европа «изжила» свое историческое существование». Милюков противопоставляет этому мнению данные современной социологии, как общей, так и частной. «Национальный эгоизм и исключительность» – вот вывод, к которому пришли эпигоны славянофильства. И Данилевский, и Леонтьев превозносят «византийский дух и византийское наследие» как «единственно пригодное» для России, так как Россия – особый «культурно-исторический тип». Милюков критикует этот тезис, проповедуя законы развития всемирной истории.

Как известно, на празднике в связи с открытием памятника А.С. Пушкину в Москве в 1880 году Ф.М. Достоевский выступил со знаменитой речью, в которой отмечал величие Пушкина, говорил о всемирной связи народов. «О, народы Европы не знают, как они нам дороги! – сказал Достоевский. – Ибо Русская душа человечная и все соединяющая».

«И ты, Брут!» – возмущался по этому поводу Леонтьев, и был неправ. «Абсолютизм метафизический и религиозный составляет резкую разграничительную черту между славянофильством и современным мировоззрением», – писал Милюков,⁹² отдавая дань убежденности «старых славянофилов». «Истинное славянофильство «кровное», не теория только, а живой тип общественной мысли», – с пониманием писал в 1893 году Милюков. Все это, заметим, верно при условии сохранения и эволюционного развития России. В это верил Милюков. Но история не есть (увы!) поступательный процесс. Ее зигзаги определяют возникновение идеологических течений разного типа.

Специальную статью П.Н. Милюков посвятил своему учителю, великому историку В.О. Ключевскому. Лирический тон статьи удивителен для Милюкова. Но речь идет о дорогом человеке, которого он знал 32 года. Милюков, естественно, очень высоко оценивает «Курс русской истории» Ключевского, отмечает ум и талант автора.

«Мы дошли до 3-го курса учебы в университете, не занимаясь русской историей, она казалась нам «грудой непереваримого сырого материала, из которого невозможно высечь никакой искорки мысли», – писал Милюков.⁹³ Лекции С.М. Соловьева внимания студентов не привлекли.

Лекциям Ключевского предшествовала громкая слава, но «никакие рассказы не могут передать обаяние, которое производили лекции Ключевского в его своеобразном произношении», – вспоминал Милюков.⁹⁴ Лектор был и философом и мыслителем. Связь между фактами и выводами была убедительна, понятен и доступен был язык новой терминологии, на которую Ключевский переводил русскую историю с недоступного языка документов. «Через Ключевского мы впервые поняли русскую историю». Столь высокой оценки Милюков не дает никому. Он выражает мнение поколения, серьезно учившегося в конце 70-х годов XIX века. Миновали 32 года, но никто еще не занял место В.О. Ключевского. «Личность Ключевского могущественна и оригинальна». Велика его роль в связи поколений», – писал Милюков. «На эту тему можно написать целые тома для сочинений, которым придет свое время», так как «любовь и уважение к старшему внушает младшему поколению потребность объяснения и понимания». «Ключевский как мыслитель и ученый так своеобразен и так крупен, что искать корней и нитей представляется уже как бы некоторым посягательством на источники его влияния и славы», – отмечал Милюков. «Творчество Ключевского – общенациональное достояние». Оно выросло «на усвоении усилий многих поколений, на почве русской общественности, но не чуждо общечеловеческим идеалам».

Милюков учился на филологическом факультете, но именно Ключевский «разбудил» в нем историка России. Он пишет, что В.О. Ключевский посвятил свой курс «исключительно политической и социальной истории на экономической подкладке».⁹⁵ Предвидя вопросы об отсутствии анализа духовной жизни и всякого рода идей, Ключевский отмечал, что «идея становится историческим фактом, когда овладевает какой-нибудь практической силой, властью, народной массой или капиталом. Политический и экономический порядок известного времени можно признать показателем его умственной и нравственной жизни».⁹⁶

Милюков пишет о практических занятиях Ключевского со студентами, но самым ценным в них он считает комментарии учителя. Случались и разговоры о политике. Ключевский от них не уклонялся, но отвечал уклончиво. Сам Ключевский поступил в университет, когда ликвидировалось вековое зло русской жизни – «крепостное право». И это великое общественное событие произвело на историка сильное, неизгладимое впечатление. В великом споре западников и славянофилов мудрый Ключевский находил определенные достоинства у разных сторон. «На стороне западников – ум Ключевского. К славянофилам он склоняется сердцем».⁹⁷ В каждом из течений он выделяет долю истины.

Милюков в качестве характерной особенности отмечает, что Ключевский принес в науку «связь с бытом». Сын бедного священника деревни Ключи Пензенской губернии Ключевский о жизни народа знал не понаслышке. Связь с деревней он поддерживал будучи профессором Московского университета. В этом смысле Ключевский «почвенник». Милюков анализирует достоинства и особенности «Курса русской истории» Ключевского. Историк клеймил крепостное право, скептически относился к дворянской культуре, ориентированной на Запад, высоко ценил творчество Новикова, Фонвизина, Болтина. Всю жизнь Ключевский преклонялся перед гением А.С. Пушкина, тому есть множество свидетельств. Он высоко ценил историческую роль Пушкина, создавшего литературный русский язык, ответившего в своих произведениях на главные вопросы современности.

С 1905 года после перерыва Милюков систематически встречался с Ключевским. В частности Василий Осипович интересовался политикой партии кадетов, одним из лидеров которой был Милюков. «Как очень умный и проницательный человек, как эволюционист он при всей недоверчивости к общественной деятельности знал, что статья сама работает для лучшего будущего».⁹⁸ Последняя статья В.О. Ключевского была посвящена пятидесятилетию падения крепостного права, и это символично.

Столь подробное освещение мнения Милюкова о Ключевском важно само по себе. К тому же в литературе преувеличены разногласия Милюкова с Ключевским и статья Милюкова о своем учителе все ставит на свои места.

Таким образом, весьма значимым является вклад Милюкова в создание историографии русской истории. Причем изучать и анализировать его следует, опираясь на труд «Главные течения русской исторической мысли» и цикл его статей, посвященных творчеству российских историков.

1897 год был связан с большой удачей в жизни П.Н. Милюкова. Его пригласили заведовать кафедрой всеобщей истории в Софийском высшем училище. Были преодолены сложности с получением разрешения выезда за границу. Власти оформляли его как «высылку» на 2 года. Милюков выехал сразу же и летом в Париже собирал материал для лекций по проблемам славяноведения и перехода всемирной истории от падения Римской империи к средним векам.⁹⁹

Болгария радушно встретила П.Н. Милюкова. Он приступил к работе вместо скончавшегося историка М.Т. Драгоманова. При вступлении в должность, выступая перед коллегами по кафедре, Милюков отметил достоинства своего предшественника, с памятью которого он не мыслит соперничать. «Любовь к науке и продолжение добрых отношений к преподавателям… я постараюсь поддержать, насколько это будет в моих силах».¹⁰⁰ Лекции Милюкова активно посещались студентами. Он читал цикл по истории Римской империи, обзор философско-исторических систем, курс по археологии и древнему славяноведению. С марта 1897 года по июнь 1898 года Милюков также читал лекции в Софийском университете.

Однако скоро начались крупные неприятности. 7 декабря 1897 года Милюков вместе со всеми посетил торжественный молебен в Софийском соборе по поводу «Тезоименитства Николая II», но не явился после церковной службы на прием в посольство России. Русский посол в Болгарии Бахметев потребовал уволить Милюкова, отстранить его от преподавания. Министерство иностранных дел России направило по этому поводу особую ноту и болгарское правительство вынуждено было уступить. Милюков вновь остался без работы, но не без дела. Он опубликовал ряд статей о политической и национальной борьбе на Балканах, появившихся в русской и болгарской периодике: «Сербско-болгарские отношения по македонскому вопросу» («Русское богатство». СПб., 1899); «Из поездки в Македонию. Европейская дипломатия и македонский вопрос» («Вестник Европы», 1899) и другие.

В течение всей своей жизни, даже находясь в тюрьме, Милюков работал над многотомным трудом «Очерки по истории русской культуры», впервые изданным в 2-х частях на рубеже XIX и ХХ веков. В этой работе П.Н. Милюков самим широким образом трактует понятие культуры и ее истории, как сочетания всех важных факторов жизни народа, отражающихся в его духовной жизни. По его мнению, культурная история обнимает все стороны внутренней истории: и экономическую, и социальную, и государственную, и умственную, и нравственную, и религиозную и эстетическую. Причем материальная и духовная стороны истории достаточно тесно связаны между собой. В «Очерках по истории русской культуры» П.Н. Милюков специальные разделы посвятил глубокому анализу месторазвития русской культуры, населения страны, ее государственному строю. Освещены такие проблемы как церковь, вера и творчество, школа и образование, «националистические идеалы», то есть вопросы национального самосознания.

Через все разделы «Очерков» проходит мысль о роли России во всемирно-историческом процессе и смысле ее особенностей. России надо преодолевать свое отставание, а не гордиться им, считал Милюков. Он отмечал запоздалость экономических реформ в России, усиление без меры государственного влияния на жизнь населения. Тем не менее, «процесс, которым развивалась совесть, мысль и воля русского народа, – писал Милюков, – в существе своем воспроизводит те же черты, какими этот процесс характеризуется в других местах и в другие времена истории».¹⁰¹

Следует отметить, что главным двигателем истории Милюков полагал «экономический материализм», специально отмечая, что он отрицает «монистический принцип» понимания исторического процесса. Одновременно он отмежевывается от марксизма с его «одномерным догматизмом». К сторонникам «экономического материализма» Милюков относит и своего будущего оппонента П.Б. Струве: «Национальный характер сам есть последствие исторической жизни и только уже в сложившемся виде может служить для объяснения ее особенностей».¹⁰² Милюков неоднократно обращается к особенностям социального развития истории России. Русское государство, считал он, соглашаясь с С.М. Соловьевым, выковано борьбой со степью, необходимостью спасаться от набегов кочевников, «степняков». Каждое сословие служило защите государства. Во главу угла ставился не подъем народного благосостояния, а мобилизационный фактор, создание необходимого для обороны войска и финансовых средств.

Особый интерес представляет 2-я часть «Очерков» (1-я и 2-я книги), имеющая заголовок «Вера, творчество, образование». Книга первая посвящена церкви, религии, литературе. Подчеркивая взаимосвязь всех частей «Очерков» Милюков писал: «Мы познакомились с тем историческим зданием, в котором провел свою жизнь русский народ… Провели экспертизу этого здания… Возникает вопрос о том, как жилось в этой исторической постройке ее обитателям? Во что они веровали, чего желали, к чему стремились? Словом, как сложилась духовная жизнь русского народа?»¹⁰³

Милюков еще раз выступает против разделения материальной и духовной жизни народа. Такой взгляд он считает анахронизмом. Но исследование развития духовной жизни – достойный предмет специального анализа. «Церковь и школа – таковы два фактора русской, как и всякой другой духовной культуры, – отмечает П.Н. Милюков. – Это даже не факторы, а явления, раскрывающие чувства и мысли русского общества с их последовательными изменениями».¹⁰⁴

Российские монархи, начиная с Петра I, подчинили церковь своим целям, что, по мнению Милюкова, в отличие от Европы мешало формированию общественного самосознания и демократизации страны. Абсолютизм не имел достойного отпора. «Религия у нас слишком поздно начала оказывать влияние на творчество, – отмечал Милюков, – и влияние это было поверхностно». Осуществляя конкретный исторический анализ российской образовательной школы, Милюков, опираясь на обширные статистические данные, показывает ее жалкое состояние, сословный характер школы, недостаточность бюджета на содержание начальных школ. Большое внимание он уделяет школьным планам Екатерины II, положительно оценивая ее правление в сфере «просветительских намерений». Милюков критически пишет о политике Николая I, заботившегося о превращении школьного образования в оплот самодержавия и полагавшего, что школа должна «отрезвлять от дерзновенных мечтаний».

Царем Николаем I была одобрена записка министра народного просвещения Уварова (1840) о недопустимости «поколебать некоторым образом порядок гражданских сословий». Образование надо соразмерять с гражданским бытом разнородных сословий. В 1833 году дворяне составляли 78 % среди учащихся гимназий, а в 1892 году – 56,2 %. Выходцы из городского сословия соответственно имели 17 и 31,3 %, численность детей сельских жителей – с 2 % выросла до 5,9 %.¹⁰⁵ В принципе все оставалось по-прежнему. Скрупулезное исследование школьного дела подводило читателя к пониманию необходимости его демократизации. В положительной оценке реформ царя Александра II, ликвидации крепостного права Милюков был, конечно, не одинок. Эти реформы значительно ускорили развитие России по «европейскому пути» с учетом национальных потребностей России.

Исследуя роль творчества, литературы, искусства, Милюков наряду с конкретным анализом художественных свершений показывает их значение в становлении национального самосознания, историческую роль в развитии общества. Высочайшую оценку он дает как художественному, так и философскому творчеству Пушкина, создавшего литературный язык «образованного общества», «прорвавшегося» к художественному изображению реальной жизни, потеснив религиозные легенды. История показала закономерность творчества Пушкина как воплощения философской идеи, определившее расширение влияния русской литературы на общество и явившегося важной частью мировой культуры.

Подобный прорыв от классицизма к жизни осуществил в изобразительном искусстве, по мнению Милюкова, Брюллов – «Державин русской живописи», создав полотно «Последний день Помпеи». Обличительное реалистическое творчество Перова, Репина, художников-передвижников помогло достижению русской живописью «гражданского совершеннолетия». Перов, по мнению Милюкова, – Некрасов русской живописи, а «Бурлаки» Репина – символ русского народа, веками тянущего свою лямку. Эти же исторически обусловленные процессы он отмечает в музыке. Творчество Бородина, Мусоргского, Римского-Корсакова – закономерное отражение растущего национального самосознания русского народа. Милюков приводит слова Даргомыжского (1856): «Я не намерен возводить… музыку до забавы. Хочу, чтобы звуки прямо выражали слово. Хочу правды».¹⁰⁶ Чрезвычайно высоко оценивает Милюков творчество М. Глинки, его вклад в русскую и мировую культуру.

В 1899-1902 годах Милюков написал третью часть «Очерков» по проблеме «Национализм и общественное мнение». Общественное сознание он объяснял как социальное явление, доступное научному изучению. К этому вопросу Милюков возвращался при дальнейших переизданиях «Очерков», о чем автор писал в предисловии к их последнему прижизненному изданию.

В этом издании Милюков назвал 3-ю часть «Очерков» «Национализм и европеизм». «Национальное самосознание, – писал Милюков, – психологически и хронологически является первым моментом развития, а «общественное» самосознание вторым».¹⁰⁷ Современные национальности – достаточно «поздний продукт исторической жизни». «Социальная группировка» влияет на психологию людей. «Национальность есть социальная группа, располагающая таким средством непрерывного психологического воздействия как язык, выработавшая постоянный запас однообразных психических навыков».¹⁰⁸ Потеря языка приводит к денационализации эмиграции. Очень важна религия, ее социальная роль может быть огромной.

Таким образом, исследуя в «Очерках» «содержание русской жизни», Милюков показывает, что «воспитание и образование являются «ареной» борьбы между представителями религии, интеллигенции и государственной политики». Последняя, третья часть посвящена общественно-волевой стороне культурного процесса, политическому взаимодействию государства и общества. С конца XV столетия ведется борьба между «национализмом» и «европеизмом» или между «органическим» и «критическим» мировоззрением. Одним из основных положений «Очерков» Милюков считал то, что вместо борьбы «двух конструкций русской истории» (сведения к тождеству сходства русской и европейской истории и наоборот – абсолютизации русского своеобразия, пропаганды его исключительности) следует «строить русский исторический процесс на синтезе обеих черт, сходства и своеобразия». Милюков с уважением вспоминает «мастерский синтез, представленный конструкцией Ключевского».¹⁰⁹

Работа над первым вариантом «Очерков» была им прервана в связи с разрешением возвратиться из Болгарии в Россию. Семья Милюковых поселилась в Петербурге. На склоне жизни в своих «Воспоминаниях» Милюков 1895-1905 годы называет «годами скитаний». Возвращение в Петербург названо «Петербургское интермеццо». Вскоре Милюкову запрещено было жить в Петербурге, и семья переехала в пригород. В 1901 году П.Н. Милюков был вторично арестован и помещен в тюрьму «Кресты». В ходе «отсидки» его вызвал на допрос министр В.К. Плеве «по поручению государя» в связи с заступничеством В.О. Ключевского. Беседа прошла «мирно». Через неделю тот же Плеве объявил ему об освобождении, добавив: «Вы с нами не примиритесь. По крайней мере, не вступайте с нами в открытую борьбу. Иначе мы Вас сметем!»¹¹⁰

Дальнейшая жизнь П.Н. Милюкова была связана, прежде всего, с политикой, хотя он всячески пытался продолжать работу над историческими исследованиями. Этот период жизни Н.Г. Думова в книге «Либералы в России: трагедия несовместимости» назвала «погружение в политику». Следует отметить, что этот процесс не был добровольным. Выдавливание Милюкова из науки началось с его увольнения из приват-доцентов Московского университета и лишения права преподавания в высших учебных заведениях. Тем не менее, П.Н. Милюков изыскивал всевозможные пути для продолжения научных занятий.

Известность его как историка росла. Первая часть «Очерков» была издана в Париже и Лейпциге. «Первый историк России» – В.О. Ключевский в 1902 году высоко оценил этот научный труд Милюкова как «попытку воспроизвести наше прошлое в виде стройного исторического процесса», в котором проанализированы его причины и результаты.¹¹¹

Другого подобного труда нет и, очевидно, не будет. Таков результат многолетней работы талантливого ученого.

В последней части «Очерков» П.Н.Милюков приводит слова сына Ивана Калиты Семеона Гордого из его духовного завещания (1353): «Я пишу вам это слово ради того, чтоб не перестала память родителей наших и наша свеча бы не угасла».¹¹² Более чем через 500 лет историк Милюков вносит свою лепту в это великое дело. На склоне жизни в своих воспоминаниях Павел Николаевич писал, что «историк должен показать связь явлений, их внутренний смысл». Целью «Очерков» было стремление дать читателю научно обоснованное представление о связи настоящего с прошлым.¹¹³ Автору это удалось.

В наше время к потомкам возвращается имя П.Н. Милюкова – крупного российского историка, политического деятеля, позднее эмигранта, служившего России, безуспешно отстаивавшего для нее эволюционный путь развития, вопреки потрясениям и катастрофам, которыми изобилует наша история.