Но потом я задумывался: что бы я ни делал, это должно сработать,
поскольку бунтарства почти не наблюдается. Действительно, после Борка
никто ни разу не устроил настоящей
истерики по чему бы то ни было, даже
по вопросу о том, сколько им платят, что неслыханно для любой компании,
большой или маленькой. «Задолицым» было известно, что я и себе платил
немного, и они верили, что я плачу им столько, сколько могу.
«Задолицым»
явно нравилась та культура, которую я создал. Я доверял
им целиком, не следил за ними, и такое отношение породило твердую
обоюдную лояльность. Мой стиль руководства не сработал бы с людьми,
которые привыкли, чтобы их направляли,
подсказывали им каждый шаг, а
эта группа находила его раскрепощающим, вливающим в них больше сил.
Я позволял им быть самими собой, позволял им заниматься делом,
позволял им совершать ошибки, то есть относился к ним так же, как мне
нравилось, когда люди относились ко мне.
В конце уикэнда, проведенного с «задолицыми»,
погруженный в эти и
прочие мысли, я в полном трансе возвращался за рулем в Портленд. Где-то
с полпути я выходил из своего транса и начинал думать о Пенни и
мальчишках. «Задолицые» были для меня как семья, но каждую минуту,
которую я провел с ними, мне приходилось выкраивать за счет моей
другой семьи, настоящей. Вина была физически ощутима. Часто я входил в
дом, и Мэтью с Трэвисом встречали меня у порога. «Где ты был?» —
бывало, спрашивали они. «Папочка был с друзьями», —
отвечал я,
подхватывая их на руки. Они смотрели на меня смущенными глазами. «Но
мамочка сказала нам, что ты работал».
Где-то в это же время, когда «Найк» выпустил свою первую детскую
обувь, «Валли Ваффл» и «Робби Роуд Рейсер», Мэтью объявил, что он
никогда в жизни не будет носить «Найк». Это был его способ выразить
свою досаду в связи с моими отлучками и прочими причинами для
расстройства. Пенни
пыталась растолковать ему, что папочка отсутствовал
не по своей воле. Папочка пытался что-то создать. Папочка пытался
сделать так, чтобы он с Трэвисом смог поступить в колледж, когда придет
время.
Я даже не потрудился что-то объяснить. Я сказал себе, что было
неважно, что я говорю. Мэтью никогда не понимал,
а Трэвис понимал
всегда — похоже, они родились с этими точками зрения по умолчанию.
Мэтью, казалось, впитал в себя врожденную обиду на меня, тогда как
Трэвис, казалось, с рождения был преданным сыном. Какую разницу
вызовут еще несколько слов? Какую разницу вызовут еще несколько
часов?
Мой стиль отцовства — мой стиль менеджмента. Я всегда задавался
вопросом — хорош ли он или же только достаточно хорош?
Я неоднократно давал обет измениться. Неоднократно говорил себе:
«
Буду больше времени проводить с мальчишками».
Неоднократно я
выполнял обещание — на какое-то время. Но затем возвращался к своему
прежнему образу жизни, к единственному способу, который знал. Не
устранялся. Но и не держал руки на пульсе.
Возможно, это была единственная проблема, которую я не мог решить с
помощью мозгового штурма со своими «задолицыми» собратьями. Куда
сложнее, чем проблема, как доставить средние вставки подошвы из пункта
А
в пункт Б, выглядела задача с сыном А и сыном Б, как сделать их
счастливыми, одновременно поддерживая на плаву сына В — «Найка».