Происхождение и развитие сознания

     Герой является человеком творческим не в том смысле, что он приукрашивает и расцвечивает существующий канон, хотя его творчество может проявляться также и в формировании и трансформации архетипического содержимого своего времени. Подлинным героем является тот, кто приносит новые ценности и разбивает структуру старых, то есть отца-дракона, который, опираясь на весь авторитет традиции и силы коллектива постоянно стремится помешать рождению нового.

     Творцы составляют передовую часть общества, но в тоже время они являются консерваторами, осуществляющими обратную связь с началами. В постоянно возобновляемых сражениях с драконом они завоевывают новую территорию, основывают новые области сознания и ниспровергают устаревшие системы знания и морали по велению голоса, призывам которого следуют, независимо от того, формируют они свою задачу как религиозное призвание или как практическую мораль. Глубина бессознательного слоя, из которого зарождается новое, и сила, с которой этот слой овладевает индивидом — вот что является реальным мерилом этих призывов голоса, а не идеология сознательного ума:

     Посредством символа архетипы прорываются через творческую личность в сознательный мир культуры.   Именно эта лежащая в глубине реальность обогащает, трансформирует и расширяет жизнь коллектива, предоставляя ему и индивиду основу, которая только и наделяет жизнь смыслом. Значение религии и искусства является положительным и синтезирующим не только в примитивных культурах, но и в нашей собственной, чрезмерно сознательной культуре именно потому, что они предоставляют выход для содержимого и эмоциональных компонентов, которые были слишком жестко подавлены. В коллективе, как и в индивиде, мир патриархальной культуры, в котором господствует сознание, составляет всего лишь один сегмент целого. Положительные силы коллективного бессознательного, ранее подавленные, борются за выражение через творческую личность и через нее вливаются в общество. Отчасти они являются "старыми" силами, заблокированными из-за излишней дифференциации культуры, отчасти новыми и неиспытанными, которым суждено сформировать облик будущего.

     Обе функции помогают сохранять культуру "в равновесии", обеспечивая условия, при которых она не отклонилась бы слишком далеко от своих корней или, напротив, не стала косной из-за консерватизма.

     Но герой как орудие этой попытки компенсации отдаляется от нормальной человеческой обстановки и от коллектива. Эта деколлективизация влечет за собой страдание, и он все же страдает, потому что в своей борьбе за свободу является также жертвой и представителем устарелого, старого порядка и вынужден нести эту ношу в своей собственной душе.

     Значение этого факта уже подчеркивалось Юнгом,^[17] который говорил о роковом принуждении, которое влечет героя к жертвоприношению и страданию.

     Представляются ли его свершения услужениями, как в случае Геракла, жизнь которого, подобно жизни большинства героев, представляет собой ряд напряженных усилий и задач, или этот символизм принимает форму жертвоприношения быка, как в случае Митры, или распятия на кресте, как в случае Христа, или приковывания цепью к скале, как в случае Прометея — всегда и повсюду мы встречаемся с темой жертвоприношения и страдания.

     Необходимость жертвоприношения может означать жертвование старым матриархальным миром детства или реальным миром взрослого; иногда в жертву необходимо принести будущее ради настоящего, иногда настоящее, чтобы герой смог реализовать будущее. Сущность деяния героя так же разнообразна, как и мучительные ситуации реальной жизни. Но ему всегда приходится приносить в жертву нормальный образ жизни, в какой бы форме это его не затрагивало, будь то через отца, мать, ребенка, родину, любимую, брата или друга.

     Юнг говорит, что опасность, которой подвергается герой, - это «изоляция в самом себе »,^[18] Страдание, обусловленное самим фактом существования Эго и индивида, для героя неизбежно – психологически он должен отделить себя от своих товарищей. Он видит то, чего не видят они, не увлекается тем, чем увлекаются они – но это означает, что он человек совершенно иного типа потому неизбежно одинок. Одиночество Прометея на скале или Христа на кресте - это жертва, которую они должны принести за подаренный огонь и спасение человечества.

     В то время как у усреднённого индивида нет своей собственной души, потому что группа и ее канон велят ему, что он может или не может делать психически, герой является человеком который может назвать свою душу своей собственной, потому что он боролся за нее и заслужил ее. Поэтому без завоевания анимы не может быть никакой  героической и творческой активности, и собственная жизнь героя в самом глубоком смысле связана с психической реальностью анимы. Творение всегда является индивидуальным достижением, ибо каждая творческая работа или свершение - это .нечто новое, чего не было ранее, уникальное и неповторимое. Таким образом, анима как компонент личности связана с "голосом", выражающим творческий элемент индивида, противостоящий рутинности отца, коллектива, сознания. Анима как пророчица и жрица  является архетипом души, которая зачинает Логос, "семенной мир" Бога. Она — вдохновляет и вдохновляется, она — Непорочная София которая зачинает от Святого Духа и Непорочная Мать, которая рождает Логоса-духа-сына.

     В ранней уроборической и матриархальной фазе существует только тип провидца, который, жертвуя своим Эго и, таким образом, становясь женоподобным вследствие отождествления с Великой Матерью, рождает свои откровения под подавляющим воздействием бессознательного. Такой тип провидца широко распространен. Наиболее известной формой этого является мантическая форма, в которой женщина играет пророческую роль провидца и жрицы, Сивиллы и Пифии. Позднее ее функцию берет на себя провидец-жрец, который отождествляется с ней. Это все еще можно видеть в отношении Вотана к Эрде. Он получает вековечную мудрость Великой Матери, дар пророчества, но взамен должен пожертвовать своим правым глазом. Таким образом, вотанизму с его экстатической развязностью и неистовым безумием страстей, как в оргиастической так и в мантической форме, не достает ясного видения высшего знания, которое было утеряно вследствие "верхней кастрации", осуществленной Эрдой.

     Дикий охотник и Летучий Голландец, мрачные, как и Вотан, относятся к свите Великой Матери. За их духовным волнением скрывается старое стремление к уроборическому инцесту, желание смерти, которое кажется так глубоко укоренившимся в немецкой душе.^[19]

     Мы не случайно находим резкую противоположность этому одержимому матерью образу провидца в том типе пророка, который появился у древних иудеев. Его существенной характеристикой является близость к фигуре отца и сохранение и усиление сознания вследствие этой близости. Для него мантическое и сновидческое пророчество во многом уступают пророчеству в ясном сознании. Пророческая глубина зависит от глубины сознания, и Моисей считается величайшим пророком именно потому, что он созерцал Бога днем и лицом к лицу. Другими словами, глубокая проницательность активированного трансперсонального слоя и четкое видение высоко развитого сознания должны вступить во взаимосвязь, а не развиваться друг за счет друга.

     Таким образом, герой, как Эго .стоит между двумя мирами: внутренним миром, который угрожает подавить его, и внешним миром который хочет уничтожить его за то, что он нарушил старые законы. Только герой может не отступить перед натиском этих  коллективных сил, так как он является примером индивидуальности и обладает светом сознания.

     Несмотря на свою первоначальную враждебность, позднее коллектив принимает героя в свой пантеон, и его творческое качество продолжает жить дальше — по крайней мере в западном каноне — как ценность. Тот парадокс, что нарушитель канона сам включается для творческого характера западного сознания, особое положение которого мы неоднократно подчёркивали. Традиция в которой воспитывается Эго, требует подражания герою, поскольку это он создал канон текущих ценностей. То есть  высшим добром считается сознание, моральная ответственность, свобода и.т.д. Индивид воспитывается в их духе, но горе тому  кто осмелится пренебречь культурными ценностями, ибо он мгновенно будет осуждён коллективом, как нарушитель древних заповедей.

     Только герой может разрушить старое и вырваться из сетей своей культуры, творчески атакуя ее, но обычно ее компенсирующая структура оберегается коллективом любой ценой. Его противодействие герою и изгнание его оправданы как защита от надвигающегося краха. Ибо крах, который несут с собой нововведения Выдающейся Личности, представляет собой зловещее событие для миллионов людей. За крушением старого культурного канона следует период хаоса и разрушения, который может длиться столетия, и пока не устанавливается новый, стабильный канон с компенсирующей структурой, достаточно прочной, чтобы обеспечить некоторую безопасность для коллектива и индивида, приносятся в жертву множество людей.

Раскол систем: культура в состоянии кризиса

     Теперь нам остается описать, как в ходе развития освобождение сознания приводит к кризису и как отделение сознания от бессознательного вызывает опасность раскола. В данный момент мы вступаем в культурный кризис нашего времени и Западного развития в целом. Мы можем только попытаться проследить уже описанные психологические тенденции и таким образом внести, в рамках нашей темы, посильный вклад в понимание проблем культуры. Искушение пойти дальше велико, так как затрагиваемые вопросы очень актуальны; но здесь, как и во множестве других случаев, нам придется удовлетвориться намеками и только указать на эти явления, не вдаваясь в обсуждение каузальных связей.^[20]

     Западная культура, кризис которой мы переживаем сегодня, отличается от всех остальных известных нам тем, что, хотя и представляет собой континуум, постоянно находится в процессе изменения, даже если степень изменения не всегда одинаково очевидна. Привычное разделение культуры на классическую, средневековую и современную совершенно неправильно. Любой более глубокий анализ обнаруживает западную личность в постоянном движении как вперед, так и назад, но с устойчивым продвижением в направлении, определенном в самом начале: к освобождению человека от природы и сознания от бессознательного. Культурный канон средневекового человека тоже входит в этот континуум, и не только в связи с акцентированием этим каноном индивидуальной души и ее спасения, но также вследствие духовного наследия, полученного им от классической античности, и не являющимся вопросом одной только внешней формы, как показывает вся история церкви.

     Несмотря на тенденцию к центроверсии, присущую каждому канону, западный канон содержит также и революционный компонент, обусловленный принятием этим каноном архетипа героя. Само собой разумеется, что фигура героя не является центральным элементом канона, не очень легко распознать ее революционное влияние; но, если посмотреть, за какой короткий промежуток времени большинство революционных фигур церковной истории ассимилировались и привели к модификации канона, то сразу становится очевидным все значение принятия в канон архетипа героя. Священность индивидуальной души, которая заявляла о себе в эпоху Средневековья, несмотря на всю ее ортодоксальность и сожжения еретиков, была секуляризована, начиная с Возрождения, хотя и существовала задолго до него.

     То же самое относится и к акцентуации индивидуального сознания. Реколлективизация, которая была такой заметной чертой Средних Веков по сравнению с античностью, в большей мере представляет собой социологическую, чем теологическую проблему. В последнее время — то есть в течение последних ста пятидесяти лет — мы являемся свидетелями аналогичного процесса в совершенно не теологической форме и поэтому с точки зрения понимания связи между ними находимся в лучшем положении. Мы говорим о проблеме масс, которая, вследствие христианизации отсталых народов Европы, привела к реколлективизации, очень сильно контрастирующей с высоким уровнем индивидуального сознания, достигнутого культурным человеком античности. Также и сегодня, когда в историю вступают попранные массы и азиатские народы, неизбежно возникает временное понижение уровня сознания и индивидуальной культуры в сравнении с отдельным индивидом как конечным продуктом западной цивилизации, начиная с эпохи Возрождения.

     Четыре явления соединение масс, разложение старого канона, раскол между сознанием и бессознательным и разрыв между индивидом и коллективом — протекают параллельно. Насколько они связаны каузально, определить трудно. Во всяком случае, сегодня совершенно ясно, что в массовом коллективе формируется новый канон. Психологически преобладает состояние примитивного коллектива, и в этом новом коллективе старые законы participation mystique, выражены больше, чем когда-либо на протяжении последних нескольких столетий западного развития.

     Это психологически реакционное объединение в массу современных людей совпадает с другим социологическим явлением, а именно со вступлением в историю новых первичных расовых групп. То есть мы не должны смешивать примитивное коллективное состояние вступающих теперь в историю азиатских масс с явлением реколлективизации, когда неисчислимые миллионы высоко индивидуализированных и чрезмерно специализированных городских жителей регрессируют в массовый коллектив (см. Приложение II). Смешение прогрессивных и регрессивных направлений развития является одной из сложностей современного коллектива и психологии культуры.

     .Хотя Эго с самого начала выступает под девизом «Прочь от бессознательного», как орган центроверсии оно никогда не должно терять с ним контакта, ибо предоставлять надличностному миру положенное ему место —  это неотъемлемо уравновешивающей функции

     Развитие, приведшее к разделению двух систем, соответствует неизбежному процессу психической дифференциации, но, как и в любой дифференциации, в этом разделении присутствует риск стать чрезмерно расщепленным и извращенным. Точно так же, как специализация сознательных функций индивида таит в себе опасность чрезмерной дифференциации и односторонности, так и развитие западного сознания в целом не избежало этой опасности. Теперь встает вопрос, как далеко может заходить дифференциация сознания и где она начинает превращаться в свою противоположность; то есть, в какой момент развития героя возникает опасность изменения, которое, как показывает нам множество мифов, приведет к его краху.

     Чрезмерная стабильность может ограничивать Эго, а слишком независимое Эго-сознание может стать изолированным от бессознательного, а чувства собственного достоинства и личной ответственности могут выродиться в высокомерие и мегаломанию. Другими словами, располагаясь на полюсе, противоположном бессознательному, и первоначально представляя стремление личности к целостности, сознание может потерять связь с целым и дегенерировать.^[21]Опасность отчуждения от бессознательного проявляется в двух формах: склерозе сознания и одержимости. В склеротическом сознании - позднем продукте развития и, в связи с этим, неизвестном мифологии — автономия сознательной системы заходит так далеко, что живая связь с бессознательным становится атрофированной. Эта атрофия выражается в потере Эго-сознанием функции, стремящейся целостности, и в растущем невротизме личности.

     Одержимость, вторая форма потери взаимосвязи с бессознательным, проявляется в иной форме. Здесь сознательная система подавляется духом, с помощью которого она боролась за освобождение от тирании бессознательного. Мы назвали это явление "патриархальной кастрацией", потому что творческая активность Эго сдерживается здесь отцом, как прежде матерью.

     В противоположность затоплению Эго бессознательным, приводящему к расщеплению сознания, здесь основной особенностью является безграничное расширение Эго.

     Матриархальная кастрация подразумевает потерю маскулинного сознания, дефляцию и деградацию Эго. Ее признаки — депрессия, утечка либидо в бессознательное, анемия сознательной системы и du niveau mental" При инфляции патриархальной кастрации, обусловленной отождествлением Эго с духом, процесс имеет обратное направление. Он ведет к мегаломании и чрезмерному расширению системы сознания. Последняя переполняется духовным содержимым, которое не может ассимилировать, и частями либидо, принадлежащими бессознательному. Господствующим символом этого состояния является "восхождение", а его признаками — "утрата опоры под ногами", потеря связи с телом, а не его расчленение, мания, а не депрессия.

     Мания связана со всеми признаками чрезмерной акцентуации системы сознания, такими как неконтролируемый поток ассоциаций, иногда доходящий до ассоциативной "фуги", пароксизмы воли и действия, необоснованный оптимизм и так далее. Все они противостоят замедлению ассоциаций, ослаблению воли и действия и пессимизму, так явно выраженным в депрессивной фазе. Точно так же, как отождествление с Великой Матерью вызывает ослабление маскулинной стороны сознания, истощает активность воли и управляющие силы Эго, так и отождествление с духовным отцом ослабляет фемининную сторону. Сознанию не хватает бессознательного противовеса, который бы углублял и замедлял сознательные процессы. При обоих формах возникает нарушение равновесия, но в каждом случае оно различно.

     Компенсация является первым необходимым условием продуктивной взаимосвязи между Эго и бессознательным. Это означает, что Принцесса, душа, оказывается настолько же потерянной для Эго при патриархальной форме кастрации, как и при матриархальной.

     Но, как мы ясно показали в Части 1 нашей работы, за обеими этими формами просматривается первоначальная уроборическая кастрация, где тенденции к дифференциации прекращают существовать. Выражаясь психологически: точно также, как мания и меланхолия --- это всего лишь две формы безумия, поглощающего уроборического состояния, которое уничтожает все Эго-сознание, так и регресс к бессознательному, то есть поглощение Великой Матерью, и бегство "исключительно только" к сознанию, то есть поглощение духовным отцом, —- это две формы, в которых по-настоящему компенсированное сознание и стремление к целостности оказываются утерянными. Эффективность сознания уничтожается как при дефляции, так и при инфляции, и то и другое - поражение для Эго.

     Духовная инфляция, прекрасным примером которой является безумие Заратустры Ницше, представляет собой типичное западное развитие, доведенное до крайности. За чрезмерной акцентуацией сознания, Эго и рассудка — которые сами по себе достаточно разумны как руководящие цели психического развития — стоит подавляющее могущество "неба" представляя собой опасность, выходящую за рамки героической борьбы с земной стороной дракона и заканчивающуюся духовностью, в которой утерян контакт с реальностью и инстинктами.

     Формой, которую обычно принимает такого рода дегенерация на Западе, является не духовная инфляция, а склероз сознания, когда Эго отождествляется с сознанием как формой духа. В большинстве случаев это означает отождествление духа с интеллектом, а сознания — с мышлением. Такое ограничение совершенно неоправданно, но патриархальная тенденция "прочь от бессознательного" к сознанию и мышлению делает такое отождествление понятным.

     Из-за подобного экстремизма система сознания теряет свое подлинное значение компенсаторного органа центроверсии, функция которого заключается в представлении и реализации целостности психики. Эго дегенерирует в психический комплекс, подобный любому другому, и в своем эгоцентризме проявляет характерную для каждого комплекса одержимость самим собой.

     В этой ситуации все тенденции, которые вносили осмысленный вклад в формирование сознания, доходят до крайности и искажаются. Например, расщепление бессознательного содержимого на существенные и эмоциональные компоненты первоначально соответствовало интересам развития сознания, но теперь оно превратилось в одну из основных особенностей гипертрофированного сознания, отколовшегося от бессознательного. Изъятие эмоциональных компонентов и отчуждение Эго от мира архетипических образов приводит в результате к неспособности реагировать на чувственные образы вообще, что особенно характерно для современного человека. При встрече с образом бессознательного или даже с неожиданной ситуацией, он никак не реагирует. В противоположность мгновенному рефлекторному действию человека примитивной культуры, интервал между ситуацией и реакцией оказывается необыкновенно затянувшимся, если она вообще возникает.

     Утрата аффективности и эмоциональности, усиленная еще более специализированной дифференциацией сознания на отдельные функции, конечно же, является непременным условием сознательной активности и, несомненно, помогла современному человеку в его научных занятиях, но она имеет и страшную теневую сторону. Настолько, насколько сознательное знание требует подавления эмоциональных компонентов, оно является типичным и полезным только для нетворческой работы. Творческие процессы, напротив, не должны исключать сильных эмоциональных и даже возбуждающих компонентов; на самом деле здесь они — необходимый компонент. Каждая новая концепция и каждая творческая идея содержат элементы, которые до этого момента были бессознательными, и возбуждение вызывают эмоциональные компоненты, связанные с бессознательным содержимым. Только связь сознательной системы с эмоционально окрашенным субстратом бессознательного делает возможной способность к творчеству. Поэтому доведенная до крайности дифференцирующая и подавляющая эмоции тенденция западного развития оказывает стерилизующее действие и препятствует расширению сознания. Это подтверждается тем, что творческие люди всегда несколько по-детски непосредственны и их сознание не полностью дифференцировалось; они являются плазматическими центрами творчества, и совершенно не к месту называть такие черты "инфантильными" и пытаться свести их к уровню семейного романа.

     Эта тенденция свести все трансперсоналыюе содержимое к личностным отношениям является самой крайней формой вторичной персонализации. Исключение эмоциональных компонентов и вторичной персонализации должно выполнить важную историческую функцию, поскольку оно помогает высвободить Эго-сознание и индивида из тисков бессознательного. Это объясняет, почему такое исключение всегда возникает при переходе от доличностного и сверхличностного в личностное. Но, когда вторичная персонализация пытается утвердиться посредством обесценивания надличностных сил, она вызывает опасную переоценку Эго. Это — типичная ложная констелляция современного ума, который уже больше не может видеть ничего, что выходит за рамки личностной сферы Эго-сознания.

     Теперь вторичная персонализация используется западным человеком для обесценивания бессознательных сил, которых он боится. Превосходство надличностного, а отсюда и бессознательного, которое, психически говоря, является местонахождением надличностного, очерняется и отрицается. Эта форма апотропеической защитной магии неизменно пытается объяснить и изгнать все опасное при помощи бойкого "просто-напросто" или "это совсем не так плохо, как вы думаете". Настолько, что бурное и вероломное Черное Море было эвфемистически названо "Эвкснским", "гостеприимным морем", Эринии были переименованы в Эвмениды, а полная непостижим ость Бога стала "Вселюбящим и Милосредным Отцом" и "эйяпопией детей", так что теперь мы ошибочно принимаем трансперсональное просто за личностное. Первобытная божественность Создателя и свирепое, бесконечно странное родовое животное-тотем, живущее в человеческой душе, были настолько искажены, что теперь предполагается, что они происходят от доисторического страшилища-отца или от наложения множества таких отцов, которые вели себя не лучшим образом по отношению к своим "детям".

     Даже преувеличения вторичной персонализации представляют собой выражения усилий человека вернуть себе экстериоризированное психическое содержимое посредством его интроекции. Но неизбежное следствие этого процесса, в котором ранее казавшееся внешним содержимое распознается как внутреннее, заключается в том, что теперь надличностные силы появляются в человеческой психике и признаются как "психические факторы". Когда это происходит, отчасти в психологии инстинкта, и совершенно сознательно в теории архетипов Юнга, то означает, что произошла адекватная ассимиляция. Но, когда вторичная персонализация искажена, она ведет к чрезмерному расширению Эго, которое после этого пытается уничтожить надличностное, называя его чистой иллюзией и сводя его к личностным данным Эго.

     В результате сводится на нет все значение вторичной персонализации как предпосылки сознательной ассимиляции, потому что теперь надличностное фактически подавлено. Оно больше не может быть сознательно ассимилировано и продолжает действовать отрицательно как неопределенный и сильнодействующий "бессознательный" фактор внутри психики, как прежде, в начале развития человека, он действовал снаружи. Проблема, которая возникает при таком повороте событий, заключается в том, что сам по себе он законен и необходим, и ведет к абсурду и опасности, только если выходит за рамки нормы.

     Соответствующий процесс мы находим при рационализации, когда архетип развивается в концепцию. Как мы видели, развитие идет от архетипа как действенной надличностной фигуры к идее, а затем к "концепции", которую "формирует" человек. Хороший пример этого — концепция Бога, которая сейчас полностью исходит из сферы сознания — или считается исходящей из него, так как Эго слишком сильно обманывается, чтобы претендовать на это. Ничего надличностного больше нет, только личностное; нет больше архетипов, только концепции; нет больше символов, только знаки.

     Хотя мы не можем проследить здесь, как психологические и моральные последствия этой ситуации затрагивают отношение индивида к его группе,