Прошли века. Одно поколение сменялось другим, и так на протяжении многих, многих лет 225 со дня основания Нижней Омки и до нашего времени

Хлеб на столе

Как уже говорилось выше, давался он потом и кровью. Вспаханное поле засевалось вручную. Эту тонкую работу доверяли не каждому. Надо так бросить зерно, чтобы всходы получились ровными: не загущенными и не зареженными. Шаг – горсть семян, шаг – вторая, и так до бесконечности. Были свои и маркеры. Опытному мужику – он был крепкий старик – хватало своего соседнего следа, чтобы точно идти параллельно ему. Начинающие – всякое в жизни случалось – пользовались метами – обычно веточки ивняка или берёзы с малыми листочками. Один сеет, второй втыкает веточки. Затем поле заборанивалось – не только зерно засыпали землёй, что очень важно, но и выравнивали для дружных всходов.

Хлеб жали серпом и почти следом вязали в снопы, из которых ставили суслоны – несколько снопов вместе. Ниву косили и литовками с граблями. Быстрее, но нужен крепкий мужчина, а серпом справлялись и подростки. Снопы просыхали, их свозили на гумно: просторный крытый сарай с утрамбованным полом или площадка без крыши – у плохого или ещё не окрепшего хозяина. Молотили цепами – на длинную палку привязывалась свободно короткая и тяжёлая. Молотили копытами лошадей – гоняли их по разостланным слоем стеблям. В ветреную погоду веяли. Но ветер не должен быть сильным – полову берегли. Её запаривали с рубленной соломой, добавляли отрубей (отходы от размолотого зерна) и скармливали скоту. Веяли просто: деревянными лопатами подбрасывали рожь, пшеницу, овёс вверх, лёгкая полова отлетала в сторону, пшеница почти отвесно падала вниз. Или набирали пшеницу в ведро, поднимали кверху и высыпали.

Как уже говорилось, на первых порах, пока не обжились, зерно размалывали на ручных жерновах. Мельницу не сазу построишь. Нужен был камень – жёрнов. Многопудовый, его не так просто было доставить на место. Но везли и строили. До коллективизации в каждом населённом пункте мельниц было по нескольку. Например, в Епанчино, Глухониколаевке по шесть штук, а по России – есть и точные данные, 250 тысяч. Они перемалывали до 33 миллионов тонн зерна. Ставили мельницы на возвышенном или открытом месте. На ветер становили специальным воротом она вертелась вокруг своей оси. Повернуть на 360 градусов – требовалось часа полтора. В сильный ветер крылья закреплялись постоянным тормозом намертво, иначе разобьёт всё оборудование. В ураган нередко мельницы оказывались на земле. Выворачивало мощное, в два обхвата бревно, которое служило основой всего этого не такого уж простого устройства. Разбивало в грозу молнией или сжигало.

Характерная такая деталь: ось жёрнова, шестерни из дерева и валы смазывались дёгтем и работали не истираясь десятилетиями.

Вырабатывалось много растительного масла. Без него не обойтись, в неделю три «постных» дня, ни молока ни мяса есть нельзя – шло на стол масло с поля. Зерно рыжика, льна, конопли сильно прожаривалось, толклось горячим, потом эта масса засыпалась в холщовую крепкую тряпку и вкладывалась в пресс. Всё просто и оригинально. Пресс, грубо говоря, две доски. Нижняя с жёлобом, по которому верхняя свободно перемещается вниз – вверх. На эту верхнюю доску и давят клиньями, которые вбивают между ней и рамой. Остатки – жмых – шёл на корм скоту.

Растительное масло – серьёзное подспорье на столе каждой семьи. В постный день хозяйка варила картофель в «мундирах», после чистила его, густо солила и обильно поливала рыжиковым маслом. Теперь о нём приходится только мечтать, хотя в наших условиях производить этот продукт не составляет затрат.

Хозяин земли

Трудным был хлеб переселенцев. Пока он доходил до стола, много приходилось работать, до изнеможения. Но, видимо, только такой хлеб и сладок, дорог. Ни одна крошка не пропадала со стола, ни один колос не гиб в поле от бесхозяйственности и нераспорядительности. Сегодня мы много говорим о безотходном производстве. Только говорим. Крестьянин на нынешней земле полтора-два века назад успешно его применял. Даже чешуя рыбы, из которой варили кисели, не выбрасывалась, не говоря уже о более серьёзных продуктах. Он вычёсывал из коровы, лошади летом шерсть, когда скот линял, и валял из неё потники, по-нынешнему кошму. Даже рога шли в дело – из них делали гребни, другие костяные приспособления. Обрезали хвосты, гривы – плели из конского волоса веревки. Сегодня мы призываем крестьянина стать хозяином земли, а землю не даём, призываем беречь природу и заставляем её травить, уничтожать. Потом, говорим, не стало хозяина. Неправда. Посмотрите на личное подворье каждого. Почти каждое идеально ухожено, улажено. Никто не призывает к общинно-первобытному строю, но история показывает и другое: земля должна принадлежать тому, кто её обрабатывает.

Реформа 1861 года произошла не от великой любви царского двора к мужику, и не Емельян Пугачёв её ускорил. Правительство видело, крепостное право не стимулирует развитие сельского хозяйства, а усугубляет его. Ныне директор совхоза просит самостоятельности, критикует партию, бюрократов, что его зажимают, не дают распоряжаться плодами труда. Только не уточняет, чьего труда, и, как огня, боится отдать землю, скот крестьянину. Не сходятся как-то концы с концами. Потому Россия и начала заводить хлеб, масло, мясо, фрукты, овощи из-за границы, даже из тех стран, которые когда-то сама кормила. И при Иване Грозном, и в двадцатых годах нашего столетия масло шло в западную Европу и из нашего района.

Мужик был самостоятелен. Об этом говорит история нашего района.

По существу, во всех сёлах в первой половине прошлого века стояли ветряные мельницы, позже появились водяные, крупорушки, различные приспособления для трудоёмких работ. К этому времени уже шёл обмен товарами между ближайшими регионами; лесными и лесостепными. Из тайги везли лес, деревянные изделия в обмен на хлеб, крупы. Народ понимал: кустарщина малопроизводительна, а времени отнимает много. Потому выгодно хлеб менять на телеги, хомуты, ткацкие станки.

Как только устанавливались прочно зимние дороги, уходили из нашего района в таёжные сёла целые обозы с дарами земли. Через две-три недели возвращались гружённые всякой всячиной: кадками, ложками, мисками, лопатами, лагушками, шайками, квашнями, ступами и десятками других изделий из дерева. Заводили пиломатериал, дёготь, вар. Обозы шли на юг, откуда везли гончарные изделия: горшки, корчаги, миски, плошки, кувшины, а ребятишкам свистки. Ходили обозами за мороженой рыбой, везли возами – на посты.

Такой товарообмен жил вплоть до колчаковщины, после стал падать, да так и не поднялся как следует даже в годы НЭПа, хотя какой-то сохранился до 40-х.

Город – селу

В XIX веке начинает развиваться торговля. В деревнях открываются лавки. Обычно торговлю начинали зажиточные, наиболее предприимчивые крестьяне или выходцы из Тары, Тобольска, Омска, которые сумели взять кредиты у купцов и завести своё дело.

По воспоминаниям старожилов Хомутинки, в лавке Лефера имелось всё, что нужно крестьянину для жизни, хозяйствования. Товар, как правило, отпускался в кредит. Кредит до осени. Шёл и прямой обмен: гвозди – на масло, подковы – на овёс, и так далее. Продукты увозились в города.

Во второй половине прошлого столетия деревянные орудия труда быстро начали вытесняться металлическими. Но всё стоило очень дорого. Однако дальновидный мужик не считался с затратами, знал, окупится сторицей. Были и консерваторы. Но после пуска в 1898 году в Омске плугостроительного завода датчанина Рандруппа сохе дали полную отставку. На чугунолитейном предприятии начали выпускать основной сельскохозяйственный инвентарь. Выросли заметно урожаи: почву стали обрабатывать лучше и быстрее. Возросли доходы.

Теперь ни один самостоятельный хозяин не мыслил работать по-старому, как искони работали его отцы и деды. Конкуренция – слово иностранное. Не было его в тогдашнем обиходе у мужика. Зато росла предприимчивость, а с ней и вечная неудовлетворённость тем, если кто-то больше собрал хлеба, поставил новый дом, купил пятую лошадь, имеет два-три плуга с передком. Были и без оного – просто лемех, и всё. Появилась зависть. Но завидовали по-хорошему. Завидовали и уважали. Неправда, что ненавидели богатых. Над жадностью, другими пороками смеялись, но достаток в доме, на дворе уважали. И стремились к такой же жизни. Всеми силами.

Например, соревновались кто раньше всех у утром выедет в поле. Не только в сенокос, как часто читаем в книгах, а изо дня в день. Проспавших, а уж тем более прогулявших, похмельных – презирали. Не считали за самостоятельного мужика. И за сына его замуж пойдет или перестарок, или девка с изъяном. И красавицу дочь у него могут долго не брать замуж – не та родня, не работящая. Таковы традиции. От худого семени не ждали хорошего племени. Да, шло размежевание деревни. Только не на богатых и бедных, а на крестьян и людей, живущих на земле. Первые работали, вторые – делали вид, что крестьянствуют. Не бедность презирали, а безделье, пьянство, мотовство и несерьёзность. Бедным – мир, община помогали всегда. Пустопорожних – отвергали. Никогда они не пользовались авторитетом. Потому работать все старались на совесть, хотя никто никого не заставлял.

Деревни крепли быстро. Особый расцвет начался, когда город стал поставлять селу машины – начало нынешнего столетия. Крупные – молотилки, самосброски, сноповязалки, лобогрейки чаще всего брали вскладчину несколько хозяйств. Стоило появиться двум-трём молотилкам – в деревне прекратился стук цепов. Молотьба шла чуть ли не всю зиму, молотилку возили от одного гумна на другое. Быстрее пошла уборка хлеба, забросили серпы. Появились веялки. Деревня мужала. Обычно до рождества кончали с молотьбой, хлеб засыпали в амбары.

Второе божество

Машин появилось много, но лошадь так и оставалась главной надеждой крестьянина. Лошадь занимала второе место в сердце мужика после господа бога. Всего он мог лишиться, как-то пережить, смириться – только не лошади.

Она пахала, косила, молотила, грела семью. Она же приносила ему радость, уверенность в завтрашнем дне. Она определяла и социальное положение.

Могут задать вопрос: что, тогда не было бедных и богатых, если лошадь практически имел каждый? Были. Они были и будут всегда. Одинаково сегодня люди живут в деревне? У одного «Москвич», у другого нет и велосипеда, у одного – пять голов крупного рогатого скота, другой – и телушке сена не накосил. Отчего чего бы так? От немощности, большой семьи? Хорошая тема для размышления, если хотим размышлять. Сегодня «Жигули» – на радость, тогда лошадь – для жизни. Есть разница? Потому она и была залогом благополучия.

Каждый сибирский крестьянин имел не одну, а минимум две и до десятка кобылиц и меринов. Особенно те, кто жил одной большой семьёй, а, как правило, в каждом доме собиралось три, а то и четыре поколения: от стариков до их правнуков.

Случаи конокрадства не были постоянным явлением, но и назвать исключением тоже нельзя. Часто лошади исчезали бесследно. Воров же били смертным боем – самосуд. Жестоко? Скорее так. Но, защищая от воров лошадь, мужик защищал жизнь семьи. Понять, наверное, можно. Кстати, в деревне никто ничего не крал. Потерял – найдут и отдадут. Таков закон общины, И горе тому, кто посмеет его нарушить. Крали, разве огурцы ребятишки у старух на огороде. Их ругали антихристами и при случае драли супонью или вожжами. Если попался. Родители.

В праздники, особенно в масленицу, устраивали конные бега, которые собирали не только свою деревню от старого до малого, приезжали и из соседних. В следующий праздник к ним нанесут ответный визит. Призы если и были, то чисто символические – не за них боролись, борьба шла за самую резвую лошадь, за престиж хозяина. Заклады же – чья лошадь победит – ставились, но очень редко доходили до стоимости коровы, овцы, трех-четырех пудов хлеба. Платилось, естественно, натурой. Хватало в таких случаях бабьего крика и слёз, но хозяином чаще всего был мужчина в семье, слово держалось крепко. И урок запоминался.

Видимо, обязательность, уважение, особенно к старшим, сплачивало общество. Друг друга мужчины, как правило, звали по имени и отчеству, так же называли женщин, а женщины мужчин. Женщины между собой были более демократичны, называли друг друга просто по имени, но старались с ласкательной прибавкой – Марьюшка, Любава. Были между ними и схватки, чаще, когда мужей или свёкра не было дома. Иначе они быстро давали такой сваре конец. Не одобрялись какие-то склоки. Потому народ жил дружно.

По вечерам в одном доме собиралось несколько семей. Кто постарше, помнит, что продолжалось это где-то до начала 60-х уже нашего времени. Это сейчас, каждый в своей скорлупе от шести вечера и до девяти утра. Собираться собирались, но хмельного не пили, не пили и чаю – обычно приходили на час-полтора после ужина, уборки скотины. У женщин в ходу были семечки, у мужчин – табак. Угощали друг друга.

Христианские заповеди

Человека не оставляли в беде. Прежде всего родственники, соседи, кумовья, и если понадобится – всё общество. За выполнением христианских заповедей строго следили старики, а их слово – для всех закон. Неписаный. Попробуй ослушаться. Сын в бороде, у самого куча детей, но против тятеньки и слова не скажет. Да, домострой действовал в классическом его виде, но применительно к условиям существования. Иначе, видимо, первым переселенцам, и не только им, в суровых условиях Сибири – просто было бы не выжить.

Не было мордобоя? Был. Добровольный, когда шли одна улица на другую, тут и родной брат не попадайся. Если одна улица, то край на край. Но случалось это редко и далеко не во всех деревнях. И кончались они полюбовно. Зла не держалось, хотя некоторые неделю ходили с синяками – не подставляй зеркало. Случались и семейные свары. И жён били. Только опять же в недружной семье, где не было истинного хозяина, где допускалась «вольница». От безделья пили, потом пьяные куражились. Как верно и другое, уважением такие люди не пользовались и имёни – отчества не заслуживали. А ведь сухого закона в деревнях не признавали, особенно молодые, в силе мужики. Старики, те ближе держались церкви, от хмельного, от табаку отказывались, становились совестью деревни, общества. Им они и правили. А молодые пили. Но как?

Окончание всех сельхозработ считалось праздником. Отмечали. Отмечали престольные праздники, принимали гостей, сами ходили в гости. По большим праздникам гуляли и два, и три дня. Только вот пьяных было мало, а похмельных – с раннего утра за дела – посчитай, совсем редкость. Кроме штатных пропойц, пожалуй, ни одного. Пришло время скотину убирать: разошлись, управились. И уж, конечно, в разгар сенокоса, уборки увидеть хмельного в деревне, что услышать гром зимой. Хоть ребёнок родился, хоть старик умер. Никаких торжеств. И престольные-то летние праздники, как по заказу – после как бы теперь сказали, массовых кампаний.

Потому и получилось: крестьянин, который как следует работал, жил в достатке. Не было у него, правда, никаких больших денег, да и малых тоже, хотя он их и откладывал. Но откладывал в первую очередь на покупку машин, тягла, женить или отделить сына, выдать замуж дочь. До старости он не имел приличной пары (костюма), покупных подштанников. Но шубу носил богатую из дублённых, но чаще из чернённых овчин, и валенки до самого паха. Но тряпки, столы, стулья, посуду он богатством, стоящим делом не считал. Его богатство – конь в стойле, хлеб в амбаре. И выдаёт он жене полтинник «на причуды», или сам привезёт порадоваться ей платок бумажный и ребятишкам пряников. Не от жадности не давал, хозяйство своё крепким видеть хотел – основу всей жизни и благополучия. И где было особенно взять денег?

В 1890 году А. П. Чехов, когда проезжал по нашим местам, писал, что мука в Сибири дешёвая – 16 копеек пуд, хлеба пекут много и вкусного.