Рассказанные Джоном Морганом издательство «наука» Главная редакция восточной литературы Москва

Я уже начал немного понимать язык австралийцев, на их обычаи я насмотрелся вдосталь, но что мне оставалось делать? Куда я мог бежать?

Мы присоединились к племени бенгали и вместе отпра­вились на его охотничьи угодья — территорию, ограни­ченную с одной стороны морем, а с другой — рекой Бар-вон. (Каждое племя имело свой определенный участок, как бы переходивший по наследству из рода в род). Здесь мы поставили шалаши.

Охота была удачной, мы убили множество кенгуру.

Теперь я постоянно питался мясом и чувствовал, как с каждым днем восстанавливаются мои силы, тем более что друзья всегда отдавали мне лучшие куски. Естествен­но, я испытывал к этим людям чувство глубокой благо­дарности.

А уж как я был благодарен всевышнему, который охранял меня среди всех передряг и опасностей, об этом и го­ворить нечего. Раньше я почти не вспоминал о нем — слишком суматошной была моя жизнь, да и никто не на­ставлял меня на путь истинный. В развеселой компании, в дурном обществе, в которое я попал по своей глупости, в лагере я забыл прекрасные истины, которые мне вну­шали в детстве добрые старики — дедушка с бабушкой. А вот здесь, в этих диких местах, я, как уже сказал, воз­носил горячие и искренние молитвы великому творцу все­ленной за то, что он простил меня и одарил силой и здо­ровьем.

Однажды мы убили эму. Это огромная птица — разно­видность страуса, — мясо которой необыкновенно вкусно. Летать она не может, но бегает с поразительной быстротой.

Не могу точно сказать, сколько времени мы охотились на берегу моря, очевидно, несколько месяцев. Когда дичи стало мало, мы перекочевали на другое место, где, как обычно, поставили шалаши из коры. По пути нам удалось убить двух больших собак.

Австралийцы перебили кости животным и положили их в огонь, чтобы спалить шерсть. Затем они выпотрошили собак, положили между раскаленными камнями, закрыли корой, сверху засыпали землей и таким образом запекли.

Через два часа жаркое, которое очень ценится австра­лийцами, было готово. Мне, как обычно, выделили лучшую часть — ногу, но я не смог по достоинству оценить это благодеяние. Понюхав мясо, я с отвращением отвернулся, чем очень насмешил австралийцев. Они несомненно реши­ли, что после того, как я воскрес и стал белым, мой вкус изменился к худшему. Сами они принялись уписывать за обе щеки, знаками предлагая мне присоединиться к тра­пезе. Кончилось тем, что я поменялся с соседом. Он дал мне за собачью ножку хороший кусок кенгуру, посмеиваясь над тем, как ловко он меня провел.

Хотя мясо диких собак считается у австралийцев дели­катесом, щенков они не употребляют в пищу: их приру­чают для охоты. Кстати, об охоте... Австралиец, убивший животное, редко требует себе при дележе большую долю, но вот если ему второй раз повезет, он получает голову, хвост и лучшую часть филея. Мне же всегда давали часть добычи, даже если я не участвовал в охоте *.

————

————

Со временем я стал довольно хорошим охотником, мет­ко бросал копье и неплохо управлялся с томагавком. Австралийцы учили меня всему, что сами умели делать: свежевать кенгуру и опоссумов при помощи острой рако­вины, точно так, как ножом свежуют овец; растягивать шкуры и сушить на солнце; приготовлять жилы для сши­вания шкур; выскабливать их куском кремня. Я научился также копьем разить угрей в озерах и реках. Впрочем, речных угрей мы предпочитали удить на наживку — ею служили крупные земляные черви. Австралийцы привя­зывали их длинной травой к согнутым дугой кусочкам пружинистой коры, а те — к длинному пруту. Угорь, схва­тив приманку, крепко впивался в нее зубами, и тут кусо­чек коры, распрямляясь, с силой выбрасывал его на берег. Точно так же у нас в Англии ребята ловят раков.

В реках иногда попадались очень большие и вкусные угри. Обычно туземцы рыбачили ночью — тогда угри ловились лучше. Ели их жареными.

В тихие вечера австралийцы учили меня бить копьем лосося, леща и другую крупную рыбу. Они нарезали сухие прутья длиной десять-двенадцать футоз, связывали их в пучок и один конец зажигали. Держа в одной руке такой факел, а в другой — копье, австралийцы входили в воду. Рыба устремлялась на свет, и тогда уже нетрудно было колоть ее и вытаскивать на берег. Этот способ — один из многих, применяемых австралийцами, — распространен во всем мире, и мои читатели, наверно, уже слышали о нем.

Рыбу австралийцы запекали, но более тщательно, чем мясо: на горячую золу настилали слой свежей травы, на нее клали рыбу, затем снова следовал слой травы, кото­рую засыпали горячей золой. Рыба пеклась, как в духов­ке, с той разницей, что в печке, конечно, гораздо чище,

Так мы тихо и мирно жили, и вдруг откуда ни возь­мись на нас напало большое племя: в нем было не меньше трехсот человек. Мои друзья еще издали разглядели, что по равнине приближаются вааренгбава, их злейшие враги. Поднялся переполох. Женщины с детьми скрылись в лесу, мне, ожившему из мертвых, приказали следовать за ними, а мужчины, готовясь к сражению, во,шли в озеро и с ног до головы вымазались глиной.

Тела воинов — среди наступавших я не заметил ни одной женщины — были раскрашены белой и красной глиной. Смею вас заверить: таких уродливых дикарей я еще ни разу не видел.

Вскоре началась битва, посыпался град копий. Один из наших людей вышел вперед, начал плясать, петь и изо­бражать боевые приемы.

Затем все, в том числе и этот воин, присели. На не­сколько минут воцарилась тишина, пока наш воинственный плясун не вскочил на ноги и не пустился снова в пляс. Тут семь или восемь дикарей — иначе я не могу называть наших противников — тоже поднялись и метнули в него копья, но он ловко уклонялся в сторону или ловил их на лету и переламывал, так что не получил ни одного ране­ния. Затем враги запустили в него бумеранги, но он и от них без труда увернулся.

Тогда от толпы врагов отделился человек и бросил бу­меранг, но ловкач стал на четвереньки, а затем, сразу же вскочив, отряхнулся, как это делают собаки, выходя из воды. Это вызвало одобрение в лагере противника, оттуда послышались возгласы: «хватит!», и оба австралийца при­близились друг к другу и обнялись, но тут же принялись бить сами себя по головам палицами и били до тех пор, Пока кровь не хлынула ручьями.

Все это было лишь прелюдией к общему сражению, и вот оно началось. В воздухе замелькали копья и бумеран­ги. Зрелище было устрашающее, вопли и крики вызывали у меня содрогание. Один из моих соплеменников, пронзен­ный копьем, упал замертво. Его товарищи издали воинст­венный клич. Женщины сбросили накидки и, вооружив­шись короткими палицами, бросились на подмогу мужьям и братьям. Только мне было приказано оставаться на месте в обществе моей невестки. Но даже получив пополнение, наше племя продолжало находиться в невыгодном поло­жении: численное превосходство по-прежнему было на стороне противника, и к тому же его войско целиком со­стояло из мужчин.

Я уже рассказывал в начале книги, что воевал в Голландии и знал поэтому, как бывает на поле брани, когда люди стреляют друг в друга, не жалея пороха и пушечных ядер, но открывшееся моим глазам зрелище было куда страшнее. Противники походили на дьяволов, вырвавших­ся из преисподней. И женщины и мужчины яростно би­лись, обливаясь кровью, причем женщинам не делалось никакого снисхождения. Две были убиты в этом сражении, продолжавшемся без перерыва два часа; к этому времени вааренгбадава отошли на небольшое расстояние, по-види­мому, чтобы отдохнуть и собраться с силами.

С обеих сторон забегали взад и вперед посланцы, на­чались продолжительные переговоры, очевидно, о пред­мете спора. Между тем приближалась ночь, и мы удали­лись в свои шалаши. Женщины, не переставая, жалобно причитали над изуродованными останками своих подруг. Вскоре после наступления темноты вааренгбадава ушли. Обнаружив, что враг покинул поле боя, наши решили пре­следовать его. Женщин и меня оставили около шалашей.

Близ неприятельского лагеря мои соплеменники засели в засаду, выждали, когда стало совсем тихо и большинство вааренгбадава заснули, и напали на них. Трое были убиты, а несколько — тяжело ранены. Враг поспешно бежал, бросив оружие и раненых, которых наши люди добили бу­мерангами, всякий раз возвещая о своем триумфе трое­кратными выкриками. Трупы убитых они изуродовали самым зверским образом: в ход были пущены томагавки, которыми отрубили руки и ноги, а также осколки кремня и раковины.

При виде возвращающегося с победой отряда женщи­ны подняли страшный шум и, охваченные экстазом, стали выделывать какие-то дикие пируэты. Словно обезумев от возбуждения, они били палками тела врагов, распростер­тые на земле. Мужчины сняли с трупов мясо, зажарили его между раскаленными камнями и натерли им с ног до головы детей. Кости они раздробили томагавками а кинули собакам, часть подвесили на дерево, где они стали добычей хищных птиц, круживших над трупами.

Утолив жажду мести, австралийцы принесли тела двух убитых женщин своего племени и похоронили с обычными церемониями. Они выкопали палками две круглые ямы глубиной около четырех футов, устлали дно ветками, за­вернули в накидки трупы с согнутыми в коленях ногами, опустили их в ямы, а сверху засыпали землей. У могил они расчистили небольшие площадки круглой формы и на каждой разложили костер. Когда огонь прогорел, они сгребли пепел и угли в кучи и воткнули в середину каждой палку, которой покойная выкапывала коренья, точно так же, как в могилы мужчин втыкали копья.

По представлениям австралийцев, копалки и копья по­надобятся умершим, когда те возвратятся к жизни, а тлею­щие угли дадут им возможность развести огонь и сварить коренья. Поэтому австралийцы оставляют в могиле запа­сы пищи на несколько дней, а проходя мимо, никогда не забывают снова разжечь костер.

Трупы кладут на бок, то есть в той же позе, в какой большинство австралийцев спят при жизни.

Мы провели около могил остаток дня и всю ночь, а затем перекочевали к другому большому озеру — Явангконтес, расположенному посреди обширной равнины. Бере­га его были лишены растительности, и мы сложили себе жилье из тростника и камней. Вокруг было так голо, что топливо приходилось собирать мили за три от лагеря. В этом месте мы провели много месяцев, может быть, год или даже два, кто знает, — ведь я потерял счет месяцам и годам.

К тому времени я почти утратил надежду изменить свой образ жизни. Человек, как известно, приспосабливается к самым поразительным изменениям климата и условий, и я стал чуть ли не настоящим дикарем. Факт, достойный удивления. Я ходил почти нагой, терпел едва ли не все ли­шения, какие только могут выпасть на долю человека, ме­сяц за месяцем, год за годом спал на голой земле, был лишен всех удобств и радостей жизни, и тем не менее я продолжал жить и только изредка страдал от временного недомогания. Оглядываясь теперь назад, я никак не могу понять, чем объяснить это чудо.

Однажды наше племя пригласили в гости на озеро Конгиадгиллок, имеющее в окружности много миль. Один его берег покрыт скалами, на другом простираются обширные равнины, перемежающиеся небольшими перелесками. При­мерно в четырех милях от берега лежит островок площадью около двух квадратных миль. В одном месте берег мысом выдается далеко в озеро и подходит очень близко к остров­ку. Чтобы добраться до него, надо было лишь перейти вброд узкую полоску воды, где было не глубже чем по ко­лено. Островок кишел лебедями и другими дикими пти­цами.

Как только мы пришли на озеро, наши хозяева заявили, что пойдут с нами на остров, а затем устроят большое кор-робори. Остров был буквально усеян яйцами, так что мы мгновенно наполнили корзины; яйца лежали кучками пря­мо на земле, гнезд и в помине не было. Наши друзья раз­решили нам как гостям первым наполнить корзины и толь­ко потом стали сами отбирать яйца. Так продолжалось несколько дней подряд, и каждую ночь мы устраивали кор-робори. Впервые в Австралии я ел яйца, и они показались мне очень вкусными, особенно после нашей однообразной пиши.

Вдруг, к моему удивлению, радушные хозяева покинули берег озера, причем, по-видимому, в большой спешке. Судя по всему, хозяева и гости не поладили между собой, может быть, в один из дней, когда я не пошел вместе со всеми на остров.

Через какое-то время мы тоже двинулись дальше по берегу озера и дошли до места, где оно очень сильно сужается. Здесь мы убили много лебедей и разделили добычу между семьями по числу членов. Австралийцы едят лебедей жареными, а как они жарят мясо, я уже рас­сказывал.

На следующий день женщины удалились и разрисовали себя с ног до головы белой глиной. Мужчины воспользо­вались для этой же цели красной глиной. Их единственное одеяние составляли перья эму, прикрепленные у пояса.

Женщины сначала выступали в роли музыкантов — си­дя на корточках, они били палками по натянутым между коленями накидкам, а затем пустились в пляс. Мужчины же оставались зрителями и только подбадривали танцую­щих криком. Веселье закончилось, как обычно, потасовкой. Дрались, никому не давая спуска, палицами.

Потом я понял, что ссора возникла из-за того, что муж­чина из дружественного племени похитил нашу девушку. Оба они присутствовали на празднике, и женщины решили проучить изменницу за то, что она не вернулась к род­ным. В свалке ее тяжелым ударом повалили на землю. Увидев это, мужчины тоже начали готовиться в бою. Кто-то бросил в толпу женщин бумеранг, и они разбежались. Похититель девушки вышел вперед и заявил, что мстить следует ему. Он начал петь, прыгать и плясать, и тогда в круг выступил отец девушки. Некоторое время противни­ки стояли неподвижно. Тут отца со всех сторон принялись уговаривать, чтобы он оставил девушку похитителю, так как человек, которому она была предназначена, недостоин ее. Кончилось тем, что девушка возвратилась к отцу. Ей было лет пятнадцать, и не такая уж она была красавица, чтобы из-за нее стоило драться.

Затем мы, сделав миль сорок, достигли места, которое австралийцы называют Киронамаат. Оно находится неда­леко от озера, имеющего в окружности около десяти миль. Дорога заняла несколько дней, так как в пути мы все вре­мя охотились. Лагерь мы разбили около ручья — в озере вода имела солоноватый привкус, — за которым простира­лась равнина. Из полосок коры мы смастерили сети и лови­ли ими креветок.

Здесь мы спокойно и сытно жили много месяцев, а за­тем направились к берегам другого озера по названию Мудеварри. Его пресные воды изобиловали угрями. Мы их ловили в большом количестве.

В этом озере, как и в большинстве других водоемов расположенных в глубине материка, водилось удивитель­ное земноводное. Австралийцы называли его буньип. Мне случалось видеть лишь его спину, покрытую, как мне каза­лось, темно-серыми перьями. По величине оно как будто не уступало взрослому теленку, а некоторые экземпляры были даже больше. Чудовище появлялось только при ясной погоде, когда поверхность воды совершенно спокойна. Я не слышал, чтобы кто-нибудь из австралийцев расска­зывал, что видел голову или хвост этого животного, а пото­му не могу с уверенностью ничего сказать ни о его вели­чине, ни о внешнем виде *.

Однажды к нам явился бихар, то есть посланец. На ру­ках его красной глиной были сделаны отметки, указываю­щие, сколько дней он провел в пути. Он предложил нам сделать визит его племени, чтобы обменять угрей на коренья. Племя его находилось в Бермонго, на реке Барвон, до которой было четырнадцать дней пути.

————

Обращает на себя внимание общий для всех рассказов момент: местом пребывания этого загадочного животного неизменно указы­ваются глубокие и спокойные водоемы с пресной водой, что соответ­ствует образу жизни утконоса, которого можно наблюдать только близ таких источников воды, большей частью в безветренные вечера. Это не значит, что туземцы выдавали, конечно, хорошо известного им. утконоса за буньипа. Но здравствующий и ныне утконос мог утвер­дить их в мысли, что существует, вернее, продолжает существовать, сказочное животное; хотя сейчас это только плод их фантазии, но. может быть, оно имело некогда своим реальным прообразом какое-нибудь вымершее животное. — X. Р.

————

Мы сложили угрей в шкуры кенгуру и пошли в Бермон­го, где застали около восьмидесяти мужчин, женщин и де­тей. Обмен производился так: двое людей из каждого пле­мени на огромных кусках коры на головах носили взад и вперед угрей и коренья, пока все припасы не переменили владельцев.

Мы перекочевали в Беангала и оставались там несколь­ко месяцев, пока не настало время снова идти менять нашу провизию на коренья. На этот раз, однако, мы взяли мясо кенгуру и пошли в Либлиб, место на берегу большого мел­ководного озера, окруженного тростником, которое австра­лийцы называют Бангебалла. Здесь я стал свидетелем страшной бури с градом, какой, наверно, еще не видели лю­ди. Градины были такие большие, что при падении обдира­ли кору с деревьев.

Я теперь настолько освоился с языком австралийцев, что, общаясь с различными племенами, смог со временем узнать кое-что о судьбе моих бывших товарищей. По-види­мому, один из них вскоре отделился от группы. Он встре­тился с австралийцами, был радушно принят ими; но спустя какое-то время дал им повод для ревности, разрешая себе вольности в обращении с прекрасным полом, и они убили его. Об остальных я ничего не слыхал до отъезда на землю-Ван Димена *.

————

————

Подготовка к вступлению в брак не сопряжена у австра­лийцев со сложными церемониями. Жених прежде всего должен заручиться согласием родителей своей избранни­цы, доказав, что он умеет драться и охотиться, иными сло­вами, в состоянии защитить свою семью и позаботиться о ней. Что касается числа жен у такого молодца, то австра­лийцы на этот счет не очень-то строги; случается поэтому, что у одних пять-шесть жен, а у других ни одной. Претен­дент на руку девушки, у которой есть взрослый брат, дол­жен в обмен отдать ему свою сестру — если, конечно, она у него имеется.

Вступать в брак с родственниками, даже очень отда­ленными, не принято.

Если женщина забеременеет не от мужа, она покрывает себя позором, и новорожденного почти наверняка ждет смерть. Если семья увеличивается слишком быстро, напри­мер женщина рожает каждый год, племя держит совет, следует ли младенца оставить в живых; но решающее слово принадлежит отцу: по его просьбе ребенка могут помило­вать, особенно если это девочка.

Рожают австралийки без посторонней помощи. Ново­рожденного заворачивают в шкуры и, если это время пере­кочевки, тут же двигаются дальше; питается младенец только грудным молоком.

Имя ему дают в честь какого-нибудь события или по отличительным признакам местности, где он родился, — озера или реки. При этом вся семья получает новые имена и носит их до рождения следующего ребенка.

Из того, что я уже сказал, ясно, что ревность — глав­ная причина ссор австралийцев, ибо и мужчины и женщины равно находятся во власти «чудовища с зелеными глаза­ми». Но бедняжкам-женам всегда достается больше; после кровопролитных сражений каждый супруг обычно считает своим долгом в спокойной обстановке как следует поучить свою половину.

Со временем я понял, что племена встречаются не толь­ко для обмена продуктов. Им надо было «выводить в свет» своих прелестниц, чтобы кавалеры видели их, знали и до­бивались их руки. К сожалению, этот вполне естественный процесс сопровождался таким диким взрывом страстей, что его следствием обязательно были тяжелые раны, и от­нюдь не только сердечные.

Некоторые обиды австралийцы не забывали и не успо­каивались, пока им не удавалось смыть их кровью.

До того как мы покинули Либлиб произошла еще одна драка, имевшая весьма неприятные последствия: когда лю­ди враждебного племени снялись с места, один из наших последовал за ними, прокрался в шалаш человека, который когда-то обещал ему в жены свою дочь, а потом отдал ее другому, и, в то время как тот мирно спал рядом со своей женой, с такой силой пронзил его копьем, что пригвоздил к земле.

Удовлетворив таким образом жажду мести, он возвра­тился к нам и похвастался своим подвигом. Тогда его род­ственники и особенно близкие друзья, по-видимому, опа­саясь нападения, не мешкая снялись с места. Те же, что остались, в том числе и я, на следующее утро отправились к сородичам убитого. Они как раз готовились привязать к дереву завернутый в шкуры труп.*. Так австралийцы хоронили умерших, которые при жизни не были им врагами. Этот способ погребения ранее был мне неизвестен,-

————

————

В это время женщины вместе с вдовой убитого, сидя вокруг дерева, горестно оплакивали умершего. Их жалоб­ные стоны разрывали сердце. Около этой необычной моги­лы австралийцы, как всегда, разложили костры, особенно» к западу от нее, чтобы утром покойник был согрет не толь­ко лучами восходящего солнца, но и пламенем костра. Когда все было готово, австралийцы произнесли одно-единственное слово: «анимадиате». Это означало, что уби­тый ушел, но не навсегда, и станет теперь белым человеком.

Он был, по-видимому, общим любимцем, потому что все долго и искренне оплакивали его. В знак траура и мужчи­ны и женщины острыми раковинами обрезали себе волосы, разрисовали тела глиной и всю ночь жалобно причитали. Их неподдельное горе очень растрогало меня, тем более, что бедные создания лишены утешения и надежды, которые дает христианская вера.

Меня глодала тоска, я очень страдал морально, особен­но от этих сцен, которые повторялись чуть ли не каждый месяц, и снова решил бежать. Но мои опекуны или, как я их называю, родственники все время твердили, что, по­скольку я вернулся из мертвых, мне ничто не угрожает.

На следующий день мы по-дружески распрощались с соплеменниками покойного и, догнав своих, все вместе пе­ресекли реку Барвон. Остановились мы в Биарху. Здесь разгорелись жаркие споры по поводу убийства, и мне порой казалось, что убийце несдобровать. Наконец мы двину­лись дальше и разбили лагерь в приморской местности Годокут. Шалаши поставили на возвышенности, откуда от­крывался широкий обзор, так что никто не мог прибли­зиться к нам незамеченным. По-видимому, мои друзья опа­сались мести и решили быть начеку.

В Годокуте, однако, нечего было есть, кроме моллюсков, и мы продвинулись миль на восемь в глубь материка. Нам пришлось пробираться сквозь очень густые заросли кустар­ника, что причиняло мне невыносимые страдания. Мои штаны давно превратились в клочья, и единственной защи­той от колючек служила накидка из шкур. Несколько дней мы провели около двух пресноводных ручьев, выкапывая коренья и охотясь на опоссумов.

Отсюда мы направились в Палак-Палак, место среди широкой равнины с разбросанными на ней там и сям одиночными деревьями, изобиловавшее животными и ры­бой. Здесь мы провели несколько месяцев. Мои родствен­ники все еще опасались за свою жизнь и днем и ночью вы­ставляли часовых, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Однажды часовые заметили многочисленное племя, которое пересекало равнину по направлению к нам. Мы мгновенно спрятались и всю ночь просидели в укрытии, изнемогая от голода, — австралийцы ведь почти никогда не делают за­пасов. Утром мы отправили нескольких смельчаков на раз­ведку, они не вернулись даже ночью, и всех охватила тре­вога. На следующий день они наконец явились и сообщили радостную весть: племя, которое мы видели, дружествен­ное и стоит в тринадцати милях от нас. Разведчики при­несли несколько тлеющих головешек — в панике мы так быстро бросились бежать, что забыли запастись ими, — и теперь мы снова могли варить пищу.

Вскоре к нам пришел человек из этого племени: в ла­гуне, близ которой оно расположилось, обнаружилась мас­са угрей, и нас пригласили полакомиться ими. Такие при­глашения обычны среди дружественных племен, поэтому мы без колебаний согласились и в тот же день присоеди­нились к друзьям *.

Теперь, когда нас стало много, мы уже не боялись напа­дения. Впрочем, впоследствии выяснилось, что наши опа­сения были напрасны: родственники убитого и не помыш­ляли о мести.

Мы находились в превосходном месте, изобиловавшем едой, ничто не угрожало нашей безопасности, если не счи­тать, разумеется, возникавших периодически ссор между своими, и на время воцарился покой. Благодаря этому я с каждым днем все лучше узнавал язык и обычаи австралийцев. Расскажу о некоторых из них, это оживит мою по­весть.

————

* В позднейшей этнографической литературе не раз описывался обычай дружественных сборищ соседних племен, большей частью по случаю поспевающих в данной местности плодов, орехов или изобилия животной пищи. Этот обычай очень характерен для общинно-родового строя. Дружественные отношения между австра­лийскими племенами были более частым явлением, чем враждеб­ные. — Прим. ред.

Австралийцы, населяющие часть побережья Новой Гол­ландии вокруг Порт-Филиппа, известную ныне под назва­нием колония Виктория, как правило, люди среднего роста, с темным цветом кожи и волос, хотя они светлее жителей более теплых широт. Красавцами их, конечно, не назо­вешь, но многие были бы довольно миловидны, если бы не уродовали себя тем, что покрывали волосы, лицо и тело белой глиной и охрой. Волосы у них не вьющиеся, как у африканцев, а прямые * и имеют крайне неряшливый вид. Впечатление такое, что каждый волос растет в другую от собрата сторону и стремится отделиться от головы. Воз­можно, это и в самом деле так, ибо австралийцы отврати­тельно обращаются со своими волосами. Они самым без­жалостным образом режут и кромсают их раковинами и осколками кремня. В их прическах находят себе пристани­ще живые мучители, называть которых не позволяют при­личия.

В еде австралийцы не особенно разборчивы. Они упот­ребляют в пищу всех животных, рыб, птиц, насекомых и пресмыкающихся, даже ядовитых, лишь бы побольше.

Они не имеют представления о Высшем Существе, хотя верят в потустороннюю жизнь, и не молятся даже Луне или Солнцу, как принято у других нецивилизованных наро­дов. По их понятиям, земля покоится на столбах, которые оберегает человек, живущий на краю земли.

Однажды среди племен пронесся тревожный слух, буд­то надо послать старику запас томагавков, чтобы он мог нарубить новые столбы и новыми веревками покрепче при­вязать землю, иначе она упадет и все погибнут. Объятые страхом, австралийцы прикидывали, где находятся самые высокие горы и как до них добраться, чтобы на вершинах спастись от грозной опасности. Одновременно они позабо­тились о том, чтобы собрать все нужное.

Весть о предстоящем несчастье достигла прибрежных племен, и у некоторых колонистов, живших очень далеко от нас, стали пропадать пилы, топоры, канаты, тележные колеса. Эти предметы передавались от племени к племени и в конце концов, по-видимому, своевременно попали к ста­рому джентльмену на краю земли, ибо катастрофа не произошла.

————

* Волосы аборигенов Австралии более правильно называть вол­нистыми, а не прямыми. — Прим. ред.

Дань такого рода собирали не раз. Но вот кто тот мо­шенник, который ее присваивал, мне выяснить не удалось. Впрочем, этот трюк ничем не отличается от махинации, широко распространенных в христианских странах. Но так как я не собираюсь подробнее на них останавливаться, пой­дем дальше.

О том как у австралийцев появился огонь, они расска­зывают такую легенду: одна женщина искала, мол, в мура­вейнике яйца. Мимо летел ворон, выронил из клюва су­хую траву, та вспыхнула, а от нее занялось дерево.

Поэтому австралийцы очень чтут ваакее* и убивают его лишь когда уж совсем нечего есть.

Теперь расскажу о боевом и охотничьем оружии австра­лийцев, а затем вернусь к описанию моей жизни среди них день за днем.

Копье имеет в длину от десяти до пятнадцати футов, сделано оно из цельного куска дерева твердой породы, за­канчивается острием или несколькими зубцами. Такое за­зубренное копье — карнвелл — нелегко вытащить из тела человека или зверя.

————

Те кто имел общий тотем, не могли вступать в брак между собой. Следовательно, мужчины и женщины из тотемной группы буньип могли иметь супружеские отношения только с мужчинами и женщинами из тотемной группы ваанга. Социальная группа члены которой во избежание кровосмесительства не могут вступать в поло вые сношения друг с другом, называется экзогамной.

Мифы о происхождении огня были у австралийцев очень широ­ко распространены. В большинстве их огонь связывается с какой-нибудь птицей Однако Бакли едва ли прав, объясняя этим мифом запрет убивать ворона: запрет этот скорее тотемический, потому что ворон у многих племен был тотемом экзогамной группы. — Х.Р.

————

Кроме копий распространен марриван. имеющий на бо­лее узком конце крючок *. Есть также бумеранг, или вангаам, в форме полумесяца, который изготовляется из твер­дого дерева. Держа бумеранг за один конец, туземцы с силой бросают его, заставляя на лету вращаться, в своего противника.

Из оружия ближнего боя австралийцы располагают вадди, или коор, дубинкой, очень похожей на нашу биту для крикета, и джеангвелл. Последний представляет собой изогнутую под прямым углом палицу с шарообразной руч­кой на конце. От ударов коор и копий австралийцы с боль­шой изворотливостью прикрываются широким щитом — малка — из одного куска дерева длиной около трех футов, суживающимся кверху и книзу, с прорезями для рук

Теперь с разрешения читателя я возвращусь на равни­ну, где мы много месяцев наслаждались покоем и обилием еды. Конечно, мы не сидели на одном месте, а передвига­лись в пределах равнины, как того требовала охота, а то и просто ради удовольствия.

Но в конце концов однообразная пища надоела, и мы перекочевали, насколько я помню, на двадцать миль, в лес. Там есть такое место — Бурдек, где водились опоссумы. Зять *** научил меня узнавать, сидит ли животное на дереве, и сбрасывать его вниз. Прежде всего он изо всех сил дул на ствол дерева: если по нему взбирался опоссум, над корой вздымались оставленные им щетинки. Обнару­жив их, зять .томагавком делал на стволе зарубку, вставлял в нее большой палец ноги и, зажав томагавк во рту, подтя­гивался на руках. Затем снова делал зарубку — и так он взбирался на вершину даже самых высоких деревьев. Там он засовывал руку в дупло, хватал опоссума за хвост и за лапы и сбрасывал к подножию дерева, где стоял я. Мое дело было прикончить животное. В этом я достиг известно­го совершенства, и зять частенько кричал сверху: «Ловко сделано».

————

————

Следующая наша стоянка была в Марриокке, изобило­вавшем белками *. Едва мы успели поставить шалаши, как большинство мужчин отправились далеко на охоту. С жен­щинами и детьми оставались кроме меня еще человек шесть мужчин.

Перед уходом охотники, следуя обычаю, нанесли на руки штрихи, чтобы по ним определять, сколько дней они будут отсутствовать; то же самое сделал один из тех, кто оставался в лагере.

Стирая каждый день штрих, он будет знать, сколько прошло времени.

Только наши охотники ушли, как поблизости поставило шалаши какое-то племя. Чужаки не скрывали своей враж­дебности и дошли до того, что убили копьем мальчика и девочку. Это послужило поводом к драке, которая продол­жалась около часа. Убедившись, что мы не так беззащит­ны, как им казалось, противники отступили. Мы же посла­ли к охотникам гонца с вестью о том, что произошло. Те немедленно вернулись и устроили военный совет, чтобы решить, стоит ли преследовать неприятеля. В результате начались энергичные военные приготовления: мужчины разрисовывали свои тела белой глиной и приводили ору­жие в порядок.

————

————

Утром мои сородичи, вооруженные до зубов, выступили в поход, кипя от негодования при мысли о том, что трусли­вые враги вероломно напали на женщин и детей; те, кто остался в лагере, похоронили убитых. Через два дня кара­тельная экспедиция вернулась. Несколько человек были тяжело ранены, но это не могло омрачить общую радость по поводу того, что месть свершилась и двое врагов убиты.

Затем мы отправились в Баллакиллок. Там мы застали племя, которое уже несколько дней жило в шалашах из ко­ры и веток. Сначала у нас были очень хорошие отношения, но дело не обошлось без драки, в которой копьем пропоро­ли бедро двадцатилетней женщине из нашего племени, без разрешения родителей бежавшей из отчего дома с чужаком.

Как только потасовка прекратилась и стало тихо, муж­чины пошли на озеро ловить рыбу, а женщины занялись своими обычными делами, оставив раненую в шалаше. Воспользовавшись этим, соблазнитель вторично похитил девушку. Обнаружив это спустя несколько часов, племя поклялось отомстить беглецам.

Примерно через неделю мы снялись с места и некоторое время шли почти без отдыха, останавливаясь только на ночь. По пути мы охотились на белок и опоссумов, их шку­ры очень высоко ценятся австралийцами.

Есть еще одно животное, мясо которого австралийцы употребляют в пищу, — карбор **. Ростом он не больше со­баки, туловище у него короткое и толстое, голова непропор­ционально большая, лапы очень короткие и вооружены ког­тями, прикрытыми густой вьющейся шерстью светло-ко­ричневого цвета. Карбор живет на ветках высоких деревь­ев. Только ночью он спускается на землю и ест траву и ко­ренья, составляющие его основную пищу. Будучи раненым. карбор издает душераздирающие вопли, напоминающие плач обиженного ребенка. Точно так же он кричит по ночам, и во время моих одиноких странствий его стенания часто не давали мне заснуть. Карбор — совершенно безобидное существо, легко поддающееся приручению. Его мясо очень вкусно и похоже на свинину. Детенышей карбор носит в сумке под брюхом, совершенно так же, как кенгуру. Не­смотря на кажущуюся неуклюжесть, он очень подвижен и не хуже белки прыгает с ветки на ветку.

————

* Позднейшие наблюдатели и исследователи австралийцев не раз подтверждали, что очень часто межплеменные и межродовые столкно­вения происходили из-за женщин. — Прим. ред.

————

Пришельцы уселись на свои накидки группами по пять-шесть человек, держа в руках наготове копья, щиты и вадди. Затем вперед выступил похититель нашей девушки. К его телу в нескольких местах нитью из скрученной шер­сти опоссума были привязаны пучки перьев эму. Он начал выделывать замысловатые прыжки, вызывая наших муж­чин на бой. Вызов, очевидно, был принят — кто-то метнул бумеранг, который задел ногу юноши. Вслед за тем из наших рядов было брошено копье, но юноша ловко при­крылся от него щитом. Он и после этого продолжал пры­гать и вертеться, пока один из наших людей не приблизил­ся к нему со щитом и вадди. Вот тут-то дело приняло серь­езный оборот!

Удар следовал за ударом, и наконец щит заносчивого юноши разлетелся на куски и ему оставалось защищаться только вадди. Противник, воспользовавшись своим преиму­ществом, сокрушительным ударом по голове сбил его на землю. Юноша моментально вскочил, хотя кровь ручьями текла по плечам и спине, но его друзья закричали «доволь­но!» и пригрозили, что все вступят в драку, если раненого не оставят в покое. Угроза подействовала, и вскоре все разо­шлись. Так кончилось это дело, которое, казалось, могло иметь куда более серьезные последствия.

На следующий день мы переселились к довольно боль­шому пресноводному озеру и разбили поблизости от него лагерь, хотя, может быть, не совсем там, где бы нам хотелось, потому что мы заметили на противоположном берегу не­знакомое племя. Ночью с той стороны до нас доносился сильный шум. Когда рассвело, выяснилось, что спящие под­верглись нападению, и мы поспешили на помощь постра­давшим.

Страшное зрелище предстало нашим глазам: вокруг лежали женщины и дети, раненные и искалеченные. Не­которые несчастные пытались найти спасение в озере и уто­нули. Только немногим удалось спрятаться в камышах... Мы предложили им помощь и защиту, и они отправились к на­шим шалашам.

Убитых мы не стали хоронить, чтобы не терять времени даром: нас было мало, а враг мог нагрянуть в любой мо­мент. Поэтому мы покинули озеро и возвратились в Мудеварри, где провели несколько месяцев.

Пока наше племя стоит на одном месте, мне, пожалуй, пора рассказать о быте австралийцев.

Итак, племена разделены на семьи, вернее говоря, со­стоят из семей *. Племя насчитывает от двадцати до ше­стидесяти семей. У них нет вождя, который властвовал бы над всеми, но хороший охотник, приносящий наибольшую пользу своим соплеменникам, пользуется всеобщим ува­жением и может иметь больше жен, чем другие муж­чины.

Австралийцы стараются хранить в памяти свою родо­словную и, как я уже говорил, избегают жениться на род­ственницах, за одним исключением: каждый вправе взять себе в жены вдову или вдов своего покойного брата. Если женщина сопротивляется, ей почти неизбежно угрожает смерть, так неукоснительно соблюдается этот закон**.

Австралийцы очень добры к детям, но ребенка, считаю­щегося незаконнорожденным, убивают без всякого сожале­ния. Такая же участь ждет первенца женщины, которая была обещана в жены одному, а досталась другому. Если бы не эти бесчеловечные обычаи, племена были бы го­раздо многочисленнее.

————

* Не совсем ясно, в каком смысле Бакли употребляет здесь вы­ражение «семья» (family). Индивидуальная, или малая, семья не составляла у австралийцев самостоятельной общественной единицы. Хотя по временам отдельные семьи, каждая сама по себе, занимались поисками пищи, охотились, по большей части локальная (или родо­вая) группа, состоявшая из нескольких десятков людей, вела совмест­ную хозяйственную и общественную жизнь. — Прим. ред.

————

Австралийцы питают непреодолимое отвращение к уро­дам от рождения. Я видел, как одному такому младенцу размозжили голову, а его родного брата заставили съесть деформированные останки. Этот акт каннибализма мне объяснили так: во время беременности женщиной при оп­ределенном положении луны овладело безумие. Луна повлияла и на ребенка, поэтому он родился уродом. Ясно, что при таких обстоятельствах отец имеет право отказаться от отцовства. А мальчика заставили съесть тельце ново­рожденного, чтобы на него не напал какой-нибудь недуг.

————

* Каннибализм у австралийцев составлял очень редкое явление». Он был связан чаще всего, как это видит и Бакли, с суеверием. — Прим. ред.