Рассказы орусскихнемца х Светлой памяти родителей моих Ивана Фридриховича и Марии Генриховны посвящаю

Прошедшие сквозь века

(были и легенды происхождения сарептских братьев)
Табориты, богемские братья, анабаптисты.

Христианской церкви с самых первых веков своего существования пришлось столкнуться с критикой, притом с критикой не только внешней, со стороны приверженцев язычества, иудаизма, позднее – ислама, но и с критикой изнутри, со стороны некоторых единоверцев. Не уменьшился, а скорее увеличился накал этой критики и после раскола церкви на восточную (ортодоксальную) и западную (католическую) ветви.

У критиков католической церкви, несмотря на многообразие течений, было немало общих черт: они обвиняли церковных иерархов, вплоть до самого папы, в попрании заповедей, завещанных Иисусом Христом, в циничной демонстрации церковных и личных богатств, накопленных на обирании верующих, в потакании греху через продажу индульгенций, в употреблении во время службы непонятного народу языка, то есть латыни, а то и в откровенном безбожии. Некоторые из этих критиков сумели привлечь на свою сторону такое число приверженцев, что в дальнейшем оказались способны изменить не только ход развития религиозной мысли, но и ход истории ряда европейских стран. Речь идёт о Мартине Лютере, Жане Кальвине, Ульрихе Цвингли, а также об основателях таких религиозных общин, как катары, апостольские братья, гуситы и анабаптисты.

На гуситах и анабаптистах мы остановимся подробнее, потому что они имеют непосредственное отношение к нашим переселенцам, основателям Сарепты.

Идеологом гуситов (их называли ещё таборитами) был католический священник, ректор Пражского университета Ян Гус (1371-1415 годы). В своих страстных выступлениях он требовал от церкви «вернуться к евангельской простоте» и отказаться от своих богатств, в первую очередь - от огромных земельных владений. В 1412-ом году он выступил и против самого папы Иоанна XXIII. Со временем он пошёл ещё дальше: не только объявил католическую церковь нехристианской, не только призывал к искоренению из церковной практики всего того, что не находило подтверждения в Священном Писании, но и провозгласил признание права каждого верующего по собственному разумению толковать библейские тексты, то есть в принципе обходиться без церкви.

В 1414-ом году Ян Гус принял участие в Константском церковном соборе. Там он был обвинён в ереси и, несмотря на охранную грамоту, полученную от императора Священной Римской империи Сигизмунда, был брошен в тюрьму. Он не стал отрекаться от своих взглядов, и 6-го июля 1415-го года был всенародно сожжён как еретик.

После казни Яна Гуса его последователи подняли восстание. Они укрепились в небольшом городке, которому дали библейское название Фавор (в латинском звучании - Табор, отсюда и их второе прозвище – табориты) и развернули настоящую войну и против церкви, и против клятвопреступника-императора. Папа и император, несмотря на непрекращающиеся политические и идеологические распри, на этот раз решили объединиться и призвали к крестовому походу против еретиков. Однако те не только разбили новоявленных крестоносцев, но и перенесли войну в соседние страны: германские княжества, Венгрию, Польшу. Папа был вынужден пойти на некоторые уступки, после чего умеренная часть гуситов прекратила борьбу и вернулась в лоно католической церкви. Но более непримиримая их часть не признала соглашения с папой. Они ещё несколько лет продолжали борьбу, пока в 1434-ом году не были разбиты в бою под Липанами.

Разгромленные табориты рассеялись не только по разным районам Чехии, но и по соседним странам, в основном – немецкоязычным. В самой Чехии (Богемии, Моравии) они дали начало религиозным общинам, называвшим себя по-латински «Unitas fratrum», что в переводе означает «Единое братство». В дальнейшем эти общины были более известны под названием «Богемские братья», они же «Чешские братья» или «Моравские братья». В своей идеологии эти «братские» общины сохранили присущее гуситам нетерпимое отношение и к церкви, и к мирской власти, но при этом они полностью отказались от насилия даже в целях самозащиты. Общины эти и поныне существуют в Европе и в Америке. Запомним их.

В 1517-ом году католический монах немец Мартин Лютер (1483-1546 годы) прибил на воротах собора в саксонском городе Виттенберге свои так называемые «95 тезисов», положившие начало грандиозному европейскому религиозному движению, названному Реформацией. Оно вырвало из объятий католической церкви добрую половину верующих.

Эпоха Реформации вызвала к жизни и другие антикатолические движения. Одним из наиболее значительных было движение анабаптистов, которое в начале 16-го века охватило Германию, Швейцарию, Австрию, Чехию, Голландию. Само слово «анабаптисты» не было самоназванием сторонников движения, оно было дано им их противниками; считают, что это сделал Ульрих Цвингли (1484-1531 годы), лидер Швейцарской Реформации. Сами они называли друг друга «братьями»; название же анабаптисты, что по-латыни означает перекрещенцы, объясняется тем, что они, считавшие крещение детей недействительным и признававшие крещение только взрослых людей, надо всеми новыми членами своих общин совершали обряд второго крещения – перекрещение.

Большая часть анабаптистов впоследствии стала именоваться просто баптистами, последователи же голландского анабаптиста Менно Симонса получили название меннонитов.

Мы же особое внимание должны обратить на швейцарских анабаптистов. В Швейцарии они не сумели, как в некоторых районах Германии, подчинить себе другие антикатолические движения. У.Цвингли оказал им активное противодействие, не только идеологическое, но и вооружённое. Они бежали в Чехию и там слились с «Богемскими братьями», близкими им по духу как поборники евангельского коммунизма. Были созданы большие общины.

В этих общинах была установлена общность имущества. Всё заработанное «братьями» сдавалось в общую казну, которой заведовал особый «раздатчик». Избиралась так называемая «добрая полиция», которая контролировала всю жизнь членов общины: одежду, жилище, воспитание детей, браки, работу. Был предписан характер одежды мужчин и женщин, точные часы, когда все обязаны были ложиться спать, время для работы и отдыха. Вся жизнь «братьев» проходила на глазах друг у друга. Было запрещено что-либо готовить для себя, трапезы были только совместными, к тому же обязательными для всех. В некоторых общинах для молодых людей устраивались общие спальни: отдельно мужские, отдельно женские. Дети с двух лет воспитывались в детских домах, для чего из общины выделялись особые воспитатели. Заключение браков решалось старейшинами, они же определяли каждому его профессию. Члены общины отказывались от любых контактов с государством: не служили в армии, не обращались в суд или полицию. Они сохраняли пассивно-враждебное отношение к окружающему миру, но отвергали любое насилие.

Эти сведения – из книги Л.Мюллера «Der Kommunismus der mahrischen Wiedertaufer»*. Но как всё это похоже на то, что мы прочитали у К.Попова о сарептских «братьях»!

В связи с тем, что после слияния общин «Богемских братьев» со швейцарскими анабаптистами во многих из них стали преобладать немецкоязычные члены и немецкий

язык стал языком и бытового общения, и богослужения, исчезло латинское название

_________________________________________________________________________-

* «Коммунизм моравских перекрещенцев»

общин («Unitas fratrum»), а стал употребляться его немецкий аналог «Uninat-Bruder».

Запомним и это.

Эти общины обосновались на территории Чешского королевства - границы его были шире, чем у нынешних Чехии и Словакии вместе взятых, и включали в себя некоторые

районы Польши и Германии. Там шло активное религиозное брожение, и наличие того или иного «братства» никого не удивляло и мало кого удивляло.

Но после 1620-го года, когда сторонники Реформации в Чехии потерпели поражение и в королевстве было полностью восстановлено влияние католической церкви, «братствам» пришлось искать другие земли, где к ним относились бы более терпимо.

Теперь пришло время выступить на сцену некоему графу, носившему имя Николаус Людвиг фон Цинцендорф (1700-1760 годы). Человек нечётких религиозных воззрений, сильно склонный к мистицизму, с молодых лет воспламенился он идеей объединения различных христианских течений. Кто читал «Игру в бисер» Германа Гессе, тот должен был встретить там такую фразу: «О воссоединении враждующих братьев радели такие люди, как философ и математик Лейбниц и этот чудаковатый граф Цинцендорф».

Получив в 1722-ом году во владение по наследству обширные земли в Саксонии, молодой граф решил начать практическое осуществление своей идеи. Он пригласил поселиться на этих своих землях несколько разнородных общин христианского толка. Были среди них и чистой воды «Богемские братья», и уже известные нам «Unitat-Bruder’ы», и община так называемых николаитов.

Николаитами тогда называли одну из многих возникших в период Реформации религиозных сект, которая по каким-то причинам объявила себя наследницей мало кому известной раннехристианской общины, основателем и первым руководителем которой был не то мифический, не то реальный диакон Николай.

Кто же они такие, эти ранние николаиты?

Сопоставление сведений из нескольких различных источников дало возможность сформулировать хотя бы приблизительный ответ на этот вопрос.

Из Нового Завета:

«У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё было общее. Не было меж ними никого нуждающихся, ибо все, которые владели землями и домами, продавали их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов».

(«Деяния Апостолов», 4: 32, 34 – 35)

Однако, не всё, похоже, в общине ладилось так уж идеально. Чуть ниже читаем мы в Новом Завете такое:

«Произошёл у еллинов ропот на евреев* за то, что вдовицы их пренебрегаемы были в ежедневном раздаянии потребностей. Тогда двенадцать Апостолов, созвав множество учеников, сказали: Нехорошо нам, оставив Слово Божие, пещись о столах. Итак, братья, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святого Духа и мудрости; их поставим на эту службу, а мы постоянно пребудем в молитве и служении словом. И

-________________________________________________________________________

* Евреями Новый Завет называет коренных жителей Иудеи, а еллинами – людей, возвратившихся в Иерусалим из еврейской диаспоры, в основном, из городов эллинского мира: Александрии, Антиохии, Селевкии, Пергама и других.

угодно было это предложение всему собранию. И избрали Стефана, и Филимона, и Прохора, и Никонора, и Тимона, и Пармена, и Николая Антиохийца, обращенного из язычников».

(«Деяния Апостолов», 6: 1 – 5)

(Последний из этого списка, Николай Антиохиец, в лютеровском переводе Библии охарактеризован несколько по-другому: Nikolaus, der Judengenosse von Antiochien)

Вот этот Николай Антиохиец в 60-ых годах I-го века, незадолго до разрушения римлянами Иерусалимского храма, с группой единоверцев ушёл из Иерусалима и обосновался в маленьком сирийском (бывшем финикийском) городке Сарепте, расположенном на средиземноморском побережье между городами Тиром и Сидоном (на сегодняшней карте - это территория Ливана, Сарепты уже нет, Тир зовётся то Тиром, то Суром, а Сидон – Сайдой).

Сарепта известна знатокам Библии по одному из эпизодов Старого Завета. В «Третьей книге Царств» (3 Цар.:17) есть рассказ о пророке Илии и вдове из Сарепты. Однажды к израильскому царю Ахаву явился пророк Илия, начал упрекать его в вероотступничестве и предсказал, что страну постигнут бедствия: засуха и голод. Опасаясь гнева Ахава, очень, как и все правители, не любившего, когда правдой колют глаза, Илия бежал из столицы и скрылся в горах за Иорданом. Когда наступили предсказанные им засуха и голод, он переселился в Сарепту. Там одна бедная вдова приютила его и поделилась с ним последними остатками своей скудной пищи. И свершилось чудо: во всё дальнейшее время пребывания пророка у вдовы не уменьшалось ни количество муки в кадке, ни масла в кувшине. Но вот у вдовы случилось несчастье: её малолетний сын заболел и умер. Тогда Илия взял мёртвого ребёнка, уложил в свою постель и умолил Бога Яхве воскресить его. Ребёнок ожил, и вдова на радостях воскликнула: «Теперь-то я узнала, что ты человек Божий!» (По подсчётам историков, эти «события» следует отнести лет за 800 до событий новозаветных).

Но вернёмся к нашей теме. Судя по всему, роль диакона, распоряжающегося в числе семи ценностями общины, не удовлетворяла честолюбия Николая, и он решился на создание собственной общины последователей Иисуса. Не исключены, однако, и другие варианты. Например, увидел Николай в действиях апостолов, пребывающих « в молитвах и служении словом», какие-нибудь нарушения заповедей покойного Учителя, но не видя возможности что-либо изменить на месте, решил создать общину «чистой веры» за пределами Иудеи – не следует забывать, что по происхождению он был греком или сирийцем, а не евреем. Но не исключено и то, что умный Николай трезво оценивал политическую обстановку того времени и, видя признаки надвигающейся войны с Римом и понимая катастрофичность её последствий и для народа Иудеи в целом, и для христианской общины в частности, решил спасти от смерти хоть некоторых единоверцев и увёл их за пределы страны.

Вскоре в Сарепте около этой группы создалась довольно многочисленная община, исповедующая общность имущества, верность заветам Учителя своего Иисуса и безоговорочное послушание своему новому апостолу. Называли они себя «хранителями (по другому переводу – защитниками) слова Иисуса». Николаитами окрестил их в 4-ом веке церковный писатель епископ Епифаний, относившийся к ним довольно неприязненно (он приписывал им не только общность имущества, но и общность жён; надо думать, что это всего лишь клевета на идеологического противника). Не исключено, что откровенная враждебность Епифания к общине Николая вызвана тем, что именно на них перенёс он (думается, совершенно безосновательно) гневные слова Божии, которые якобы через ангела переданы были апостолу Иоанну Богослову:

«Ангелу Эфесской церкви напиши:…и то в тебе хорошо, что ты ненавидишь дела николаиты, как и я ненавижу…» (Апокалипсис, 2: 6), а также: «Ангелу Пергамской церкви напиши:…так и у тебя есть держащиеся учения николаитов, коих я ненавижу»

(Апокалипсис, 2: 15)

Приходится подозревать, что апостолы, спекулируя словом Божиим, сводили счёты с инакомыслящими. Надо сказать, что среди высокоавторитетных христианских иерархов не все поддерживали Епифания: Ефрем Сирин (умер в 373-ем году) написал мемру (письменную проповедь) «Илия и вдова из Сарепты», в которой полемизировал с Епифанием по поводу отрицательного отношения к общине Николая.

Ранние николаиты рассеялись где-то в вихрях истории, но память о них каким-то образом сумела сохраниться, память добрая, не епифаниевского толка.

Когда и по каким причинам какая-то христианская секта эпохи средневекового религиозного брожения отождествила себя с ними, вряд ли кому ныне известно; но в идеологии новых николаитов канонизировались и принцип общности имущества, и решимость насмерть стоять за «чистоту Веры Господней», и мечты об обретении собственной Сарепты взамен той, что утрачена была последователями диакона Николая.

Центром нового братства стал заложенный на голом месте в 1727-ом году населённый пункт Herrnhut, что могло переводиться и как Божий Храм, и как Божья Защита (он жив и поныне – это небольшой городок с населением 5-6 тысяч человек в юго-восточной части земли Саксония, между городами Lobau и Zittau).

В 1727-ом году, когда в общине было всего 300 членов (я уверен, что счёт вёлся по главам семейств), богословы из Тюбингского университета признали её самостоятельность в христианском мире.

Шли годы, община росла, численность её увеличивалась и естественным путём, и за счёт вовлечения новых членов. Граф Цинцендорф, в 1737-ом году избранный епископом Моравской церкви в Саксонии, не расставался с мыслью объединения различных общин под одной крышей и настоятельно пропагандировал принятие Аугсбургского принципа исповедания, то есть практический переход всех общин в лютеранство.

Это нравилось далеко не всем. От общины Herrnhuter’ов стали отпочковываться группы, отправлявшиеся на поиски новой среды обитания: в российскую Прибалтику, в Финляндию, в Америку. Когда в 1762-ом году объявлен был первый Манифест царицы Екатерины, сразу начались хлопоты по переселению в Россию большой группы «братьев». В неё вощли наиболее стойкие в своём веровании члены общины, в том числе почти все бывшие николаиты. Узнав о том, что где-то в районе Царицына есть река Сарпа, за которой к тому же живут язычники-калмыки, «братья» увидели в этом мистический знак. Они поняли, что сам Иисус Христос, их Покровитель и их Глава, даёт им точный адрес нового поселения, и приложили все силы к тому, чтобы оказаться именно там.

Так появились на российской реке Волге основатели новой Сарепты

**********

Часть вторая

Фамильные «дела»

Глава первая

Истоки

Родители моего отца, как и родители матери, - уроженцы города на Волге в Саратовской области, который ныне зовётся Марксом. Город этот расположен на левом берегу, в 50-ти километрах выше Саратова.

Он был заложен в 1766-ом году переселенцами из Германии и назван в честь императрицы Екатерины II Екатериненштадтом (Katharinenstadt); имел он и второе название – Баронск – в честь его основателя барона Кано де Борегарда.

Стоит город на высоком берегу, типичном скорее для правобережья Волги, чем для левой, или, как принято было говорить раньше, луговой стороны. После строительства Сталинградской ГЭС Волга ниже Маркса стала много шире, чем была в своём естественном состоянии, затопила все луга, низины, русла притоков, вошла во многие овраги. А вот в районе Маркса она изменилась значительно меньше, да и выше – не очень.

Екатериненштадт стал официально называться городом в 1918-ом году. До этого он числился селом, хотя, как справедливо отметил саратовский учёный С.Терёхин, исследователь архитектуры немецкого Поволжья, такие сёла, как Екатериненштадт, Бальцер, Гримм, Франк, Зельман, Норка, Мариенталь уже во второй половине XIX века были скорее небольшими городами, чем сёлами. Они имели собственные кирпичные заводы, на которых производился хорошего качества кирпич, к тому же не только прямоугольный, но и фигурный, не только красный, но и синеватого и зеленоватого оттенков. Это позволяло возводить там основательные здания, к тому же с претензией на собственный стиль с присущими только ему архитектурными и эстетическими особенностями. Зримое присутствие этого стиля проявлялось не только в немецких населённых пунктах, но и в соседних русских городах: Камышине, Царицыне, Вольске, Аткарске, Николаевске, не говоря уже о Саратове и Покровске.

Центры этих сёл-городов с обязательной церковью, прицерковным сквером и площадью застраивались большей частью двухэтажными зданиями, административными и жилыми, там имелись ремесленные и промышленные предприятия, численность жителей в них на начало XX века составляла 8-12 тысяч человек. Но истории суждено было распорядиться так, что статус городов получили только Екатеринештадт и Бальцер, а остальные так и остались большими сёлами.

Екатериненштадт несколько раз переименовывался. В 1915-ом году, во время первой мировой войны, когда в России получил развитие процесс искоренения немецких названий и другой немецкой атрибутики, он стал называться Екатериноградом, оставаясь при этом, однако, ещё и Баронском. В 1918-ом году он стал центром вновь созданной автономной области и вскоре был переименован в Марксштадт. В начале 1942-го года, когда немцев уже выселили, стал он просто Марксом и остаётся Марксом и поныне, несмотря на одиозность имени того деятеля, в честь которого он был назван, и благополучно пережив известную кампанию по возвращению прежних названий.

Во второй половине XIX века, в годы детства и юности моих дедов, в Екатериненштадте было 3 церкви: лютеранская, католическая и православная, и при каждой из них была приходская школа. Была школа и государственная, так называемая министерская, находившаяся под управлением Министерства просвещения России. Действовала и Центральная школа, превращенная в реальное училище, а ближе к смене веков было открыта и женская гимназия.

В Екатериненштадте было много ремесленников: ткачей, кожевников, табачников, горчичников, каретников, фургонщиков, краснодеревщиков; было несколько мельниц, водяных и паровых; на берегу Волги стояли зернохранилища и амбары, имелись пассажирская пристань и грузовые причалы. В 80-ых годах XIX века предприниматель Шефер основал там завод, ставший вскоре известным (по меркам того времени) предприятием, продукция которого: сеялки, косилки, веялки, плуги, бороны и различного назначения повозки – пользовалась постоянным спросом.

Подробности. Завод.

Завод этот после октябрьского переворота был национализирован и назывался то «1-ая государственная фабрика сельхозмашин», то «Возрождение», то «Коммунист». За годы гражданской войны он пришёл в полный упадок, в 1921-ом году, например, выпустил продукции в объёме 3 процента от дореволюционного уровня. Потом на заводе была сделана первая в советской России попытка выпуска собственных тракторов.

История эта такова. В 70-80-ых годах XIX века в Вольске, потом в Балакове жил изобретатель Ф.А.Блинов, который занимался конструированием тракторов, в том числе трактора гусеничного. После его смерти в 1899-ом году развитие этой идеи продолжил его ученик Я.В.Мамин. Этот Мамин в 1918-19 годах вместе с сыном сконструировали (в Балакове) экспериментальный колёсный трактор с нефтяным двигателем и предложили новой власти свой проект его выпуска. Вскоре Я.Мамин был вызван в Москву и побывал на приёме у Ленина, который только что во всеуслышание сфантазировал о ста тысячах тракторов для России. И что интересно: Мамин сумел убедить Ленина в реальности своей затеи. На правительственном уровне было принято решение о выпуске тракторов на екатериненштадтском, бывшем Шеферов, заводе. На закупку за границей необходимого оборудования в распоряжение Мамина было выделено 100 тысяч рублей золотом. Сначала решили выпускать трактора колёсные типа американского «Фордзона», потом передумали и взялись за выпуск маленьких гусеничных тракторов, получивших имя «Карлик». Потом из-за многих трудностей дело заглохло, модель так и не была поставлена на массовое производство. Но сам завод от этой неудачной идеи получил хороший толчок для развития: закупленные станки остались здесь и исправно служили при реализации других программ. Мамин до конца 20-ых годов был на заводе главным инженером, потом вместе с сыном их перевели на тракторный завод в Челябинск.
Часть населения Екатериненштадта занималась земледелием, хотя поля многих землевладельцев находились на значительном удалении – до 30-ти вёрст. Почти все жители имели приусадебное хозяйство: коров, лошадей, свиней, овец, коз, кур, индюков, сад и огород.

В 1871-ом году, при Александре II, была ликвидирована Саратовская контора опекунства иностранных поселенцев*, административный орган управления немецкими колониями, при этом колонии были переданы в состав Саратовской (нагорная сторона) и Самарской (луговая сторона) губерний. Екатериненштадт оказался в Николаевском уезде Самарской губернии. Надо заметить, что если для колоний правобережья признанным центром деловой и культурной жизни по-прежнему оставался Саратов, то на левом берегу таким центром всё больше и больше становился Екатериненштадт – при оставшемся общем тяготении всё-таки к Саратову, а не Самаре.

Население города было смешанным, немецким и русским, со значительным преобладанием доли немцев. Екатериненштадтские немцы в своём большинстве могли

изъясняться не только по-немецки, но и по-русски, но уровень владения русским языком,

конечно, был разным. Например, все мои родственники и по отцу, и по матери, кроме бабушки Анны, практически одинаково владели обоими языками, то же – и грамотой. Но я полагаю, что они и им подобные были скорее исключением из правила, чем нормой.

Говорили екатериненштадтские немцы на диалекте, который Г.Дингес отнёс к восточному средненемецкому говору (Ostmitteldeutsch). Конечно, нельзя думать, что они до 20-го века в точности сохранили говор своих предков; несомненно, что за 150 лет он впитал в себя какие-то элементы и других диалектов, и даже русского языка. Но и то несомненно, что за это время претерпел он значительно меньшие изменения, чем немецкий язык в Германии. Не зря же немецкое Поволжье для германских лингвистов было диалектологическим заповедником, и они с большим интересом относились к работам поволжских исследователей-диалектологов, да и сами при возможности старались приехать на Волгу.

От современного литературного языка диалект имел существенное отличие. На нашем говоре не было характерного немецкого звука «pf», произносилось чистое «f» (Pferd – Ferd, pfeipfen – feifen, pflanzen – flanzen). Большинство звонких согласных оглушалось, а в начале слов – все без исключения (не du, а tu; не grau, а krau; не Balzer, а Palzer); правда, и в современном немецком такое тоже встретишь сплошь да рядом. Во многих словах вместо «b» звучало «w» (Arweit вместо Arbeit; ich hawe, а не ich habe; Kawel, а не Gabel); к слову сказать, подобное встречается ещё в ряде диалектов немецкого языка, да и не только в немецком, но и в некоторых других германских языках, и что ещё любопытнее – не только в германских. Отсутствовал дифтонг «eu», вместо него был «ei» (heute – heit, deutsch – teitsch, neun – nein, Freund – Friend). Не было звука, передаваемого на письме с помощью буквы «u» с умлаутом, было чистое «i», нередко «i» долгое (Brueder – Brieder, muede – miet, duenn – tinn, Stueck – Stick). Зачастую «о» в середине слова звучало как «ou» (Hof – Houf, gross – krous, Hose – House). Уменьшительный суффикс «chen» заменялся мягким «е» (Madchen – Matje, Grosschen – Kroussje, Robchen – Ropje). По Дингесу, кроме Екатериненштадта, на этом диалекте говорили ещё в трёх сёлах: Боаро, Урбахе и Иосте, все они – на левобережье Волги