Рекомендуем просматривать в режиме разметки страницы
МЕТОДИКИ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
жүктеу/скачать 1.24 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- 2. Лингвистическое исследование как предметно-коммуникативная мыслительная деятельность
- 3. Характер теоретического познания и проблема источника базы лингвистических данных
- 4. Соотношение лингвистического знания и вербального факта в процессе исследования
- Системность языка видна не столько в его закономерностях, сколько в нарушениях этих закономерностей.
МЕТОДИКИ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ1. Постановка проблемы Любая лингвистическая теория, чтобы быть целостной, должна быть однозначно определенной в методологическом отношении. Составными такой методологической определенности являются: - онтологическая определенность объекта исследования; - гносеологическая определенность познавательных возможностей теории и специфики познания объекта и - методическая определенность исследовательских приемов. Первые две проблемы нами были рассмотрены выше. Особенность этих аспектов теории относительно объекта лингвистического исследования состоит в том, что, рассматривая его онтологический статус, мы неминуемо вторгаемся не только в его гносеологические характеристики, но и в саму гносеологическую сторону теории. Это происходит потому, что объект лингвистики по своей онтической сущности представляет из себя гносеологическое явление - вербальную деятельность человека, включающую в себя вербализованные смыслы, правила вербализации мыслительных интенций, сами процессы такой вербализации и продукты этих процессов. Иначе говоря, онтическая сущность языковой деятельности (как объекта лингвистики) заключена в том, что эта деятельность есть составная познавательного процесса. Однако это вовсе не значит, что онтологический и гносеологический момент лингвистической теории составляют одно и то же. Как мы попытались показать, онтологический аспект лингвистической теории состоит в определении сущностных свойств объекта, т.е. в ответе на вопрос: что есть языковая деятельность как психосоциальная функция психики-сознания индивида, что есть языковая деятельность как семиотическая функция, что есть ее составные - язык, речь и речевая деятельность и в чем состоит сущностное различие между ними и их компонентами. Другими словами, онтологический вопрос - это прежде всего вопрос статуса и структуры объекта. Гносеологические же проблемы касаются специфики порождения смысла в онто- и филогенезе, сущности познавательных шагов, сопровождающих появление языкового смысла, функциональных и генетических аспектов речемышления и их отражения в структуре языковой деятельности как единства языка, речи и речевой деятельности. Гносеологические проблемы - это ответ на вопрос: каков объект исследования и почему он именно таков. И хотя, как справедливо писал в свое время Николай Крушевский, "науку не называют по ее методу, а по ее объекту" (Крушевский,1894:85), тем не менее, научная теория не сводится только к вопросам онтологии и гносеологии объекта. Не менее важным является и третий вопрос методологии лингвистического исследования - вопрос о методах и приемах исследования, хотя он и подчинен предыдущим и должен бы, по логике вещей, выводиться из ответов на первые два. Если лингвист согласует свой выбор средств лингвистического исследования со своими онтологическими и гносеологическими взглядами, его теория может считаться внутренне логичной и непротиворечивой. Тем не менее, для многих лингвистов именно вопрос методики исследования затмевает первые две проблемы. Это объясняется очень просто: в силу того, что конкретное лингвистическое исследование, как и всякое другое, начинается со сбора и обработки материала, создается иллюзия, что оно совершенно "чисто" и свободно от "идеологического" диктата методологической позиции. Такое понимание характера научного исследования проникло в сферу гуманитарных наук из естествознания, появившегося как логическое продолжение освоения природы человеком в ходе обыденно-практической деятельности. Затем эта позиция была теоретизирована и методологизирована позитивистами. Сам этот факт весьма любопытен с методологической точки зрения, ибо отрицание доминирующей роли методологии в позитивизме превратилось в центральную методологическую установку, детерминирующую все последующие научно-теоретические шаги адептов позитивизма. Действительно, приступая к научному исследованию, в частности, лингвистическому, начинающий ученый, сам того не осознавая, руководствуется методологическими принципами, полученными от своих учителей и предшественников, на которых он ориентируется в своей работе. Если таковые исповедовали различные или даже противоположные методологические взгляды, а молодой лингвист не заметил этого, его первые шаги в лингвистике неминуемо будут сумбурными, а результаты - эклектичными и малопродуктивными. Правда, не исключено и то, что, опять-таки, сам того не замечая, молодой ученый может выйти на совершенно новый уровень исследования именно потому, что не придерживался чьей-то определенной методологической позиции, а непроизвольно выработал свою собственную. Излишне говорить, что эта "новая" и "собственная" позиция вполне вероятно окажется усовершенствованием или развитием чьей-то уже существовавшей методологии, которую данный лингвист воспринял косвенно: через термины и дефиниции, способы обнаружения, квалификации или классификации научных фактов, исследовательские методы и приемы. Оказывается, что методика исследования, а точнее, методология методики является наиболее существенным экспликатором онтологических и гносеологических воззрений ученого. Действительно, как иначе понять взгляды исследователя на сущность и характеристики объекта, если не через методику его исследования. Нам могут возразить, что для этого существуют теоретические выкладки. Однако именно эти выкладки менее всего привлекают большинство лингвистов, поскольку требуют высокого уровня теоретической подготовки, способности к абстрагированию и обобщению и, что самое главное, большой толерантности и открытости к восприятию нового и не согласующегося с его собственными научными представлениями. В любом случае, желает того лингвист или не желает, ход и результаты его аналитических операций с материалом как нельзя лучше вскрывают его методологическую позицию (если таковая у него есть). По методике исследования и способу представления материала можно даже лучше судить о методологии автора, чем по его теоретическим выкладкам, которые могут быть заимствованы у его учителей и предшественников, могут быть данью моде или следствием вынужденного теоретизирования (в силу специфики жанра, например). Наконец, они могут отражать отсутствие у автора каких-то устойчивых методологических позиций или обнаружить факт методологического шатания автора между несколькими позициями (например, позицией его учителя и новоприобретенной или новосозданной). Абсолютно "чистых" методологических позиций нет и быть не может, поскольку методологий может быть столько, сколько существует лингвистов. И все же, лингвисты (опять-таки в силу уже рассмотренной нами ранее социальности познавательной деятельности) стремятся согласовать собственные методические исследовательские шаги и теоретические положения, а через них (прямо или косвенно) - и свои методологические позиции, друг с другом. Отсюда значительная унифицированность методологических позиций, а значит, и возможность их квалифицировать и классифицировать. Вторым источником унифицированности этих позиций является производность научно-теоретического мышления от обыденного, а это последнее сложился в ходе многовекового совместного опыта предметно-коммуникативной деятельности. 2. Лингвистическое исследование как предметно-коммуникативная мыслительная деятельность Методика научно-теоретического исследования отображает основные моменты онтологии и гносеологии теории в виде понятий о материале (опытных данных, научных фактах), о теоретическом знании (научном понятии, суждении, теории) и методах его получения, а также об исследовательских шагах и операциях. Нетрудно понять, что, выделяя эти три методических элемента научной деятельности, мы, так или иначе, учитывали тот факт, что научная деятельность - лишь разновидность предметно-коммуникативной мыслительной деятельности, и в ней есть свои "язык", "речь" и "речевая деятельность". "Язык" научной деятельности - это ее теоретические инвариантные (трансценденталь-ные) знания в форме концепций, категорий, научных понятий и прописных истин, принимаемых адептами данной теории в качестве аксиом. "Речевой деятельностью" ее является процесс сбора и описания научных фактов, квалификации и классификации их согласно существующей системы научных понятий и аксиом, подведения их под существующие научные понятия и аксиомы (в обыденной речевой деятельности такой процесс мы именовали генерализацией), а также поиск необходимых научных фактов для доказательства тех или иных положений, верификация или фальсификация существующих научных понятий или аксиом фактами (применительно к обыденной речевой деятельности для такого рода актов мы использовали термин референция). Однако это лишь одна из сторон "речевой деятельности" научного исследования, а именно репродуктивная ее сторона. Сущность же научной деятельности заключается в ее продуктивной стороне. А это процесс трансцендентального создания новых научных понятий и аксиом, выдвижения гипотез и формулировки теорем, верификации и фальсификации этих трансцендентальных построений, подведения фактов под научные понятия и аксиомы и, наконец, обоснования и оправдания сущности самих научных фактов. Последний момент имеет особое значение, поскольку для любого исследования крайне важным элементом является понятие научного факта. Факт - это тот отправной пункт, с которого исследователь начинает теоретическую деятельность (поскольку он в качестве основной цели своего исследования полагает познание фактов). Вместе с тем, научный факт - это крайняя позиция теоретизирования, к которой исследователь стремится (поскольку именно к фактам он апеллирует, верифицируя свои гипотезы или апробируя результаты своей деятельности). Именно факты (если понимать под ними не физические предметы как таковые, а максимально положенные во время и пространство опытные знания) в нашей системе метафор занимают место "речи" научного исследования. Сам по себе факт не является частью теории или научного понятия. Он соотносится с теорией как созерцание с трансцендентальным знанием, т.е. он смежен понятию, а не сходен с ним. Можно предположить, что факт может предшествовать понятию. Но в этом случае он еще не научный факт. Ибо, чтобы стать таковым, некоторое опытное знание должно стать объектом теоретического рассмотрения, т.е. быть соотнесенным с понятийной системой и квалифицированным с точки зрения этой системы. А этого никак нельзя проделать с опытным знанием, если не "извлечь" его из пространственно-временного континуума актуального опыта и не осознать его как понятие. Поэтому опытное знание становится научным фактом только вместе с возникновением соответствующего научного понятия, т.е. теоретического инвариантного знания. Отсюда вывод: научный факт не может предшествовать теории. Предшествовать теории может только опытное созерцание, которое к научной деятельности как таковой прямого отношения не имеет. Сказанное призвано поставить один из наиболее сложных вопросов методологии лингвистического исследования: как соотносятся лингвистическое знание и вербальный факт. Эта проблема имеет два аспекта. Один касается источника базы лингвистических данных и сущности лингвистического познания (в конечном счете - сущности знания), а второй - условий взаимодействия знания и факта в познавательном акте и, как следствие, имеет прямое отношение к сущности научного факта. 3. Характер теоретического познания и проблема источника базы лингвистических данных Методологические проблемы методики лингвистического исследования непосредственно наслаиваются на гносеологический аспект познания вообще. Поэтому естественно, что эти проблемы прямо коррелируют с проблемами, которые встают при изучении гносеологии понятийного смысла, а именно с проблемой сущности познавательной деятельности и проблемой детерминированности познавательной деятельности опытом. Напомним, что выше мы определили позицию функционализма в области гносеологии языкового смысла как субъективистскую апостериорную методологию, а по своей сущности процесс познания был нами определен как смыслопорождение (в противоположность объективистскому смысловосприятию или смыслооткрытию). Поэтому вполне естественно, что и лингвистическое исследование нами определяется в методологическом отношении как дедуктивный процесс. Данное положение может показаться весьма спорным, особенно если под дедукцией понимать операциональный логический прием прямого выведения знания из отдельного частного случая путем гипотетического обобщения в противовес индукции - как операционального приема постепенного накопления частных знаний. Иногда эту пару терминов используют для номинации различного понимания сути структурных отношений в системах. Дедуктивным называют подход тех ученых, которые определяют сущность устройства некоторой системы по принципу: целое задает часть. Индуктивными же считаются теории, которые выводят сущность целого из сущностей его частей. Мы рассматривали этот структурный аспект смысла, когда исследовали онтологию инвариантного знания. Там мы использовали другую пару терминов: категоризирующие и референцирующие теории. Однако здесь мы говорим об индукции и дедукции как о методологических принципах организации научного познания, при котором исследователь либо пытается обнаружить смысл в фактах, для чего использует широкий арсенал описательных методик, либо пытается выдвинуть целостную непротиворечивую гипотезу, которая бы покрывала максимальное количество фактов. С проблемой характера познания (дедуктивного или индуктивного) прямо соотносится и вопрос об источнике базы данных. Может ли быть таковым внешняя по отношению к исследователю речь? Если да, то в какой степени и в какой форме. Если нет, то как возможно познание внешних фактов? Выше мы уже оговаривали наше понимание сущности речи. Исходя из него, мы вынуждены отвергнуть возможность познания единиц чужой (в полном смысле этого слова) речи в качестве фактов лингвистического исследования. Мы не можем ни прямо, ни косвенно проникнуть в речь постороннего индивида. Максимальная возможность - исследовать звуки речи, т.е. физические коммуникативные сигналы. Именно так и призывают поступать позитивисты. Однако, как мы уже писали выше, сигналы не являются единицами речи, а следовательно, познавая сигналы мы не познаем речь. Мы познаем лишь ее физическую корреспонденцию. Еще сложнее обстоит дело с семантическими элементами речи, которые прямо не эксплицируются. Поэтому единственным источником базы лингвистических данных для исследователя может стать его собственная речь. Такой подход не обязательно ведет к солипсизму. Солиптическая, индивидуалистская зацикленность исследователя на себе как единственном источнике корпуса лингвистических данных может иметь место только в тех теориях, которые отвлекаются от всего многообразия речевого опыта и сосредоточивают его на чисто лингвистической интроспекции исследователя как исследователя. Если бы исследователь интроспективно наблюдал не свое языковое мышление или сознание (что само по себе совершенно невозможно), но наблюдал бы за своей языковой предметно-коммуникативной деятельностью во всех ее реальных проявлениях, то он без труда обнаружил бы в себе не только активные лингвистические знания, но и пассивные, к которым следует отнести факты неполного освоения социального вербального опыта. Такими могут быть, например, знаки и модели, формирование которых не завершилось в языковом сознании субъекта. Однако следует помнить, что без таких пассивных (недосформирован-ных) языковых знаний невозможно было бы обнаружить в чужой речи ничего действительно чужого. "Чуждость" того или иного факта - это не следствие восприятия чего-то такого, чего нет в собственной языковой способности, но именно следствие обнаружения в собственном языке такого недооформленного, а потому неосвоенного элемента, не превращенного в активный, "свой" элемент. Не зная, что бывают диалекты, и не имея представления о том, каким образом диалект может отличаться от литературной нормы, нельзя не только исследовать диалектные данные, но невозможно даже воспринимать их как таковые. Такие данные просто не будут существовать для этого исследователя. Точно так же нельзя изучать иностранный язык, не владея хотя бы пассивными, неосвоенными, недосформированными данными иностранного языка. Нельзя обнаружить в речи писателя специфические черты, если не подозревать их, не быть готовым к их обнаружению и, самое главное, не желать их замечать. Только позиция языкового субъекта-микросоциума позволяет, исследуя онтологически свое, познавать чужое. К сожалению, обратное невозможно. Специфика источника базы лингвистических данных накладывает отпечаток не только на работы дедуктивного характера, но и на описательные работы. На последние даже в еще большей степени, так как описанию подвергаются чаще всего чужие речевые произведения, условия создания которых остаются тайной для исследователя. Желание максимально объективизировать чужую речь почему-то приводит к максимальной ее десубъективизации, а следовательно, к отрыву ее от всей совокупности психических (предметно-мыслительных и коммуникативно-мыслительных) связей, в которых только она и может существовать. Это провоцирует лингвистов на еще большую абстрагизацию от факторов, повлиявших на порождение того или иного речевого произведения, что, в свою очередь, заставляет смотреть на язык как на замкнутую систему чистых отношений (очевидно незамутненных социальными, логико-психологическими, аффективными, физиологическими и другими характеристиками). Таковы феноменологические теории, рациональные ответвления которых (структурализм, например) сосредоточены на описании именно таких "чистых" отношений в системе, а иррациональные (вроде герменевтики) культивируют идею эйдетического или феноменологического описания, цель которого - проникновение в суть объективно существующего вербального факта (чаще всего через семантический этимологический анализ слова). Говоря об индукции и дедукции, мы ни в коей мере не отрицаем наличия элементов одного и второго в работах и описательных, и объяснительных. Речь идет лишь о признании дедукции или индукции основополагающими принципами построения теории с выходом на конечные цели исследования. Поэтому функциональная методика определяется нами как методологически дедуктивная. Мы совершенно согласны с Джеймсом Файфом, который назвал теорию де Соссюра первой дедуктивной лингвистической теорией, а Соссюра - “Френсисом Бэконом научной грамматики” (См. Файф,1991:184). 4. Соотношение лингвистического знания и вербального факта в процессе исследования Вторым методическим аспектом проблемы характера лингвистического исследования является понимание лингвистами взаимного соотнесения знаний и фактов в процессе теоретического познания. В конечном итоге решение этой проблемы всецело уходит в понимание лингвистом самой сущности вербального факта. Если факт понимается как феномен предметного опыта или функциональный продукт такого предметного опыта, лингвистическое исследование приобретает черты апостериорного или собственно фактуального. В таком исследовании факт включается в структуру исследования и становится фактором, постоянно детерминирующим познавательный процесс. Фактуальными являются методики позитивистского описания и функционалистского объяснения фактов, поскольку первые сводят процесс познания до описания фактов (феноменов), а вторые понимают процесс познания как порождение смыслов, строго верифицируемых или фальсифицируемых научными фактами. Можно вполне согласиться с Е.Салминой, что при функциональном подходе “сущность выводится не из объектов, а из функций, что приводит к более глубоким и содержательным понятиям. В соотвествии с функциональным подходом объект, явления рассматриваются в качестве элемента более широкой системы через выделение той роли, которую они выполняют в ней”(Салмина,1988:78). Оба типа методик ориентированы на сплошную выборку данных, т.е. не исключают из теории никаких фактов. Феномен, если он зафиксирован в таком исследовании как научный факт, не может быть проигнорирован. Ему должно быть найдено место среди других фактов. И, самое главное, наличие некоторого научного факта в таких теориях может повлиять на изменение ее понятий и аксиом. В противовес фактуальным (эмпирическим) методикам мы выделяем методики принципиальные (логистические). Это априористские методики. Вербальный факт в них не столь существенен. Он обычно подчинен принципам (отсюда и название - принципиальные). Идея различения научных и философских методик по методологическому критерию “фактуализм // принципиализм” принадлежит В.Джемсу, который противопоставлял по этому принципу реалистские (феноменологические, в его терминах - “рационалистические”) и позитивистские (в его терминах - “эмпирические”) теории (См. Джемс,1995:10). При этом главенствующими могут признаваться как индивидуально-субъективные принципы смыслообразования, так и объективные принципы, подлежащие познанию в ходе смыслообретения. Первые характерны для субъективистско-априорных теорий, вроде рационалистских, а вторые более свойственны феноменологическим теориям. Оба типа методик построены на избирательном подходе к фактам. Априоризм феноменологических методик заложен в самой идее явленности сущности и очевидности истины, постигаемой интуитивно (в эйдетических, иррациональных теориях) или же в идее телеологической необходимости выявления истины в ходе структурного описания системы (в структуралистских теориях). Г.Гегель, один из основателей феноменологии, писал: “Главное, однако, в том, - и это надо помнить на протяжении всего исследования, - что оба эти момента, понятие и предмет, бытие для иного и бытие в себе самом, входят в само исследуемое нами знание и, следовательно, нам нет необходимости прибегать к критерию и применять при исследовании наши выдумки и мысли; отбрасывая их, мы достигаем того, что рассматриваем суть дела так, как она есть в себе самой и для себя самой” (Гегель,1992:47). Этот манифест априоризма хотя внешне и противостоит априоризму рационалистическому, методическому, прибегающему к “критерию” и применяющему “выдумки и мысли”, но они в одинаковой степени основаны на чистых логических схемах, на чистом разуме, лишенном как социального психологизма жизни реальной личности, так и психологической социальности функционирования общества. Обычно такими методиками исследуются замкнутые семиотические системы, искусственные и формализованные языки, а также нормализированные и кодифицированные формы языка (например, литературный язык), исследуя которые, можно абстрагироваться как от разнообразия фактов, так и от их субъектной разнородности. Рационалисты легко уходят от этих трудностей, исключая из своих исследований факты естественного языка или нивелируя такие факты, сводя их до "пустых" в семиотическом отношении форм. Феноменологи же нивелируют разнообразие фактов признанием их полной подчиненности объективно существующим принципам. В методическом отношении это проявляется в разделе фактов на существенные и маргинальные, последние из которых обычно не попадают в поле зрения. Такими маргинальными фактами для структуралистов оказывались все факты, которые не вписывались в строгую систему принципов (замкнутую систему отношений). В формальной лингвистике, вроде московской школы, практически нивелировались все индивидуальные отличия, "нарушения", "отклонения" и "патологии", которые, по нашему мнению, и составляют наибольший интерес для исследователя, ибо вскрывают как принципы функционирования и развития языка, так и принципы его структурной организации. Системность языка видна не столько в его закономерностях, сколько в нарушениях этих закономерностей. В противовес “принципиализму” феноменологических и рационалистских методик, методики, использующиеся в позитивизме (эмпиризме) и функционализме, в большей или меньшей степени фактуальны. В.Джемс писал, что “прагматический метод, когда ему приходится иметь дело с известными понятиями, не ищет окончательного решения в состоянии изумленного созерцания (вспомним вышеприведенный постулат Гегеля - О.Л.), но погружается вместе с этими понятиями в поток опыта, открывая с их помощью новые перспективы” (Джемс,1995:64). Следовательно, функциональное понимание методики лингвистического исследования должно учитывать то, что, с одной стороны, научный факт (как элемент теории) есть порождение предметно-мыслительной теоретизируюшей деятельности и сам по себе не является истиной, а с другой, - то, что теория не может игнорировать порожденные ею же факты и быть построенной на одних принципах. Один из наиболее функционально мыслящих рационалистов Уиллард Куайн отмечал, что ни одна из истин, известных нам, не является чистым соглашением (принципом) или чистым фактом, но вместе они образуют ”бледно-серую ткань, в которой черное идет от факта, белое - от соглашения”, но в то же время нельзя увидеть “ни одной целиком белой или черной нити” (Цит. по Хилл,1965:441). Ось "фактуальность // принципиальность" разделяет лингвистические методики также и со стороны характера самой познавательной деятельности. Так, если по оси "дедуктивизм // индуктивизм" методики разводятся по роли субъекта познания, а отсюда, и по самой сущности познавательного процесса: активная роль субъекта и созидательный характер теоретического познания в дедуктивных методиках и пассивная функция субъекта, а также фиксирующий характер теоретического познания в методиках индуктивных, то по оси "фактуальность // принципиальность" ("апостериорность // априорность" или "эмпиричность // рационалистичность") методики разводятся по месту и роли предметно-фактуальной деятельности в теоретическом познании. Если лингвист выводит свою теоретическую познавательную деятельность за пределы предметно-практической деятельности и полагает ее целиком в сферу рефлексии (неважно, логической или трансцендентно-эйдетической), его методика квалифицируется как "принципиальная" ("априорная", "логистическая" или "эйдетическая"). Если же он не отделяет свою лингвистическую рефлексию от предметной деятельности (т.е., в первую очередь, от речевой и сигнальной деятельности во всех их проявлениях), то его методика квалифицируется как "фактуальная" ("апостериорная", "психологическая"). Показательно, что как рационалисты, так и феноменологи (в т.ч. структуралисты) в методическом отношении максимально ориентированы на логику (формальную, математическую или модальную), а позитивисты и функционалисты - на психологию (индивидуальную или социальную), психофизиологию или нейропсихологию. Таким образом, на пересечении двух методологических осей можно условно образовать графическую модель возможных подходов к построению методики лингвистического исследования. жүктеу/скачать 1.24 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|