Рекомендуем просматривать в режиме разметки страницы
Феноменализм как онтологическая позиция
жүктеу/скачать 1.24 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- 30 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
- 1.3. Языковой субъект в позитивистской методологической традиции
- 32 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
- Символизм
- 34 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
- 1.4. Проблема языкового субъекта в феноменологической методологии
- 36 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
- 38 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
1.2. Феноменализм как онтологическая позиция  28 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
В основе феноменалистской методологии, как позитивистской, так и феноменологической, лежит предложенное еще стоиками понятие логоса как единства вещи, смысла и наименования, а также теория естественной связи между вещью и смыслом вещи. К.Поппер именует такое понимание смысла историзмом. Уже в античную эпоху возникли первые разногласия относительно характера человеческого смысла. Практически все соглашались с тем, что человеческие знания носят вторичный, отражательный естественный характер по отношению к миру. Однако, одни вслед за Гераклитом полагали, что мир состоит из отдельных фактов и событий (отсюда, истинный смысл - наличный), другие же вслед за Платоном считали, что истинный мир - это мир абсолютных идей (следовательно, истинный смысл - сущностный). Естественным продолжением взглядов стоиков была средневековая схоластика. При этом напрашивается связь идей феноменалистской методологии с реализмом, а менталистской - с номинализмом. Однако такая дистрибуция была бы весьма натянутой. Дело в том, что номиналисты, как и их античные предшественники, отстаивавшие теорию происхождения имен по установлению, хотя и стали предшественниками ментализма, сами были еще далеки от радикального рационализма и субъективизма, впервые четко обоснованных Рене Декартом. Это очень убедительно доказал М.Хайдеггер в статье "Европейский нигилизм" (См.Хайдеггер,1993). Принципиальным и функционально важным во взглядах номиналистов в отличие от их противников было признание связи смысла с конкретными предметами, т.е. опытный, эмпирический характер познания, первичность и реальность конкретного феномена и вторичность общей идеи. Именно эта мысль стала впоследствии стержневой в позитивистских дескрипциях речи. Связь номиналистского мышления с позитивизмом увидел и Х.-Г.Гадамер: "...вместе с номиналистским преодолением классической логики сущностей вступает в новую стадию также и проблема языка. То, что сходства и различия между вещами могут быть выражены по-разному (хотя и не как угодно), получает вдруг позитивное значение. Если отношения рода и вида могут быть легитимированы не только "природой вещей" - по образцу "подлинных" видов в само-построении живой природы, - но также и иным способом, соотносящим их с человеком и его высокой способностью давать имена, то тогда исторически сложившиеся языки, историю их значений, а также их грамматику и синтаксис можно рассматривать как варианты некоей логики естественного, то есть исторического опыта (который включает в себя также и опыт сверхъестественного)" (Гадамер,1988:504) [выделения наши - О.Л.]. Именно эти два мотива - историзм и естественнонаучная направленность затем максимально реализуются в позитивистски ориентированных теориях языка. Значительным толчком к развитию феноменалистских методологий (и позитивистской, и феноменологичекой) стали идеи Реформации и, в частности, необходимость правильного толкования Библии, что породило интерес к древним языкам и заставило лингвистов отбросить априорные суждения и приступить к тщательному описанию и толкованию конкретных текстов. Так родилась протестантская герменевтика, подготовившая в значительной степени появление исторического описательного языкознания. Феноменализм XIX века, максимально выразившийся в лингвистике в сравнительно-историческом методе, как это ни странно, был подготовлен двумя казалось бы взаимоисключающими течениями теоретической мысли XVII-XVIII веков - механицизмом, обосновавшим принципы индукции и дескрипций, и противостоящим ему историческим гуманизмом (И.Гердер, Ф.Шлейермахер, В. фон Гумбольдт), обосновавшим исторический подход в языкознании. Конечно было бы сильной натяжкой относить Гумбольдта однозначно к представителям какой-либо одной ветви феноменализма - позитивистской или феноменологической, поскольку его работы весьма пестры в методологическом отношении. Однако, как нам кажется, весьма далеки от истины те, кто полагает, что В.фон Гумбольдт стоял на субъективистских или менталистских позициях. Личность в построениях Гумбольдта подчинена "духу народа", выраженному в его языке. Более того, язык у Гумбольдта становится самостоятельной сущностью, третьим миром. Скорее всего его методологическая позиция может быть охарактеризована как общефеноменалистская с большим тяготением в сторону феноменологии духа, продолжающей традиции монадологии Лейбница и восходящей к методологическому эссенциализму Платона и неоплатоников. "Его интерес к индивидуальному, как и вообще интерес к индивидуальному в эпоху Гумбольдта, не следует понимать как отход от всеобщности понятия. Скорее для него существует неразрывная связь между индивидуальностью и всеобщей природой" (Гадамер,1988:508).
Успехи описательных естественных наук и появление новой исторической герменевтики в начале XIX века инспирировали появление и утверждение первого полноценного лингвистического метода - сравнительно-исторического описания. Огромное влияние на А.Шлейхера и других приверженцев теории языка как естественного организма, в частности, оказала теория Ч.Дарвина. Не удивительно, что в это время, находясь под воздействием естественнонаучных открытий, лингвисты начинают рассматривать язык как реальный живой организм, развивающийся во времени и пространстве, как самодеятельный и действующий (гумбольдтовское понимание языка как деятельности) субъект. Человек же по отношению к этому субъекту занимал несколько отстраненное положение. Его задача была в том, чтобы познать язык, описать, отразить его объективный смысл. В определенной степени натяжкой было бы также и однозначное отнесение методологии А.Шлейхера к какому-либо одному направлению методологической мысли. Взгляды Шлейхера, как и Гумбольдта, скорее колебались между феноменологией (здесь уместно вспомнить то огромное влияние, которое оказали на Шлейхера идеи Гегеля) и позитивизмом. Именно за феноменологическую объективизацию языка и критиковал в свое время Шлейхера Ян Бодуэн де Куртенэ: "Кто считает язык организмом, тот олицетворяет его, рассматривая его в совершенном отвлечении от его носителя, от человека, и должен признать вероятным рассказ одного француза, что в 1912 году слова не долетали до уха слушателя и мерзли на половине пути. Ведь если язык есть организм, то, должно быть, это организм очень нежный, и словам, как частям этого организма, не выдержать сильного русского мороза" (Бодуэн де Куртенэ,1963,I:75-76). Как феноменалистов (объективистов) характеризовал филологов-историков ХIХ века - Гримма, Гумбольдта, Штейнталя, Вундта - и Вилем Матезиус. Они отвлекали речь от говорящего индивида и рассматривали язык“как нечто объективное, константное в определенном времени и месте” (Матезиус,1982:25). Серьезное научно-теоретическое и философско-методологическое расхождение между феноменологией и позитивизмом наметилось к средине XIX в. 1.3. Языковой субъект в позитивистской методологической традиции Определение описываемой методологической позиции как позитивистской является в определенной степени условностью, вызванной потребностями данного исследования, поскольку позитивизм как философское течение является более узким во временном и теоретическом отношении, в то время как позитивистская методология, а иначе говоря, методология физикалистского феноменализма (натурализма) существовала задолго до появления первых младограмматических описательных работ и существует до сих пор. Как уже упоминалось выше, в основе собственно позитивистских методологических воззрений лежат некоторые взгляды Гераклита, средневековых номиналистов и эмпириков ХVII-XVIII веков. Непосредственными предшественниками современного физикалистского позитивизма были Ф.Бэкон, Б.Спиноза, Дж.Локк и Д.Юм. Новым толчком к естественнонаучному восприятию языка и смысла стали работы в области психологии (в частности биологический психологизм З.Фрейда), хотя психологическое обоснование позитивистская лингвистика получила еще до появления психоанализа в работах Х.Штейнталя. Именно в это время в позитивистской методологии окончательно побеждают тенденции к описанию конкретных речевых проявлений, конкретных осязаемых речевых фактов, наблюдение за которыми только и может дать истинное "позитивное" знание о смысле. Так возникло младограмматическое течение в позитивистской методологии. В связи с определением методологических позиций младограмматиков необходимо сделать одно существенное замечание. Оно касается популярного в лингвистической литературе противопоставления "объективизма" компаративистов старой школы и "субъективизма" младограмматиков. Происходит такое противопоставление от смешения методического и методологического критериев квалификации теории. Субъект понадобился младограмматикам в чисто методических целях, поскольку этого требовали критерии позитивных, осязаемых и проверяемых эмпирическим путем знаний. Отсюда положение в основу наблюдения материала индивидуальных речевых актов. Методологическая же позиция младограмматиков осталась такой же, как и у компаративистов старой школы - феноменалистской по своей сути. В отличие от подчеркнутого субъективизма в выборе материала исследования, объектом их изучения оставались этноязыки в их истории, а не идиолекты в их ментальной бытийности, как в субъективистских методологических построениях. Таким образом, субъективизм младограмматиков был не методологическим, а чисто методическим. Хотя было бы несправедливым не отметить, что между феноменологически ориентированными историками языка первой половины - середины ХIХ века и позитивистски настроенными младограмматиками все же есть существенная методологическая разница. Состоит она, собственно, в преимущественно номиналистском понимании младограмматиками общих (категориальных) смыслов и тяготении их к абсолютизации выразительных средств манифестации смысла в конкретных текстах или отдельных речевых произведениях в ущерб менее доступной позитивному описанию семантике.
Своего высшего развития и максимального воплощения позитивистская методология достигла в описательной лингвистике XX века, в первую очередь в работах американских дескриптивистов, которые практически свели все лингвистические исследования к наблюдению за внешнеречевыми формами в их синтагматическом распределении (дистрибуции). Уход американских дескриптивистов от "психологизма" младограмматиков выразился, в первую очередь, в отвержении историзма (а через него и от социальной детерминированности языка). Однако это не повлекло за собой отказа от принципа детерминированности вообще. Справедливости ради надлежит отметить, что далеко не все младограмматические теории были именно социально детерминированными, т.е. характеризовались социальным апостериоризмом. Чаще всего их апостериоризм был естественно-физическим, т.е. биологическим или физиологическим. Как отмечал У.Селларс, яркими показательными чертами позитивизма (в его терминологии - классического эмпиризма) являются идеи о том, что “во-первых, эмпирическое познание опирается на абсолютный фундамент, состоящий из чувственно данного, и что, во- вторых, содержание подлинных дескриптивных понятий выволится из чувственно данного” (Селларс,1978:373). Впрочем, далеко не все компаративисты перешли в стан описательно-дистрибутивной лингвистики. Сравнительно-исторические исследования речи продолжаются по сей день как в собственно позитивистском методологическом плане, так и на основе других методологий (например, феноменологической или функциональной). В частности, сравнительно-исторический позитивизм долгое время оставался главенствующим течением в советском языкознании, особенно в рамках всевозможных социологических школ. Некоторые американские дескриптивисты также впоследствии перешли на социологические позиции, отличавшиеся большой умеренностью и определенным тяготением к феноменологии (анн-арборская школа). Успешная деятельность дескриптивистов подготовила базу для последующего перехода значительной части представителей этой школы на менталистские методологические позиции, впрочем, с сохранением сущностного подхода к объекту - индивидуальному коммуникативному проявлению, т.е. речевому акту, чему, собственно, предшествовало появление новой методологии - рационализма (логического позитивизма). В лингвистике это выразилось в зарождении в недрах дескриптивной лингвистики трансформационной грамматики и генеративистики. На феноменалистских позициях в онтологии стоял, например, Бертран Рассел - один из основоположников рационалистской методологии. Его позитивистские наклонности сохранялись в его теории и тогда, когда он уже перешел на новые методологические позиции. Показательно его следующее высказывание, которое можно было бы назвать манифестом одновременно рационалистской и позитивистской онтологии - онтологии объективности единичного фактуального смысла: “Я по-прежнему считаю, что отдельно взятая истина вполне может быть истинной; что анализ не есть фальсификация; что любое, не являющееся тавтологией суждение, если оно истинно, истинно в силу своего отношения к факту; и что факты в общем и целом независимы от опыта. Я не вижу ничего невозможного в существовании Вселенной, лишенной опыта. Больше того, я думаю, что опыт является весьма ограниченным и с космической точки зрения тривиальным фактом крошечной части Вселенной”(Рассел, 1993:13) [выделение наше - О.Л.]. Блестящий логик,Рассел в пылу методологически определяющих рассуждений допускает смешение фактов (явлений как они представляются нам в опыте - конкретных предметов, осознаваемых нами как части Вселенной), вещей-в-себе (сущностей как они бытийствуют вне нашего опыта - собственно самой по себе Вселенной) и , наконец, смыслов (наших опытных знаний о первых и вторых - понятий и чувственных представлений о Вселенной и ее отдельных составляющих). Смешение фактов и сущностей с единичными смыслами весьма показательно для физикалистского позитивизма. Перешло оно “по наследству” и к рационалистам. В лингвистике роль “предтечи” рационализма невольно досталась Эдварду Сепиру, хотя сам он склонялся более к позитивизму и функционализму, т.е. детерминистским течениям. Своими работами в области речевой коммуникации и теории науки (“Символизм”, “Коммуникация”, “Грамматист и его язык”, “Целостность”), в которых он существенно отошел от позитивистско-функционального апостериоризма в сторону рационального логицизма, Сепир фактически предварил появление как трансформационной грамматики, так и “критики науки” (См. Сепир,1993). Что касается советского языкознания, то здесь нормальное развитие методологической мысли было сильно ограничено идеологическими мотивами. Но это вовсе не значит, что "советское языкознание опирается (опиралось - О.Л.) на единую методологию" (ЛЭС,1990:474). Именно в силу идеологических ограничений советским лингвистам не удалось развить на основе диалектического материализма лингвистическую методологию. Поэтому им приходилось зачастую притягивать положения диамата к своим лингвистическим изысканиям, хотя в действительности (как нам кажется) эти работы выполнялись либо в позитивистском, либо в феноменологическом, либо в функциональном ключе. В 60-70-х годах в советском языкознании были предприняты попытки также построения теорий на неопозитивистской методологической основе (И.Мельчук, И.Ревзин, А.Жолковский и др.).
Одна из основных черт современного позитивизма в языкознании - это отождествление понятий "объективное" и "социальное". Об этом же писал в свое время и К.Поппер: "Большинство из нас, похоже, склонно принимать особенности социальной среды так, будто они "естественны" (Поппер,1994,I:72). Язык представляется в таких построениях как явление культурно-историческое, социальное по своей онтологической локализации. Человеческому субъекту как носителю языка отводится роль второстепенного лица, собственно "носителя" языка и не более. Таким образом современный методологический позитивизм, с одной стороны, характеризуется историческим детерминизмом, а с другой, - социологическим реализмом. Носителем смысла в таких теоретических построениях могут становиться "одухотворенные", "осмысленные” коллективной деятельностью людей феномены - артефакты, каковыми считаются и речевые единицы. 1.4. Проблема языкового субъекта в феноменологической методологии
Так же, как и в случае с позитивизмом как методологическим направлением, термин "феноменологическая методология" следует понимать в ключе поставленной проблемы и с учетом того, что феноменология, восходящая к философским идеям Г.Гегеля, Э.Гуссерля, М.Хайдеггера и А.Лосева, является далеко не единственной школой, чьи теоретические постулаты базируются на методологических посылках, именуемых нами феноменологическими. Просто эти методологические посылки в наибольшей мере и в наиболее чистом виде реализовались именно феноменологами, что и побудило нас прибегнуть к такому названию методологического направления. Как и истоки позитивистской методологии, корни феноменологического подхода следует искать в античной языковедческой традиции, прежде всего в теории "фюсеи", но в значительно большей степени в платонизме. Именно Платон впервые выдвинул и обосновал центральное понятие современной феноменологии - имя как форму единения объективно существующей идеи (образа, эйдоса) и соответствующей ей вещи. Таким образом, именно в традиции платонизма впервые в центр внимания попадает ноумен, сущность, проявляющая себя в феномене, т.е. явлении. В связи с этим, С.Мегентесов предлагает различать феноменологический и ноуменологический подход (См.Мегентесов,1994:95-98). Вероятно, это имело бы смысл при различении течений, ориентированных преимущественно на содержание (ноуменологических) и ориентированных преимущественно на форму выражения (феноменологических), однако, как нам представляется, ориентация на форму выражения в отрешении от смысла настолько редкое явление в лингвистике (или шире - в филологии), что такое размежевание просто создало бы очередной научный миф или поддержало бы уже существующие, например о том, что структурализм или русский формализм начала XX века - это феноменологические (в терминах С.Мегентесова), а стало быть, ориентированные на форму, а не на смысл, теории. Нам кажется, что более семантичных по своей сути теорий, чем русский формализм или классический структурализм, трудно сыскать. Однако все зависит от методологической установки. К тому же для того, чтобы размежевать теории, идущие от лексико-когнитивного смысла к фоно-грамматическому или наоборот, уже существует дихотомия терминов "ономасиологический // семасиологический подход". В пользу выбора термина "феноменологическая методология" свидетельствует и укрепившееся в сознании лингвистов и философов языка устойчивое понимание того, что такое феноменология. Несмотря на то, что сущностные свойства смысла в самой феноменологии связаны все же с ноуменом, а не феноменом, Гегель и Гуссерль, тем не менее, избрали для своих теорий именно это название. Последнее замечание терминологического характера, которое необходимо сделать в связи с нашим использованием термина "феноменологическая методология", связано с размежеванием терминов "феноменологический" и "феноменалистский". Термин "феноменализм", как нам кажется, несколько шире термина "феноменология", поскольку охватывает все философско-теоретические построения, признающие объективную бытийность смысла, т.е. признающие за смыслом свойство быть независимым от человеческого сознания. Поэтому термином "феноменалистские методологии" мы именуем и позитивистский, и феноменологический подходы. Так же, как и в случае с позитивистской методологией, на становление феноменологии влияние оказал средневековый реализм (в первую очередь учение о Троице) и идеи протестантизма, вызвавшие к жизни немецкую лютеранскую герменевтику, которая в свою очередь подготовила почву для появления классической немецкой идеалистической философии. Однако было бы ошибочным считать, что к становлению феноменологической методологии имел прямое отношение основоположник классической немецкой философии И.Кант . Кант стал предтечей собственно менталистских методологий. Но некоторые идеи Канта, а именно идеи трансцендентального априоризма, возможности наличия скрытого от непосредственного опыта смысла были наиболее полно использованы в феноменологии духа Г.Гегеля и очень плодотворно развиты в герменевтике Л.Ранке и В.Дильтея. В лингвистике значительную роль в становлении феноменологического подхода сыграли идеи языка как духа народа и языка как третьего мира В.фон Гумбольдта, позже развившиеся в теории лингвистической относительности Б.Уорфа. Х.-Г.Гадамер выразил эту идею следующим образом: "Человек, живущий в мире, не просто снабжен языком как некоей оснасткой - но на языке основано и в нем выражается то, что для человека вообще есть мир" (Гадамер,1988:512).
Следует иметь в виду, что с методических позиций феноменологическая методология реализовывалась в двух совершенно разных планах. С одной стороны, под воздействием интуитивизма в феноменологии формируются школы, использовавшие методики эйдетического схватывания или семантико-понятийного анализа (герменевтика, философия имени, протестантский экзистенциализм), но с другой, - под влиянием рационализма и позитивистских методик здесь же формируется метод структурного анализа языка (глоссематика, структурная антропология, структурное литературоведение и языкознание 50-60 гг). Показательно для феноменологических теорий последовательное размежевание сущности (системы, виртуального) и явления (реализации, актуального). Вместе с тем, все теории, подводимые нами под понятие феноменологических, объединяла в методологическом отношении полнейшая произвольность и избирательность в подходе к материалу и предмету исследования. Так, именно в рамках этих теорий получили наибольшее развитие идеи изучения языка "в себе и для себя" в качестве "замкнутой", абстрагированной от психологии, социальных факторов, конкретных субъективных свойств лица системы. Фактически эта формула взята структуралистами из феноменологии Гегеля, где подчеркивается глобальная антисубъективистская установка: "... нам нет необходимости прибегать к критерию и применять при исследовании наши выдумки и мысли; отбрасывая их, мы достигаем того, что рассматриваем суть дела так, как она есть в себе самой и для себя самой" (Гегель,1992:47). Феноменологические теории, зачастую, антиисторичны. При этом уход от историзма может осуществляться как в сторону универсализации смысла (герменевтика М.Хайдеггера и Х.Гадамера, философия имени А.Лосева), так и сторону ограничения лингвистического описания синхронным состоянием системы (классический структурализм, ориентированный на "Курс общей лингвистики" Ф. де Соссюра, французская антропологическая школа структурализма, часть Тартуско-московской школы). (О феноменологизме Тартуско-московской школы и продолжении ею традиций, заложенных Фортунатовым, Флоренским, Ельмслевом см. Успенский,1994: 265-278, Пятигорский,1994;325-327, Иванов,1994:486-488). В вопросе о языковом субъекте представители феноменологической методологической традиции занимают крайне объективистские (реалистские) позиции. Язык либо провозглашается системой чистых отношений, не зависящих от произвола человека, либо в качестве "дома истины бытия" (Хайдеггер,1993:195) возводится в ранг "крова" для человека, где бы человек "обитал в истине бытия" (Там же). Х.Гадамер более четко определяет сущность языка и текста, как собственно самостоятельных субъектов смысла (См.Гадамер,1988:149-150). "Язык есть язык бытия, как облака - облака в небе" (Хайдеггер,1993:220), поэтому человеку отводится функция лишь постигать, проникать в язык, в лучшем случае (как в экзистенциалистских теориях переживания) - вживаться в язык и через него трансцендентно постигать некий истинный смысл, который один из основоположников феноменологии Эдмунд Гуссерль охарактеризовал следующим образом: "То, что истинно, то абсолютно истинно, истинно само по себе; истина тождественно едина, воспринимают ли ее в суждениях люди или чудовища, ангелы или боги" (Цит. по: Лучинский,1994:114). В сущности соглашаясь с идеями Н.Кузанского, Гадамер пишет: "...то, что слова одного языка в конечном счете согласуются с отдельными словами другого языка поскольку все языки суть развертывания единого единства духа, можно считать в методологическом смысле правильным" (Гадамер,1988:506). В любом случае феноменологи, в противоположность позитивистам, пытаются выйти за пределы конкретно-фактуального, событийного смысла, преодолеть односторонность сиюминутного опытного знания. По их мнению (как и по мнению Платона), "восприятие и опыт не могут быть точными и достоверными, так как их объектами являются не чистые "формы" или "идеи", а мир тленных вещей" (Поппер,1994,I:99). Системность в феноменологии - одно из центральных понятий: “Надо одну категорию объяснять другой так, чтобы видно было, как одна категория порождает другую и все вместе - друг друга, не натуралистически, конечно, порождает, но - эйдетически, категориально, оставаясь в сфере смысла” (Лосев,1990б:13). При этом системность чаще понимается не как совокупность и взаимозвязанность, но как холистическое единство (вспомним еще раз идею Троицы). Кроме этого, центральным отличием феноменологии от позитивизма является ее индетерминистский, а подчас и телеологический характер. Читаем у Гегеля: "Таким образом, мы видим, что под внутренним приблизительно подразумевается понятие цели, а под внешним - действительность; и их соотношением порождается закон, гласящий, что внешнее есть выражение внутреннего" (Гегель,1992:142). Именно познать это истинное, сокрытое фактами и явлениями внутреннее и желают феноменологи. А.Лосев видел задачу феноменологии в том, чтобы “дать смысловую картину самого предмета, описывая его таким методом, как этого требует сам предмет (как ? - О.Л.). Феноменология - там, где предмет осмысливается независимо от своих частичных проявлений, где смысл предмета - самотождественен во всех своих проявлениях” (Лосев,1990б: 159). Погруженность феноменологии в область сущностей и онтологическое отождествление феномена (явления) и сущности, которая признается первичной по отношению к явлению, часто приводят ее последователей к априорному игнорированию фактов. Работы многих феноменологов грешат либо полным отсутствием примеров, либо слишком вольным обращением с ними, основанном на интуиции. У того же А.Лосева находим рефлексию на засилие позитивистского фактуализма: “Наши наивные языковеды обычно думают, что конкретность науки, понимаемая в смысле заваливания бессмысленными “фактами языка”, может заменить ту подлинную конкретность науки, которая получается в результате ясности и логического чекана определений и выводов. Давайте сначала поймем логику и феноменологию без примеров, без случайности и пестроты реально протекающих процессов в языке. И тогда тверже и яснее удастся понять нам и самые эти “факты” (Там же:33).
В российском языкознании феноменологические методологические идеи в наибольшей мере реализовались в работах последователей Ф.Фортунатова (Московская формальная школа), хотя в значительной степени представители этой школы находились под влиянием позитивизма. Наиболее ярко проявились феноменологические идеи Платона, Аристотеля и стоиков в трактовке представителями московской школы материальности знака. Интерес к феноменологической методологии значительно усилился в постсоветской лингвистике в связи с возвратом к идеям платонизма и возрастанием популярности герменевтики и философии имени (См. работы Ю.Степанова, Д.Руденко, Ю.Сватко, В.Прокопенко, Ю.Лучинского и др.) жүктеу/скачать 1.24 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|