§ 3. Функциональная семиотика и проблема соотношения вербального и невербального смысла

Центральным понятием семиотики, естественно, является понятие акта означивания, т.е. образования знака, или, говоря иначе, кодирования некоторой информации (некоторого смысла) средствами той или иной семиотической системы. Последнее положение для нас крайне важно, поскольку оно предполагает наличие:

а) смысла, еще не переведенного в код семиотической системы (а, значит, невербального смысла) - иначе не потребовался бы акт означивания;

б) семиотической системы кодирования;

в) самих процессов кодирования и

г) результатов кодирования - знаков.

Предложенная модель семиотической деятельности далеко не исчерпывает всех проблем, которые могут возникнуть в связи с данным вопросом. Далеко не все семиологи единодушны в понимании характера, объема и структуры смысла, который предстоит кодировать. Совершенно по-разному понимают устройство и функционирование кодирующих семиотических систем и, наконец, подчас совершенно противоположны взгляды на продукты означивания.
3.2. Функции вербального знака
Исходя из структурно-функционального понимания соотношения вербального знака (в частности, лексической единицы) и невербализованных смыслов (например, когнитивного понятия) (См. Гудавичюс,1985, Лещак,1993), мы попытаемся несколько уточнить логику терминологических отношений между "означаемым" и "означающим". Устоявшееся в семасиологии и семиотике применение этих терминов для номинации двух сторон вербального знака представляется нам до определенной степени нелогичным. Для того, чтобы наша мысль была предельно ясна, зададимся вопросом: какова функция языка в смысловом отношении?

Прежде всего язык призван помогать достижению взаимопонимания как цели и следствию межличностного общения. Каким образом? Человек в ходе своей социальной предметно-мыслительной деятельности образует в сознании (или, может быть, у него в сознании образуется) некоторый интенциальный смысл, т.е. такой смысл, который необходимо предполагает согласование с другими людьми. Такой интенциальный смысл всегда соотнесен с некоторым конкретным состоянием сознания, т.е. это фактуальный смысл. Фактуальный характер интенциального смысла вовсе не значит, что его возникновение свободно от наличествующих в памяти-сознании инвариантных смыслов. Выше мы уже останавливались на том, что фактуальный смысл не может появиться на голом месте, но функционально и генетически базируется на ранее сформировавшихся знаниях, хранящихся в памяти в качестве инвариантных смыслов. Поэтому всякий интенциальный смысл так или иначе связан с системой инвариантных смыслов. Именно за счет этой связи наши смысловые коммуникативные намерения (интенциальные смыслы) не являются простыми рефлекторными реакциями (как их иногда представляют в бихевиористски ориентированных позитивистских теориях), но являются осмысленными (обдуманными) и спланированными. Мы полностью разделяем точку зрения Дж.Миллера, К.Прибрама и Е.Галантера на место и роль плана в предметно-мыслительной (и, в частности, в коммуникативной) деятельности человека (См. Миллер, Галантер, Прибрам,1965).

Этот интенциальный смысл человек с большей или меньшей степенью адекватности кодирует средствами языка (вербализует ее). Процесс подобной кодировки предусматривает образование таких знаков, при помощи которых можно было бы выразить необходимый фактуальный смысл. Следовательно, такая семиотическая кодировка предполагает образование не просто вербальных знаков, но именно речевых знаков. Ведь именно речевые знаки обладают главными необходимыми для предметно-коммуникативной деятельности свойствами: фактуальностью смысла и линейностью структуры (для того, чтобы быть преобразованным в физический сигнал, знак должен быть протяженным в пространстве и времени). И именно этими свойствами не обладают языковые знаки.

Затем речевой знак без особого труда переводится в форму сигнала (неважно, посредством звуков, графем, жестов или какими-либо другими средствами), а уже этот последний, будучи объектом предметных манипуляций передается партнеру по коммуникации. Однако, как смог человек образовать речевые знаки, и, что еще более важно, как его партнер по коммуникации смог эти знаки воспринять и понять сообщение (пока оставляем в стороне проблему адекватности такого понимания)? Очевидно оба должны были обладать необходимыми знаниями о:

а) картине мира и образе мышления друг друга (свойственных данному уровню культуры) и

б) языковой картине мира, присущей этнической языковой деятельности, в коде которой велась коммуникация и о вербальных средствах экспликации этой картины (иначе говоря, о языке).

Следовательно, для того чтобы образовать речевой знак, нужно либо обладать необходимой информацией о том, какой инвариантный смысл стоит за фактуальной информацией, которую этот знак призван вербализовать и как обычно сообщают об этом смысле в ходе коммуникации (т.е. нужно обладать необходимым языковым знаком в системе индивидуального языка), либо, в случае абсолютной новизны такого фактуального смысла, осмыслить его отношение к системе смыслов памяти-сознания, что необходимо приведет к идентификации его с каким-либо из уже существующих инвариантных смыслов (референции) или к образованию на его основе нового инвариантного смысла (генерализации). Последнее, в случае коммуникативной необходимости, может привести к образованию нового языкового знака в информационной базе языка.
3.3. Проблема плана содержания вербального знака
Возникает вопрос: что означил средствами языка говорящий? Если верить терминам, то означил он именно то, что именуется означаемым, так как "означаемое" - это то, что означивают. Следовательно, знак означивает некоторую информацию, некоторый смысл; если это знак речевой - то фактуальный смысл, если языковой - то инвариантный. Но, в таком случае, может ли этот смысл, это "означаемое" быть имманентным свойством знака или, тем более, его составной структурной частью? А ведь именно так понимается значение знака. В билатеральной соссюровской трактовке, которую мы поддерживаем, знак есть значение (когнитивный смысл) + выражение (операциональный смысл).

Термин "значение" при всей его распространенности и традиционности все же не может быть использован без определенных оговорок. Польский лингвист Гжегож Клепарски в статье о Н.Хомском пишет: "Однако следует помнить, что подобный метод и так не может проникнуть в истинную природу и причины семантических изменений. И происходит это потому, что мы не только не знаем точно, какие факторы влияют на изменение значения, но, к сожалению, несмотря на большое количество работ, посвященных проблеме значения и означивания, фактически не знаем о чем говорим, говоря о значении" (Клепарски,1991:178). Исходя из структурно-функциональной теории знака, значение языковой или речевой единицы принципиально неотличимо от вербального знака, ибо знак - есть информация. Термин "значение " может быть использован как условный в практике лингвоанализа применительно к отдельным элементам знака (лексическое, грамматическое, эпидигматическое или фоно-графическое). Как только мы выходим на семиотический уровень, термин "значение языкового знака" должен применяться только по отношению к лексическому значению (когнитивному смыслу) в противовес к собственно вербальной (собственно языковой) стороне знака (грамматической, эпидигматической или фоно-графической) - внутриформенному значению. Применительно к речевым единицам номинативного характера (прежде всего словоформам) термин "значение речевого знака" можно использовать как оппозитивный по отношению к конкретному акустическому образу (как плану выражения речевой единицы).

Мы полагаем, что сам по себе термин "значение знака" с точки зрения функциональной методологии плеонастичен. Невербализованный смысл обычно значением не называют. Всякий языковой знак может быть таковым только в том случае, если он фиксирует в вербальной форме некоторый инвариантный смысл, следовательно, он обязательно должен содержать соотносимое с этим смыслом языковое значение. Всякий речевой знак образуется на основе языкового знака и реализует некоторый интенциальный фактуальный смысл, а, следовательно, обязательно содержит в себе некоторое речевое значение, соотносимое с этим смыслом. Поэтому может ли быть еще какое-то "значение", которое не было бы при этом составной и имманентной характеристикой знака? А раз так, то называть значение "означаемым", по меньшей мере, терминологически некорректно.
3.4. Проблема плана выражения вербального знака
В такой же степени некорректно использовать термин "означающее" применительно ко второй стороне знака - его плану выражения. Рассмотренный Ф.де Соссюром на заре развития семиотики акустический образ в качестве означающего, по нашему мнению - не более чем предварительная гипотеза, которую следует развить и доработать.

Что же такое акустический образ, понятый как форма (план выражения) языкового знака? Действительно ли существует некоторый абстрактный акустический образ слова как единицы, совмещающей в себе все возможные словоформы? Каков же он, например, у глагола "идти"? Совпадающий с инфинитивом только потому, что инфинитив был избран лексикографами в качестве начальной формы? А может он каким-то образом совмещает в себе все возможные варианты звучания данного слова в процессе говорения : "иду", "идешь", "шел", "шедший", "пойдем" и т.д.? Что же тогда такое фонематическая сущность данного слова, каковой, очевидно, и является соссюровский акустический образ?

Дальнейшее упорство в попытках представить фонематический состав слова как нечто реально существующее в нашей памяти в качестве единого акустического образа, т.е. чисто сенсорной психической единицы, приведет к еще большим абсурдам и путанице. Конечно, можно попытаться включить в фонемный состав слова варьирующиеся звуки, в том числе варьирующиеся в силу исторических причин ("друг // друзья", "носить // ношу" и под.). Это, собственно, уже очень успешно сделано именно с позиций функциональной методологии Н.Трубецким через систему понятий "фонема - архифонема - морфонема". Но как включить в фонематическое слово вариативность морфемную? Как втиснуть в психологически-сенсорное представление о звучании слова (акустический образ) парадигму окончаний или формообразующих аффиксов? А как быть с аналитизмом или супплетивизмом?

Нам представляется, что выход можно найти только в признании фонематики слова не более чем функционально-информативниым свойством, значением, совокупностью функциональных модельных предписаний. То есть, мы предлагаем ввести фонематику слова в единую систему вербального значения слова, наряду с грамматическим и эпидигматическим значением. Понятое таким образом фонематическое значение становится не более, чем информацией о связи данного знака с соответствующими моделями озвучивания, точно так же, как эпидигматическое значение несет информацию о связи знака с определенной словопроизводственной моделью, а грамматическое - с моделями порождения речевых единиц. В этом случае у нас появится шанс выбраться из теоретического тупика. Знак становится однородным в сущностном отношении - это информационный блок. Но, с другой стороны, понятый таким образом знак перестает вписываться в привычные лингвистические шаблоны - как соединение некоторого значения с некоторым звучанием (или, в лучшем случае, некоторым представлением о звучании). В принципе, второе определение формы знака могло бы остаться в силе, если только интерпретировать понятие "представление о звучании" как целостную (а не только чисто сенсорно-психическую) информацию о том, как можно в процессе коммуникации выстроить физические (как правило акустико-артикуляционные) сигналы, чтобы возбудить в слушающем (воспринимающем) аналогичную интенции говорящего информацию.

Представление плана выражения языкового знака в виде сенсорно-психической сущности (акустического образа), во-первых, значительно сужает понимание выразительных средств до звуковых средств (хотя, несомненно, теория знака принципиально применима и к графической речи, и к языку глухонемых и слепоглухонемых, и к другим семиотическим вербальным системам). Во-вторых, он противоречит самой методологической позиции де Соссюра, стоявшего на позициях категоризирующей теории и понимавшего языковые единицы (в т.ч. и фонематические) как системные функции, но не отражательно-физиологически, как это принято в позитивизме. Поэтому акустический образ именно в силу своего речевого (фонетического) характера не может быть признан универсальной выразительной частью двустороннего вербального знака. Мы склонны полагать, что акустический образ, т.е. фонетическая цепочка может быть признана частью только речевого знака. В-третьих, и это касается прежде всего языковых знаков, такой подход сильно сужает само понимание языкового (вербального) выражения. К языковым средствам выражения (средствам вербальной кодировки смысла) относятся не только, и не столько фонематические единицы, сколько весь комплекс средств языковой деятельности, как то: стилистическая, синтаксическая, синтагматическая сочетаемость знака с другими знаками, морфологическая, словообразовательная, фонетическая, графическая и другая сочетаемость структурных элементов формы знака и сами эти элементы (аналитические и синтетические морфемы, фонемы, графемы и пр.). Как бы не понимали план выражения знака, в любом случае неверно представлять его как означающее, ибо, с точки зрения билатерализма, таковым является весь знак, а не какая-либо из его частей.

В унилатералистских теориях, правда, пытаются представить знак в виде одного означающего, выводя смысл за пределы знака. С одной стороны в такой трактовке нам импонирует безоговорочное признание невербальных смыслов, так как, если знак не содержит в себе смысла, а язык - система знаков, этот смысл - невербален. Однако это сразу же ведет к:

а) признанию языка совершенно независимым от когнитивных смыслов и когитативно-познавательной деятельности феноменом, существующем в себе и для себя (а не для выражения смысла и установления межличностных смысловых связей) и

б) отрицанию наличия языковой картины мира, отличной от когнитивной картины мира, что ведет к признанию чисто регистрирующей, пассивно фиксирующей функции языковой деятельности.

Если стоять на унилатералистских позициях и не различать когнитивно-языковой (инвариантной) и когитативной (фактуальной, воплощающейся в речевых знаках) информации, то как можно объяснить факт постоянного несоответствия интенции говорящего и содержания сообщения у слушающего ("Вы меня не так поняли..."), интенции говорящего и содержания его же речи для него самого ("Я не то хотел сказать... "), но одновременное понимание самых завуалированных речевых высказываний, опираясь на общность опыта предметно-мыслительной деятельности, как объяснить непонимание исторических текстов даже недалекого прошлого, взаимное непонимание людей разных культурных слоев и типов цивилизации, непереводимость формы речи, но возможность понять ее смысл и содержание, несоответствие смысла адекватного по языковой форме сообщения у взрослого и ребенка и т.д.


3.5. Проблема произвольности вербального знака
Разделяя с Соссюром идею арбитрарности знака, мы, тем не менее, склонны трактовать эту идею чисто методологически. Связь плана содержания знака с его планом выражения действительно не является естественно необходимой. Она не телеологична. То или иное когнитивное значение действительно не должно в силу некоторой целеполагающей

установки быть выражено именно такими языковыми формальными средствами. Более того, и об этом писал еще до выхода книг Соссюра Н.Крушевский, для того, чтобы слово выражало некоторую идею, нет никакой необходимости, чтобы какие-то части его плана выражения были естественным образом связаны с самим объектом мысли (Крушевский,1894). Достаточно того, что оно используется для обозначения этого объекта. Но ведь все эти рассуждения об арбитрарности знака касаются не отношения составных знака друг к другу, а собственно экстралингвального отношения знака к миру наших органов чувств, т.е. к предметам нашего сенсорного опыта, познавая которые, мы образуем смыслы, и к коммуникативным сигналам, порождаемым все теми же органами предметной деятельности. Но это совершенно не относится к соотношению значения и выражения в знаке. Здесь отношения далеко не столь произвольны. Попытайтесь выразить идею некоторого действия в славянских языках не в грамматической форме глагола, а, скажем через предлог или существительное (имена, вроде русс."хождение", чеш."palba" или поль."gwizd" являются отглагольными, что говорит уже само за себя; имена же, вроде русс."дождь", укр."завiрюха" или поль."wiatr" только содержат элементы процессуальной семантики, но не выражают значения действия), попытайтесь выразить убежденность в некотором мнении, не используя соответствующих синтаксических и просодических средств, попытайтесь дать определение некоторого понятия без использования составного именного сказуемого, попытайтесь выразить идею предстоящего характера некоторого действия, не обращаясь к грамматическим средствам выражения будущего времени. С другой стороны, попытайтесь совершенно абстрагироваться от словообразовательных связей между словами, от того, что та или иная флексия в силу исторического развития связана с выражением определенного типа грамматических отношений, а эти последние неминуемо влекут за собой определенные когитативные смыслы. Наконец, можно было бы вспомнить и о многочисленных работах в области фоносемантики и истории языка, которые, как нам кажется, доказывают то, что прежние состояния человеческих языков знали гораздо большую каузальную связь между лексической, грамматической и словообразовательной семантикой и фонематикой слова. Наконец, достаточно хоть немного позаниматься архитектоникой поэтических текстов, чтобы убедиться, что в эстетической сфере языковой деятельности эта связь в некоторой степени сохранена и поныне.

Недоразумения в этом смысле возникли именно от непонимания сущности двустороннего характера языкового знака (1) и сущности самого процесса означивания (2).

Смысл двусторонности языкового знака состоит не в том, что знак структурно и онтически двусторонен, потому что состоит из плана содержания м плана выражения, т.е. является гетерогенным образованием, своеобразным гибридом двух принципиально отличных сущностей. Это расхожее заблуждение. Обе стороны знака однородны в онтическом отношении - это информация. Соссюр был абсолютно прав, когда говорил о том, что языковой знак психичен как со стороны смысла, так и со стороны выражения. Смысл двусторонности состоит как раз в обратном: знак состоит из плана содержания и плана выражения, потому что он двусторонен. А двусторонен он потому, что является семиотической функцией, переменной предметно-мыслительной и предметно-коммуникативной деятельности. Одним источником происхождения знака является познавательная деятельность общественного индивида, а вторым - его сигнальное общение с другими членами этого же социума. Поэтому в любом языковом знаке содержится две информации - информация о картине мира и информация о коммуникативных средствах сигнализации. И связь между этими двумя типами информации настолько сильно детерминирована целым рядом исторически сложившихся факторов (деривационных, морфологических и синтаксических), что назвать ее арбитрарной затруднительно.

Ведь несомненно, что в каждом слове мы найдем информацию о мире (о наших знаниях о мире) и информацию собственно языковую, которая напрямую не относится к передаваемой информации: это стилистическая, синтаксическая, синтагматическая, морфологическая, словопроизводственная и собственно сигнальная (в том числе фонетико-фонематическая и графическая) информация. Признание же знака односторонней сущностью сводит всю проблему вербализации только к речепроизводству, причем возникающему из ничего и исчезающему в никуда. Это идея чисто референцирующая, т.е. восходящая к позитивистскому и логико-позитивистскому отрицанию системности и инварианта и сведению смысла к хаотическому многообразию фактов. Поэтому мы полностью согласны с Н.Арутюновой, что "знак в принципе не может быть односторонним, не перестав быть знаком" (Арутюнова,1968:69). Об этом же читаем у Выготского: “Нет вообще знака без значения, смыслообразование есть главная функция знака” (Выготский,1082,I:162). С точки зрения функциональной методологии, по меньшей мере, странно звучат рассуждения о том, что происходит со знаком после того, как он утрачивает значенин: “Знак, утративший значение, - это просто предмет материального мира, использование которого ограничивается его собственными материальными свойствами, следовательно значение неотъемлемо от знака (! - О.Л.). Однако, с другой стороны, значение находится вне знака (!? - О.Л.), так как в самом знаке, кроме некоторых материальных свойств, нет ничего” (Шахнарович,Юрьева,1990:15-16). Аналогично трактует знак и Л.Резников. (Резников,1958). Это чисто позитивистская трактовка знака. В функциональной же методологии знак рассматривается исключительно как смысловая функция.

Конечно, такой взгляд на речевую деятельность и речь-результат может показаться слишком радикальным, поскольку он сильно усложняет привычное манипулирование с произносимыми или изображаемыми сигналами как с речевыми (а значит, двусторонними) знаковыми единицами или, что также часто встречается, как с языковыми инвариантными знаками. Однако, иной возможности систематически исследовать речь, а через нее - язык, нет. Единственное, что при этом следует иметь в виду, - это то, что писаный (печатный) или звучащий текст - в строгом смысле слова не речь, а лишь ее сигнальная передача. Иначе говоря - это не речь, а ее след.

Впрочем, эта мысль покажется не такой уж и парадоксальной, если вспомнить свой жизненный опыт и учесть, что ни один печатный текст не может отразить адекватно устную речь, которая всегда первична по отношению к речи письменной. Что же касается устной речи, то практически не встречаются случаи адекватного восприятия такой речи. И причины здесь не в различиях на уровне когнитивных или языковых систем, но в элементарной человеческой невнимательности, рассеянности, во всевозможных отвлекающих факторах внешнего и внутреннего свойства. Следовательно о речи как таковой можно говорить только как о продукте актуальной речевой деятельности ее субъекта (говорящего-пишущего или слушающего-читающего). А значит, в строгом смысле слова речью является именно процесс внутреннего проговаривания, необходимо сопровождающий внешнюю физическую сигнализацию.