История испанского завоевания и колонизации обширных территорий, расположенных в бассейне Ла-Платы, начинается с 1516 г., когда экспедиция Хуана Диаса де Солиса исследовала образованный реками Параной и Уругваем эстуарий — залив Атлантического океана. По некоторым сведениям, несколько ее участников во главе с португальцем Алехо Гарсией, спасшихся при кораблекрушении, в середине 20-х годов отправились с атлантического побережья в северо-западном направлении, однако обратно не вернулись (якобы были убиты индейцами) 1. Себастьян Кабот, плывя по Паране на северо-запад, в 1527 г. основал севернее нынешнего аргентинского города Росарио первое испанское поселение Санкти-Спиритус, в следующем году достиг устья Парагвая и поднялся довольно далеко вверх по течению этой реки. После его возвращения в Испанию Парану, где по рассказам Кабота было много серебра, стали называть Рио-де-ла-Плата («Серебряная река»). В дальнейшем это наименование употреблялось в узком смысле применительно к эстуарию, а в более широком — ко всей обширной [32] территории, омываемой Параной, Уругваем, Парагваем и их притоками 2.
В 1536 г. на Рио-де-ла-Плату прибыла экспедиция под командованием аделантадо Педро де Мендосы, основавшего на западном берегу залива поселение Пуэрто-де-Санта-Мария-де-Буэнос-Айрес («Порт богоматери добрых ветров»). Но Буэнос-Айрес и другие опорные пункты испанцев на атлантическом побережье и в устье Параны и Уругвая постоянно подвергались нападениям со стороны воинственных индейских племен. Поэтому центр испанских владений в этом районе вскоре переместился в глубь континента, на север. С начала 40-х годов плацдармом для дальнейшего захвата и закрепления земель в бассейне Рио-де-ла-Платы стал Асунсьон, заложенный конкистадорами в 1537 г. во время их продолжительного плавания вверх по течению Парагвая на восточном берегу реки, при впадении в нее правого притока Пилькомайо. С 1539 г. там обосновался Доминго Мартинес де Ирала, осуществлявший после гибели преемника Мендосы Хуана де Айоласа административную и военную власть в завоеванных областях. В 1541 г. туда передислоцировался гарнизон Буэнос-Айреса, покинутого испанцами, и Асунсьон, число жителей которого в результате достигло 600 человек 3, получил статус города.
Смещение оси испанской колонизации с юга, от побережья Атлантического океана, на север диктовалось не только отдаленностью Асунсьона от угрожаемых прибрежных районов, но также и наличием в междуречье Параны и Парагвая многочисленного коренного населения, которое по уровню развития превосходило окружающие индейские народы.
В отличие от диких индейцев Чако (гуайкурý, пайяryá, тоба, пилагá, мбайя, ленгуа), керандй, чарруа и других кочевых племен, занимавшихся преимущественно охотой и рыболовством, гуарани вели почти оседлый образ жизни. Расчистив подсечно-огневым способом участок земли от леса, они обрабатывали его до тех пор, пока не истощалась почва, и только тогда переходили на новое [33] место. Основу их хозяйства составляло земледелие: разведение кукурузы, маниоки, сладкого картофеля, бобов, хлопка и других культур. Охота, рыбная ловля, собирательство играли лишь вспомогательную роль. У гуарани было также развито ремесло: ткачество, гончарное дело, резьба по дереву. Жили они родовыми общинами, совместно владевшими землей, деля ее на небольшие семейные наделы. Во главе селений стояли наследственные вожди. В чрезвычайных случаях созывался совет старейшин, решения которого носили обязательный характер. Отдельные племена были связаны между собой лишь общим языком.
В марте 1542 г. в Асунсьон прибыл назначенный императором Карлом V новый аделантадо Рио-де-ла-Платы Альвар Нуньес Кабеса де Вака, занявший место Иралы. Однако его попытки ограничить своеволие конкистадоров вызвали крайнее недовольство последних и привели к восстанию. 25 апреля 1544 г. мятежники арестовали Нуньеса и бросили его в тюрьму (впоследствии отправили обратно в Испанию), а губернатором и генерал-капитаном опять избрали Иралу 4. Это было сделано на основании произвольного толкования королевского указа от 12 сентября 1537 г., предоставлявшего «конкистадорам и населению» Рио-де-ла-Платы право в случае, если аделантадо Мендоса не оставил преемника или таковой тоже скончался, не успев назначить заместителя, самим выбрать губернатора и генерал-капитана провинции. При этом специально оговаривалось, что такое право дается только при наличии указанной ситуации и ни при каких иных обстоятельствах 5. Тем не менее конкистадоры самовольно отстранили Нуньеса и заменили его Иралой, а испанское правительство отдало под суд первого (он был осужден) и в конце концов утвердило в должности второго (хотя и много лет спустя — в 1552 г.). Тем самым было положено начало традиции, в силу которой верхушка Асунсьона с молчаливого согласия короны фактически надолго присвоила себе и всегда отстаивала привилегию по собственному усмотрению избирать губернатора на [34] месте, не дожидаясь распоряжения из метрополии. Это отнюдь не означало отказа мадридского двора и вице-короля Перу (которому непосредственно подчинялась провинция 6) от своих прерогатив назначения администрации Рио-де-ла-Платы, но в ряде случаев им приходилось считаться с желанием колонистов и в конечном счете санкционировать их выбор.
Установление подобной практики, отличавшейся от порядков в других американских колониях Испании, объяснялось в значительной мере обособленным положением Асунсьона в глубине континента, на периферии испанской колониальной империи. Вместе с тем географический фактор оказал существенное влияние и на процесс колонизации этого района. Проникновение конкистадоров в междуречье Параны и Парагвая первоначально вызывалось преимущественно военными соображениями, но изолированность этой территории, отделенной огромными пространствами от океана, сравнительно суровые условия жизни отнюдь не благоприятствовали ее дальнейшему освоению. Главная же причина отсутствия у завоевателей экономической заинтересованности заключалась в том, что, как скоро выяснилось, там не было несметных естественных богатств и больших резервов рабочей силы, привлекавших испанцев в Перу и Мексику (где индейцы жили в условиях складывавшегося классового общества ацтеков, майя, инков, с далеко зашедшей социальной дифференциацией и рабовладельческой формой эксплуатации).
В ходе интенсивной колонизации бассейна Рио-де-ла-Платы, осуществлявшейся со стороны Асунсьона, а также из Перу и Чили, во второй половине XVI в. образовалось губернаторство Тукуман, возникли города Мендоса, Кордова, Ла-Риоха, в нижнем течении Параны — Санта-Фе, Корриентес и др. В 1580 г. был вторично основан Буэнос-Айрес. К началу XVII в. обширной «провинцией Рио-де-ла-Платы» (которую часто называли «Парагваем») стало невозможно управлять из одного центра, и 16 декабря 1617 г. Филипп III приказал разделить ее на две части. [35] Южная, со столицей в Буэнос-Айресе, сохранила прежнее название. Земли же, расположенные к северу от места впадения Парагвая в Парану, и область Гуайрá, простиравшаяся от верхнего течения Параны (между ее левыми притоками Игуасу и Паранапанема) почти до самого Атлантического океана7, выделились в самостоятельную «провинцию Гуайрá». Столицей ее остался Асунсьон. Линия границы между обеими провинциями официально не была зафиксировала, но фактически проходила по р. Бермехо (приток Парагвая), Паране, водоразделу Параны и Уругвая, а затем между Уругваем и Игуасу8. В скором времени новое административное образование стали именовать «провинцией Парагвай». Это обозначение сразу вошло в обиход и быстро вытеснило первоначальное, тем более что Гуайра, систематически подвергавшаяся нападениям отрядов паулистов 9, уже к началу 30-х годов XVII в. была практически оставлена испанцами.
В результате отделения от Рио-де-ла-Платы Парагвай оказался полностью отрезанным от моря 10, что привело к еще большему усилению его изоляции. Это обстоятельство, с одной стороны, тормозило развитие, а с другой — способствовало известной автономии провинции. Номинально она продолжала входить в вице-королевство Перу и подчиняться аудиенсии Чаркас. Практически же ею управлял губернатор, избиравшийся самими парагвайцами.
В специфических условиях Парагвая значительным [36] своеобразием отличался один из важнейших социальных и экономических институтов колониальной эпохи — энкомьенда. Она была введена в 1556 г., когда губернатор Ирала, стремясь обеспечить конкистадоров рабочей силой, распределил между ними индейцев, живших близ Асунсьона. В дальнейшем эта система распространилась и на более отдаленные районы. Несмотря на то, что с середины XVI в. испанское законодательство в целом ограничивало права энкомендеро взиманием подушной подати (tributo), запрещая им требовать отбытия барщины (servicio personal), правила, изданные Иралой, предусматривали именно принудительную трудовую повинность в пользу держателей энкомьенд и даже не упоминали о подати 11. В Парагвае различались два вида энкомьенды: «энкомьенда янакона» (или «орихинариа») и «энкомьенда митайя». Первая подразумевала круглогодичный труд индейцев, постоянно живших в поместьях своих господ, обрабатывая их поля, либо выполняя обязанности домашней прислуги. Митайо же проживали в своих селениях и работали на энкомендеро в течение определенного срока, а в остальное время могли возделывать собственную землю. Продолжительность трудовой повинности сперва ограничивалась тремя месяцами в год, но уже к началу XVII в. увеличилась до четырех месяцев, на деле же зачастую превышала и этот срок 12.
В 1611 г. Франсиско де Альфаро, обследовавший по поручению аудиенсии положение индейцев Рио-де-ла-Платы и Парагвая, издал в Асунсьоне новые правила, имевшие целью, в соответствии с политикой короны, ввести парагвайскую энкомьенду в общее русло законодательства, регулировавшего этот институт в Испанской Америке. Они предусматривали, в частности, запрет трудовой повинности и замену ее податью (вносимой в размере 5 песо в год или натурой), вместо которой индейцы могли при желании отработать в пользу энкомендеро 30 дней в году. Испанцам, а также метисам,, неграм, мулатам запрещалось жить в индейских селениях и даже [37] посещать их 13. Эта мера вызвала столь сильный ропот и энергичные протесты со стороны энкомендеро, что уже в 1618 г. Совету по делам Индий пришлось внести поправки: разрешить проживание в индейских деревнях испанцев-надсмотрщиков, призванных «наставлять» индейцев, размеры подати повысить до 6 песо, а продолжительность барщины увеличить вдвое — до 60 дней 14. Однако даже в измененном виде идея Альфаро оказалась неосуществимой и вскоре была отброшена, а парагвайская энкомьенда практически до конца колониального периода сохраняла в основном свой прежний характер 15.
Это объяснялось главным образом тем, что гуарани не имели ни драгоценных металлов, ни продуктов своего хозяйства, которые они могли бы использовать для уплаты подати. Ведущей отраслью экономики являлись земледелие и лесоводство, где было занято большинство населения. Особое значение имела самая важная товарная культура— йерба-мате (парагвайский чай). Это дикорастущий вечнозеленый кустарник (или деревья), листья которого содержат кофеин и танин. Высушенные и растертые, они завариваются как чай. Поскольку его, как излюбленный напиток, в большом количестве потребляют жители стран Рио-де-ла-Платы, Бразилии, Перу, Чили, в Парагвае уже вскоре после появления европейцев стали разводить эту культуру. Этим и занимались главным образом индейцы-митайо. Их труд широко использовали также для резки, упаковки и доставки на рынок листьев йербы-мате там, где она росла в диких условиях. Кроме того, индейцы работали на плантациях табака, сахарного тростника и других культур, возделывали кукурузу, ячмень, виноград, цитрусовые, трудились в качестве носильщиков грузов, гребцов и плотогонов на Паране и Парагвае, женщины изготовляли пряжу и ткани 16. [38]
В этой изолированной от внешнего мира стране отношения между небольшой кучкой чужеземных пришельцев и массой коренного населения сложились весьма своеобразно. По ряду причин процесс смешения рас протекал здесь в специфических условиях, отличных от остальных испанских колоний.
Приток испанцев в Парагвай уже во второй половине XVI в. значительно уменьшился, достигнув максимальных размеров к началу 70-х годов. В 1594 г. королевские чиновники констатировали, что число жителей провинции, родившихся в метрополии, убывает 17. Особенно мало приезжало женщин. Так, в документах упоминается о присутствии в Асунсьоне в 1542 г. всего четырех и приезде в 1552 г. семи испанок 18. И в дальнейшем прибывало немного белых женщин. При такой ситуации конкистадоры нередко женились на индианках, а еще чаще просто сожительствовали с ними. О масштабах этого явления дает представление довольно единодушное утверждение современных хронистов (данные которых относятся к периоду с 1579 по 1630 г.), будто в конце XVI — начале XVII в. на каждого мужчину в Асунсьоне приходилось около 10 женщин 19. Таким образом, замечание Э. Кардосо о существовании полигамии в Парагвае той эпохи, видимо, не лишено основания20.
По мнению некоторых исследователей, широкое распространение браков и внебрачных связей испанцев с индейскими женщинами объяснялось не только физиологическими, но отчасти и социально-экономическими факторами. Гуарани почти не знали классовой дифференциации (существовавшей в высокоразвитых цивилизациях Америки) и даже после начала завоевания продолжали сохранять свою племенную организацию, что затрудняло подкуп и привлечение на сторону завоевателей индейских вождей и старейшин. Поэтому для эксплуатации индейцев колонизаторы пытались использовать некоторые институты родового строя, в частности распространенные у них формы коллективных работ и обычаи взаимопомощи [39] родственников. С этой точки зрения индианки, действительно, могли привлекать испанских колонистов не только в сексуальном отношении, но также как рабочая сила и средство для ее обеспечения21.
Большая, чем в других американских владениях Испании, интенсивность генетического смешения, или мисцегенации22, обусловливалась также особым характером парагвайской энкомьенды, способствовавшим более тесным и регулярным контактам между завоевателями и коренным населением. С индейцами янакона энкомендеро общались постоянно, с митайо — в течение нескольких месяцев в году. Хотя колониальное законодательство запрещало испанцам доступ в индейские деревни, в Парагвае держатели энкомьенд селили там надсмотрщиков23, вменяя им в обязанность «личным примером» воспитывать индейцев и учить их уму-разуму24.
Потомство от смешанных браков, являвшееся в антропологическом отношении метисами, в жилах которых из поколения в поколение (несмотря на неуклонное сокращение численности коренного населения25 вследствие эпидемий, войн, а в восточной части страны — нападений паулистов) увеличивался процент индейской крови, быстро стало самой многочисленной этнической группой Парагвая, оставив в количественном отношении далеко позади испанцев. Это обнаружилось уже в последней трети XVI в.: к 1575 г., когда в Асунсьоне проживало всего 280 уроженцев Испании (в большинстве стариков и инвалидов), [40] число метисов достигло около 10 тыс., а по другим данным, лишь возрастная категория от 10 до 22 лет насчитывала 4 тыс. человек. Если первое поколение метисов составляли в основном полукровки — дети конкистадоров и индианок, то уже во втором и третьем (не говоря о последующих) поколениях многие из них, родившиеся в результате браков или конкубината индейских женщин с метисами, являлись не более чем на четверть европейцами 26. В дальнейшем малочисленное белое население, пополнявшееся время от времени приезжими из метрополии чиновниками, купцами, изредка разорившимися идальго и выходцами из низших слоев общества (но отнюдь не представителями высшей знати), все больше растворялось в окружающей этнической среде.
В Парагвае индейские жены или наложницы конкистадоров и испанских колонистов практически, как правило, занимали положение хозяйки дома и матери семейства, играя главную роль в воспитании детей. Последние по своему внешнему облику, духовному складу, психологии, положению в колониальном обществе заметно отличались от метисных групп населения других американских колоний.
Хотя испанское законодательство в принципе допускало смешанные браки между испанцами и индианками, постепенно среди привилегированных слоев Испанской Америки стало складываться представление об унизительности такого брачного союза с точки зрения общественного престижа белого мужчины. Чем выше было занимаемое им положение, тем большее значение придавалось «чистоте крови», которая определялась происхождением от родителей-испанцев и подразумевавшимся полным отсутствием малейшей примеси индейской или негритянской крови.
В основе подобной тенденции, усилившейся на протяжении колониального периода27, лежали главпым образом социальные мотивы: пока испанцы женились на дочерях, сестрах и родственницах местных правителей, касиков и других представителей индейской знати, это более или менее укладывалось в привычные рамки [41] сословно-иерархических норм, существовавших в феодально-абсолютистской Испании. Но по мере того как в ходе колонизации слово «индеец» все больше превращалось в синоним бедного, забитого, невежественного, закабаленного человека, обреченного на нищету и непосильный труд, такой брак становился по тогдашним понятиям явным мезальянсом.
Естественно, что индо-европейские метисы (равно как и мулаты, самбо и т. п.) находились на одной из нижних ступеней социальной лестницы и открыто подвергались дискриминации. Они были лишены гражданских прав: не могли претендовать на чиновничьи и офицерские должности, участвовать в выборах муниципальных органов и т. д. Одним из наглядных проявлений неравноправия метисов были предпринятые в XVII—XVIII вв. неоднократные (в конечном счете безуспешные) попытки потребовать от них уплаты подушной подати, т. е. фактически приравнять их по статусу к индейцам, свободным неграм и мулатам 28.
В связи с дискриминацией метисов многие из них выдавали себя за креолов, обладавших номинально равными правами с уроженцами метрополии. Правда, принадлежность к той или иной этнической категории определялась подчас не только расовыми признаками, но и социальными факторами. Однако считаться креолом, т. е. родившимся в Америке «чистокровным» потомком европейцев, мог лишь вполне испанизированный метис, который по языку, воспитанию, поведению, манерам, одежде ничем внешне не отличался от испанца.
В Парагвае же дело обстояло иначе. Процесс физического смешения испанцев с аборигенами сопровождался там глубоким культурным взаимовлиянием — аккультурацией. Метисы восприняли религию, многие черты и особенности хозяйства, быта, техники земледелия, материальной культуры и духовной жизни своих испанских отцов, но с материнским молоком впитали нравы и обычаи индейцев, чувство любви к родине 29. Их родным языком, [42] на котором они учились говорить, был гуарани, оттеснивший с середины XVI в. в качестве общепринятого разговорного языка на второй план испанский, употреблявшийся главным образом лишь в правительственных декретах, распоряжениях и прочих официальных документах. В конце XVIII в. очевидец отмечал, что парагвайцы объясняются друг с другом преимущественно на гуарани, причем подавляющее большинство женщин почти или совсем не владеют испанским, которым пользуются лишь образованные люди30. Парагвайские метисы (mancebos de la tierra или hijos del país) не скрывали свое полуиндейское происхождение, так как в условиях колониального Парагвая оно само по себе не компрометировало и не унижало их. «Креолами» тут называли всех местных уроженцев (кроме индейцев), большинство которых являлись метисами31. Они владели землями и наследовали энкомьенды, занимали административные, военные и церковные посты, заседали в городских муниципалитетах — кабильдо 32. От них не требовали ни уплаты подати, ни отбывания трудовой повинности. Эти льготы, которыми, как подчеркивал Филипп IV, метисы Парагвая пользовались всегда, были вновь подтверждены им 31 декабря 1662 г., когда король объявил незаконными попытки губернатора Сармьенто не считаться с правами метисов 33. [43]
Что же касается немногочисленных уроженцев метрополии, претендовавших на привилегированное положение, то вследствие указанных выше причин им не оказывалось в Парагвае такого предпочтения (разве что при назначении в кабильдо и на военные должности), как в остальной Испанской Америке. С течением времени они вынуждены были все больше уступать свои позиции в различных сферах экономической, политической и общественной жизни (за исключением внешней торговли и отчасти сельского хозяйства) «креолам» (метисам), игравшим в Парагвае ту роль, которую в других колониях выполняла креольская знать европейского происхождения (здесь крайне малочисленная) 34.
Гомогенности парагвайцев как преимущественно метисной по составу национальной общности, образовавшейся в результате смешения испанцев и креолов с индейцами-гуарани, способствовало и минимальное участие в этом процессе иных расовых и этнических компонентов. В связи с географическим положением и замкнутостью страны иммиграция из Европы (помимо Испании) и Азии была еще более незначительна, чем в других испанских колониях. По той же причине, а также вследствие малого спроса на рабов (ввиду отсутствия горнодобывающей промышленности и слабого развития плантационного хозяйства) и их дороговизны туда почти не ввозили черных невольников из Африки и там фактически никогда не существовало организованной работорговли, невольничьих рынков и многих иных атрибутов рабства. Состоятельные парагвайцы, желавшие приобрести негритянских рабов, обычно сами привозили их из Бразилии или Буэнос-Айреса. Оттуда же появлялись иногда свободные негры и беглые рабы. Поэтому численность населения африканского происхождения в Парагвае была невелика (особенно по сравнению с Бразилией, Вест-Индией, южным побережьем Карибского моря и некоторыми другими районами), а его роль в процессе мисцегенации чрезвычайно ограничена.
* * *
В течение длительного периода на развитие Парагвая оказывал тормозящее влияние ряд факторов, среди которых следует выделить колониальную политику Испании, [44] постоянные вторжения паулистов, снабжавших рабами-гуарани португальских колонизаторов в Бразилии, нападения индейцев Чако, уменьшение численности аборигенного населения. При бедности страны полезными ископаемыми и ее изоляции от внешнего мира указанные обстоятельства неизбежно должны были способствовать хозяйственной отсталости.
К началу XVIII в. полунатуральное сельское хозяйство обеспечивало в основном лишь удовлетворение самых скромных потребностей жителей в продовольствии, хлопке и некоторых других продуктах. Для продажи оставались незначительные излишки, но и их реализация при существовавших ограничениях торговли и судоходства, огромном расстоянии до Панамского перешейка (куда полагалось доставлять товары, предназначенные для метрополии), высоких налогах, была почти невозможна. Разведение табака еще не получило широкого распространения. Железо употреблялось в очень малом количестве. Развитию торговли мешало также отсутствие в обращении металлических денег, функции которых выполняла основная товарная и экспортная культура — йерба-мате 35.
Поскольку Парагвай являлся монополистом по производству йербы, пользовавшейся большим спросом далеко за пределами страны, испанское правительство допускало вывоз этого продукта в другие провинции, но, стремясь извлечь максимальный доход, жестко регламентировало его. Согласно указу Филиппа IV от 31 декабря 1662 г. парагвайские суда, плывшие вниз по Паране, обязаны были заходить в порт Санта-Фе (puerto preciso), где с них взималась пошлина. Парагвайцам предписывалось выгружать там свои товары и продавать их либо доставлять в Буэнос-Айрес сухопутным путем на повозках, купленных или нанятых в Санта-Фе. Суда же должны были следовать в Буэнос-Айрес порожняком и лишь на обратном пути могли перевозить какой-нибудь груз. А с 1743 г. им разрешалось плавать только до Санта-Фе. Таким образом, торговля Парагвая оказалась в полной зависимости от этого порта 36. Тяжелым бременем тяготели над провинцией
Достарыңызбен бөлісу: |
