Рождение музея

«Потому ли, что первая прочитанная мной, еще пятилетним мальчиком, книга была «Путешествие Гулливера в страну лили­путов» - детское издание Сытина с раскрашенными картинками, или стремление в далекие страны было врожденным,— но только я начал мечтать о жизни приключений с восьми лет»^xiv — так начинает «Автобиографическую повесть» Александр Грин.

И далее на протяжении многих страниц рассказывает, как зародилась эта жажда приключений в юной душе мечтателя из Вятки, как захотелось ему на простор синих морей, как упорен он был в своем желании и какие тяготы выпали на его долю...

Об этом же рассказывает, но уже своим языком, языком музейных экспонатов, «Каюта странствий», экспозиция которой посвящена детству и юности Александра Грина. И так же, как в «Автобиографической повести», здесь строгая документальность сочетается с романтической возвышенностью: фотографии, кни­ги соседствуют с моделью парусника, старой шарманкой в углу...

В таком «соединении несоединимого» - свой резон. Это по­могает нам постичь сложный внутренний мир мальчика с «жи­вой душой», каким рос Грин.

«Грин» — это литературный псевдоним писателя, настоящая фамилия его — Гриневский. Отец писателя — польский дворя­нин Стефан Евзебиевич (или Степан Евсеевич, как его называ­ли) Гриневский. В 1863 году он участвовал в польском восста­нии, направленном против царского самодержавия, и был за это сослан в Сибирь. Он остался в России навсегда, женился на рус­ской, Анне Степановне Лепковой.

11 (23) августа 1880 года в семье Гриневских родился сын Саша — будущий русский писатель Александр Степанович Грин. Местом рождения Грина стал маленький городок Слободской Вятской губернии. Через некоторое время семья переехала в Вятку (ныне г. Киров), где прошли детство и юность писателя.

К 100-летию со дня рождения А. С. Грина там был открыт музей, экспозиция которого рассказывает о вятском периоде жизни писателя.

В
ятка тех лет — это небольшой губернский город, значитель­но удаленный от столиц. Но вместе с тем это город славных культурных традиций, где был свой театр, большая публичная библиотека, множество училищ... Антонина Степановна Лапи­на, сестра Грина, вспоминала: «Я помню Вятку и не забуду ни­когда Александровский сад на высоком берегу, и музыку по праз­дникам, и собор, и соборную площадь, и парады на площади в царские дни, как это было красиво! Вятка моего детства и юно­сти была чудесная!».^xv

Когда не хватало живых впечатлений, недостающее Грин черпал в книгах. Читал он, по его собственному вы­ражению, «бессистемно, бе­зудержно, запоем». Уже в возрасте четырех лет стал складывать буквы в слова.

Девяти лет Грин был от­дан в Вятское реальное учи­лище, где учился с 1889 по 1892 год. Учился он неров­но, хотя по развитию был много выше своих сверстни­ков, и часто его ответ на вопрос учителя звучал, «как энциклопедия». Примерным Гриневский поведением не отличался, и в классных журналах сохра­нилось немало записей с описанием его проступков: «бегал по коридорам», «читал постороннюю книгу», «пускал бумажных га­лок»...

А вскоре Саша был исключен из училища. Как он объясняет это в «Автобиографической повести», «меня погубили сочини­тельство и донос».

Грин рано проявил способности к творчеству. Его сочинения отличались оригинальностью, свежестью, хотя и редко удоста­ивались высокой оценки. Чаще отзыв был таким: «Написано отлично, но не на тему».

Грин пробовал писать стихи, посылал их в журналы, но от­вета не получал. Однажды написал насмешливое стихотворе­ние о своих классных наставниках в подражание пушкинскому стихотворению «Собрание насекомых». Об этом стало известно преподавателям, и гром не замедлил грянуть: последовало ис­ключение. Страшась гнева родителей, Саша Гриневский решает «бежать в Америку», но, отсидевшись в городском саду, к вече­ру возвращается домой. «Как ни подговаривал я раньше кое-кого из учеников бежать в Америку, как ни разрушал во­ображением всякие трудности этого «простого» дела, — теперь смутно почувствовал я истину жизни: необходимость знаний и силы, которых у меня не было».^xvi

Осенью следующего года Грин поступил на третье отделе­ние городского училища. Пребывание там не оказало сколько-нибудь заметного влияния на формирование характера будущего писателя. Его любимыми занятиями продолжали оставаться одинокие игры, охота, чтение.

В восемь лет он открыл для себя Пушкина. Много лет спус­тя, став уже известным писателем, он написал статью со стран­ным на первый взгляд названием «Воспоминания о Пушкине», где есть такие строки: «Я знаю его всю жизнь».

В двенадцать лет Грин знал русскую классику «до Решет­никова включительно», увлекался зарубежной приключенческой литературой. Особенно любил книги Жюля Верна, Фенимора Купера, Густава Эмара, Эдгара По.

«Прочитанное в книгах, — вспоминал писатель впоследст­вии, — будь то самый дешевый вымысел, всегда было для меня томительно желанной действительностью».^xvii

Книги помогали забыть о жестокой обстановке училища, труд­ном положении в семье. Мать Грина умерла рано - тридцати семи лет, когда Саша был еще подростком. Кроме него, осталось трое детей: Екатерина, Антонина и совсем маленький Борис.

Отец женился вторично на вдове почтового чиновника, но отношения у старшего сына с мачехой не сложились. По су­ществу, Саша был предоставлен самому себе.

«К тому времени,— пишет Грин,— у меня начал склады­ваться идеал о
динокой жизни в лесу — жизни охотника…

Реальное училище в Вятке. Здесь А. Гриневский учился в 1889—

1892 годах. Открытка начала XX в.

Я любил шум леса, запах мха и травы, пестроту цветов, волнующую охотника заросль болот, треск крыльев дикой птицы, выстрелы, стелющийся пороховой дым; любил искать и нео­жиданно находить».^xviii

Вскоре к нему приходит желание стать моряком, благодаря чему Грин надеется удовлетворить свою жажду путешествий. В экспозиции музея помещена фотография пристани на реке Вятка. Под ней подпись: «Отсюда летом 1896 года Саша Гри­невский отправился в Одессу, к морю».

На этой же пристани годом раньше повстречал он двух юношей в белой матросской форме. И эта встреча решила его судьбу.

Получив аттестат об окончании городского училища, шест­надцатилетний Саша Гриневский покидает родной дом, стремясь «проникнуть за золотые ворота моря».^xix

В соломенной шляпе и высоких охотничьих сапогах, с ивовой корзиной в руках, где под сменой белья лежали краски, которы­ми Грин собирался рисовать где-нибудь в Индии, на берегах Ганга, 23 июня 1896 года он поднялся на борт парохода, чтобы начать свой путь в Одессу.

«Я долго видел на пристани, в толпе, растерянное седоборо­дое лицо отца, видел, как он щурился против солнца, стараясь не потерять меня из виду среди пароходной толпы.

Я тоже стоял и смот­рел, махая платком, пока пароход не обогнул бере­говой выступ. Тогда я, с сжавшимся сердцем, по­шел вниз.

Был я и смятен и ли­ковал. Грезилось мне море, покрытое парусами...».^xx

Д

Прием в мореходные классы был уже закончен, а все попытки Александра устроиться матросом встречали лишь насмешки... Несколько месяцев он провел в голоде, лишениях, перебиваясь случайными заработками, но продолжал упорно добиваться осуществления своей мечты.

И мечта побеждает! В конце августа Грин поступил юнгой на пароход «Платон», на котором отправился в каботажное пла­вание вдоль берегов Крыма и Кавказа. Пароход заходил почти во все портовые города побережья. Тогда Грин впервые побы­вал в Феодосии, Севастополе, Ялте, которая наиболее поразила его:«Весь береговой пейзаж Кавказа и Крыма дал мне сильней­шие впечатления по рассыпанным блистательным созвездиям, — огни Ялты запомнились больше всего. Огни порта сливались с огнями невидимого города. Пароход приближался к молу при ясных звуках оркестра в саду. Пролетел запах цветов, теплые порывы ветра; слышались далеко голоса и смех».^xxii

И хотя морская наука давалась нелегко (впоследствии Грин опишет ее подробно и ярко в «Алых парусах»), он не разочаро­вался, так как был погружен в свое собственное представление о морской жизни. Она по-прежнему привлекала Александра. Однако вскоре он был ссажен на берег: нужно было платить за обучение, а денег не было.

Вновь поиски работы, жизнь впроголодь и — первое плава­ние на парусном судне. Модель шхуны-дубка в «Каюте стран­ствий»... На такой шхуне Грин совершил переход из Одессы в Херсон осенью 1896 года. Шхуна была тихоходна, неуклюжа. Хозяин жестоко эксплуатировал подростка. Грину приходилось выполнять обязанности матроса, повара, грузчика. Но позднее писатель вспоминал, что «дубок» был для него не дубок, а чи­лийская или австралийская шхуна. Ему казалось, что грузит он не тяжеленную черепицу, а слитки золота и об одном лишь жа­лел, что не было на судне пистолетов и абордажных крючьев...

Романтик, мечтатель, он тогда уже преображал реальную жизнь в соответствии со своим идеалом...

Было в биографии Грина и одно заграничное плавание. Ле­том 1897 года он устроился матросом на пароход «Цесаревич» и отправился в Александрию.

На карте в «Каюте странствий» красной чертой обозначен путь парохода «Цесаревич», рядом — фотографии городов, ми­мо которых проплывал Грин, — Стамбул, Смирна... Несколько очень живописных видов Александрии — единственного загра­ничного порта, где довелось Александру сойти на берег.

Там увидел он пыльные широкие улицы, колодцы, пальмы, канаву с мутной водой... Посидев около нее, юноша возвратился на пароход и рассказал товарищам романтическую историю о том, что будто бы в него стрелял бедуин, но промахнулся, а кра­савица арабка подарила розу...

На обратном пути из Александрии Грин поссорился с капи­таном. За это был исключен из состава команды, а по возвра­щении «Цесаревича» в одесский порт списан на берег.

Вскоре он был вынужден вернуться домой в Вятку — нечем было жить.

Но мечты о море не оставляют Грина. Летом 1898 года он вновь едет к морю, на этот раз в Баку, надеясь найти счастье на берегах Каспия.

Старинные бакинские улочки, дышащие тайнами Востока, нефтяные вышки, берег Каспийского моря — всё, что можно видеть в «Каюте странствий» на фотографиях, Грин видел во­очию. А кроме того — жесточайшую эксплуатацию, нищету, бесправие «людей дна», невозможность вырваться из суровых обстоятельств.

Бакинские страницы «Автобиографической повести» с опи­санием «свинцовых мерзостей жизни» как бы дополняют три­логию Горького. «Жизненные университеты» Грина оказались не легче. Год, проведенный в Баку, — самый трудный в судьбе Александра. Вместо «живописного труда плаваний» Грину при­шлось грузить сваи в порту, счищать краску со старых парохо­дов, гасить пожары на нефтяных промыслах... Он часто голо­дал, оставаясь без крова, ночевал в пароходных котлах, под опро­кинутыми лодками, иногда просто под открытым небом. Чтобы не умереть с голоду, Грин брался за любую работу.

Через год, измученный приступами малярии и потеряв на­дежду стать моряком, он возвращается домой. Зиму проводит в Вятке, жестоко нуждаясь и перебиваясь случайными за­работками, а в феврале 1901 года идет пешком на Урал. «Там я мечтал разыскать клад, найти самородок пуда в полтора — од­ним словом, я все еще был под влиянием Райдера Хаггарда и Густава Эмара»,— с мягкой иронией рассказывает Грин в «Авто­биографической повести».^xxiii

Золота он, конечно, не нашел, хотя и поработал некоторое время на Шуваловских золотоносных приисках. Позднее он подробно опишет этот период жизни в автобиографическом очерке «Урал». Журнальная страница с публикацией очерка вместе с фотографиями уральских заводов представлена в «Каюте странствий».

Завершает экспозицию этой комнаты старинная шарман­ка, которая, может быть, запомнилась кому-то по фильму о Грине «Рыцарь мечты». После окончания съемок киностудия пода­рила музею весь реквизит, среди которого была шарманка. Она удачно вписалась в интерьер «Каюты странствий», напоминая об одесских улицах конца 19 века, где нередко можно было видеть шарманщика, наигрывающего веселые и грустные мело­дии. А деревянный силуэт парусника на фоне восходящего сол­нца символизирует мечту Саши Гриневского о море и морских странствиях.

Это так и осталось мечтой. Все попытки Грина устроить соб­ственную судьбу по примеру своих любимых героев успехом не увенчались. И тогда он решил пойти добровольцем в царскую армию. Этот отчаянный шаг был продиктован стремлением обрести, наконец, устойчивые средства к существованию и вы­биться из беспросветной нужды.

Попадая в эту комнату, сразу обращаешь внимание на модель клипера. Кажется, что прекрасный парусный корабль сво­бодно парит в пространстве: белая громада парусов наполнена порывами норд-оста, а бушприт направлен к далеким и таин­ственным берегам, где сверкает несбывшееся — «таинственный чудный олень вечной охоты».

Клипер — это лебединая песня парусного флота. Он создан, когда на воду были уже спущены первые пароходы. Неуклюжие сооружения из дерева и металла вызывали насмешку бывалых моряков, привыкших ходить под парусами. Парусный флот свя­то хранил и оберегал свои традиции. Особенным почетом и ува­жением пользовался капитан клипера, так как управление этим судном, в котором все подчинено скорости, требовало особого искусства.

Гриновские капитаны блестяще владеют этим искусством. В их власти — галиоты, шхуны, бригантины. Но первое парус­ное судно, появившееся на страницах гриновских книг, — клипер. Поэтому комната музея, экспозиция которой посвящена на­чалу литературного пути Александра Грина, называется «Клиперная». И главное здесь — клипер «Аврора», с борта которого сошел на берег необычайного экзотического острова матрос Тарт, герой первого романтического рассказа А. С. Грина «Остров Рено».

Модель клипера создал московский художник Игорь Родинов, большой знаток старинных парусников. Прообразом для нее послужил знаменитый английский чайный клипер «Катти Сарк», который стоит сейчас в одном из английских портов на вечном приколе и где разместился своеобразный музей парусного флота.

А в «Кают-компании клипера» феодосийского музея-корабля в потолок вмонтирован корабельный люк, с которого свисают причудливые узлы из сизальского каната, на окнах — решетчатые ставни, резные знаки зодиака, на одном из подоконников — корабельный фонарь...

Здесь также звучит тема моря, дальних странствий, главная тема романтического творчества Грина. Он был романтиком по сути дарования, строю души, который не смогли поколебать в нем самые жестокие условия реальной жизни.

Пребывание Грина в армии — яркий пример его мощного противоборства обстоятельствам. «Моя служба в армии,— вспоминал впоследствии писатель, — прошла под знаком бес­прерывного и неистового бунта против насилия».^xxiv

Всё вызывало протест: бессмысленная муштра, бесправие солдат, жестокость командиров... Едва ли не половину срока своей армейской службы Грин находится в карцере. Завершается этот бунт побегом.

В марте 1902 года Александр Гриневский зачислен рядовым в 213-й Оровайский резервный батальон, стоявший в городе Пензе, а в ноябре того же года «исключен из списка батальона бежавшим».

Побег Грину помогают совершить революционеры. Грин впер­вые встретился с ними во время службы в армии, тогда же стал читать запрещенную литературу, посещать тайные собрания, выполнять поручения.

«Всё, что я знал о жизни, — писал он в неоконченном очерке «Тюремная старина», — повернулось разоблачительно-таинственной стороной; энтузиазм мой был беспределен».^xxv

По первому слову эсера-вольноопределяющегося (пропаганду в Оровайском батальоне вели эсеры) Грин взял пачку прокламаций и разбросал их во дворе казармы. А вскоре после побега, снабженный паспортом на имя пензенского мещанина Александра Степановича Григорьева, он уже вел революционную пропа­ганду в городах средней полосы России.

В 1903 году по заданию революционной организации Грин приезжает в Севастополь. Стояла ясная крымская осень, и го­род, изрезанный множеством бухт, был особенно прекрасен. Несколько видов Севастополя знакомят посетителей музея с этим необычайно романтическим городом, в котором К. Г. Паустовский узнал гриновский Зурбаган. Да и сам Грин признавался, что некоторые оттенки Севастополя вошли в его города: Лисс, Зурбаган, Гель-Гью, Гертон.

В Севастополе Грин выступал перед солдатами и матросами и проявил себя необычайно одаренным пропагандистом. Он обладал талантом убеждать, способностью говорить о слож­ных вещах просто, доходчиво, увлекательно.

Один из слушавших Грина, участник революционных событий в Севастополе 1903 года Г. Ф. Чеботарев вспоминал, что беседы «Студента» (подпольная кличка Грина) всегда пользовались особым успехом. В этих выступлениях окреп его дар владения словом, который в дальнейшем сделает Грина одним из оригинальнейших писателей.

Характерны воспоминания Н. Я. Быховского, товарища Грина по революционной работе, о том, что когда Грину поручалось написать прокламации, то он всегда стремился придать ей необычайную для такой литературы беллетризованную форму.

Однажды Быховский, прочитав прокламацию, составленную Грином, заметил: «А знаешь, Гриневский, из тебя мог бы получиться писатель!».

Действие этих слов имело удивительную силу.

«Это было, — рассказывал Грин, — как откровение, как первая, шквалом налетевшая любовь. Я затрепетал от этих слов, по­няв, что это то единственное, что сделало бы меня счастливым... Зерно пало в душу и стало расти. Я нашел свое место в жизни».^xxvi

В 1906 году состоялся литературный дебют писателя. В Москве был напечатан первый его рассказ «Заслуга рядового Пантелеева».

Этому предшествовал арест в Севастополе, двухлетнее пре­бывание в тюрьме, репутация «весьма важного революционного деятеля из гражданских лиц», амнистия, вызванная революцией 1905 года, новый случайный арест в Петербурге в 1906 году, ссылка в один из отдаленных уездов Тобольской губернии...

В музее выставлена самая ранняя из дошедших до нас фотографий А. Грина, сделанная как раз в это время. Ему было тогда 26 лет.

Из мест ссылки Грину удалось бежать. Он воз­вращается в Петербург, но по пути останавливается в Москве и пишет там «Заслугу рядового Пантелеева» — беллетризованную агитку, которая предназначалась для распространения среди солдат.

В экспозиции «Клиперной» можно видеть ее факсимильную копию, а рядом — дело Главного управления по делам печати о наложении ареста на эту брошюру. Почти весь тираж рассказа был конфискован, и только благодаря тому, что он был подписан инициала­ми «А. С. Г.» и никто из работников издательства не назвал фамилию автора, Грину удалось избежать нового ареста.

Писатель считал это свое произведение навсегда пропавшим. Его обнаружили только в 1961 году в архиве «Отдела вещественных доказательств Московской жандармерии». А пять лет спустя, в Отделе редких книг Российской государ­ственной библиотеки, был найден второй гриновский рассказ «Слон и Моська», тоже беллетризованная агитка на тему солдатской жизни.

О
.А С. Гриневский. Петербург,

8 января 1906 г.Полицейская

карточка. Государственный архив Российской Федерации (Москва).

Самая ранняя из известных

фотографий писателя
сновой сюжета для первых произведений А. С. Грина, с которыми так и не смогли познакомиться его современники, послужили впечатления от пребывания писателя в царской армии.

А следующая страница его биографии — пропагандистская деятельность — дала материал для новых рассказов.

Следует подчеркнуть, что впоследствии Грин наотрез отказался использовать свое революционное прошлое для получения каких-либо благ: «Политической пенсии не хочу. Всю свою зрелую жизнь я был писателем, об этом только мыслил, этим только и жил. Им и буду до конца. От политики же я раз и навсегда ушел в молодости и питаться за счет того, что стало мне чужим и ненужным, никогда не буду. В молодости отдавал себя поли­тике, но и вырос за этот счет. А. С. Грин. Петербург, 1908 г. Следовательно, мы — квиты с нею. И вопрос кончен».^xxvii

«В Италию» — первое произведение А. С. Грина, увидевшее свет. Этот рассказ был напечатан в 1906 году в газете «Биржевые ведомости». Вслед за ним появились «Кирпич и музыка», «Марат», «Случай». Под рассказом «Случай» впервые появляется подпись «А. С. Грин».

В 1908 году под этим же псевдонимом выходит первая книга писателя (она представлена в экспозиции музея), которая называлась «Шапка-невидимка». Туда вошло 10 рассказов, но среди них не было рассказа с таким заглавием. Объяснение названию книги дала жена писателя Вера Павловна Абрамова.

Грин жил тогда в Петербурге под именем Алексея Мальгинова, скрываясь от полиции после побега из ссылки. Когда он придумывал заглавие для своей книги, Вера Павловна сказала: «Ты сейчас живешь под чужим именем, как бы под шапкой-невидимкой, пусть первая книга твоя так и называется «Шапка-невидимка».^xxviii

Воспоминания Веры Павловны можно дополнить предположением, что Грин согласился с таким названием еще и потому, что оно соответствовало содержанию книги. Большинство рассказов сборника посвящено нелегалам.

Их образы отразили разочарование писателя в деятельности эсеровской организации. Грин не принял пустозвонного краснобайства ее лидеров, крикливых лозунгов, тактики индивидуального террора. Всё это проявилось в «Шапке-невидимке». Книга писателя не удовлетворила. Грин продолжал искать свой путь, свою дорогу в литературе.

Определенным этапом в этих поисках явились рассказы «Она», «Воздушный корабль» — предверье гриновского романтизма...

Но подлинно «гриновским» произведением стал рассказ «Остров Рено».

В экспозиции музея — пожелтевшие от времени страницы «Нового журнала для всех» за 1909 год с первой публикацией «Острова Рено». В этом журнале будет напечатано немало гриновских произведений — «Пролив бурь», «Колония Ланфиер», «Синий каскад Теллури».

В них очерчивались границы Гринландии, определялись ее законы. Но открытие этой гриновской страны состоялось в «Острове Рено». Приключенческий сюжет рассказа и экзоти­ческое место действия — маленький тропический остров — не помешали наиболее проницательным читателям и критикам найти в нем созвучие с реальной общественной жизнью России 1900-х годов.

В статье «Литературные силуэты» критик Л. Войтоловский писал об «Острове Рено»: «Может быть, этот воздух .не совсем тропический, но это новый особый воздух, которым дышит вся современность — тревожная, душная, напряженная и бессильная».^xxix

Романтизм Грина оказался созвучен своему времени. Вместе с рассказами Горького, стихами Блока романтическое творчество Грина пробуждало в человек веру в собственные силы, желание борьбы и победы. В той же статье «Литературные силуэты» было дано определение гриновского романтизма: «Романтика романтике рознь. И декадентов называют романтиками…У Грина романтизм другого сорта. Он сродни романтизму Горького…Он дышит верой в жизнь, жаждой здоровых и сильных ощущений».^xxx

Романтизм оказался наиболее близок творческому дарованию Грина, его мироощущению. И хотя после «Острова Рено» у Грина были и реалистические произведения, именно в роман­тическом творчестве он обрел свой собственный художествен­ный почерк.

Представленные в экспозиции портреты писателя датированы 1908 и 1910 годами, они относятся к началу его литературного пути. Рядом — групповая фотография: Грин среди сотрудников «Альманаха 17». Все эти снимки сделаны в Петербурге.

Это время творческого становления писателя, когда во многих журналах появляются его произведения, выходит сборник его романтических рассказов.

Но литературная деятельность Грина была прервана. Летом 1910 года писатель был арестован как проживающий по чужому паспорту и сослан в г. Пинегу Архангельской губернии.

На фотографии периода архангельской ссылки, представленной в экспозиции, А. С. Грин снят вместе с женой В. П. Абрамовой.

История их знакомства романтична и вполне в духе гриновских произведений (возможно, она и послужила в качестве сюжета для рассказа «Апельсины»).

Вера Павловна Абрамова была членом общества «Красный Крест», в обязанности которого входила помощь политическим заключенным, посещение их в тюрьмах.

Когда А. С. Грин был арестован в Петербурге в 1906 году, Вера Павловна пришла к нему, назвавшись «невестой». Потом они действительно полюбили друг друга, вскоре поженились, и Вера Павловна добилась разрешения сопровождать Грина в ссылку.

Несмотря на то, что в 1913 году Александр Степанович и Вера Павловна расстаются, они сохраняют добрые отношения, встречаются, переписываются.

В 1915 году А. С. Грин посвящает В. П. Абрамовой книгу «Загадочные истории», которая представлена в экспозиции раскрытой на листе с текстом посвящения. Рядом с книгой — фотография Веры Павловны.

В архангельской ссылке Грин проводит два года. В это время он много и активно работает. Среди произведений Грина этого периода — реалистические рассказы о жизни ссыльных «Ксения Турпанова», «Зимняя сказка», а также романтические рассказы «Жизнь Гнора», «Синий каскад Теллури», «Сто верст то реке», «Позорный столб».

Два последних произведения — это вдохновенный поэтический гимн чистой, верной и крепкой любви. Оба эти рассказа заканчиваются одной и той же фразой: «Они жили долго и умерли в один день». И это не «небрежность автора», как «проницательно» заметил один из критиков, это гриновское понимание сильного и страстного чувства, любви «на разрыв сердца».

В мае 1912 года, отбыв срок ссылки, Грин возвращается в Петербург.

Последующие годы — это время, когда писатель утверждает свое имя в литературе, настаивая на своем методе отображения действительности. Грина переполняли захватывающие сюжеты, сильные характеры, выступающие в необычных обстоятельствах: «Меня влекло к редким, исключительным положениям. Я не стеснялся поворачивать материал его острым или тайным углом. Все невозможное тревожило мое воображение». ^xxxi

Это не было присуще русской литературе, скорее, напоминало западных мастеров приключенческого жанра. А тут еще необычные имена героев, странные географические названия... И вот замелькало в рецензиях на гриновские рассказы: «русский Джек Лондон», «русский Фенимор Купер», «русский Эдгар По»...

Грин с горечью пишет В. С. Миролюбову: «Мне трудно. Не­хотя, против воли признают меня российские журналы и критики, чужд я им, странен, непривычен.

...Но так как для меня перед лицом искусства нет ничего большего, чем оно, то я и не думаю уступать... Иначе нет смысла заниматься любимым делом».^xxxii

К счастью, уже тогда были люди, верящие в самобытность таланта Грина. Критик А. Г. Горнфельд писал: «Грин — незаурядная фигура в нашей беллетристике. У Грина... в основе нет шаблона... и хочется иногда сказать, что... Грин был бы Грином, если бы и не было Э. По».^xxxiii

Среди товарищей по литературному делу особенно большую роль в судьбе Грина сыграл А. И. Куприн, с которым они были знакомы с 1907 года. Куприн помог Грину выйти на страницы крупных литературных журналов, помог определиться в своей художественной манере, которая постепенно завоевывала при­знание. Позднее Грин скажет о своем отношении к Куприну: «Люблю этого писателя и человека во всех его проявлениях. Много он мне дал, молодому, начинающему писателю».^xxxiv

В экспозиции — документальные свидетельства этого признания: журналы с публикацией произведений А. С. Грина, сборники его рассказов. Здесь же находятся «Пролив бурь» и «Штурман четырех ветров» — книги из первого трехтомного собрания сочинений писателя, которое вышло в 1913 году. Это был большой успех молодого автора, доказывающий, что его творчество находило отклик у современников.

Несмотря на внешнюю оторванность от реальной жизни, Грин был писателем, тонко чувствующим время. Особенно ярко продемонстрировали это события 1914—1915 годов.

Когда разразилась Первая мировая война, Грин одним из первых вынес ей свой приговор. В экспозиции представлены стра­ницы журнала «Нива» за 1915 год, где были напечатаны рассказы А. С. Грина «Волчок» и «Баталист Шуан» — произведения с ярко выраженной антивоенной направленностью.

Между тем обстановка в стране все более накалялась, приближались революционные события.

Среди экспонатов музея — альманах «Революция в Петрограде», вышедший в 1917 году. На его страницах помещен очерк А. С. Грина «Пешком на революцию». В основе сюжета — факт из его собственной биографии. С самого начала войны за писателем была учреждена слежка. Вскоре за непочтительный отзыв о царской семье он был выслан из Петрограда в Финляндию. Там его застала весть о Февральской революции. Движение поездов было остановлено, и Грин пешком пошел в революционный город. Ему не терпелось самому быть в гуще событий.

Но еще до начала революции в его творчестве отразилась предгрозовая атмосфера России — восстание в «Зурбаганском стрелке», борьба партий в «Возвращенном аде».

В экспозиции «Клиперной», среди нескольких иллюстраций С. Г. Бродского к ранним произведениям А. С. Грина, есть иллюстрация к этому рассказу.

А у противоположной стены — бюст А. С. Грина, выполнен­ный львовским скульптором Владимиром Ушаковым. Этот скульптурный портрет показывает нам молодого Грина сосредоточенным, сдержанным. В. Ушаков подчеркивал, что в этой работе он «попытался воссоздать облик не «капитана романтиков», а облик Александра Степановича Грина — человека сложной и трудной судьбы, большого писательского и личного мужества».^xxxv