Российский гуманитарный научный фонд

Ев. от Матфея 5:17

Наука, как и всякая другая область знания, постоянно находится на пути развития и совершенствования. Само по себе накопление (и развитие) конкретного знания об объективном мире очевидно и бесспорно, но развитие научных ценностей (установок), которые определяют это развитие, порой вызывает споры.

Своей основной задачей я считаю показать, что ценности науки во многом основываются на вере (а не на разумном знании) и являются органически близкими ценностям религии, что порой отрицается некоторыми учеными и философами науки. Таким образом, целью я ставлю доказательство близости двух этих сфер познания и несостоятельности принципиального разделения ценностей науки и религии.

Основателем науки считается Аристотель. Он говорит о стремлении науки к абстрагированию знания: «Предмет науки и наука отличаются от мнения, ибо наука есть общее и (основывается на) необходимых (положениях); необходимо же то, что не может быть иначе» [1]. Здесь, как мне кажется, он формулирует главный принцип научного знания: стремление науки к поиску объективного, выявление и описание основополагающих и универсальных законов мира (того, что «не может быть иначе»).

Наука всегда стремится заниматься тем, что неизвестно, поэтому очевидные (для современности) вещи игнорирует. В этом, как мне видится, заключается вторая основная сущность любой науки – стремление заниматься и изучать то, что неизвестно современникам. «Наука призвана отвечать на запросы нынешнего дня, служить боевым и действенным оружием в решении насущных народно-хозяйственных проблем, в развитии производственных сил общества» [2]. Это главный и основной принцип науки.

Таким образом, обнаруживается диалектичность принципов науки. С одной стороны, наука стремится к познанию объективного мира, описанию его универсальных законов, с другой же стороны, она стремится к удовлетворению насущного интереса. Тогда возникает закономерный вопрос: какую роль в развитии науки (точнее в формировании и изменении ее ценностей) играет историческое развитие общества? Очевидно, что любая оценочная деятельность (в том числе и научное исследования) всегда осуществляется в каких-то конкретных временных рамках.

Как известно, любая оценочная деятельность (и научная тоже) всегда осуществляется конкретным ученым, несмотря на то что наука прошлых веков тяготела в безличному (что ошибочно считалось тождественным объективному) описанию объективного мира. В научной литературе прошлого повествование всегда велось от лица некоего виртуального сообщества: «мы считаем», «мы полагаем» и т.п., авторское «я» растворялось в этом абстрактом местоимении. Обращение и подобная апелляция ученого к абстрактному «мы» говорит о стремлении научного сознания к преемственности знания. Говоря «мы», ученый подразумевает (намекает) исторические основания своих выводов, показывая что его идеи являются продолжением (наследием) знаний прошлого, не возникают на пустом месте, с другой стороны, он акцентирует внимание на том, что он принадлежит к определенному научному сообществу, что он является одним из членов «цеха ученых», то есть, по сути, подразумевает (намекает) то, что есть поле современных исследований, в котором выводы данного ученого являются органической частью. В этом абстрактном «мы» как раз и схватывается единство исторической преемственности и современной актуальности любого научного знания.

И все же, если мы стремимся говорить об объективном развитии науки мы должны признать, что каждый ученый (как бы старательно он не скрывал всю личность) всегда действует в конкретных исторических условиях, следовательно, зависим от этих условий, зависим от конкретных общественных нужд. В этом смысле очевидна несвобода ученого, который всегда должен основываться на уже известном знании (то есть зависеть от прошлого) и работать для интересов конкретного общества (то есть зависеть от настоящего). Таким образом, ученый всегда живет на грани прошлого и настоящего, стремится улучшить настоящее, основываясь на знаниях прошлого. Будущее для ученого (как и для любого другого человека) является неизвестностью.

Именно этот широко распространенный тезис о том, что наука прогнозирует будущее (по крайней мере, стремится к этому), я и собираюсь оспорить. Знание о будущем является не достоверным знанием, то есть не является ни теоретически, ни экспериментально подтвержденным. Прогноз науки на будущее является результатом веры ученого в то, что если некоторое событие происходило в 100 % экспериментов, следовательно, оно будет происходить всегда. Последнее утверждение не только не доказуемо, но и многократно опровергалось. Любая научная (вообще мыслительная) деятельность определена конкретной исторической ситуацией: эпохой, культурой, в которой находится исследователь. Поэтому понимание будущего (как и прошлого) также связано с настоящим. Прогнозирование будущего, по сути, – это не картина того, что будет реально, но лишь то, как ученый представляет эту картину будущего в данный период настоящего. Поэтому прогнозы науки так часто меняются. Это происходит не оттого, что предыдущий прогноз был чем-то хуже, а потому, что меняется настоящее, следовательно, должно менять и представление о будущем (но не само будущее). Следовательно, процесс переоценки картины будущего есть закономерный объективный исторический процесс. Еще Блаженный Августин в «Исповеди» пишет о том, что нет ни прошлого, ни будущего, но и прошлое и будущее создаются самим человеком в настоящем. «Можно измерять время только текущее (cum praeterit), а прошедшее, равно как и будущее, которых нет в действительности, не могут подлежать нашему наблюдению и измерению» [3]. Таким образом, научное прогнозирование будущего есть процесс, основанный лишь на вере ученого в непогрешимость науки, то есть в непогрешимость причинно-следственных связей. Описание будущего суть описание нашего представления о будущем, которое не тождественно реальному будущему.

Для Гегеля история является процессом развития объективного духа, то есть процессом накопления знаний. Можно предположить (но не утверждать), что в будущем человечество будет знать больше, чем в настоящем, следовательно, сегодня мы еще не можем знать тех причин, по которым солнце может не взойти завтра. Следовательно, прогнозирование будущего является лишь предположением, основанным на наших настоящих знаниях, которые, в свою очередь, основываются на выводах прошлого.

В этом смысле любое описание будущего, тем более попытка объяснить через результаты экспериментов настоящего события будущего, а именно увидеть цепь причинно-следст­венных связей, якобы разворачивающуюся во времени, изначально базируются на нашей сегодняшней вере в непогрешимость причинно-следственных связей. Те события, которые в будущем могут изменить причинно-следственные связи (вернее, наше представление о них), сегодня нам еще не известны. Именно настоящее определяет то, каким ученый увидит будущее.

Это не значит, что наука должна отказаться от прогнозирования, но очевидно, что сама деятельность по прогнозированию будущего антинаучна, так как основана на вере в непогрешимость наших современных знаний. Вера эта (почти религиозная) не основана ни на каких теоретических доказательствах, равно как и экспериментах. И в принципе не может быть никаких доказательств и экспериментов, обосновывающих эту веру, потому что эти доказательства и эксперименты должны производиться из будущего по отношению к нашему настоящему (что для нашего настоящего является физически невозможным). Любое доказательство достоверности прогноза всегда осуществляется по методу проверки, то есть мы из настоящего оцениваем то, как мы раньше представляли себе это настоящее. Ясно, что эта проверка еще не дает нам полного права прогнозировать (тем более гарантировать) достоверность наших прогнозов.

Все эксперименты по доказательству этих причинно-следственных связей всегда производятся из настоящего по отношению к прошлому, что вовсе не значит (и не тождественно) доказательству правомерности прогнозирования на будущее, основанного на этих причинно-следственных связях. В конечном счете, этот вывод о том, что настоящие результаты анализа прошлого могут говорить о нашей способности прогнозировать будущее, также основан на вере в непогрешимость нашего настоящего представления о причинно-следственных связях, но никоим образом не говорит о нашей способности прогнозировать будущее. Достоверность какого-либо высказывания не может быть доказана на основании самого этого высказывания (в противном случае, это будет попытка, равная попытке Ансельма Д’Аоста доказать существование Бога на основании самого понятия о Боге). Критерием достоверности в данном случае может быть только будущее, которое еще не наступило. Сегодня мы знаем лишь те причинно-следственные связи и те законы, которые были известны вчера. Однако завтра может произойти изменение нашего представления о причинно-следственных связях (наука верит в то, что сами законы мира остаются неизменными, меняется лишь наше представление о них), которое сегодня нам еще не известно.

Наука футурология есть порождение культуры эпохи модерна. Сама необходимость рационального знания о будущем (так же как и представление о рациональности как критерии достоверного) есть детище этой культуры. В другие эпохи критериями достоверности были гадание или божественное откровение, следовательно, знание о будущем получали из этих источников. Поэтому некорректно говорить, что есть один объективный критерий достоверного знания, и этим критерием является разум (или эксперимент, или что-либо иное). Понятие о достоверности (то, что мы сегодня понимаем под достоверностью) тоже принадлежит нашей современной культуре и формируется ею.

Свободное развитие науки возможно только потому, что наука не знает будущего. В данном случае я полагаю, что свобода есть как раз незнание будущего. Если бы то знание, которое некоторые ученые называют знанием о будущем, было бы действительно достоверным знанием о будущем, то развитие науки не происходило бы, тогда мы уже сегодня знали бы о том, что мы будем знать завтра. Напротив, развитие науки возможно только потому, что делаются открытия, которые никто не мог предвидеть, неожиданные открытия, которые и дают толчок дальнейшему развитию науки.

Вообще, научность (если под этим термином понимать ценности, на которых основана наука) по большому счету есть своего рода символ религиозной веры (Credo) ученого. Научность представляет собой ряд положений, которые бездоказательно, как аксиома, принимаются на веру. Прежде всего, наука основывается на вере в то, что мир познаваем и что та часть мира (и его явлений), которую мы не можем объяснить, также устроена по законам, которые науке еще не известны, но могут быть открыты. Ясно, что это утверждение не может быть ни обосновано теоретически, ни доказано экспериментально, так как здесь снова затрагивается область будущего, что не позволяет нам применять знание настоящего для анализа будущего. Недоказуемо, что те явления, которые наука не может объяснить, также происходит по каким-то законам.

Положение о том, что все, что было познано наукой к настоящему моменту, было устроено по законам, еще не дает нам права предполагать, что и все последующее будет устроено также по каким-то законам. Вывод о том, что весь мир устроен по законам, сделанный из посылки о том, что весь предыдущий научный опыт говорит нам о законном устройстве мира, является попыткой доказательства высказывания «А» на основании самого «А». Доказать, что все последующие явления мира будут тоже устроены по каким-то законам на основании опыта прошлого, невозможно, так как само понятие закона принадлежит прошлому. Не исключено, что та область мира, которая не познана современной наукой, устроена по каким-то иным принципам, нежели законы. Что, впрочем, также не доказуемо. Собственно эта вера в абсолютную законность (следовательно, познаваемость) мира (его непротиворечивость) и является движущей силой науки. Эта вера в законное устройство мира сродни вере средневековых алхимиков в существование философского камня: никто его не видел, но все знали, что он существует.

Вторым символом научной веры является признание того, что доказанное экспериментальное знание более достоверно, нежели умозрительное. Этот тезис также принимается на веру и в принципе недоказуем, так как сама попытка доказательства этого тезиса является признанием того, что доказанное знание более достоверно, нежели умозрительное. Достоверность я понимаю как соответствие знания реальному положению вещей (по К. Марксу), однако я считаю, что наука не может в полной мере претендовать на запечатление всего многообразия форм жизни, она является лишь одним из способов описания и мира (наряду с искусством, религией, мифологией, философией). Однако сама наука основывается на вере в собственную непогрешимость. Наука выработала категориальный аппарат, обладает методологией, но не факт, что научное описание жизни более полно (более приближено к самой жизни), чем метафорическое описание.

Эпоха модерна в ее погоне за новым характеризуется отказом от традиционных ценностей в пользу новых достижений разума, отказом от истории (поскольку полное отрицание исторических основ невозможно) во имя современности. Постоянная погоня за новым провоцирует отказ от исторических основ, от традиций. Однако эта провокация является лишь идеологическим жестом и вынуждает мыслителей эпохи модерна «замалчивать» о своих исторических основах, которые, несомненно, есть. У. Эко использует понятие «авангард» как синоним «модерна»: «Прошлое давит, тяготит, шантажирует. Исторический авангард (однако, в данном случае я беру авангард как метаисторическую категорию) хочет откреститься от прошлого» [4]. Таким образом, погоня за временем неминуемо порождает отрицание прошлого, замалчивание о собственных основах. Подобная борьба с прошлым в конечном счете приводит к самоотрицанию, о котором пишет У. Эко, «к немоте, к белой странице». Модерн, таким образом, является попыткой преодоления времени, в конечном счете стремлением подчинить время разуму. Это абсурдное стремление сделать разум более современным, чем время.

Наука является главным детищем эпохи модерна, она воплощает идею преодоления времени через прогнозирование будущего на основе знаний разума, идею познания и подчинения мира этому разуму, идею вечного прогресса и создания нового. Формула преодоления времени постулируется В. Семенчевым: «Ведь логическое – это то же историческое, только освобожденное от исторической формы и от нарушающих ее случайностей” [5]. То есть логическое, несмотря на то что оно является порождением исторического (и его частью), якобы освобождается от рамок истории, становится выше их, более того, логическое становится выше случайности, становится универсальным началом, которым проверяется и которому подчиняется эта историчность и эта случайность. Подобная формулировка выдает явное желание поставить разум (логическое) превыше истории, превыше времени, то есть подчинить их разуму. Наука является, таким образом, моделью философского камня ХХ в., который должен был наделять человека способностью преодолевать время, то есть бессмертием.

Именно культура модерна (XVII – XX вв.) определила отношение к знанию как исключительно рациональному, осознанному. Знание здесь вообще понимается как знание о том, о чем известно что оно является тем, что есть как осознаваемое. В этом смысле та информация, которая не осознается человеком как знание, не является таковой. Скажем, те кантовские категории мышления, которые являются врожденными и пустой формой, если берутся безотносительно конкретному опыту. Сами эти категории, по И. Канту, не являются знанием, так как они есть лишь способ структурирования внешнего опыта, так как они врожденны и не содержат конкретного содержания [6, с. 86].

Знание, таким образом, понимается как нечто содержательное, нечто приобретенное в ходе познания мира или самопознания. Если придерживаться И. Канта, то можно сказать, что в действительности наше сознание не имеет никакого объективного смысла, так как, познавая мир, мы вносим в него формы нашего собственного сознания, описываем и создаем картину мира для самих себя по тем принципам и законам, которые уже изначально содержались в нашей разуме. «Мышление, – пишет он, – есть познание через понятия» [6, с. 80]. То есть любой познавательный акт есть акт структурирования внешнего опыта относительно врожденных нам понятий.

Но возможно ли получение некоторого содержания информации не через познание мира, не посредством отношения субъект – объект, а через «непосредственную близость» (если использовать термин С. Франка) с вещами, через узрение сущностей? Религиозная философия отвечает на этот вопрос положительно: да возможно, и это знание можно назвать мистическим [7]. В данном случае нас не будет интересовать процесс получения этого мистического знания (тем более что сама постановка этого вопроса некорректна), но нас будет интересовать, каким образом может существовать подобного рода знание и является ли оно именно знанием, а не ощущением или интуицией.

Таким образом, мы можем говорить о знании, которое получено не в опыте и не через рациональное познание мира. Ясно, что рациональное знание само по себе не есть критерий достоверности, поэтому мы не можем говорить, что научное знание наиболее адекватно описывает мир.

1. Аристотель. Вторая аналитика. Книга первая // Аналитики. Минск, 1998. С. 373.

2. Материалы XXII съезда КПСС. М., 1961. С. 193.

3. Августин Аврелий. Творения Блаженного Августина Епископа Иппонийского // Антология мировой философии: В 4 т. Т. 1. Ч. 2. М., 1969. С. 284.

4. Эко У. Заметки на полях «Имени розы» // У. Эко. Имя Розы. С-Пб, 1999. С. 636.

5. Семенчев В.М. Физические знания и законы диалектики. М.: Мысль, 1973. С. 172.

6. Кант И. Критика чистого разума. М., 1994.

7. Ольшанский Д.А. Размышление по поводу первого параграфа книги «С нами Бог» Семена Франка // Персонология русской философии. Материалы IV Всероссийской научной заочной конференции. Екатеринбург, 2001. С. 180 – 188.