Рудольф Штейнер Космическая предыстория человечества

Нам будет легче рассмотреть то, что здесь имеется в виду, если мы этот дуализм нового времени сравним с чем-то подобным, существовавшим в древнем мире — я имею в виду дохристианский период, поскольку мы гово­рим о дохристианской эпохе. Наш сегодняшний дуализм подобен тому, что для древнего человечества может быть названо фатализмом. Вплоть до II, III столетий до P. X., и в дальнейшем еще в большей степени — это все более становилось анахронизмом — усилилось стремление к фатализму. И в принципе, фатализм утверждался так­же на основе греческого мировоззрения. В новое время всякий фатализм стал анахронизмом, то есть он больше не присущ современности. И если древние люди, можно сказать, соблазнялись фатализмом, то люди Нового вре­мени, особенно современные люди, соблазняются дуа­лизмом.

Теперь давайте уясним себе, на чем это основано, что древние люди так легко впадали в фатализм. Мы ведь знаем, что душевный склад людей радикально изменился в ходе развития, и это будет предрассудком, если рас­сматривать только постепенное развитие, как это делает общепринятый дарвинизм. С душевным складом людей произошли радикальные перемены, и в этом отношении история является в наибольшей степени Fable convenue. Душевный склад древних людей был таков, что перед ними природа никогда не выступала в таком виде, в каком она выступает перед сегодняшними людьми, и, напротив, так­же духовное не выступало в такой понятийной форме, в форме представлений, в которой оно выступает перед со­временным человеком. Все представления о природе были у древнего человека такими, что он представлял себе при­роду связанной с духом, и само духовное он представлял себе так, что для этих представлений он брал образы из природы. Если взять древнее учение о богах, то оно в виде мифов целиком пропитано представлениями, взятыми из чувственной природы. Когда говорили о природе, то гово­рили о ней не так сухо и абстрактно, как мы сегодня гово­рим, но говорили об элементарной духовности, о суще­ствах, которые действуют в природных явлениях.

Это было основано не на детском способе выраже­ния, но было основано на действительном воззрении, на действительном душевном складе. Древний человек видел природу не так, как мы ее видим под влиянием сегодняшней науки, также не будучи учеными; он ви­дел свою духовность не так абстрактно, не просто в виде совокупности представлений, как это сегодня видим мы. Вследствие этого слияния природы и духа сам человек впадал в фатализм; ибо коль скоро природные явления для человека были пропитаны, как я вам говорил, дея­ниями духов, то, само собой разумеется, вся жизнь была предопределена внешним образом, равно как и человеческие деяния тоже были предопределены. Это был об­раз, но древний человек не имел другого образа; этот же необходимо вел к заблуждению фатализма.

Вы ведь знаете, что человек, также если он не являет­ся теоретиком — о теоретиках мы не будем говорить, — чисто инстинктивно, если он сегодня наблюдает природ­ный порядок, приходит к действию веществ и сил. Я го­ворю сейчас не о естественнонаучных теориях относи­тельно веществ и сил, но я говорю о том, как сегодня обычный, средний человек представляет себе природу, когда он в своих представлениях о природе приходит к тому, чтобы в отношении природных явлений в основу своего воззрения совершенно инстинктивно положить вещественные и силовые процессы. Тогда человек прихо­дит — если исследовать эти вещи, если их объективно исследовать, то мы с этим согласимся — к иллюзии. Ибо, собственно говоря, все то, что может быть в этой связи сказано о веществе и силе, все это есть иллюзия. Это основано не только на ошибочном ходе мыслей, это просто основано на сегодняшней душевной конституции, на сегодняшнем душевном складе. Мы уже больше не гово­рим, как индийские мировоззрения, о майе и иллюзии, поскольку мы это обстоятельство не наблюдаем в обыч­ной жизни. Мы не наблюдаем это обстоятельство, и по­этому, когда мы представляем себе природу, мы всегда живем в иллюзии. Это одна сторона.

Я часто обращал ваше внимание на такие явления в мире фактов, которые ясно показывают, что все то, что человек может себе представить, не обязательно имеет много общего с действительностью. Чтобы закрепить это, я указывал на то, что, например, некоторые философы в своей наивности говорят о том, что человека нужно мыс­лить состоящим из тела и души, и придерживаются мне­ния, что они говорят непредвзято. Но в действительности — я уже обращал ваше внимание на это — что пред­ставляет собой вся философия Вундта или подобная ей философия? Это только последовательный вывод из того, что решил Всемирный Собор в Константинополе в 869 году: что нельзя говорить — примерно так звучало тогда решение Собора, — если речь идет о человеке, о теле, душе и духе, но что духовное является только свойством душевного, и что можно говорить только о теле и душе. И трихотомия тело, душа и дух в продолжение всего Средневековья расценивалась как еретическое воззре­ние. Теологические философы содрогались, когда они, следуя действительности, были принуждены о теле, душе и духе говорить только намеками, ибо это также было еретическое воззрение. Это воззрение исповедуют фило­софы еще сегодня. Они излагают только то, что догмати­зировал этот Собор в Константинополе, и они думают, что они говорят непредвзято, они думают, что они изла­гают то, что следует чисто из их воззрения, излагают результаты собственных исследований, тогда как в дей­ствительности они являются только проводниками реше­ния Собора. Нужно вещи рассматривать без иллюзии; нужно смотреть на действительность. Наши юные сту­денты повсюду в философиях изучают то, что решил Со­бор в Константинополе в 869 году.

Я вовсе не собираюсь доказывать, что то, что изучают сегодня, является прямым следствием и действием того решения Собора; но то, что тогда было догматизировано на Восьмом Соборе в Константинополе как догма, было мыслительным следствием глубоких явлений, которые были скрыты за поверхностью вещей, и которые сегодня еще продолжают действовать. И все то, что хотят догма­тизировать — безразлично, делали ли это бравые фило­софы, выступавшие на Соборе в Константинополе, или бравые философы сегодняшних университетов, — все эти понятийные призраки, в принципе, являются не чем иным, кроме как понятийными галлюцинациями, которые вос­ходят в человеке и которые слишком тонки, я бы сказал, чтобы постигать реальное содержание, стоящую за ними действительность. Поскольку сегодняшний человек в силу своей душевной конституции некоторым образом кача­ется между галлюцинациями своего понятийного мира и иллюзиями своего природного воззрения, постольку для него существует опасность дуализма. И ему всегда бу­дет грозить опасность, что все, что он выдумывает как идеи, как идеалы, он сможет внести только в галлюци­наторную сферу понятий, которая достигает действитель­ности; но то, что он выдумывает относительно природы, он может внести только в иллюзорную сферу природно­го воззрения, которая также не сопрягается с истинной действительностью. Человек никогда не достигает того, чтобы то, что он называет истиной — просто слово, — найти непосредственно, я имею в виду, удобным путем. От того, что в жизни ему приносит раздвоение, сомне­ние, скептицизм, он должен пробиться к истине. В сегод­няшнем цикле развития человек вынужден, исходя от колебаний между галлюцинациями философии и иллю­зиями естествознания, возвышаться до истинной действи­тельности, к тому, что является действительным.
Можно задать вопрос (естественно, я говорю более или менее афористично, только целое может прояснить все взаимосвязи): каковы могут быть основания для того, чтобы древний человек в вопросах мировоззрения более впадал в фатализм, а новый человек более в дуализм? Таким опасностям подвергаются тогда, когда предают­ся голой игре понятиями, сегодня можно сказать: голой диалектике.

На это вы можете, конечно возразить: сегодняшний человек при своем чувстве действительности совсем не расположен к голой игре понятиями. Вы на этот счет очень заблуждаетесь! Будущая эпоха, которая более объективно будет оценивать нашу, отметит, что никогда человечество не было так склонно к теоретизированию, к голой игре понятиями, как в наше время. Но если отвер­нуться от действительности и начать манипулировать понятиями, разделять их, связывать в тот момент, когда мы уходим от действительности, в этот момент возникает опасность впасть либо в фатализм, либо в дуализм. Но самое важное, что особенно нужно привить современно­му человеку, это рассматриваемое здесь с разных точек зрения чувство действительности.

Однако встает вопрос: как соотносится человеческое с этим космическим? С одной определенной стороны я вам уже указывал на это; сегодня давайте добавим к этому еще некоторые афористические рассмотрения. Когда рассудительные филологи — сегодня также и филологи, во-первых, слишком абстрагируют, во-вторых, стали филистерами, — но когда рассудительные фило­логи изучают языки, найденные у так называемых диких народностей Америки, когда «цивилизаторы», я говорю это в кавычках, проникли в Америку, то есть когда эти цивилизаторы открыли диких американцев, там нашли эти рассудительные филологи, что весьма примечатель­но, что эти дикие люди имели логически хорошо сформи­рованные языки! Нашли огромное количество таких язы­ков, которые, как заверяют филологи, и как есть на са­мом деле, в образовании и членении языка подобны фин­скому, испанскому и итальянскому. Такие вещи находят у аборигенов Гренландии. Итак, нет никакого сомнения: того интеллекта, которым так гордится современный че­ловек, эти дикари не имели. Но этот современный интел­лект также не слишком многого достигает, когда он за­нимается созданием языков, в чем в достаточной мере можно убедиться. Тогда, в самом деле, в человеческой душе, которая была в значительной мере еще дикой, ко­торая еще не обладала современным интеллектом, дей­ствовал объективный разум, тот объективный разум, который я недавно вам показал действующим при создании языка. Этот действующий в человеке разум зас­тал его еще не слишком индивидуализированным, ка­ким застает человека сегодняшний мировой разум; он застал человека еще мало индивидуализированным, ме­нее обособленным, и действовал в нем более как косми­ческий разум. Так он влился в развитие человечества. Человек в те древние времена не был таким диким су­ществом, каким представляют его антропологи, созда­вая о нем иллюзорные представления, но он был членом целостного организма — естественно, мы образно гово­рим об этом — и лишь постепенно индивидуализировал­ся. Однако человек был членом, и в большей степени выражал еще космический разум или, можно сказать, в нем в большей степени выражал себя космический ра­зум.

Здесь вы видите действительное указание на то, как космическое разыгрывается в человеческой душе. И те­перь вы можете перенести все сказанное на такое специ­альное явление, как космическая ненависть, которую мы обнаруживаем и в человеческой душе. И вы знаете, что в духовной области, как и в природной области, мы мо­жем говорить об определенного рода полярностях. Как произошло то, что космический разум влился в язык? Сегодня человеческая душа не способна больше к язы­ковому творчеству, но она была к нему способна; то, что сегодня выступает в языке, это только остаток. Как в человеческие души проник тот космический разум, как он стал индивидуальным? Если мы будем искать ответ на этот вопрос, то придем ко всему тому, что мы называ­ем ариманическим. И как из космического вошло в чело­веческую душу то, что мы называем ненавистью? Здесь мы приходим к люциферическому, полярно противопо­ложному ариманическому. Сегодняшний человек стыдит­ся говорить об Аримане и Люцифере, но он не стыдится говорить о положительном и отрицательном электриче­стве, или о положительном и отрицательном магнетиз­ме. Но то, чего он стесняется, основывается только на современных предрассудках.

И если мы уясним себе, что означает этот факт, что действительно духовные сущности выступают, с одной стороны, как люциферические в таком образовании как ненависть, или как ариманические в таких вещах как язык или мышление, то мы должны также, с другой стороны, уяснить себе то, насколько эти вещи важны в общих мировых взаимосвязях, какое место они в них занимают. Если я ненависть рассматриваю так, что я говорю, что на ней основаны великие начальные собы­тия, то, что может индивидуализироваться, обособить­ся, что не все сливается в один общий первобытный туман, то я указываю этим на феномен, на факт нена­висти в далеком прошлом, в том прошлом, когда чело­век еще не выделился в своей нынешней форме; я ука­зываю на очень и очень отдаленное прошлое. То есть я даю вам представление о ненависти, которое соответ­ствует далекому, далекому прошлому, когда человек еще не выделился из общего мирового порядка. Мы можем говорить о различных природных царствах, о которых мы знаем — вам достаточно только прочесть мое «Тайноведение», — как они строились: минеральное, растительное, животное, человеческое царства. Мы можем говорить об этих природных царствах. Когда мы гово­рим о них не с точки зрения иллюзии, но с точки зрения их действительности, во всех них живет внутри сила ненависти, но такой ненависти, как я ее описал вам как космическую ненависть.

Поэтому и сам человек двойственным образом стоит в мировом порядке. И нужно указать на эту двойственость человека, если мы хотим понять взаимосвязи в целом, если мы хотим найти переход от космической нена­висти к индивидуально-душевной ненависти, которая проявляется в природе человека.

С нашим мышлением, с нашим человеческим интел­лектом дело обстояло бы совсем плохо, если бы не было еще других обстоятельств, которые я уже упоминал, и о которых я еще далее буду говорить. С нашим мышлением дело обстояло бы совсем плохо, ибо наше мышле­ние всегда остается в отношении нашего человеческого существа в детском состоянии. Наше мышление в тече­ние нашей жизни между рождением и смертью приоб­ретает некоторые знания относительно настоящего; о прошлом и будущем мира оно не знает ничего или строит некоторые гипотезы, которые тотчас рассыпаются, сто­ит только рассмотреть их более серьезно. Но это мыш­ление является также зародышем будущего. И как семя растения сегодня не является чем-то, имеющем значе­ние для действительности растительного мира, но в луч­шем случае оно разовьется только в следующем году, также и сегодняшнее мышление не имеет ценности для действительности. Оно находится в таком же отноше­нии к имеющему действительную ценность, как малень­кий ребенок в отношении взрослого человека. Мышле­ние, собственно говоря, целиком предназначено для будущего; и оно в будущем приобретет реальное значе­ние, подобно тому, как из семени впоследствии разви­вается целое растение. Собственно содержание, субстан­ция мышления, имеет сегодня ценность только как за­родыш. Но если мы, используя методы духовной науки, погрузимся в волю и попытаемся познать субъект на­шей собственной воли, — воля это ведь только деятель­ность, — тогда воля окажется чем-то, что несет в себе сознание о далеком прошлом, космическом прошлом. Вы никогда не сможете посредством интеллекта понять что-либо в эволюции мира, если посредством имагинации, инспирации и интуиции не погрузитесь в волю; ибо только в человеческой воле, которая в то же время строит весь человеческий организм, заключен субъект, кото­рый подобно тому, как вы имеете память в отношении вашей обычной жизни, имеет память о космическом прошлом.

В этом состоит различие между человеческим интел­лектом и человеческой волей, что человеческий интел­лект развивает память только для персональной, инди­видуальной жизни, но воля, к которой человек не имеет доступа посредством своего интеллекта, имеет память о космическом прошлом. Человек носит в себе память о космическом прошлом, но без духовно-научного исследования интеллект не имеет к этому доступа. Итак, можно казать: на одной стороне стоит человек как волящее существо, несущее в себе, если можно назвать это памя­тью, — мы говорим только образно, — память о косми­ческом прошлом. И как интеллектуальное существо он несет в себе только настоящее, поскольку интеллект яв­ляется только зародышем будущего, но еще не нечто настоящее. Как семя растения — я должен это повто­рить — еще не несет в себе ничего настоящего, но нечто будущее, таким же образом интеллект так относится к воле, как маленькое семя растения к целому растению. Но поскольку мы волящее существо, мы стоим, как кос­мический человек, благодаря индивидуализации цели­ком на почве прошлого; поскольку же мы являемся ин­дивидуальностями, мы находимся в настоящем и гото­вимся к тому, чтобы прорасти в будущее.

Итак, собственно говоря, волю в отношении интел­лекта можно сравнить со стариком в отношении ребен­ка. Как старик относится к ребенку, так же, естественно, с соответствующим временным масштабом наш волящий человек относится к нашему мыслящему человеку.

Каким образом осуществляется сглаживание? Но в нашем мыслящем человеке действует также то, что я часто называл ариманическим, космическим разумом. Если бы имели дело только с человеческим, без воздей­ствия на человека Аримана, то в настоящее время с на­шим интеллектом дело обстояло бы совсем иначе. Римс­ко-католическая церковь была бы очень довольна чело­вечеством, которое имело бы интеллект только в той мере, который сегодня прорастает из человеческой природы. Ибо этот интеллект в отношении к тому, к чему человек предрасположен в общем Космосе, является ребенком, а нашу волю можно сравнить со стариком.

В нашем мышлении — и это мышление в эволюции невозможно себе представить без соучастия, например, языкового элемента — действует ариманическое. В на­шей воле действует люциферическое. Ариманическое, пронизывающее нас, поскольку наш интеллект на современ­ной ступени эволюции еще очень слаб и является еще ребенком, возносит его на значительную высоту. Но есть оборотная сторона этого: мы имеем интеллект, который, собственно говоря, прорастает не из нас; мы имеем при­мерно такой интеллект, который можно сравнить не с таким растением, которое прорастает из почвы и затем развивает семя, но с таким растением, которое растет на другом растении, которое производит не семя, но другое растение, а именно, весьма совершенное растение.

Наш интеллект ариманически организован, ариманически структурирован. Поэтому наш интеллект представ­ляет для людей нечто ослепляющее. Само собой разуме­ется, если мы являемся духовно-научными исследовате­лями, мы не придерживаемся точки зрения, что этим интеллектом, поскольку он ариманический, нельзя пользо­ваться; но нужно только рассматривать вещи, будучи свободными от иллюзий, нужно только ясно сознавать, что человеческий интеллект — это свет, который ярче светит, чем светил бы тот свет, который как интеллект изливался бы сегодня из человеческой природы. Интел­лектуальный принцип представляет для человеческой природы нечто ослепляющее, смещающее для него вещи в такую сферу, в которой он слепнет. И подобно тому, как сильный слепящий свет падает на вещи, так дело обстоит и когда человек своим интеллектом освещает вещи. Вследствие этого он, собственно говоря, делает их иллюзорными.

И подобно тому, как в наш интеллект вмешивается ариманическое, так в нашей воле, поскольку она спит, разыгрывается люциферическое. Как наш зародышевый интеллект просветляется ариманическим принципом, так люциферическое усыпляет, убаюкивает волевой субъект, который, собственно говоря, несет в себе все прошлое, так что человек ничего больше не знает об этом прошлом.

Люди всегда чувствовали эти вещи, и в той или иной форме выражали это. Мало, например, обращают вни­мания на то, что уже в Ветхом Завете содержится по меньшей мере намек на эту полярную противополож­ность ариманического и люциферического. Я сказал, что на это мало обращают внимания, поскольку люди при чтении Библии прекрасно читают одну главу за другой, и не различают такие противоположности, как между книгами Моисея и книгой Иова. Но в этой противопо­ложности книг Моисея и книги Иова уже лежит ощуще­ние полярной противоположности между ариманическим и люциферическим. Моисей ставит вопрос о зле, прису­щем человеческой природе, то есть о том, — как я пока­зал выше, — как космическая ненависть порождает не­нависть в человеке. Моисей ставит вопрос о зле. И он представляет грандиозную картину грехопадения. Мы знаем, что за этим грехопадением скрывается то, что мы называем вступлением люциферического в человеческую природу. Затем с этим связываются определенные по­следствия, и из воззрения Моисея следует, что, собствен­но говоря, от этого человеческого грехопадения — дочеловеческого грехопадения, если так вам больше нравит­ся — произошли все беды, а также смерть. Так что со­гласно воззрению Моисея: несчастье и смерть являются следствиями грехопадения.

Радикально противоположное воззрение мы находим в книге Иова. Во-первых, мы видим уже здесь не Змея, но чисто духовное существо, ариманическое существо, которое приближается к самому божественному суще­ству. И здесь идет речь не о таком человеке, как Адам, который впал в грех, но об Иове, который был «правед­ником». И каким образом это существо, которое подсту­пает к Богу, хочет достичь того, чтобы Иов впал в грех? Оно хочет этого достичь тем, что приносит ему несчас­тье! Это в точности противоположное: это существо хочет принести Иову несчастье, чтобы он впал в грех. Несчас­тье уже есть, и от несчастья должен произойти грех. У Моисея несчастье является следствием греха, в книге Иова грех является следствием несчастья: эту противо­положность чувствовали. Уже тогда ощущали своего рода дуализм. Здесь мы имеем дело с радикальной противо­положностью между воззрением более языческой книги Иова, и чисто иудаистскими книгами Моисея. Но, как было сказано, эти книги читают просто друг за другом, не обращая внимания на такие вещи.

Сегодня для человечества совершенно необходимо, чтобы человек не соблазнялся тем слабоумным «самопознанием», которое часто определяют как нечто очень цен­ное, но чтобы человек действительно учился себя позна­вать, чтобы он также учился фактически различать ин­теллект и волю, как он учится различать водород и кислород; иначе ему будет только казаться, что он пре­одолевает описанный дуализм.

То, что происходит в определенном возрасте, всегда подготавливается длительное время. И изучать следует, собственно говоря, только то, что особенно характерно выступает в определенном возрасте. И поскольку мы дей­ствительно хотим преодолеть современный дуализм, да­вайте еще раз взглянем прежде всего, с одной стороны, на галлюцинаторную деятельность интеллекта, с другой стороны, на иллюзию природных явлений; и то, и другое связано с тем, что я описал выше. Вследствие этого с человеком произошло в некотором отношении расщепле­ние душевной жизни. В нем действуют, я бы сказал, два потока, тогда как он должен стремиться к тому, чтобы поток был один.
Один из потоков действует сегодня особенно соблазнительно: это тот поток, который исходит из отношений, в которых душа находится к природному порядку. Сегодняшний человек, который видит в нем равноценную действительность для всех вещей, — ана­том, чтобы не ходить далеко за примером, или физиолог, — берет сегодня человеческое тело и различает чисто внешне, не внутренне, отдельные члены этого тела. Он кладет, можно сказать, сердце рядом с печенью и разли­чает их между собой чисто внешне, без оглядки на вре­менную перспективу, о которой я недавно говорил; тогда как в действительности о природе сердца, как и о приро­де печени можно сделать правильное заключение, толь­ко учитывая временную перспективу; если, например, выработать такой духовнонаучный подход к эмбриоло­гии, чтобы научиться делать различия во времени зак­ладки эмбриональных органов, в закладке сердца и да­лее, чтобы не представлять все равномерно построен­ным из клеток, что, с одной стороны, верно, но с другой стороны, полная чепуха. Ибо, как вы знаете, нечто мо­жет быть в одно и то же время правильным и чепухой.

Но так, как сегодняшние научные течения пытаются объяснить природный порядок, они не учитывают то, что разделено во времени, они ставят эти вещи рядом и тем самым приходят к абстракции. Особенно велик соблазн просто одно сопоставлять с другим: причина — след­ствие, причина — следствие, причина — следствие — абстрактное иллюзорное каузальное упорядочивание! Мы знаем из объяснений, которые я давал вам в прошлом году, а также уже в этом году, что так нельзя рассмат­ривать природу, что природу можно только тогда объяс­нить, если видеть в ней, в первую очередь, отражение духа. Тогда мы придем к истинному учению о метамор­фозе, истинному гётеанизму. Тогда голова человека пред­ставится наблюдателю как образование, в котором ото­бражается далекое прошлое; тогда наблюдателю пред­ставится организм конечностей как нечто, указывающее в далекое будущее. Но то, что представлено здесь в виде отдельных явлений, не только связано между собой как причина и следствие, но представляет собой имагинацию, выражение того, что за этим стоит. Мы никогда не познаем человеческую голову, если мы ее будем пости­гать только так, как будто она вырастает из всего ос­тального организма, тогда как в действительности она образовалась из всего Космоса, и образовалась из Кос­моса иным способом, чем, например, конечности. У фи­зика вызвало бы смех, если бы кто-то стал утверждать, что магнитная стрелка потому показывает на север, что она внутри себя имеет силу показывать на север; но это объясняется тем, что Космос, то есть земной магнетизм, дает направление для магнитной стрелки. Однако в че­ловеке или вообще в организме все должно прямо выра­стать из него самого!

Но не следует оставаться при голой природе. Требуется коррелят, требуется дополнение. Тот, кто так гово­рит о природе, снова был бы фантастом, если бы он про­сто так воспринимал природу, и если бы он, с другой стороны, не пытался объяснить: то, что новая философия противопоставляет природе как дух, есть галлюцинация, при ней также нельзя оставаться. По мере того, как то, что живет сегодня, постепенно развивалось, человечество проходило различные стадии, чтобы раз за разом уп­ражняясь, продвигаться к тому, чтобы человеческая душа заняла определенную позицию в постижении духа. И здесь нужно различать три ступени. Как можно сказать, что постижение природы сегодня представляет собой еще нечто весьма спутанное, и нужно стремиться к ступеням познания, которые описаны в моей книге «Как достиг­нуть познания высших миров» как имагинация, инспи­рация и интуиция, так можно сказать, что душевное че­ловека интеллектуально образуется через три ступени к действительной позиции в духе, к действительному по­стижению в духе.

Это три ступени: смутное предчувствие, переживание духа, что, естественно, имеет несколько галлюцинатор­ный характер, поскольку воспринимает дух в настоящем и не сознает, что он является зародышем будущего; это предчувствие, переживание духа в грезах. Вторая сту­пень — это пророческое видение, когда примерно в смыс­ле древних иудейских пророков действительно видят бу­дущее, то есть когда испытывают нечто из того, что в духе несет зародыш для будущего. И третья ступень, которая еще менее понятна, но которая несет в себе не­что более глубокое, это апокалиптическое видение мира. Но все они являются предварительными ступенями для духовнонаучного видения, которое, с другой стороны, должно быть связано — поскольку иначе оно, образно говоря, парило бы в воздухе — с образным видением природы. Образное видение природы поднимает нас над иллюзией естествознания. Реальное отношение к тому, что мы получаем посредством смутного предчувствия будущего, посредством пророческого видения, апокалип­тического видения, выводит нас из галлюцинаторного созерцания духовной жизни.

Мы безусловно не должны — это является задачей людей в настоящее время — воспринимать дух так, как его воспринимают новые философии. Мы не должны природу воспринимать так, как ее воспринимает наи­вное естествознание или современное теоретическое ес­тествознание. Но мы должны освободиться от ослепле­ния, когда смотрим на природу, и сознавать, что приро­да — это просто образ чего-то другого, и мы должны сознавать, что дух, как его сегодня представляют себе философы, это просто теневой образ. Тогда можно будет перекинуть мост между обычным духовным воззрением и обычным воззрением на природу.

И нужно учесть еще третье. Невозможно посредством голых дискуссий преодолеть нечто подобное дуализму, но это можно сделать, только если обратить внимание на факты, на всю совокупность фактов, и к двойственно­сти добавить третье. Поэтому символом, выражающим это, должна быть троичность. Естественно, нам сегодня ясно, что понятия выражают нечто, парящее там вверху. Но понятия нужно иметь; их не следует переоценивать, тогда они не принесут никакого вреда. Мы говорим здесь о нормальном человеческом, о люциферическом и об ариманическом, и представляем это: оно должно находиться в центре нашего здания. Одно из воззрений, которое по­строено на троичности, это смутные ощущения Огюста Конта, который провозгласил троичность, о которой я вам недавно говорил. Антропософски ориентированная духовная наука должна содержать в себе эту истинную троичность, объединяющую духовное воззрение и природное воззрение, и которая благодаря этому действительно преодолевает дуализм. Поэтому невозможно придти к истинно антропософской духовной науке без серьез­ного подхода ко всем светлым и теневым сторонам се­годняшнего естествознания и сегодняшнего духовного исследования. К этим вещам нужно относиться серьез­но. Голое собирание всего в одну кучу и теоретизирова­ние над этой кучей несовместимо с серьезностью нашего времени.

Жизнь не представляет собой кашеобразную массу, но она протекает дифференцировано и индивидуализиро­вано. То, что устремляется в будущее, должно быть зара­нее дифференцировано. Сегодня все еще бытует нездоро­вая практика, все — я позволю себе тривиально выра­зиться — стричь под одну гребенку. Если кто-то имеет сегодня политическую теорию, то все остальное он подго­няет под эту политическую теорию, мировоззрение и все прочее. Если кто-то имеет философское мировоззрение, то он применяет его также как политику и т. д., все стрижет под одну гребенку, и именно под свою любимую гребен­ку. Так обстоят дела в наше время. Жизнь протекает диф­ференцировано. Свободным от иллюзий может быть толь­ко тот человек, который знает, как дифференцировано протекает жизнь. Будущее стремится не к кашеобразно­му состоянию жизни, но к сильной дифференциации: на духовную жизнь — как науку, некоторую внутреннюю жизнь, о которой сегодня еще мало кто имеет представле­ние, и которую, соответственно древнему обычаю, можно назвать религиозной, — и на политическую жизнь. Если же перемешивают между собой все эти вещи, пытаясь одно регулировать по правилам других, то совершают ошибки, которые я охарактеризовал здесь в прошлом году, или два года назад. Ибо эти вещи развиваются в от­дельных потоках: с одной стороны, социальная жизнь в направлении социализма; с другой стороны, религиозная жизнь в направлении свободы мышления; и научная жизнь в направлении пневматологии, в направлении духовного познания. Только в живом взаимодействии трех потоков будущее может внести в человеческое развитие целебные силы, не рай на Земле, но целебные силы. Но было бы плохо, если бы мы, например, внешнюю жизнь представ­ляли себе пневматологически, желая основывать религи­озные секты, желая ее наполнить пневматологической жизнью, то есть проводить политику с позиции пневмато­логии. Это ничего бы не дало. Также ничего бы не дало, если бы в прежнем смысле политику осуществляли в ре­лигиозных сообществах. Как руки не могут исполнять того, что должна делать голова, а также не могут исполнять это ноги, так и пневматология не может осуществлять то, что должен делать социализм, или религия не может осу­ществлять то, что должны делать социализм или пневма­тология. Нужно придти к дифференциации определенных вещей, но не чисто теоретически, но к дифференциации определенных вещей в самой жизни. И это то, чем я хочу сегодня завершить эти рассмотрения, которые я продол­жу завтра. Они будут носить, как было сказано, афорис­тический характер, но они должны добавить нечто новое к основоположениям, которые мы сейчас обсуждали.

В дополнение и только в качестве дополнения я хочу сказать одно: я не предаюсь никаким иллюзиям. Вы знаете, — по меньшей мере те, которые действительно немного понимают, должны это знать, — что у меня нет ни задатков к мании преследования, ни к каким-нибудь жизненным иллюзиям, ибо все это основательно искореняет духовную науку. Но я должен иногда делать те или иные замечания. Чтобы члены Общества, которое называет себя антропософским, не полностью уснули, я должен иногда делать те или иные замечания, и я не хотел бы, чтобы предавались иллюзиям. Но, оглядываясь на то, что произошло в эти дни, я хотел бы сказать следую­щее: в самом деле, движение, которое я называю антропософским, в последнее время подверглось нападкам с разных сторон, и особенно со стороны, которая теперь уже отчетливо видна. Отдельные нападки почти не заслуживают внимания, ибо они идут со стороны людей, которые большей частью выступают как дилетанты. Но есть факты серьезных нападок, особенно со стороны церкви. И за этим стоит определенная воля, которая важнее, чем то, что может быть сказано в частности, и с которой очень серьезно нужно считаться. Итак, огля­дываясь на то, что произошло в последние дни, я хотел бы сказать следующее. Такие вещи, которые я здесь имею в виду, должны, само собой разумеется, так восприниматься в человеческой жизни, чтобы они, так как они дошли до меня, в дальнейшем не принимались во внимание. Кого они касаются, тот знает, о чем идет речь. Но я одно хотел бы подчеркнуть. Тот, кто мне нечто сообщает, кто хочет со мной что-либо обсудить, пусть делает это совершенно открыто, и пусть он не думает, что если он выступает тайно, то преподносит мне нечто нужное! Я не предаюсь, как я уже сказал, никаким иллюзиям, и если кто-то так думает то сильно ошибается. Также если речь идет о том, что здесь в этом здании есть люди, которые двурушничают, которые, если можно так сказать, предаются определенной двусмысленности, то не нужно сообщать мне что-либо, не выступая с открытым забра­лом. Ибо я не в состоянии сказать каждому, что я думаю. Я знаю о людях, также о тех, которые находятся в этом здании, больше, чем я могу сказать: не следует думать, что есть необходимость тайно обра­щать мое внимание на такие вещи, которые, быть может, приносят здесь вред. Ибо невозможно, находясь в общественной жизни, кото­рая должна здесь разыгрываться, если иметь в виду нечто реальное, такое, как это здание, всегда вести себя соответственно тому, что как действительное знание исходит из глубоких основ. Итак, если хотят нечто сказать, нужно делать это открыто, иначе создается впечатле­ние, что я предаюсь иллюзии и что я заблуждаюсь относительно лю­дей, с которыми имею дело. Я не предаюсь иллюзиям, я хорошо знаю, что существует двуличие.