Глава 4.
Почему не спасают аксиомы
Под аксиомами67 в классической философии понимаются такие положения, которые, не нуждаясь в доказательстве, сами служат возможности что-либо доказать. Их обнаружение в пределе всякого доказательства обеспечивает конечность и достижимость процедуры обоснования – если бы этого предела не существовало, мы вынуждены были бы вечно что-то доказывать, в действительности не доказывая ничего, т.к. доказательство означает не что иное, как по правилам выполненное пошаговое сведение неочевидного к очевидному. Таким образом, все философское внимание должно быть приковано к пониманию того, что такое – очевидное, и так ли оно очевидно. Неклассическая критика очевидного опирается примерно на следующий набор аргументов:
Очевидное сегодня может оказаться неочевидным завтра, т.е. очевидность имеет исторический характер, что противоречит классическому принципу очевидности;
Базовый принцип классического понимания очевидного, состоящий в его всеобщности, не является безупречным, т.к. имеются такие области реального, где эти принципы или не работают или наряду с ними работают и другие принципы, плохо согласующиеся с первыми;
Классическая посылка об универсализме очевидного сомнительна, т.к. есть подозрение, что искомое единодушие в переживании очевидного как очевидного недостижимо.
Чтобы разобраться с этими претензиями, следует вспомнить какое определение (само)очевидности68 дает классика. Каноническая его редакция принадлежит авторству Р. Декарта. Согласно ему то положение считается самоочевидным, противоположное которому немыслимо (отменяет само себя) или, другими словами, содержит логическое противоречие. Это очень строгое и полезное правило – оно не позволяет нам пойти на поводу у здравого смысла, который, к сожалению, может нас обманывать. Рассмотрим, для примера, такое высказывание «Некоторые бегемоты летают». Мы решительно готовы объявить такое высказывание ложным и даже абсурдным. Возможно, оно действительно ложно (на сегодняшний день исследователями не был зафиксирован ни один случай летучести бегемотов), однако абсурдно ли оно? Чтобы ответить на этот вопрос, сравним его с другим высказыванием: «Некоторые бегемоты и летают и не летают». Это высказывание в отличие от первого ложно наверняка и вне всяких сомнений и именно потому, что оно (в отличие о первого) абсурдно. Что же означает в таком случае «абсурдность» высказывания? Она означает не что иное, как невозможность непротиворечиво помыслить такого бегемота, который и летал бы и не летал в одно и то же время69. Как бы мы ни силились вообразить столь противоречивое животное, вряд ли удача улыбнется нам – желая утверждать это существо в его онтологических правах, мы вынуждены будем определиться «летает он» или «не летает». Существо, непостижимым образом удовлетворяющее обеим этим характеристикам невозможно логически, а значит и онтологически. Однако если мы намерены представить просто летающего бегемота у нас не будет ни малейших к тому препятствий. Конечно, что-то будет в нас сопротивляться такому образу, но при ближайшем рассмотрении это сопротивление будет вызвано не логикой, а нашим опытом – нигде раньше нам таких бегемотов не встречалось. Но это отрезвляющее обстоятельство ничуть не мешает мне вообразить это существо – с большими крыльями и хорошей вестибулярной ориентацией. Этот образ не содержит в себе логического противоречия и, значит, онтологически возможен (как реальное существо). Абсурдность высказывания, таким образом, не эквивалентна его ложности (актуальному несуществованию), а равносильна его изначальной невозможности (потенциальному несуществованию). Означает ли это, что суждение «Некоторые бегемоты летают» является истинным? Разумеется, нет. Оно означает лишь то, что его ложность не абсолютна (аподиктична), а относительна, т.е. может обратиться в истинность, если только завтра исследователи фауны обнаружат особую популяцию летучих бегемотов. Для понятия самоочевидности эти примеры означают следующее: самоочевидное есть то и только то, что ни при каких обстоятельствах не может быть другим – если мы хоть на минуту можем помыслить ему противоположное, то мы уже никогда не сможем довериться этому утверждению абсолютно беззаветно. Противоположное аксиоматическому утверждению должно быть невозможно в той мере, в какой оно немыслимо, т.е. абсолютно невозможно. Только в этом случае мы можем быть уверены, что ни последующий день, ни последующий век, ни даже тысячи световых столетий не изменят существующего положения дел. Именно такие самоочевидные положения и есть аксиомы философского знания70.
В чем, в таком случае, состоит существо претензий неклассики? Выше мы перечислили их в схематичном виде, теперь же попробуем разобрать их подробнее. Итак, первое замечание неклассики заключается в историчности аксиом. Это очень серьезный упрек – если аксиомы зависят от времени, они тотчас перестают быть аксиомами, а превращаются в просто истинные (до поры до времени) высказывания. Мы хорошо понимаем, что истина «все рыбы имеют жабры» отличается от истины «сумма углов треугольника равна 180 градусам»71 – для открытия первой требуются многие и многие реальные рыбы в качестве испытуемых, в то время как для открытия второй достаточно одного, мысленно сконструированного, треугольника. В свою очередь, истинность первого напрямую сконструирована временем – она отсылает к прошлому как своему гаранту (за все время существования человечества нам не встретилась ни одна рыба, лишенная жабр) и будущему, на которое генерализация, произведенная в прошлом, может быть вероятностно экстраполирована. Истины же, касающиеся природы треугольника, принципиально внеисторичны – дело не в том, что в прошлом треугольники вели себя так, а не иначе, дело в том, что никак по-другому они не могли и не смогут себя вести. Однако, если выяснится, что они все же могут вести себя по-другому, причем обнаружение этого обстоятельства произойдет именно во времени, то отсюда будут напрашиваться два вывода. Первый вывод, звучащий умеренно категорично, будет заключаться в том, что некие положения, которые мы принимали ранее за аксиомы, ими не являются. Второй же вывод, более радикальный, будет утверждать отсутствие аксиом как таковых. Но чтобы и тот, и другой род сомнений имели хоть какой-то смысл, нам надо продемонстрировать, каким образом аксиомы могут трансформироваться во времени. Для этого обратимся к опыту математики – дисциплины, долгие века служащей каноническим образцом для философского метода. В конце 19-го века великий математик Н. Лобачевский продемонстрировал, что пятый постулат Эвклида должен быть уточнен, т.к. в пространстве (не на плоскости) непересекающиеся прямые хоть и не пересекаются, однако вовсе не являются параллельными, а могут проходить по отношению друг к другу под любым углом, и даже быть перпендикулярными. Таким образом, история в лице Лобачевского внесла коррективы в базовую геометрическую аксиоматику. Относиться к этой историчности, впрочем, можно по-разному. Можно делать это в духе известной расселовской реплики, в которой он иронично замечает, что платоновская идея припоминания, означающая в философии не что иное как положение о принципиально внеопытном происхождении аподиктических идей, плохо согласуется с тем, что Платон не открыл для нас формулу E=Мс2, и человечество вынуждено было ждать много веков прежде, чем с ней познакомиться. А можно исходить из того, что история отменяет одни аксиомы, находя их неполными или даже неверными, и предлагает другие, которые в свою очередь также входят в группу риска, ибо история не стоит на месте. Первое возражение может не слишком беспокоить классиков, поскольку, во-первых, никто и не зарекался обнаружить полный набор аксиом, а во-вторых, знаменитое уравнение Эйнштейна не относится к числу аподиктических истин, а скорее относится к числу вероятностных «истин», к которым классическая философия привыкла относиться с глубочайшим недоверием в силу их ненадежности. Однако математика – не физика и поправка к пятому постулату Эвклида есть именно пример поправки к аподиктической истине. Но и это не является чем-то из ряда вон выходящим – в конце концов, в том обстоятельстве, что открытие аксиом происходит в хронологическом порядке нет ничего предосудительного – значительное число математических и философских истин были открыты не сразу, а постепенно, будучи связанными с конкретными людьми, живущими в разные исторические эпохи. Второе же возражение, конечно, гораздо более серьезно – если аксиомы начинают вести себя также как истины, установленные эмпирическим путем, а именно обнаруживать относительность своей истинности во времени, то мы вынуждены признать, что заблуждались, полагая их «аксиомами».
Пример математики здесь не единственный. В логике, еще одной аподиктической дисциплине, мы сталкиваемся с появлением неклассической логики, предлагающей многочисленные поправки к классической72. Например, интуиционистская логика, вводит коррективы в «закон исключенного третьего» на том основании, что этот закон применим лишь к конечным множествам, но не может быть верифицирован и использован в случае бесконечных множеств73. Действительно, «допустим, что мы, рассматривая конечный набор чисел, доказали, что не все они четны. Отсюда по закону исключенного третьего следует, что, по крайней мере, одно из них нечетно. При этом утверждение о существовании такого числа можно подтвердить, предъявив это число. Но если бы рассматриваемое множество чисел было бесконечным, заключение о существовании среди них хотя бы одного нечетного числа оказалось бы непроверяемым. Тем самым осталось бы неясным, что означает в этом случае само слово «существование». Таким образом, по убеждению интуиционистов, закон исключенного третьего не является универсальным, одинаково применимым в рассуждениях о любых объектах»74. С точки зрения интуиционисткой логики такие законы классической логики как «снятие двойного отрицания» или «приведение к абсурду» также работают только в отношении замкнутых множеств с конечным набором элементов и не подлежат экстраполяции на множества с бесконечным объемом. Многозначная логика также расширяет «закон исключенного третьего» путем добавления таких значений, которые не сводятся только к значениям «истинно» или (строго) «ложно». Это дополнение необходимо, так как в отношении еше нерализованных (будущих, возможных/невозможных) событий, а также несуществующх объектов, не получается однозначно утверждать истинны они или ложны; двузначная логика здесь бессильна75. К примеру, суждение «Солнечное затмение произойдет через 16 часов» может быть верифицировано по закону исключенного третьего» только к исходу этих 16 часов. Но до наступления этого срока логический статус данного высказывания неопределен – оно «не истинно» и «не ложно», т.е. закон исключенного третьего временно не работает. Это означает, что данный закон не покрывает всего универсума суждений, и не является абсолютным законом (о трудностях применения закона исключенного третьего к будущим событиям, подробно речь пойдет в гл. 6). Для решения этих трудностей в многозначной логике вводятся новые значения «неопределенность» и «возможность», т.е. между значением «истины» и «лжи» помещается промежуточное значение (ни то, ни другое, но третье)76. Модальная логика призвана пересмотреть и расширить словарь понятий классической логики, т.к. последняя верна лишь в отношении действительных событий, но не работает в отношении возможных и необходимых событий. На языке классической логики нельзя описать модальности (должно быть, может быть) и определить статус событий в возможных мирах77. Например, если возможность всякого действительного события, которое существует, также должна существовать (в противном случае, если она не существует, то не будет существовать и действительное событие), неясно как можно приравнивать статус существования в случае возможного и в случае действительного событий. Так, если говорится: возможность того, что «сейчас идет дождь» существует, это означает, что если бы такой возможности не существовало, сейчас бы светило яркое солнце или шел снег или наблюдались бы любые другие климатические состояния, кроме дождя. Но какой смысл мы вкладываем в понятие «возможность дождя существует»? Если эта возможность существует так же как существует «действительный дождь», то мы тем самым формулируем парадокс. Ведь возможность того, что дождя не будет так же «существовала», равно как существовала возможность того, что это будет дождь со снегом или дождь с градом и пр. (огромное число возможностей). Если их приравнять в статусе существования с «действительным» дождем, то мы должны были бы наблюдать сразу множество параллельных реальностей. Следовательно, мы должны оговориться, что возможности «существуют» не так же как «существует» действительность. Но что значит существовать двумя разными способами? Ведь классическая логика призывает ограничиваться двумя и только двумя вариантами – нечто или «существует» или (строго) «не существует», – и не предполагет градаций и вариаций для значения «существовать» (об этих проблемах даже речь пойдет в гл. 6). Модальная логика, в свою очередь, указывает на невозможность ограничиться этой парой значений. Наконец, логика изменения, в дополнение к двум значениям «существует» и «не существует», добавляет также «уже существует» (существует или возникает), «еще существует» (существует или исчезает) для того, чтобы преложить более адекватный язык для описания измений в физических объектах. Классическая двузначная логика испытывает при выволнении той же задачи известные трудности – если текучесть реки может быть передана только двумя описаниями «речка движется» или «не движется», то взятые вместе два этих описания противоречат друг другу и все описание в целом обессмысливается, в то время как в реальном процессе текучести реки нет ничего бессмысленного (подробно об этих трудностях см. в гл. 6).
Таким образом, история развития логики и математики показала, что время привносит свои коррективы в святая святых аподиктического знания – оно меняет его аксиоматику.
Как же меняется философская аксиоматика? Рассмотрим некоторые ключевые философские аксиомы: 1. закон тождества (для философии он не вполне специфичен, т.к. является фундаментальным законом логики), 2. принцип существования бытия и несуществования небытия, 3. закон причинности, 4. определение сознания как знания о знании.
Закон тождества, который формулируется так: «если высказывание истинно, то оно истинно» (т.е. каждое высказывание абсолютно повторяет само себя: «если снег бел, то он бел») и записывается как «А=А», имеет для классической (аналитической) рациональности первостепенное значение. Если угодно, это аксиома аксиом, на которой без ложного преувеличения держится вся западная метафизика. Неклассическая философия обращает наше внимание на то, что эта аксиома содержит в себе принципиальную двусмысленность, игнорирование которой делает невозможным адекватное описание реальности. Суть данной двусмысленности заключается во включении различия в самое сердце тождества. Самый простой и доступный способ это увидеть – непредвзято и беспристрастно посмотреть на формальное тождество «А есть А» и увидеть не одно А, а два, отличных друг от друга хотя бы нумерически. Их различие или наша способность их различить – есть условие возможности понять смысл тождества. Получается, что различие есть то, что позволяет тождеству быть самим собой. Однако такое рассуждение может показаться нам чересчур формальным. Возможно, мы преуспеем больше, если предложим более развернутую аргументацию неклассиков. Она заключается в следующем. В рамках классической логики тождество есть такое отношение, благодаря которому объекты суть одни и те же. Это свойство тождества следует соединить еще с одним его свойством, а именно с тем, согласно которому «тождество» является отношением, определяемым связкой «есть». Под различием, в свою очередь, понимается такое отношение, которое обеспечивает то, что объекты суть не одни и те же. Кроме того, различие является отношением, определяемым связкой «не есть». Если следовать этим правилам до конца, то мы должны будем признать, что при определении самих понятий «тождество» и «различие» возникают некоторые трудности. Они являются в тот момент, когда мы пытаемся определить, в каких отношениях находятся тождество и различие, а именно сказать: «тождество не есть различие». Это суждение, выглядящее абсолютно корректно, в действительности довольно проблематично. Загвоздка в том, что тождество, согласно данному выше определению, должно определяться связкой «есть», а не вести себя так, как различие. В свою очередь, такое суждение как «различие есть различие» также не вполне законно – различие не может отождествляться с самим собой. В общем виде: тождество не может отличаться, а различие – отождествляться.
Сказанное можно также пояснить следующим способом. Формальное суждение «А есть А», в силу своей формальности, открыто для любых переменных. Поэтому подставим вместо А сначала понятие тождества, а затем понятие различия. Тогда получим два различных тождества: 1. тождество есть тождество и 2. различие есть различие. Возникает вопрос, является ли тождество тождества в первом случае тождественным тождеству различий во втором? По-видимому, является. Однако, тождество и различие являются различными, следовательно, то тождество, которое мы вывели в качестве общего для тождеств и различий, является также тем же тождеством, которые различает. Получается следующее: чтобы тождеству исполнять функцию отождествления, ему следует также различать, но, различая, не выходить за рамки своего тождества, в то время как различию, чтобы отличать, следует сохранять тождественность своего различия.
Чтобы наполнить эти чересчур казуистические рассуждения неким более наглядным содержанием, обратимся ко второй аксиоме, предложенного выше списка. Соединение аксиомы тождества с аксиомой бытия и небытия, возможно, поможет прояснить истинные причины беспокойства неклассической философии в отношении столь тривиальных вещей. При этом важно принимать во внимание, что неклассическая философия синонимирует понятия «бытие» и «тождество» с одной стороны, и «небытие» и «различие» с другой. Эта синонимия вполне восходит к классике и фундирована жесткими требованиями логики. Бытие, мыслится классической философией и логикой как чистое тождество, поскольку бытие есть и, потому, не может быть отлично от самого себя (в отношении бытия нельзя сказать «бытие не есть»). Небытие, напротив, мыслится как чистое различие, т.к. оно должно быть отличным от себя, ибо оно, по определению, не есть. Небытие должно всегда не быть чем-то, быть отличным от самого себя, ибо как только, оно станет чем-то (чем-то, что есть) оно незамедлительно отойдет к бытию и будет присвоено им, поскольку Бытие, как утверждается в первом допущении, есть все то, что есть.
Если теперь еще раз как можно пристальнее вглядеться в выше сформулированное положение, то можно увидеть ту самую двусмысленность, о которой говорилось выше. Если бытие всегда и везде (в каждый свой момент и в каждом своем месте) тождественно, значит, оно вообще только и может быть тождественным, и тогда нет ничего, чему тождество не было бы тождественным. Но тогда, если бытие не может быть не тождественно (отлично) от небытия, тогда, следовательно, оно ему… тождественно? Если бытие не может не быть, то тогда суждение «бытие не есть небытие» также невозможно.
Итог всех этих ухищрений состоит в том, что вторая аксиома, в той редакции, в которой она впервые была предложена Парменидом, должна предстать не столь очевидной, как это может показаться на первый взгляд, а именно в части своего утверждения «небытия нет». Когда бытие отделяется от небытия для того, чтобы первое было утверждено в своих правах бытования, а второе – небытования, различие между ними не может остаться онтологически нейтральным. Различие, которое выступает в форме небытия, должно составлять часть того, что есть. Вот, что говорит об этом А. Кожев: «Парменид был прав, говоря, что Бытие есть, а Небытие не есть; но он забыл прибавить, что есть «различие» между Небытием и Бытием и это различие в некоторой мере имеет то же основание, что и Бытие, поскольку без него, без этого различия между Бытием и Небытием, не было бы и самого Бытия»78. Неклассическая интерпретация парменидовой аксиомы приводит в конечном итоге к важнейшему для неклассической философии положению – небытие внутренне присуще бытию, что, безусловно, трудно объяснимо в рамках классической формально-силлогистической логики. Побочный смысл этого положения состоит в онтологизации небытия или негативности, о чем еще пойдет речь в гл. 6
Обратимся теперь к третьей аксиоме (о причинности), которая также подвергается в неклассике пересмотру. Она звучит следующим образом: «все имеет причину»79. Если все имеет причину, то нетрудно доказать всеобщий и жесткий детерминизм всего сущего. В пределах такого детерминизма не может быть и речи о свободе воли не только «электрона», но и «субъекта» – обратное означало бы наличие в мире онтологических разрывов или возможности того, что находилось в классике под строжайшим запретом – возникновения чего-либо из ничего. Детерминистская картина мира обусловлена тем, что физический мир можно мыслить непротиворечивым образом лишь как каузально замкнутый. «Каузальная замкнутость» означает, что поток причин и следствий, во-первых, должен быть непрерывен, а во-вторых, должен быть однородным. Иными словами, физическое следствие должно иметь позади себя физическую причину, а физическая причина должна вызывать к жизни физическое следствие. Что означает в такой картине мира свободное (случайное) событие? Разрыв в цепи причинно-следственных связей, брешь в бытии, провал в онтологическую пустоту. Это очень опасный вывод – если в бытии намечается пробел, разрыв или пустота, иными словами, отсутствие бытия, а еще точнее ареал небытия, то, как это хорошо знала классическая философия, воспитанная в этом вопросе аристотелизмом, бытие прервется навсегда, ибо из небытия (ничего) бытие (что-то) не может появиться. Альтернатива, которую нам предлагает в этом случае классическая философия выглядит довольно безрадостной – или согласиться с иллюзией свободы воли и объявить человека марионеткой или допустить вторжения хаотических событий в причинно-следственные ряды и тем нарушить их стройность и нерушимость, заодно заложив мину под все здание физики и всех остальных естественно-научных дисциплин.
Как видим, из этой аксиомы вытекают довольно суровые последствия, отчасти контрфактуальные, т.к. нам сложно смириться с тем, что субъект полностью обусловлен внешними или внутренними причинами. Мы не будем разбирать все известные классике способы решения этой трудности, остановимся только на наиболее убедительном из них – кантовском решении, которое заключалось в удвоении онтологии на феноменальное измерение (мир физических объектов) и ноуменальное (мир нефизических событий – актов воли или сознания субъекта). Это решение, призвано было примирить два тезиса – согласно первому, бессубъектный мир природы должен мыслится как каузально замкнутое собрание причин и следствий, а согласно второму, субъект, наделенный невещественным сознанием, способен к свободному действию. Кантовское решение состоит в том, что, будучи телесным существом, субъект подчиняется детерминистическим законам, а, будучи, духовным – от них освобождается. Иными словами, его тело помещается в первый мир, а дух (сознание) во второй. Это разнесение по мирам означает, что тело, будучи телом среди прочих тел, живет по законам детерминизма и полностью им подчиняется, в то время как сознание, не нарушая каузальной замкнутости мира, остается абсолютно свободным. Например, каждый раз, когда я поднимаю правую руку, то это некое физическое событие, которому предшествует физическая причина, скажем, нейронная активность моего мозга, или соответствующее напряжение мышц. В событии подъема мною правой руки физик (нейроученый) ищет и находит физические причины этого события (состояние нейронов в мозге), в то время как само мое решение поднять (или опустить) правую (или левую) руку (или палец) является абсолютно свободным. Таким образом, в физическом мире цепочка причин и следствий никогда не прерывается, но неизменно работает принцип каузального следования. Однако интуитивно каждый человек, поднимающий правую руку, хорошо понимает, что нейронное состояние мозга не является единственной причиной данного события. Скорее это каузальная
Достарыңызбен бөлісу: |