1.Постановка поблемы
Общепринято полагать, что термин «пропаганда» (от лат. propagatio – распространение) в узком политическом значении был впервые введен в 1622 г. римской католической церковью в Ватикане, когда папа Григорий XV создал Sacra Congregatio de propaganda fide – «Священный комитет пропаганды веры» с целью распространения католической веры в Европе. С этого времени слово «пропаганда» прочно вошло в современный лексикон.
Между тем, исследователи, как правило, соглашаются в том, что само явление пропаганды зародилось в период древнего мира (на Востоке, в Греции, Риме)69. По единодушному мнению историков, политологов, психологов, специалистов по теории коммуникаций, термин «пропаганда» в самом широком смысле означает распространение в обществе и разъяснение каких-то воззрений, идей, знаний и т.п., преимущественно, через СМИ.
Политическая пропаганда как разновидность пропаганды вообще преследует цель формирование у широких масс населения определенных взглядов. В одной из современных работ, посвященных определению сущности пропаганды, синонимом этого термина называется «психологическая война», но среди других синонимов упомянуты – ложь, искажение истины, хитрость, манипуляция, «промывка мозгов», лесть и др70. Говоря о пропаганде идей панэллинизма мы прежде всего имеем ввиду распространение среди греков таких идей, которые бы возбуждали в них ненависть к персам, побуждали их к примирению и организации военного похода против Персидской державы.
1. «Платейская клятва» как «идеологический» документ
Представляется определенным, что греческие авторы IV в. до н.э. в своих оценках Греко-персидских войн, которые оказывали существенное влияние на общественное мнение греков своей эпохи и потомков, во многом основывались на восприятии этих войн их современниками и участниками.
Незадолго до сражения при Платеях в 479 г. до н.э. греки принесли клятву, которая отражает идеологические аспекты войны против Персии. Текст клятвы сохранился в трех основных версиях: в сообщении Диодора Сицилийского (Diod., XI, 29, 1–4), в судебной речи оратора Ликурга «Против Леократа» (330 г.) (Lyc., in Leocr., 81) and в афинской надписи из дема Ахарны (IV в. до н.э.) (Tod., II, 204 = GHI, 88). Версии Ликурга и Диодора некоторым образом дополняют друг друга. В изложении Ликурга перед нами более полный вариант клятвы, в передаче Диодора – несколько сокращенный.
Наиболее полной (хотя и вызывающей более всего вопросов и трудностей в интерпретации) является афинская версия клятвы, сохранившаяся в надписи из Ахарны. Надпись была обнаружена в 1932г. и впервые опубликована известным французским эпиграфистом Луи Робером (20 верхних строк той же самой стелы занимает знаменитая клятва афинских эфебов), который датировал её последней третью IV в. до н.э. (эта датировка общеприянта)71.
По справедливому замечанию Иры Марк, «стела представляет собой графическое свидетельство, насколько важна была Платейская клятва в идеологии Афин IV в. до н.э., подобно клятве эфебов, как пример благочестия и доблести на войне»72. Основная проблема, которая возникала перед исследователями в связи с изучением клятвы – её аутентичность. К настоящему времени мнения исследователей расходятся по вопросу подлинности клятвы: одни выносят негативный вердикт клятве, считая её фиктивной, другие же стремятся рассматривать её как подлинную73. Специально не углубляясь в проблему аутентичности, обратимся непосредственно к её содержанию.
Текст клятвы по всем основным источникам включает в себя следующие элементы: (1) признание свободы высшей человеческой ценностью – дороже жизни; (2) обязательство не покинуть своих командиров; (3) обещание похоронить павших в сражении; (4) обет не начать войну со своими бывшими союзниками по борьбе с Персией. Между основными версиями клятвы, однако, имеются некоторые расхождения. Во-первых, намерение возложить десятину на персидских сторонников в Греции упоминает только Ликург и афинская надпись, но не Диодор Сицилийский. Во-вторых, обещание греков сохранить в прежнем виде разрушенные персами греческие храмы встречается у Ликурга и Диодора, однако, не упоминается в эпиграфическом документе. Наконец, афинская надпись из Ахарны содержит обет греков быть верными клятве, включает страшные проклятия, которые должны были выпасть на голову тех, которые нарушили принесенную присягу. Намек на этот раздел эллинской клятвы можно обнаружить только в замечании Диодора (IX, 10, 5), правда несколько в ином контексте, о том, что греки поклялись при Платеях передавать детям своих детей вражду к персам до тех пор, пока реки текут в море и род человеческий существует, и земля плоды несет.
Признание свободы высшей человеческой ценностью – отражает традиционное восприятие Греко-персидских войн как борьбы за свободу. Обещание эллинов не начинать войны со своими союзниками касается послевоенного построения отношений между полисами – участниками Греко-персидских войн и нацелено на дальнейшее сохранение общеэллинского единства. Последнее хорошо согласуется с клятвой греков, принесенной при заключении союзного договора против Персии в 481 г. до н.э. «прекратить вражду и междоусобные войны», которую упоминает Геродот (VII, 145).
Обет греков сохранить в неизменности храмы, разрушенные персами, нуждается в некоторых дополнительных комментариях. Это условие отражает проявление среди греков лозунга будущего возмездия за сожжения и разорения персами греческих святынь и храмов. Разорение религиозных центров имело место с середины VI в. до н.э. в политике персов на завоеванных территориях, даже вне пределов собственно Греции, однако, подобные действия не могут быть признаны довольно распространенной персидской практикой обращения с покоренным населением74 В сообщениях античных авторов и эпиграфических свидетельствах присутствуют сведения о довольно почтительном отношении персов к греческих храмам, об их религиозной толерантности75. По мнению М.А. Дандамаева, разрушение персами греческих храмов преследовало прежде всего религиозно-политические цели: персидские цари, подобно их действиям против других восточных народов в ходе своих завоеваний, стремились лишить враждебное ему население помощи богов76. Близкую к этой трактовку сожжению греческих святилищ персами предложил П. Джорджес. Он связал эту практику с религиозными доктринами зороастризма, согласно которым, огонь считался священным у персов. По мнению исследователя, персы «объявляя войну» богам врагов, сжигали храмы, которые считались убежищами злых демонов (дэвов), и оказывали почтение к богам тех, кто оставался им верен77. В общем, эти объяснения действительно могут вскрывать одну из важным причин столь жестокого обхождения персами со святилищами тех греков, которые оказывали им сопротивление (не случайно в греческих источниках делается акцент на сожжении храмов)78. Следует, однако, указать, что, еще позднее и Геродот также видел идею возмездия как один из основных факторов войны с Персией, признавал тот очевидный факт, что та же самая идея играла существенную роль и в политике персидских царей по отношению к грекам79. Фактически, надо сказать, что действия святотатства были религиозными преступлениями, обыкновенно совершаемыми во время войны, причем и греками по отношению друг к другу. Но как бы то ни было, случаи святотатства персов в Греции способствовали зарождению эллинской идеи возмездия. Исократ отмечает, что решение не восстанавливать сожженные персами храмы первыми приняли ионийцы после поражения их восстания против Персии (IV, 156). Правда, не ясно, означает ли это, что прочие греки в принятии соответствующего решения последовали примеру ионийцев, или же Исократ приписал ионийцам ту клятву, которую на самом деле принесли греки перед битвой при Платеях.
Павсаний (X, 35, 2) свидетельствует о существовании и в его время некоторых невостановленных храмов: храма Аполлона в Абах (Фокида), храмов в Галиарте, богини Геры в Афинах (I,1, 5), храма Деметры в Фалероне. В отношении храма в Абах, Павсаний даже отмечает: «Когда эллины восстанавливали сожженные варварами святыни, они решили этого храма не восстанавливать, но оставить в таком разрушенном виде как вечный памятник на все времена взаимной вражды» (X, 35, 2). В этой связи примечателен так называемый «декрет Перикла» о созыве панэллинского конгресса в Афинах, сохранившийся только в изложении Плутарха (Per., 17). В тексте передаваемого херонейским биографом документа, в числе прочего, предлагалось грекам Европы и Азии собраться в Афины, чтобы провести переговоры в отношении греческих храмов, разрушенных варварами ( )80. Это свидетельство показывает, что и спустя три десятилетия после битвы при Платеях вопрос о восстановлении храмов мог быть еще на повестке дня81. А. Раубичек полагал, что «восстановление святилищ было предпринято как часть строительной программы Перикла»82.
Археологический материал подтверждает свидетельства нарративной традиции. Раскопки на афинском акрополе и некоторые эпиграфические данные могут предполагать,что «старый храм» Афины Полиады, сожженный персами в 480 г., действительно не был никогда восстановлен, а продолжал находиться в руинах до поздней античности, и таким образом был превращен в памятник святотатства варваров и афинского благочестия83. Другие же здания, – Парфенон и Эрехтейон, были сооружены в рамках строительной программы Перикла и только в 440–430 гг. до н.э. заменили располагавшиеся на их месте святилища, которые были разрушены персами84. И.Марк на основании изучения результатов раскопок на афинской агоре, замечала, что восстановительные работы там начались уже в 470-е гг. и продолжались еще в 460-е гг.: однако, в течение всего этого периода культовые места агоры еще лежали в руинах Так что, как заключает И. Марк, с 479 г. и до середины V в. до н.э. еще не было восстановлений культовых мест85. Таким образом, клятва греков перед битвой при Платеях представляет собой наиболее раннее свидетельство в пользу зарождения и развития идеи возмездия у греков в период Греко-персидских войн. Спустя пять лет, в 472 г. до н.э. в «Персах» Эсхил, как уже было отмечено, не только недвусмысленно формулирует идею возмездия, но уже выражает призыв к возмездию (Pers., 808–824).
2. Вознокновение «праздника освобождения» – Элевтерии
После знаменательной греческой победы над персидским войском Мардония в битве при Платеях, греки предприняли ряд мер, которые имели важное значение в деятельности Эллинского союза. Прежде всего – это продолжение «идеологического» оформления своей победы, рассмотрение которого начнем также с упоминания о собрании эллинов на Истме, когда они не только принесли клятву, но и решили «прославлять богов тем, что если они одержат победу, то справлять в тот же день эллинам сообща освобождение и совместно исполнять Элевтерию в Платеях» (Diod. XI, 19, 1–3).
Предысторию решения греков в отношении учреждения праздника освобождения – Элевтерии, сообщает также Плутарх. Согласно последнему, в ответ на некое обращение афинского стратега Аристида и спартанского военачальника Павсания к дельфийскому оракулу, тот повелел соорудить алтарь Зевсу Элевтерию, но жертв не приносить до тех пор, пока по всей стране не будет погашен огонь, оскверненный персами и зажжен новый, чистый – от алтаря в Дельфах86. После победы при Платеях, греческие военачальники отправились по городам, заставляя всех у кого горел огонь, тушить его, а платеец Эвхид доставил священный огонь из Дельф в Платеи (Plut. Arist., 20).
Наиболее раннее свидетельство о воздвижении алтаря Зевса Элевтерия в Платеях предоставляет Симонид Кеосский в эпиграмме, которая была помещена на этом алтаре: «Эллины, силою рук и Ареса искусством, и смелым / Общим порывом сердец – персов изгнав из страны, / В дар от свободной Эллады Освободителю-Зевсу / Некогда здесь возвели этот священный алтарь ( / ,/ , / ). (Sim., XV Page). По справедливому замечанию В. Розивача, алтарь был рефлексией в религиозной сфере политической реальности, созданной греками87. По мнению К. Раафлауба, культ Зевса Элевтерия подтверждает близкую связь между религией, культом и политикой88.
Фукидид (II, 71, 2) также упоминает жертвоприношение Зевсу Элевтерию, совершенное военачальником Павсанием на агоре Платей: «Ведь лакедемонянин Павсаний, освободив Элладу от мидян в союзе с эллинами, которые приняли участие с битве с мидянами... принес жертву на платейской площади Зевсу Элевтерию». Об учреждении культа Зевса Элевтерия после победы над персами говорится и в сообщениях лексикографов (EM. s.v. ; Suid., s.v. ; Hesych., s. v. ; Harpocr. s. v. ; Phot., s.v. ).
Во-первых, следует заметить, что появление самого культа Зевса Элевтерия (отождествляемого также с Зевсом Сотером) может относится к более раннему периоду, чем Греко-персидские войны. Об этом свидетельствует, во-первых, сообщение Геродота, что в 522 г. до н.э. на Самосе Меандрий учредил культ Зевса Элевтерия в честь освобождения полиса от тирании89. Во-вторых, присутствие следов почитания Зевса Элевтерия обнаруживается даже в тех городах, которые не были причастны к событиям Греко-персидских войн (в Сиракузах, Таренте)90. Однако, в ряде балканских греческих полисов подобный культ был определенно установлен с целью празднования победы греков над персами при Платеях. Такой был, в частности, культ Зевса Элевтерия в Платеях и Афинах, в отношении которого существуют эпиграфические свидетельства, и, возможно, также и в Спарте91. Так, Павсаний замечает, что медный алтарь и статуя Зевса Элевтерия из белого мрамора стояли в Платеях недалеко от общей могилы павших в сражении (Paus. IX, 2, 4).
В отношении праздника Элевтерии существуют также некоторые свидетельства о том, что он был учрежден вскоре после победы при Платеях. Павсаний сообщает, что «Элевтерии» греки справляют вплоть до его времени – каждые четыре года на пятый (Paus., IX, 2, 4-6)92. Надо заметить, что эпиграфические свидетельства в отношении проведения в Платеях Элевтерий относятся только к эллинистическому и римскому периоду. Так, самая ранняя надпись – решение общего собрания эллинов в Платеях, датируемая между 261 и 246 гг. и присуждающая почести Главкону, сыну Этеокла из Афин (обнаружна в 1971 г.:Austin,№ 51). Надпись неоднократно ссылается на культ Зевса Элевтерия в Платеях и упоминает состязания, которые греки празднуют на гробнице героев, сражавшихся против варваров «за свободу греков». К.Раафлауб отрицал значимость культа Зевса Элевтерия в греческой истории V в. до н.э. и считал, что его справление было сведено только к ежегодному празднованию. И только позднее, в IV в. до н.э., в новом историческом контексте, когда Филипп II и Александр Македонский планировали возобновить войну против Персии, он был возрожден. Что касается празднования «игр освобождения» – Элевтерии, то исследователь также предполагает, что если эти игры и были учреждены после битвы при Платеях, то они могли проводиться в умеренном масштабе или были вскоре отменены в результате распада Эллинского союза. По мнению К. Рауфлауба, Элевтерии должен был приобрести большее значение только с IV столетия до н.э. Эти предположения К.Раафлауба, как он сам признает, основаны на argumenta ex silentio – отсутствии археологических и эпиграфических свидетельств от V в. до н.э., чему, на наш взгляд, не следует придавать слишком уж большое значение.
Еще одно сообщение Плутарха об учреждении Элевтерий должно рассматриваться в общем контексте дискуссии в отношении «псефизмы Аристида».Херонейский биограф пишет о событиях после битвы при Платеях: «После этого на собрании всех греков Аристид внес предложение, по которому съезжаться ежегодно в Платеи из разных концов Греции пробулам и феорам, устраивать каждые пять лет состязания Элевтерии, быть эллинским взносам в десять тысяч щитов и тысячу всадников и сто кораблей для борьбы с варварами. Платейцам пользоваться неприкосновенностью и приносить жертвы богу за Грецию. Предложение было принято и платейцы согласились каждый год совершать жертвоприношение теням греков, павших и похороненных у стен их города» (Plut. Arist., 21). Плутарх дает подробное описание праздника Элевтерии, которое, как он замечает, справляется до его времени (Plut. Arist., 21). Довольно интересно, что развитие дискуссии в отношении «псефизмы Аристида» во многом напоминает споры в отношении «панэллинского декрета Перикла», о котором сохранилось также единственное упоминание именно у Плутарха (Plut. Per., 17). Споры исследователей об их аутентичности не затихают до настоящего времени. Уже в начале XX века среди исследователей возникли сомнения в достоверности сообщений Плутарха. Авторы ATL считали «декрет Аристида» неаутентичным (ATL, III, P.100ff). В новейших комментариях к IX книге труда Геродота, принадлежащих М. Флауэру и Дж. Маринколе, псефизма Аристида объявляется «фиктивной», а возникновение праздника Элевтерии датируется концом IV в. до н.э.93. С другой стороны, Дж. Ларсен и А. Раубичек относились с доверием к сообщению Плутарха94. Дж.Ларсен даже считал собрание эллинов при Платеях и «псефизму Аристида» важным этапом в эволюции Эллинского союза – созданию панэллинской организации на постоянной основе (permanent Hellenic League). На наш взгляд, в существовании декрета Аристида нет ничего невероятного, и даже некоторые его аспекты говорят больше в пользу его аутентичности (например, язык документа, стилизованный под язык официальной псефизмы). Не следует забывать и то, что Плутарх в своем повествовании довольно активно использовал местную, беотийскую традицию, не отраженную в произведениях других авторов. Кроме того, сообщение Плутарха в той его части, которая касается платейцев, находит подтверждение у Фукидида: «Собрав всех эллинов, он (Павсаний–Э.Р.) отдал платейцам их город и область, чтобы они жили и владели им свободно и независимо» (Thuc., II, 71, 2). Фукидид говорит вероятно о том же самом собрании эллинов, что и Плутарх. Упоминание Павсания в контексте сообщения Фукидида создает только кажущееся противорчение с сообщением Плутарха об Аристиде. Павсаний, как главнокомандующий греков при Платеях должен был быть инициатором созыва собрания греков и реальным исполнителем его решений, а Аристид – «автором» псефизмы. Та часть псефизмы, которая касается учреждения Элевтерии, также не противоречит другим источникам, и скепсис К. Рауфлауба едва ли можно признать оправданным. Считающаяся наименее достоверной частью «псефизмы Аристида» – предложение о сборе войска для войны против Персии предвосхищает почти аналогичное решение «учредительного» совещания Делосского союза (Thuc., I, 96), но только на этом основании не может считаться невероятным. Однако, особенно интересным представляются данные псефизмы о ежегодном собрании в Платеях эллинских феоров и пробулов. Это решение, если оно аутентично, предполагает, что Платеи должны были стать религиозным и политическим центром Эллинского союза для дальнейшей борьбы против Персии. Сообщение Диодора Сицилийского (XI, 55, 4–7) о процессе против Фемистокла предполагает, что даже после учреждения Делосского союза, которым предводительствовали афиняне, продолжались собрания общего синедриона эллинов ( ), на котором решающее слово было за спартанцами.
На мой взгляд, некоторые исследователи необоснованно не придают особого значения этому сообщению Диодора, а между тем, оно указывает, что собрания пробулов продолжали созываться спартанцами (по крайней мере, первое время) даже после перехода гегемонии к афинянам, а это является еще одним доказательством того, что Эллинский союз против Персии продолжал существовать и далее, по крайней мере до 461 г. до н.э., хотя и не исключено, что формально, наряду с Делосским союзом95. Орган с названием в Платеях, занимающийся справлением праздника в честь Зевса Элевтерия и Гомоноий, фиксируется по эпиграфическим данным эллинистического и римского времени (Austin, 51; IG. VII, 2501, 1). Следует предположить, что со временем он мог превратиться из религиозно-политической организации в религиозную. Плутарх также подтверждает, что до его времени в день сражения в Платеях собирается и платейцы приносят жертвы Зевсу Элевтерию в благодарность за победу (Plut. Arist., 19, 8). Так что, собрания пробулов должны были происходить в согласие с «псефизмой Аристида» – ежегодно в Платеях в день битвы для празднования победы и решения общегреческих дел96.
3. Лозунг возмездия в деятельности Делосского союза
Идея возмездия персам – опустошение царской земли, непосредственно заявлена Фукидидом (I, 96) в качестве главной цели создания афинянами Делосского союза в 477 г. до н.э.: «Предлогом было желание отомстить Варвару за причиненные им бедствия опустошением персидской земли – ».
Казалось бы, смысл этого предложения не вызывает разночтений: речь в нем идет об осуществлении эллинами акций возмездия в отношении «царской земли» за бедствия, которые персы причинили грекам во время Греко-персидских войн97. Тем не менее, современные исследователи далеко не так однозначно воспринимают это свидетельство Фукидида.
П. Брант, например, замечает: «Заявленная цель () Делосской лиги дается Фукидидом I, 96, 1; её члены должны были добиваться возмещения (reparation) за ущерб, который они претерпели ранее, опустошением территории царя. Это заявление неполное; кроме того (в Митиленской речи) говорится, что лига была сформирована, чтобы освободить греков от Персии»98. Между тем, Р. Сили подобным образом замечает в отношении приведенного пассажа Фукидида: «Его заявление цели лиги наивное заявление признанного факта; он просто подразумевает, что союзники собрались вместе, чтобы опустошать землю царя. Первоначальная цель лиги была пиратская». В другом месте тот же исследователь добавляет: «Делосская лига была основана из-за вопроса о добычи и её целью было получение еще большей добычи»99. Итак, по-видимому, П. Брант и Р. Сили понимают под возмездием сбор добычи – т.е. признают материальный интерес эллинских союзников.
Однако, большинство исследователей подвергают сомнению эту интерпретацию цели Делосского союза, заявленной Фукидидом. Особенно интересны возражения Э. Джэксона, который не только рассмотрел все случаи употребления Фукидидом глагола – «опустошать», «разорять», но и сравнил их с употреблением этого глагола как Фукидидом, так и Геродотом (VIII, 33, 50, 2) при рассказе им о разорении территории Греции царем Ксерксом100. В целом анализ, проведенный Э. Джексоном, хорошо демонстрирует, что заявленной целью Делосского союза было опустошение царской территории ( ) но не ради получения добычи, а само по себе, сугубо ради возмездия за опустошение персами Эллады в 480–479 гг.101 Эту интерпретацию принимает, например, Н. Робертсон, который обращает внимание на несколько обстоятельств. Во-первых, исследователь на основании сообщения Фукидида, справедливо замечает, что призыв к возмездию впервые возникает в Афинах. Во-вторых, он полагает, что Фукидид воспроизводит объявление греков о возмездии практически дословно. В-третьих, исследователь также поднимает вопрос о том, что означает «территория царя» и сам же дает на него ответ: «Несомненно Памфилия, Киликия, Кипр и Египет – все считались территорией царя с греческой точки зрения, но Лига никогда не вторгалась в эти части до кампании Кимона, которая нашла свою кульминацию в битве при Эвримедонте десять лет спустя после основания Лиги». На этом основании исследователь полагает, что «царская территория» в представлении афинян располагалась на азиатском побережье. Далее Н.Робертсон приходит к неожиданному и в целом довольно парадоксальному заключению: «... территория царя означала территорию мидизировавших греков... Отсюда “заявленным намерением” была угроза наказанием мидистам»102. Это заключение исследователя в принципе спорно и необоснованно. Со своей стороны, заметим, что под определением , очевидно должна пониматься исключительно территория Азии, которая мыслилась греками как потомственное владение Великого царя Персии (Aesch. Pers., 12–13, 73, 270, 762–764, 929; Choerilus F. 1 PEG; Hdt., I, 4; 95; VII, 1; IX, 116).
Лозунг возмездия был в числе пропагандистких лозунгов Кимона в период его военных действий против Персии во главе объединенных сил Делосского союза в 470–460 гг. до н.э. В античной традиции именно Кимон считается наиболее последовательным противником персов, в некотом роде, предтечей Агесилая. Плутарх (Cim., 18, 6) даже приписывает этому афинскому стратегу далекоидущие планы, направленные на сокрушение Персидской державы. Но в любом случае, как показывает развитие событий, Кимон оставался верен идеи войны против Персии до конца своей жизни. Кроме того, как иногда признается в историографии, этот афинский политик ратовал за установление дуалистической гегемонии в Греции – Афин и Спарты103.
Во второй половине V-IV вв. до н.э., идеи и лозунги войны против Персии были поддержаны и «взяты на вооружение» отнюдь не независимыми греческими полисами, в том числе и имевшими «старые счеты» с персами (Афинами и Спартой), но ведущими политическими деятелями Эллады (спартанским царем Агесилаем, фессалийским правителем Ясоном Ферским, а также в конечном итоге македонскими царями Филиппом и Александром), которые использовали их (правда, далеко не всегда столь успешно) для объединения греков в планируемом ими походе против Персидской державы.
4. Панэллинизм в «восточной политике» Агесилая
Так, в частности, на рубеже V – IV вв. до н.э., после большого перерыва, вызванного процессом дипломатического сближения греческих полисов с персами в период от Каллиева мира и до конца Пелопоннесской войны, вновь появляется лозунг «свободы греков» в отношениях с Персией, на этот раз, применительно к греческим полисам Малой Азии. Проблема происхождения концепции и создания лозунга «свободы греков Азии» подробно рассматривается в совместной статье английских историков Р. Сиджера и К. Таплина, согласно которым, процесс осознания азиатскими греками своей политической общности, сопровождаемый рождением самой концепции их «свободы» завершился в своих основных чертах ко времени Анталкидова мира 387/6 г. до н.э. В качестве подтверждения своей точки зрения исследователи приводят аргумент, что именно в этот период гораздо активнее, чем когда-либо прежде, эксплуатировался сам лозунг «свободы греков Азии»104. Наиболее интенсивно лозунг свободы греков Малой Азии использовался спартанцами в ходе военных действий против персов под руководством Фиброна, Деркилида и Агесилая (Xen. Hell., III, 1, 3; 16; 20–21; 2, 12; 20; 4, 3), однако, даже после Анталкидова мира этот лозунг также все еще не потерял свою актуальность в связи с переходом малоазийских полисов под персидское правление.
Кроме того, в деятельности Агесилая также проявляется панэллинская идея завоевания Азии, и не случайно война этого спартанского царя против персов была одним из излюбленных примеров Исократа. Так, в частности, первым действием молодого спартанского царя Агесилая, совершенным им накануне похода в 396 г. до н.э., были жертвоприношения в беотийском г. Авлида, на том самом месте, где приносил жерты легендарный ахейский царь Агамемнон перед отплытием против Трои (Xen. Hell., III, 4, 3; Plut. Ages., 6, 6, Pel., 21, 4; Paus. III, 9, 3-4). Понятно, что совпадение едва ли случайное. И хотя Ксенофонт оставляет без особых комментариев жертвоприношения в Авлиде, но более поздние авторы, Плутарх и Павсаний придают этому религиозному действию Агесилая особое символитическое значение.
Как замечает Плутарх, спартанский царь осознавал, что идет как вождь всей Греции, подобно Агамемнону (Plut. Ages, 6, 6). По словам Павсания, Агесилай считал себя царем более цветущего и более могущественного государства, чем был в свое время Агамемнон, вождем всей Эллады, тешил себя мыслью, что победить Артаксеркса и овладеть богатствами Персии будет более славным подвигом, чем разрушить владычество Приама (Paus. III, 9, 4).
В аналогичном духе высказываются и современные исследователи. По мнению Г. Беллена, жертвоприношения Агесилая в Авлиде понимались в Греции очень символически, ибо поход на Трою воспринимался греками как поход мщения, который привел к значительным изменениям во взаимоотношениях между Европой и Азией105. С. Хорнблауэр также отмечает, что «символическое жертвоприношение в Авлиде указывает на планы широкомасштабных завоеваний, соперничавших с греческой войной против Трои»106.
Другие исследователи полагают, что Агесилай считал свой поход возобновлением борьбы между Европой и Азией, сознательно возродил лозунг панэллинской войны против варваров, представляя ее «второй Троянской войной» Спарты, а себя – новым Агамемном107. Рассматривая действия Агесилая мы очередной раз убеждаемся в том, что греки периодическаи проводили параллели между Троянской войной и войной с персами. Провозгласив войну с Персией, спартанский царь направил послов во многие полисы Греции, приглашая их принять участие в походе и указав, сколько воинов должно было прислать каждое государство (Xen. Hell., III, 4, 2; Paus., III., 9, 1).
На планы спартанского царя в отношении Персидской державы исследователи также неоднократно обращали внимание. В частности, Ш. Перлман пишет: «Агесилай поставил целью полное низвержение персидского правления в Малой Азии, побуждая к отложению независимые племена и персидскую знать»108. По мнению Р. Сиджера, «великой стратегией Агесилая в Малой Азии было создание буферной зоны восставших сатрапов»109. Наконец, и Д. Льюис также замечает: «Если я осмеливаюсь догадываться о способе, которым Агесилай думал разрешить проблему малоазийских греков, то я должен указать на его переговоры с пафлагонцами и Фарнабазом и предположить, что он мог видеть в Малой Азии маленькие буферные государства»110.
Как известно, история Персидской державы Ахеменидов не знала недостатка в разного рода восстаниях, которые периодически угрожали целостности самого государства, и греки в своей борьбе с Персией уже в V в. до н.э. не раз вставали на сторону какого-либо мятежника (см. примеры поддержки греками Ионийского восстания, мятежа Инара и Амиртея в Египте, выступления Зопира, сына Мегабиза и Аморга, сына Писсуфна). Поэтому Агесилай должен был прекрасно понимать, что восстания царских наместников и династов, обращенные против Артаксеркса, могут если и не сокрушить Персию, то по крайней мере существенно ослабить ее, заставив царя из-за угрозы внутренней нестабильности пойти на значительные уступки, тем самым способствовав повышению внешнеполитического престижа Спарты и ее влиянию на дела Востока. Стратегические планы Агесилая находили воплощение в его конкретных действиях во внутренних районах Малой Азии – попытках завязать отношения со знатным персом Спифридатом (Xen., Hell., III, 4, 10; Plut., Lys., 24; Plut., Ages., 8), пафлогонским династом Отисом (Xen., Hell., IV, 1, 3; Ages., III, 4; Hell. Oxy., XXIV, 2), и, наконец, с самим сатрапом Фарнабазом при посредничестве Аполлофана из Кизика, ксена сатрапа (Xen., Hell., IV, 1, 29ff; Plut., Ages., 12, 1; Porphyr. ap. Euseb. Praep. ev. 10. p. 465).
Между тем, политическая ситуация в самой Греции (в частности, начало Коринфской войны) сделала необходимым присутствие Агесилая в Спарте, и таким образом военные действия были приостановлены. Спартанские эфоры направили в Азию спартиата Эпикидида, который передал Агесилаю приказание немедленно спешить на помощь отечеству (Xen., Hell., IV, 2, 1). Античные авторы отмечают, что такое приказание Агесилай получил в разгар его подготовительных мероприятий для продолжения войны против персидского царя. Ксенофонт свидетельствует, что Агесилай после встречи с Фарнабазом и заключения перемирия с ним удалился из Геллеспонтской Фригии и прибыл вновь на Фиванскую равнину, расположившись недалеко от храма астирской Артемиды. В этом месте он начал собирать множество воинов и предполагал идти походом вглубь азиатского материка, считая, что все те племена, которые останутся позади него, будут тем самым отторгнуты от царя Персии (Xen., Hell., IV, 1, 41). Согласие с этим обнаруживает и Оксиринхский историк, по мнению которого, с наступлением весны Агесилай предполагал совершить вторжение в Каппадокию (Hell., Oxy., XXV, 4). По сообщению Плутарха, «в то время Азия вся волновалась и была склонна к отпадению от персидского царя», и Агесилай решил двинуться дальше, «чтобы, удалив войну от Греческого моря, заставить царя сразиться за собственную жизнь и сокровища Суз и Экбатан, и таким образом лишить его возможности возбуждать войну среди греков» (Plut., Ages., 15, 1). Возможно, Агесилай действительно вынашивал планы вторжения в центральные районы Персидской державы. Об этом говорит тот факт, что, покидая Малую Азию, он пообещал вновь вернуться, чтобы продолжить борьбу с персами, и впредь он все еще не оставлял эту надежду (Xen., Hell., IV, 2,3; Ages., II, 29).
5. Панэллинские лозунги в политике
Филиппа II и Александра Македонского
Что касается планов завоевания Азии Ясона Ферского, то намек на них присутствует у Ксенофонта (Hell., VI, 12), и более определенно говорится в речи «Филипп» у Исократа (V, 119): «Он (Ясон – Э.Р.), не совершив ничего такого, что могло бы сравниться с твоими деяниями, достиг огромной славы не делами своими, а словами: он распространял слухи, будто собирается переправится на материк и воевать с царем». Между тем, вполне очевидно, что наиболее успешно в своей политике использовали панэллинские лозунги войны против Персии македонские цари Филипп II и его сын Александр Великий. Их пропаганда панэллинизма, подкрепленная военным потенциалом, обстоятельно рассматривалась в историографии и потому нуждается только здесь в кратком обращении. Очевидно, Филипп II впервые поставил на повестку дня ряд панэллинских лозунгов с целью консолидации греков уже после знаменитого сражения при Херонее – во время своей подготовки ко вторжению в Азию в период созыва им Коринфского конгресса 338/7 г. до н.э. Так, согласно данным Диодора Сицилийского (XVI, 89. 2), именно Филипп впервые озвучил в новых политических условиях лозунг возмездия персам за поругание греческих святынь в период Греко-персидских войн, а также лозунг освобождения малоазийских полисов, который находил свою реализацию в ходе экспедиции Пармениона и Аттала в 336 г. до н.э.111 Впоследствии эти два лозунга войны против Персии – «возмездие персам» и «свобода малоазийских греков», были восприняты Александром, в особенности, в начальный период своего восточного похода, когда он особенно нуждался в поддержке и одобрении греками его действий и пропагандировал войну против Персии как панэллинского предприятие. Об этом хотя бы говорит его обращение к аналогиям между походом против Персии и Троянской войной. Когда весной 334 г. до н.э. Александр совершил переправу через Геллеспонт и вступил в Малую Азию, он первым делом, как сообщает Арриан, он совершил ряд ритуалов, которые бы недвусмысленно представляли поход против Персии как событие, достойное Троянской войны и подвигов гомеровских героев, а его, по словам С. Хорнблауэра, «новым Ахиллесом»112: Александр высадился в так называемой «Ахейской гавани» (I, 11, 6); совершил жертвоприношение на могиле Протесилая в Элеунте, который, как считалось, был первым ахейцем, высадившимся в Азии (I, 11, 5) и первой жертвой войны (Hom., Il, II, 702); подражая Ахиллесу, он во всеоружии вступил на азиатскую землю (I, 11, 7); в Илионе принес жертву Афине Илионской, поднес ей и повесил в храме полное вооружение, а взамен его взял кое-что из священного оружия, сохранившегося еще от Троянской войны (I, 11, 7); Александр возложил венки на могилу Ахиллеса, прославляя этого героя, а Гефестион – на могилу Патрокла (I, 12, 1). Эти же сведения, правда, несколько с меньшей степенью подробности, излагают и другие античные авторы113. Таким образом, политика панэллинизма была направлена на объединение Эллады с организацией последующего похода против персов и находила свое воплощение в деятельности Агесилая, Филиппа II и Александра Великого.
Достарыңызбен бөлісу: |