УКРЕПЛЕНИЕ ВЛАСТИ И РАСШИРЕНИЕ ДЕРЖАВЫ НОВОЙ ДИНАСТИИ ПОТОМКОВ ИЕКУНО АМЛАКА

Нам неизвестна также и та территория, «а которую распро­странялась власть Иекуно Амлака после его победы над по­следним загвейским царем. Только из «Оказания о походе ца­ря Амда Сиона», внука Иекуно Амлака, царствовавшего с 1314 по 1344 г., мы можем узнать перечень земель внука основателя династии. Он приводится в бахвальстве мусульманского прави­теля Ифата Сабр эд-Дина и показььвает не только ту обшир­ную территорию, на которую простиралась власть Амда Сиона, но и разный характер подчиненности ему каждой «страны», над которыми стоят правители, носящие разные титулы [24, с. 15—16].

Таким образом, в первой трети XIV в. уже существует оп­ределенная административная система, возможно, унаследован­ная в своей основе еще от загвеев. По недостатку имеющихся в нашем распоряжении сведений сейчас вряд ли возможно точ­но определить круг прав, обязанностей и привилегий, связан­ных с каждым таким титулом, если только этот круг вообще когда-либо определялся точно. Несомненно одно: большая часть этих титулов и должностей была наследственной и принадлежа­ла местным правящим родам. От этих местных правителей царь требовал признания своей верховной власти и выплаты дани. В противном случае царь низлагал провинившегося, не уничтожая, впрочем, самой местной династии, и назначал ему преемника из того же рода.

По-видимому, к тому обширному и разнородному конгломе­рату «стран», составлявшему царство Иекуно Амлака и его не­посредственных преемников, вполне применима характеристика, данная К. Марксом державе Рюриковичей, которую он назвал «несообразной, «нескладной и скороспелой», «составленной Рюриковичами из лоскутьев, подобно другим Империям ана­логичного происхождения» (цит. по. [6, с. 19]). Быстрое рас­ширение державы амхарской династии, как и в случае с Рю­риковичами, вероятно, также является «следствием не какого-то заранее выдуманного хитроумного плана, а естественным результатом примитивной организации норманнских завоеваний — вассалитет без ленных отношений или лены, составляв­шиеся из даней, причем необходимость в новых завоеваниях диктовалась непрекращающимся притоком новых авантюристов, жаждавших славы и добычи» (цит. по [6, с. 14]). Формули­ровка К. Маркса: «вассалитет без ленных отношений или лены, составлявшиеся из даней» — чрезвычайно важна для нас, так как она очень точно определяет характер взаимоотношений между царской властью и властью на местах в Эфиопии конца XIII — первой половины XIV в.

Приход к власти новой энергичной династии Иекуно Амлака не только не предотвратил назревавшее столкновение христиан­ского царства со встречной экспансией мусульманских городов-государств, но, пожалуй, даже ускорил его. Более того, по времени этот переворот почти совпал с другим династическим переворотом в соседнем мусульманском торговом государстве, расположенном на востоке области Шоа. Ослабление там прежней династии Махзуми привело в 1277 г. к ее падению и появлению новой мусульманской династии, которую эфиопская историография называет Валасма — по имени ее основателя Омара Вали Асма, а арабская историография — Валашма. Эта династия очень скоро объединила под своей властью прежде самостоятельные города-государства Адаль, Мора, Хобат и Джиджайя в одно государственное образование, получившее из­вестность в эфиопской исторической традиции под именем Ифат, а в арабской — Вафат, или Ауфат [82, с. 58—60].

Распространение ислама все далее на юго-восток Африкан­ского Рога было связано в первую очередь с оживлением караванной торговли. Разложение родо-племенных отношений в сре­де земледельцев-сидамо повело к появлению таких государст­венных образований, как Хадья, Фатагар, Даваро и Бали, пра­вящая верхушка которых была тесно связана с мусульманскими купцами, извлекала вместе с ними выгоды из караванной тор­говли и охотно принимала ислам. Борьба с этой мусульман­ской экспансией, выразившейся в борьбе за контроль над сере­диной торгового пути, проходившего через Шоа, и за право взимания даней с Хадья, Фатагара, Даваро и Бали, стала пер­воочередной задачей молодой династии потомков Иекуно Ам­лака.

После смерти Иекуно Амлака власть унаследовал его сын Ягба Сион (1285—1294), а в течение последующих 20 лет цар­ством последовательно управляли пять сыновей Ягба Сиона, а затем его брат, Ведем Раад (1299—1314). Таким образом, подобно Рюриковичам, которые коллективно, всем своим родом правили Киевской Русью, нечто подобное происходило и при первых потомках Иекуно Амлака. Вопрос этот весьма сложен. Таддесе Тамрат, специально разбиравший вопрос престолона­следия в средневековой Эфиопии и посвятивший ему свой до­клад на IV Международном конгрессе эфиопских исследова­ний, склонен рассматривать престолонаследие как ахиллесову пяту царокой власти в Эфиопии. Относя падение загвейской ди­настии во многом за счет внутренней борьбы за престол, он полагает, что новая династия целиком унаследовала эту пе­чальную традицию от загвеев вместе с престолом. Как утвер­ждает Таддесе Тамрат, у потомков Иекуно Амлака борьба за престол началась уже с царствования Ягба Сиона, сына и пре­емника основателя династии, и с тех пор оставалась характер­ной чертой быта эфиопской монархии.

«Отчаянный характер борьбы эа власть в это время лишний раз подчеркивается традицией о том, что именно один из пяти сыновей Ягба Сиона учредил такой институт, как царская тюрьма Амба-Гешен. Говорят, что, когда умирал Ягба Сион, он хотел, чтобы ему наследовали все его пять сыновей, и для достижения этого он сделал весьма непрактичное установление. Согласно этому установлению, его сыновья должны были цар­ствовать по очереди, каждый царевич по году, передавая затем корону своему следующему брату, пока очередь снова не дойдет до него. Говорят, что так и было до конца царствования чет­вертого царевича, которому сказали, что его пятый брат со­бирается заточить всех своих братьев, когда придет его оче­редь, а затем установить свою постоянную власть над христиан­ским царством. Царствовавший царевич использовал этот план себе на пользу, захватил своих братьев и заключил их на вер­шине Амба-Гешен. Говорят, что таково происхождение Гешен как места заключения всех отпрысков мужеска пола Иекуно Амлака» [79, с. 503].

Эта любопытная история носит явно поздний и легендарный характер, что, впрочем, не умаляет ее ценности. Таддесе Тамрат склонен трактовать ее как свидетельство извечной борьбы за власть внутри династии, борьбы, пде всегда побеждал силь­нейший. Однако вполне возможной представляется и несколько иная трактовка этой легенды, которую можно рассматривать как позднейшее, а потому в значительной мере искаженное и легендарное отражение той смены традиций передачи» власти, которая происходила в Эфиопии в конце XIII в. Можно, пред­положить, что во времена Иекуно Амлака, характер власти, и управления которого, по-видимому, в гораздо большей степени определялся местным амхарским правом, нежели загвейской традицией, власть передавалась не от отца к сыну, а от стар­шего брата к младшему до определенного счета (в случае с сыновьями Ягба Сиона до четвертого брата), а затем переходи­ла от младшего дяди к старшему племяннику¹. По-видимому, отношения внутри династии Иекуно Амлака на раннем этапе ее существования имели, как и у Рюриковичей, немало патриар­хальных, родовых черт и особенностей. Они, однако, стали до­вольно быстро изживаться уже в XIV в.

Для этого были свои причины, главной из которых явилась ускоренная феодализация общественных отношений на терри­ториях Эфиопского нагорья. Нет никакого сомнения в том, что и после захвата верховной власти в христианской Эфиопии в 1270 г. основной целью Иекуно Амлака и его дружинников оставались завоевания окрестных племен и вымогание даней у местного населения. Встречная мусульманская экспансия и появление на юге таких мусульманских государственных об­разований, как Хадья, Фатагар, Даваро и Бали, неизбежно полагали предел такого рода легким и беспрепятственным завое­ваниям. Царю Амда Сиону (1314—1344), внуку основателя ди­настии, пришлось столкнуться уже ие с разрозненным сопро­тивлением племенных отрядов, а с нарождающимся единым мусульманским фронтом, борьба с которым потребовала от хри­стианского царя большого напряжения всех имевшихся в его распоряжении сил и средств.

В «Сказании о походе царя Амда Сиона» дееписатель царя объясняет начавшуюся войну тем обстоятельством, что мусуль­манский правитель Ифата Ханк эд-Дин ибн Мухаммед ибн Али ибн Вали Асма захватил Тейентая, посланного Амда Сионом к мамлюкскому султану Египта Мухаммеду аль-Малику ан-Насиру ибн Калауну. Тейентай возвращался через Ифат из Каира после безуспешной попытки убедить султана прекратить преследования христиан в Египте, сопровождавшейся угрозой отвести воды Нила. Могущественный ан-Насир посмеялся этой угрозе, и неудача посольства, очевидно, внушила Хакк эд-Дину мысль о слабости Амда Сиона. Он умертвил Тейентая и вторгся в христианские области, сжигая церкви и убивая тех христиан, которые отказывались принять ислам. В ответ Амда Сион в 1328 т. разгромил Хакк эд-Дина, самого его захватил в плен, а Ифат и Фатагар отдал под власть брата Хакк эд-Дина, Сабр эд-Дина, на условиях признания вассальной зависимости и вы­платы дани.

Стремление царского дееписателя выставить героя своего повествования жертвой неспровоцированной агрессии вполне по­нятно. Однако есть все основания полагать, что убийство Тейентая было не причиной, а поводом для христиано-мусульманского столкновения. Первый из прослеживаемых по эфиопским источникам походов Амда Сиона был совершен им в 1316/17 г. на Дамот и Хадья [76, с. 96]. Это были ближайшие к христи­анскому царству мусульманские государственные образования, которые вели активную торговлю с побережьем через мусуль­манских купцов. Амда Сион, таким образам, продолжал поли­тику своих предшественников, направленную на завоевание Со­седних народов и вымогание даней. Мусульмане, однако, не желали мириться с подобной эксплуатацией. В их среде росла и крепла идея организованной борьбы против христианского царя. «Сказание» с ненавистью упоминает об одном таком про­поведнике борьбы и описывает его как «пророка тьмы... кото­рый соблазнил некогда царя Хадья... а лотом... исчез и убежал в землю Ифат и поселился там, уча лжи» [24, с. 18].

Мусульманские государственные образования, выросшие и существовавшие прежде всего благодаря торговле, не желали мириться с тем, что христианский царь перехватывал контроль над торговыми путями и облагал мусульманскую торговлю чувствительными поборами. Они обладали довольно значитель­ными силами и средствами для борьбы, и не случайно «пророк тьмы», ратовавший за единый мусульманский фронт против гос­подства христианского царя, бежал из Хадья в могущественный и богатый Ифат, через который шла вся торговля с побережья Аденского залива и Индийского океана.

Расположенный на границе двух климатических зон, между возвышенным регионом Эфиопского нагорья, где караванные перевозки осуществлялись на мулах, ослах и лошадях, и низ­менным регионом жарких пустынь, где перевозки были возмож­ны только на верблюдах, Ифат поддерживал самые тесные и дружественные связи с кочевыми племенами пустыни варджех и габаль. Эти кочевники, которых эфиопские летописцы презри­тельно именуют «пастухами скота», обеспечивали проводников ц безопасный проход караванам от побережья до Ифата, где товары перегружались и следовали далее в глубь Эфиопско­го нагорья. Положение этого естественного перевалочного пунк­та, обитатели которого исповедовали иолам и поддерживали торговые отношения чуть не со всем мусульманским миром, было весьма прочным, и это внушало правителям Ифата надеж­ду на успех в борьбе с христианским царем.

Впрочем, Амда Сион и не собирался покушаться на мусуль­манскую торговую монополию. Он прекрасно понимал, что уни­чтожить ее невозможно, даже захватив Ифат, представлявший собою лишь первое звено в длинной мусульманской торговой цепи, по которой товары шли от Китая до Средиземноморья и далее. Не котел он и уничтожать сам Ифат, поскольку это мог­ло повести только к подрыву торговли на Африканском Роге, что отнюдь не входило в расчеты эфиопских царей. Их целью было изъятие у мусульманских торговых государств как можно больше средств в виде даней; средств, значительно укреплявших власть и могущество амхарской династии. Другими словами, эфиопские цари стремились не к уничтожению мусульманской торговли, а лишь к ее эксплуатации; эксплуатации, впрочем, по-средневековому грубой, жадной и нерасчетливой.

Мусульманские государства, естественно, желали оградить себя от этой эксплуатации, и вскоре Сабр эд-Дин, поставлен­ный Амда Сионом во главе Ифата вместо своего брата Хакк эд-Дина, выступил против христианского царя. Ему удалось привлечь на свою сторону не только единоверцев в Ифате, Фатагаре, Хадья и Даваро, но также и иудеев-агау в областях Вагара, Дамбия и Бегемдер, которые всячески сопротивлялись политике христианизации и феодальной апроприации и стреми­лись сохранить и свою независимость и веру — разновидность иудаизма доталмудического толка. Результатом последовавшей войны было новое поражение союзных мусульман и агау, кото­рых Амда Сиону удалось разбить поодиночке. Все мусульмане Ифата, Фатагара, Хадья и Даваро были приведены к вассаль­ной зависимости под началам еще одного брата Хакк эд-Ди­на — Джемаль эд-Дина.

Однако династия Валасма не собиралась капитулировать и отказываться от своей независимости. Историограф Амда Сио­на так описывает последовавшие события: «И Гемальдин (т. е. Джемаль эд-Дин.— С. Ч.), брат Сабрадина-злодея, освобожден­ный царем из уз и воцаренный им над землею мусульман вме­сто своего брата Сабрадина, учинил мятеж и заключил союз с этими царями и князьями. Он послал к царю Адаля, говоря: ,,Мир тебе и мир величеству твоему. Послушай совета моего и внемли слову моему: вот царь христиан идет по тесному пути, где ему не пройти. Ты же выбери себе одно из двух: давать ему подать и дары, или нет. Если ты хочешь давать ему дары, про­дай свою жену и детей и все, что у тебя; если ты так посту­пишь, как не поступали твои отцы, бывшие перед тобою, ты не избавишь от рабства своего потомства и потомства дома твоего вовеки. Ныне же реши своим умом, что делать. Собери войско, сражающееся мечом, луком, со щитом, копьями, деревян­ными пиками, палицами из железа. И я приду с войском из всадников и пеших, и мы окружим его со всех сторон и всеце­ло, и погубим сразу и не оставим никого из них"» [24, с. 29—30].

Но и эта попытка соединенными усилиями положить конец завоеваниям Амда Сиона окончилась для Джемаль ад-Дина поражением. Впрочем, и Амда Сиону победа далась отнюдь не лепко, и автор «Сказания» весьма красочно описывает опасно­сти и драматические перипетии битвы, в которой христианское воинство с превеликим трудом в конце концов одолело мусуль­ман. Так отношения между христианской Эфиопией и Ифатом во .времена Амда Сиона, столь ярко описанные в «Сказании», определялись прежде всего противоборством двух стремлений: Амда Сион желал эксплуатировать торговлю Ифата, а Ифат хотел избавиться от этой эксплуатации. Борьба приняла весьма затяжной и ожесточенный характер. От обеих сторон она по­требовала максимального напряжения сил и ресурсов, что вело в конечном счете к дальнейшему разорению и обнищанию ря­довых общинников как в Эфиопии, так и в Ифате и ускоряло феодализацию общественных отношений.

Этого неизбежного последствия войн между христианской Эфиопией и Ифатом часто не замечают, и в исторической ли­тературе обычно подчеркивают прежде всего религиозный характер борьбы, а образ царя Амда Сиона рисуют яркими крас­ками борца за веру. Внимательное рассмотрение «Сказания о походе царя Амда Сиона», однако, этого не подтверждает. Первое столкновение Амда Сиона с Хакк эд-Дином, правителем Ифата, произошло не столько из-за религиозных разногласий, сколько из-за убийства царского посла Тейентая. Второе столк­новение с Сабр эд-Дином в 1332 г. было вызвано его военными действиями против христианских областей. Любопытно отме­тить, что в .военных столкновениях Ифата с христианским царст­вом обычно участвовали и кочевники пустыни, причем всегда на стороне Ифата. Именно сговор Джемаль эд-Дина, поставлен­ного Амда Сионом вместо Сабр эд-Дина над «землей мусуль­ман», с кочевниками Адаля против христианского царя послу­жил причиной третьего похода Амда Сиона на Адаль и Ифат и воцарения Наср эд-Дина вместо Джемаль эд-Дина.

Амда Сион был одержим отнюдь не религиозным рвением и вовсе не ставил себе цели обратить мусульман в свою веру. Единственное, чего он требовал неукоснительно,— это призна­ния своей верховной власти и регулярной выплаты дани: И здесь он был тверд и настойчиво боролся с восстающими против его сюзеренитета. Когда кочевники Адаля, .потерпев поражение на равнинах Ифата, откатились в родные пустыни, а христианские воины-горцы, устав преследовать неуловимого врага и изнемо­гая от непривычной жары, просили Амда Сиона вернуться, царь оставался непреклонен: «Не повторяйте предо мной этих слов. Я не возвращусь в мою страну, воюя с неверными мусульма­нами, ибо я царь над всеми мусульманами земли Эфиопской» [24, с. 24].

Эти отношения, как представлял их Амда Сион, вполне ук­ладываются в определение К. Маркса как вассалитет без лен­ных отношений или лены, составлявшиеся из даней. Подобного рода «вассалитет» был основан отнюдь не на свободном феодальном договоре, а на военном принуждении. Местный правитель, этот «вассал» царя, либо выдавал ему дань, либо спасал­ся бегствам, предоставляя Царю возможность самому собирать дань с населения.

По контрасту мотивы мусульманских противников Амда Сио­на имеют гораздо более религиозную окраску, В арабской исто­риографии положение мусульман Африканского Рога тех вре­мен хорошо описал аль-Омари: «Мусульманских царств в Абис­синии всего семь: Ауфат, Даваро, Арабабни, Хадья, Шарка, Бали и Дара. Эти царства, которые принадлежат семи царям, слабы и бедны, потому что сплоченность их обитателей мала, плоды страны не обильны, и царь Амхары простирает свое гос­подство на других царей Абиссинии; не говоря уже о вражде из-за веры, которая существует между ними, и опорах, разде­ляющих кристиан и мусульман. Таким образом, власть каж­дого из них обособлена, а их единство изменило самую суть свою. Я слышал от шейха Абд Аллаха аз-Зайлаи и от других ученых людей той страны, что, если бы эти семеро царей дер­жались заодно и сменили бы свое соперничество на твердое единство, у них достало бы сил сопротивляться и защитить себя, но вдобавок к их слабости и рассеянию их власти они еще завидуют друг другу. Некоторые из них прибегают под руку царя Амхары и находятся под его властью, в своем уни­жении и бедности платя ему указываемую дань» (цит. по [82, с. 73]).

Аль-Омари, по-видимому, не напрасно ссылается на шейха Абд Аллаха из Зейлы «и других ученых людей той страны». Пропаганда «твердого единства» всех мусульман, чтобы «со­противляться и защитить себя», приняла в то время, очевидно, значительные размеры. Стремясь объединить усилия всех му­сульман, эти «пророки тьмы», как называл их дееписатель Амда Сиона, призывали не только к обороне, но и к нападению, про­возглашая скорую гибель христианского царства [24, с. 18—19]. Это побуждало эфиопских царей со всей серьезностью относить­ся к своим мусульманским противникам и видеть в мусульман­ских государствах не только источник богатых даней, но и угрозу своей власти и господству.

Постоянная угроза заставляла эфиопских царей увеличивать свое войско и изыскивать все растущие средства для его со­держания. Все это не могло не повести к серьезной реоргани­зации той «несообразной, нескладной и скороспелой» державы, начало которой было положено завоеваниями Иекуно Амлака. Его внук, царь Амда Сион, своими походами почти в три раза расширил подвластную себе территорию. Как это часто бывает, громкие военные успехи победоносного царя совершенно затми­ли в глазах и потомков и историков его менее заметную орга­низационную деятельность. Однако этой своей деятельностью он не в меньшей степени, нежели своими победами и завоеваниями, заложил основу эфиопской феодальной монархии и во многом определил направление ее дальнейшего развития. Впрочем, и здесь он стремился прежде всего к укреплению военной силы и могущества царской власти.
2. Царская власть, войско и домен в первой половине XIV в.
Степень могущества царской власти в стране во времена Амда Сиона прямо зависела от многочисленности царского вой­ска и от способности царя военным путем приводить к пови­новению своих соседей и налагать на «их дани. И «Сказание о походе царя Амда Сиона» — этот первый из дошедших до нас пространных письменных памятников средневековья — по­казывает, насколько, выросло царское войско по сравнению с «семью Гведам» Иекуно Амлака. «Сказание» не дает нам ши­рокой и всесторонней картины жизни эфиопского общества того времени, ограничивая свое внимание исключительно придворной и воинской средой, но «эти сведения оказываются весьма ценными и показывают, что в начале XIV в. эфиопская хри­стианская держава стала быстро терять свое сходство с им­перией Рюриковичей.

Как отметил Б. Д. Греков, К. Маркс называл подобные им­перии «готическими», т. е. варварскими, дофеодальными [6, с. 19]. В-дофеодальной империи государь постоянно выступает в окружении своей дружины, которая хозяйственно не отделе­на от своего господина, кормится с его стола и разделяет все его интересы, будь то военные, политические или хозяйственные. «Вопросы войны и мира, вопросы об отношениях к другим князьям, издание законов, принятие различного рода админи­стративных постановлений, судебные приговоры — все это решалссь по совету дружины» [28, с. 32]. В этом отношении царство Амда Сиона трудно назвать дофеодальным. «Сказание» показывает, как царь выступает на войну во главе своего вой­ска, разделенного на полки, которые, однако, не пребывают по­стоянно при особе царя, а расквартированы в различных об­ластях его царства, по которым они и перечисляются: «войны Амхары, Шоа, воины Годжама и Дамота, готовые к войне» [24, с. 31].

Отношения царя с воинами также уже далеки от дружинных. Когда царь спрашивает у них совета, те не смеют прямо и просто высказать свое мнение, и Амда Сиону приходится уго­варивать их: «Истину говорю вам, скажите, что лучше и полез­нее и для вас правильнее. Если хотите, пойдем и вернемся в наш город сегодня, вернемся или утром, либо вечером, либо днем, либо ночью, пойдем в какое время хотите и в какое вам угодно. Иногда царь идет по совету вельмож, а иногда вельможи — по совету царя; всякое дело без совета — безумие» [24, с. 43]: Тем не менее царь лукавил. Когда его воины выска­зались за возвращение из похода, он не посчитался с их мне­нием и резко прекратил дискуссию, которую сам и вызвал: «Возвещу вам, что тот, кто возвращается туда, где ходит по полям — скот. Я же говорю: „Мы пройдем в страну Адаля, именуемую Тальга, и убьем неверных, которые уцелели, и вер­немся в наш город по другой дороге"» [24, с. 44—45].

В дофеодальной державе при господстве дружинных отно­шений столь настойчивый государь, «не считающийся с мнени­ем дружины, рисковал оказаться в одиночестве, подобно древнерусскому князю Владимиру Мстиславовичу: «И рекоша к нему дружина его: „о собе еси, княже, замыслил, а не едем по тобе"» (цит. то [28, с. 147]). У царя же Амда Сиона были явно иные взаимоотношения с войском, потому что его единоличное решение не только не встретило такого коллективного отказа, но «ответило войско: „да будет, как ты сказал"» [24, с. 45]. Впро­чем, дружинные отношения сменялись вассальными очень не­скоро, и во времена Амда Сиона еще «е были изжиты оконча­тельно. Отправляясь «а войну, «выдал царь из своей сокровищ­ницы золото, серебро и дорогие одежды, восхищающие очи, и украсил ими своих воинов от велика до мала, ибо во дни его золота и серебра было, как камня, а тонких одеяний, как листь­ев и травы. Украсив их, он послал их на войну воевать» [24, с. 19].

«Золото, серебро и дорогие одежды», безусловно, не являют­ся жалованьем и вознаграждением за службу, и раздаются ца­рем не после успешного похода как дележ добычи, а до него. Это традиционные дары, которыми издавна одаривали дружину. Можно предположить, конечно, что «украшая» своих воинов Ам­да Сион рассуждал подобно киевскому князю Владимиру Святославичу: «Серебром и златом не имам налезти дружины, а дружиною налезу серебро и злато, яко же дед мои и отец доискася дружиною злата и серебра» (цит. по [28, с. 32]). По­добная психология вполне характерна для раннего феодализ­ма ². Можно, однако, предположить здесь и другое: расселив свои многочисленные полки по областям и утратив тем самым ту тесную связь с ними, которая существовала между господи­ном и дружиной, царь перед походом желал возобновить ее традиционными дружинными пирами и дарами.


Дружинная психология и дружинная этика, безусловно, еще сохранялись, и именно к ним, взывал Амда Сион, обращаясь к своими бегущим воинам: «Куда? Думаете ли вы дойти до сво­их местностей? Разве вы не помните, что я воспитал вас и вскормил туком тельцов, медом и тучной пшеницей, что я укра­сил вас золотом и серебром и дорогими одеждами?» [24, с. 37]. Да и сами воины в другом случае говорят царю: «Ты воспи­тал нас и возрастил, чтобы мы умирали с тобою!» [24, с. 40—41]. Это типично дружинная формула верности, в которой от­разились и основные признаки дружины и дружинников, как определил их С. В. Юшков, «бытовая и хозяйственная общность их с князьями, нахождение дружины на содержании князя и, следовательно, невозможность для дружинника владеть своим имуществом, домом, землей» [28, с. 1,44].

Возможно, именно так и обстояло дело во времена Иекуно Амлака, однако в царствование его внука, царя Амда Сиона, подобные отношения перестали быть реальностью, оставаясь фигурой речи. Об этом проговаривается и сам Амда Сион, с издевкой вопрошая бегущих с поля брызни: «Куда? Думаете ли вы дойти до своих местностей?». Дело в том, что у воинов, расселенных по землям, такие местности были, хотя добежать до них с поля битвы в далеком Адале было невозможно. У дру­жинников же никаких местностей не было, да и быть не могло.

Полки Амда Сиона, безусловно, представляли собой не дружи­ну, кормящуюся с господского стола. Против подобного пред­положения говорит уже сама их численность. «Сказание о по­ходе царя Амда Сиона» приводит однажды перечень полков, не оказавшихся с царем в минуту опасности, — литературный прием, который, по словам И. Ю. Крачковского, «производит даже сильный драматический эффект» [24, с. 13], — их было семнадцать [24, с. 30—31]. Очевидно, как бы ни оценивать чис­ленность каждого такого полка, царь не только не мог постоян­но содержать все это войско при себе, но не имел даже воз­можности собрать их всех в одном месте на продолжительный срок. Этому препятствовала продовольственная проблема.

Если собственно царский двор и его личная дружина должны были иметь, выражаясь словами В. О, Ключевского, «характер лагеря, рассеявшегося... на торопливый прокорм до скорого по­хода или перемещения» [10, с. 57], и жить, таким образом, «подножным кормом», то собрать в одном месте все полки — означало обречь войско на голод. Многочисленное войско не только на постое, но и на марше, как саранча, съедало все на своем пути. Недаром Амда Сион посылает свои полки разными дорогами и резко протестует против возвращения из неокончен­ного похода тем же путем, предлагает продолжить поход и вернуться другой дорогой.

В прежние аксумские времена Эфиопия знавала и более многочисленные армии. Тогда цари были не только в состоянии содержать их при себе, но оказывались способны пересе­лять целые племена, обеспечивая их продовольствием в до­роге. Так, два брата аксумского царя Эзаны, посланные им против племени беджа, «вывели их из их страны с их детьми и их женщинами и народами и скотом, так что число людей: этих шести негушей было 4400, а крупного рогатого окота 3112, а овец и вьючных животных 6224; так что они кормили их, начиная с того дня, когда они вышли из их страны, на каждый день хлебами из пшеницы с ячменем — 22000 и мясом в до­статке для них, давали им пива и вина досыта в течение четы­рех месяцев» [9, с. 162]. Таковы были масштабы могущества аксумских царей и возможности товарно-денежной аксумской экономики. Однако во времена Амда Сиона все это было в прошлом. Теперь натуральный характер хозяйства определял и характер богатства царя, и характер тех средств вознагражде­ния за службу, которые были в его распоряжении.

При натуральном хозяйстве, как писал Марк Блок, «тут бы­ло возможно два решения: взять человека к себе, кормить его, одевать, давать ему, как говорилось, „харчи", или же, как ком­пенсацию за труд, уступить ему участок земли, который, то ли при непосредственной эксплуатация, то ли в форме повинностей,, взимаемых с земледельцев, позволит ему самому обеспечить свое существование... В те времена, когда неудобство комму­никаций и худосочность торговли затрудняли создание даже относительного изобилия для многочисленной челяди, система „харчей" в целом, не могли получить такого распространения, как система вознаграждения землей» [5, с. 124].

Прежде дружина находилась «на харчах» у своего господи­на, разделяя все его заботы, в том числе и заботы по управ­лению подвластной ему территорией и населением. С ростам территории и населения необходимо должна была увеличиться и численность дружины — этого, собственно говоря, единствен­ного аппарата прямого управления, находившегося в руках го­сударя, вся власть которого зиждилась в конечном счете на внеэкономическом насилии. Однако при увеличении численно­сти воинов государя прежняя система «харчей» неминуемо должна была постепенно уступать место иному виду вознаграждения за службу — земельным пожалованиям, виду, который скоро стал господствующим. Дружина таким образом распадалась «а. полки, которые оседали ,на землях, т. е. переставали быть дру­жиной в точном смысле этого слова и приобретали отчетливо выраженный местный характер.

При этом значение таких полков в деле управления обширной державой Амда Сиона не только не пало по сравнению с той ролью, которую играла прежняя дружина, а напротив, приобрело особую важность. Будучи приобретены мечом, мно­гочисленные «страны» державы представляли все вместе весь­ма разнородный конгломерат местных княжеств, каждое из которых тяготилось своей зависимостью от царской власти и при благоприятных условиях всегда было готово отложиться. Таддесе Тамрат охарактеризовал эфиопскую державу того вре­мени как «слабо связанную конфедерацию местных княжеств» [78, с. 96] — весьма неудачное выражение, так как их принад­лежность к эфиопской державе заключалась лишь в признании верховной власти царя и выплате дани. Никаких органов представительства, будь то временных или постоянных, вроде сеймов или съездов, они не имели, и взаимоотношения каждого такого княжества с центральной властью определялись, по сути дела, взаимоотношениями местного правителя с эфиопским царем.

Как справедливо заметил А. Я. Гуревич, «средневековое феодальное государство — это прежде всего союз сеньоров и их непосредственных подданных, подчинивших себе остальное на­селение. Такое государство строится не на абстрактном прин­ципе территориального суверенитета, но на системе вассальных договоров. У феодального, государства еще нет и не может быть точных границ, оно охватывает совокупность личных отноше­ний между определенными индивидами — князьями, баронами, рыцарями, между их семьями и родами. Поэтому пределы сред­невекового государства меняются в зависимости от личных судеб тех или иных владетелей, от заключаемых ими династических брачных и наследственных сделок, от конфликтов между ни­ми» [7, с. 58]. Это определение вполне применимо к еще более примитивно организованной державе Амда Сиона, которая бы­ла построена даже не на системе вассальных договоров, а на прямом захвате соседних княжеств и вымогании дани, т. е. на том, что К. Маркс так удачно определил как «вассалитет без лена или лены, составлявшиеся из даней».

В этих условиях эфиопские цари, не имея никакого другого аппарата управления, кроме своего весьма немногочисленного двора и войска, вынуждены были мириться с существованием местных наследственных правителей, которым, собственно, и принадлежала власть на местах. Полагаться на верность таких наследственных правящих родов было опасно, однако и заме­нить их было нечем и некем. Этим обстоятельством и объясня­ется то, что, низлагая одного правителя Ифата, Амда Сион вы­нужден ставить вместо него его же братьев, которые оказы­вались столь же ненадежными.

Поэтому, по замечанию Марка Блока, «управлять государ­ством, сидя во дворце, было невозможно; чтобы держать стра­ну в руках, приходилось беспрестанно разъезжать по ней во всех направлениях. Короли первого феодального периода бук­вально не вылезали из седла» [5, с. 118]. И «Оказание о по­ходе царя Амда Сиона» показывает, как царь, действительно» не вылезал из седла и постоянно спешил во главе своего вой­ска из одного края страны в другой, силой оружия заставляя местных правителей признавать свою верховную власть. Так, воюя «со всей землей, что под его царством», ему удалось утроить подвластную себе территорию.

Однако прочность таких завоеваний зависела помимо энер­гии и военной удачи царя еще и от надежности последующего контроля над покоренными областями. И в этом отношении рас­селение полков по беспокойным окраинам позволяло достичь двоякой цели. Во-первых, эти царские полки обеспечивали по­корность местного населения и осуществляли контроль за дей­ствиями местных правителей, к которым центральная власть относилась с вполне оправданным недоверием. Во-вторых, это позволяло содержать за счет местного населения столь боль­шое число воинов, которое не шло ни в какое сравнение с прежней дружиной.

Впрочем, новый способ вознаграждения землею имел свои неудобства для царской власти, которых не было при системе «харчей». Как писал. Марк Блок, «и тот и другой метод спо­собствовали, хотя и в противоположных смыслах, установле­нию человеческих отношений, весьма отличных от возникаю­щих при наемном труде. Чувство «привязанности у „кормяще­гося" к его господину, под чьим кровом он жил, было, конечно, куда более интимным, чем связь между хозяином и наемным рабочим, который, выполнив работу, мог уйти куда хотел со свои­ми деньгами в кармане. И, напротив, связь эта неизбежно ос­лабевала, как только подчиненный обосновывался на земель­ном наделе, который, по естественному побуждению, он вскоре начинал считать собственным, стараясь при этом облегчить бремя своей службы» [5, с. 124].

В этих условиях эфиопские цари нашли весьма своеобраз­ный и, пожалуй, единственный для них приемлемый способ со­держания своих многочисленных полков. Расселяя их по наибо­лее беспокойным границам и областям своей державы, они жа­ловали рядовым воинам в коллективную (полковую) и наслед­ственную собственность земли, которые те могли обрабатывать собственным трудом и трудом своих домочадцев. Многие из таких полков и именовались по областям своего расселения. Неизбежное ослабление связи с царем предотвращалось, во-первых, коллективным характером этой собственности, при ко­тором земля регулярно подвергалась переделам и через не­сколько поколений оказывалась недостаточной для прокорма возросшего числа едоков. Во-вторых, эти воины обычно оказыва­лись на своей земле в чуждом, и, как правило, враждебном ок­ружении местного населения, что не давало им возможности значительно расширить этот участок земли, который был пожалован им царем ³.

В результате дети этих воинов, формально вовсе не обязан­ные идти на царскую службу, не только не «старались облег­чить бремя своей службы», но, напротив, сами стремились слу­жить эфиопским царям в надежде на новые земельные пожа­лования. Цари же получали таким образом потомственных воинов, на которых всегда можно было положиться в военное время и которых не нужно было содержать в мирное. В эфиоп­ских летописях такие воины именуются цевами, или чавами, и упоминается иногда по названиям своих полков, а иногда по тем областям, пде они были расселены: «И послал он (Амда Сион. — С. Ч.) другие войска свои, именуемые дамотскими, сакальтскими, тондарскими и из Хадья, всадников и крепких пехотинцев, опытных в воинском деле и сильных, не имевших подобных себе в брани и битве. Начальник их — Цага Крестос из Бегамедра» [24, с. 20].

Разумеется, далеко не всех царских воинов расселяли по отдаленным окраинам, потому что цари всегда нуждались в значительном контингенте воинов, которые бы были под рукой при подвижном царском дворе. Эти воины находились, конеч­но, на полном царском содержании, и их связь с царем была гораздо теснее, нежели у воинов из пограничных полков. Одна­ко было бы ошибочно «полагать, что они — остатки прежней дру­жины. Вассальные отношения уже заметно потеснили отноше­ния дружинные, и. процесс этот был необратим. Если прежде дружина, всецело разделявшая судьбу своего господина, пре­красно понимала свою необходимость, то царские привилегиро­ванные полки, находившиеся при его особе, знали, что их по­ложение во всем зависит от царского произвола. Царь мог обойтись без любого такого полка, заменив его другим.

Дух соперничества и взаимной ревности между полками ока­зывался весьма удобен для царской власти в тех случаях, когда местные интересы того или иного полка брали верх над' той верностью, которую полк был обязан хранить своему государю. В случаях неповиновения цари, пользуясь разобщенностью пол­ков, сравнительно легко справлялись с ситуацией. Согласно «Хронике царя Зара Якоба», царь заявил возмутившемуся пол­ку: «Вот вы возгордились на нас и на азмача (воеводу.— С. Ч.), которого мы дали вам — когда он наказывал вас и приводил вас в порядок, вы вознегодовали и спустились в исламскую землю. Ныне же мы установили сверх вас новых чава, как заповедал нам бог. Живите по уставу и закону, если же буде­те противиться, мы будем судить вас и поступим с вами как хотим» [24, с. 68].

Таким образом, и воинская среда не была вполне одно­родной и довольно четко делилась на рядовых воинов и тех азмачей-воевод, которые «наказывали их и приводили в порядок». Судя по тому, что при перечислении царских полков в «Сказании о походе царя Амда Сиона» имена военачальников всегда упоминаются отдельно при названиях полков [24, с. 30—31], а также по тому, что царь Зара Якоб прямо говорит про «азмача, которого мы дали вам», эти военачальники назна­чались лично царями и выходили не столько из полковой, сколько из придворной среды. Эти воеводы также ждали от царя вознаграждения за свою службу, и различие в положении ря­довых воинов и воевод отчетливо отражалось и на способе воз­награждения.

Военачальники в отличие от простых воинов получили от ца­ря земли уже не для непосредственной обработки, а для взи­мания различных повинностей с земледельцев, сидящих на этой земле. Такая форма земельного пожалования, как и сама земля, называлась «гульт». В отличие от «рыста» гульт имел сугубо индивидуальный, а не коллективный характер, и не представлял собой наследственной собственности ⁴. Владелец гульта получал его в кормление за службу и, теоретически, на время службы, хотя на практике срок пользования повинностями с этой земли зависел от царского произвола. Царь мог уве­личить или уменьшить пожалованный гульт или обменять его на другой, что часто и делалось, причем не только в целях уменьшения или увеличения размера вознаграждения. Царь ча­сто обменивал гульты лишь для того, чтобы их владельцы не пустили слишком глубоких корней в ту землю, над которой они получали временную власть, и не уподобились бы таким обра­зом своевольной местной знати. Как мы видим, и здесь эфиоп­ские цари принимали свои меры против «ослабления уз при земельном наделе».

Как и при расселении полков, цари при пожаловании гультом преследовали политические цели в той же степени, что и экономические. Помимо возможности содержать большое войско и обеспечивать себе преданность военачальников, система гуль-тов позволяла постепенно подрывать политическое значение мест­ной знати, без которой царская власть пока обойтись все же не могла. Введение системы гультов было крупным шагом впе­ред в деле развития феодализма в Эфиопии. Если прежде от­ношения между царской властью и местными правителями определялись, по словам К. Маркса, вассалитетом без ленных отношений или ленами, составлявшимися из даней, то теперь вассалитет владельцев гультов начинает приобретать вполне развитой характер. Основная обязанность этих вассалов состоя­ла теперь отнюдь не в дани, а прежде всего в военной службе.

Не следует, однако, понимать дело так, что вассалитет раз­витого типа быстро и целиком заменил собою прежний васса­литет без ленных отношений. Местная знать еще очень долго удерживала в своих владениях прежнюю власть и влияние. Вы­платив положенную дань, она чувствовала себя практически независимой от центральной власти. Обе системы очень долго существовали одновременно, чего нередко не замечают. Так, Таддесе Тамрат, исследуя гульт, утверждает, что «всякая часть царства была таким образом поделена на многочисленные гульты, которые также являлись административными единицами, во главе которых стояла иерархия царских политических и воен­ных должностных лиц. Эта организация служила двойной цели. С одной стороны, она служила прекрасным средством для со­держания огромной территориальной армии, а с другой — она значительно упрощала задачу управления все увеличивающейся державой, разделяя ее на большие единицы, с которыми можно было легко управиться» [78, с. 103].

Подобная ленная система была, безусловно, мечтой и конеч­ной целью эфиопских царей. Однако у нас есть все основания сомневаться, что во времена Амда Сиона она распространялась на всю державу. Если бы это было так, то политическое зна­чение наследственной местной знати практически равнялось бы нулю. В действительности же дело обстояло далеко не так, и Амда Сион провел свою жизнь в непрерывных войнах, подавляя бесконечные мятежи и попытки отложиться, во главе которых стояли все те же местные правители. Да и трудно предполо­жить, что своевольная местная знать легко потерпела бы такое ущемление собственных прав, как раздачу в качестве гульта своих наследственных земель, даже от прозного и победоносно­го Амда Сиона. С расселением полков она еще мирилась, хотя вообще отношение к чужакам, как правило, было весьма недру­желюбным. Покладистость местной знати объяснялась помимо военного могущества царей еще и тем обстоятельством, что ря­довым воинам, обеспечивавшим себе пропитание собственным трудом, требовалось гораздо меньше земли, нежели владельцам гультов, жившим за счет повинностей, налагаемых на местное население. При сравнительном обилии пригодной для обработки земли в Эфиопии знать дорожила не столько землей как тако­вой, сколько именно повинностями с земледельцев, поступаться которыми она не желала. Затрагивать эти жизненно важные ин­тересы местной знати означало прямо толкать ее на вооружен­ный мятеж, чего эфиопские цари старались избегать.

Ситуация, таким образом, складывалась в достаточной мере двусмысленная. Цари, практически признавая власть местной знати над окрестным населением, тем не менее теоретически претендовали на то, что эта власть жалуется им от монарха в качестве гульта, т. е. временного пожалования, как жаловались гульты военачальникам за службу. Местная же знать в царст­вование Амда Сиона службы, как правило, не несла. Не рискуя отказывать царям в дани (особенно во времена бесспорного военного превосходства последних), местные правители были твердо убеждены, что их господство над окрестным населением зиждится отнюдь не на царском пожаловании, а является их привилегией по праву рождения и наследования. Подобная си­туация, разумется, всегда была чревата столкновениями, ко­торые царская власть расценивала как «мятеж», а родовая знать в качестве последнего средства защиты своих «законных старинных прав».

Впрочем, эфиопские цари при всех своих теоретических пре­тензиях достаточно хорошо чувствовали реальное положение дел. Неукоснительно настаивая на выдаче даней, они не риско­вали требовать от местных правителей военной службы не толь­ко во времена Амда Сиона, но и гораздо позже, когда их власть была несравненно прочнее. Так, когда царь Зара Якоб (1434— 1468) готовился к битве с мусульманским правителем Адаля Шихаб эд-Дином Ахмадом Бадлаем и царский тесть, мусуль­манский правитель Хадья, сам предложил зятю военную по­мощь, Зара Якоб счел, что благоразумнее будет отказаться от нее. Как объясняет «Хроника царя Зара Якоба», «этому гараду Хадья Мехмеду, отцу царицы Елены, царицы справа, не доверя­ли, ибо он был мусульманин, как и скот Бадлай, почему и не, велено было ему приходить на место битвы и не доверяли его настроению» /[27, с. 71—72]. Еще менее оснований было у цар­ской власти «доверять настроению» местных правителей во вре­мена Амда Сиона, и их вассалитет по-прежнему оставался не­развитым и не сопровождался военной службой.

Так, система, гультов (не по своему названию, а по сути, т. е. в качестве системы временных земельных пожалований за службу и на время службы, другими словами, как система ле­нов) не могла быть столь всеобъемлющей, как описал ее Тад­десе Тамрат. Рядом с нею существовала неискоренимая систе­ма наследственных владений, с которыми царская власть, не же­лая признавать их в принципе и теории, на деле вынуждена была мириться. При этом весьма характерно и стремление цар­ской власти объявить любое владение, пусть даже наследственное, гультом, что по-видимому, и ввело в заблуждение Таддесе Тамрата. Не имея возможности утвердить свое господство и прямую юрисдикцию на землях родовой знати, эфиопские цари хотели по крайней мере провозгласить их, не разрушая, впро­чем, всю эту старую систему сразу.

Дело в том, что старая система даней при постоянной опас­ности мятежа и частых попытках местных правителей отло­житься имела для эфиопских царей неоспоримое преимущество, поскольку таким образом можно было, если не надежно кон­тролировать, то во всяком случае успешно эксплуатировать зна­чительные по размерам и весьма разнородные в этническом, экономическом, культурном, религиозном и прочих отношениях территории. При этом всегда следует помнить, что в то время собственная царская администрация находилась в эмбриональ­нам состоянии. Это был царский двор, состоявший почти исклю­чительно из личных слуг царя. Подобная администрация была слишком слаба и малочисленна и не могла обеспечить тот надежный контроль над населением каждой «страны», которым обладали местные правящие роды уже в силу своего про­исхождения и места в политической организации такого об­щества.

Однако не приходится сомневаться, что зачатки собственной царской администрации существовали. Во времена Амда Сио­на над областями Амхара, Хацани-Сагаратом, половиной Ангота и Кеда были поставлены цахафаламы (букв. «записыватели скота»), носившие этот старинный, еще вагвейский титул чинов­ников царского фиска. Цахафаламы были уже не личными слу­гами при царском дворе и не воеводами царских полков, а уп­равляющими царских земель. Впрочем, иначе и быть не могло. Для того чтобы навязать многочисленным местным правителям свою верховную власть, царь должен был прежде всего обладать собственными землями, т. е. иметь свой царский домен ⁵. Как писал А. Я. Гуревич, «феодальное государство неверно пред­ставлять по аналогии с государством нового времени. Господ­ствующий класс в средние века, как правило, обнаруживает не­способность к сплочению. Составляющие его феодалы, их группы и прослойки находились в постоянном соперничестве между собой и были в состоянии „непрерывного бунта" против коро­левской власти. Государь — не синоним и не единственный носи­тель власти, так как каждый мало-мальски крупный сеньор стремился, и подчас не без успеха, сосредоточить в собственных руках власть над своими людьми и управление ими. Поэтому государство не централизовано и не униформироваяо, в нем нет упорядоченной администрации. Единство государства в той ме­ре, в какой оно все же существовало, воплощалось в личности государя. Для того чтобы пользоваться реальной властью, мо­нарх должен был обладать теми же средствами, что и феодалы, т. е. частной властью» [8, с. 163—164].

В эфиопских текстах, как и в капетингских картуляриях, нет термина, передающего понятие «домен». Значит ли это, что эфиопские цари не имели своего домена? Вряд ли. Сама победа основателя династии Иекуно Амлака над войсками загвейского царя была возможна лишь при наличии земель, на которые рас­пространялись его «права барона — независимого сеньора». Тад­десе Тамрат в своей реконструкции административной системы эфиопской державы времен Амда Сиона также не употребляет термина «домен». Однако и он отмечает, что «с постепенным перемещением центра царства на Шоанское плоскогорье обла­сти Амхара и Шоа получили особый статут и стали непосред­ственно подчиняться царскому двору. Во внешних провинциях, однако, традиционная система местной администрации преобла­дала, и вмешательство царей главным образом состояло в том, чтобы обеспечить передачу местной власти тем кандидатам, ко­торым они благоволили» [78, с. 97—98].

Это, действительно, было так. Все земли, или, как назы­вает их «Сказание», «страны», державы четко делились в ад­министративном отношении на местные княжества, которые Таддесе Тамрат называет «внешними провинциями», и земли царского домена, над которыми царь ставил своих цахафаламов. И те и другие земли эксплуатировались царской властью. С местных княжеств царь получал дани; земли же своего до­мена он мог раздавать в качестве гультов придворным и воена­чальникам; Таким образом, во времена Амда Сиона сосущест­вовали два типа вассалитета: вассалитет без лена местных пра­вителей и вассалитет развитого типа, «выражавшийся в служ­бе за лен (гульт) царских людей. И здесь величина домена определяла степень могущества эфиопских царей, так как именно домен был источником тех земельных пожалований, которыми царь вознаграждал своих вассалов за их службу.

Несмотря на то что эфиопские цари провозглашали себя господами надо всеми землями державы, бесконтрольно распо­ряжаться они могли лишь землями своего домена и не рискова­ли затрагивать земли местных правителей. До поры до времени такая двусмысленная ситуация устраивала как царскую власть, так и местную знать. Эту характерную особенность ограничен­ности царского могущества не преминул отметить еще в XVII в. родоначальник европейской эфиопистики Иов Лудольф в глубокомысленной фразе: «Его власть столь велика и абсолютна и господство над подданными столь безгранично, что можно было бы счесть королей Эфиопии всемогущими; и так бы оно, без сомнения, и было, если бы все другое соответствовало бы этому» [65, с. 202].

Царский домен, подобно любой сеньории, отнюдь не был неприкосновенным: он мог значительно увеличиваться с ростом могущества того или иного государя, а при менее благоприят­ных обстоятельствах для царской власти мог и уменьшаться.

Поэтому забота об увеличении и укреплении своего домена ста­ла «а протяжении многих столетий одной из главных забот эфиопских царей.