С. Е. Никитина устная народная культура и языковое сознание введение предлагаемая книга



бет7/74
Дата09.02.2022
өлшемі1.96 Mb.
#455243
түріКнига
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   74
[Nikitina S.E.] Ustnaya narodnaya kultura i yazuek(BookSee.org)

престол и пристанище. В следующем примере, наоборот, игра идет
на смысловом противопоставлении близких по звучанию слов:

— Что ты — соль земли или сор земли?

— Я соль земли, я Божьим словом просолен, а именем про-
славлен [Там же, 82].

Если объектами "народной лингвистики" являются структура, се-


мантика и функция слова, то объекты "народной фольклористики"
структура, семантика и функция фольклорного текста.

Остановимся сначала на том, как осознается содержание фольклор-


ного текста. Мы будем говорить об осознании, когда свое понима-
ние слушатель может выразить, пересказав текст другими словами.
Назовем такой текст текстом-интерпретацией. Очевидно, что современ-
ный, носитель фольклора далеко не всегда знает фольклорную сим-
волику. Не до конца он может осознавать текст и в его непосред-
ственном прочтении (например, если не знает значений некоторых
слов древнерусского языка, которых нет в его говоре). Это может
обнаружиться при воспроизведении текста. Полевые исследования
должны включать в себя фиксацию случаев народной этимологии
и ошибок исполнителя, связанных с "темными" местами, которые
могут стимулировать изменение смысла текста.

Тексты-интерпретации отражают понимание текста на самых раз-


личных уровнях, начиная с грамматического. Иногда неверное пони-
мание на уровне грамматики дает толчок к изменению всей струк-
туры текста. Ю.М. Соколов [1910], исследуя текст духовного стиха
"Разговор царевича Иоасафа с пустыней", показал, что первона-
чальный текст был не диалогом, а монологом Иоасафа, прославля-
ющего пустыню. Но слова строфы "... придет весна... тогда я выйду
навеселюся" были интерпретированы исполнителем как намерения
Иоасафа выйти из пустыни, хотя имелось в виду "выйти в пустыню"
(был найден текст, который это подтверждал), в результате чего
возник диалог, где слова "...ты из пустыни выйдешь, меня, мати
прекрасную, покинешь" были отданы пустыне, убеждающей Иоасафа,
что он не может прожить в ней.

Таким образом, сам фольклорный текст может нести в себе печать


его осознания исполнителем. Интерпретация текста может осуще-
ствляться путем добавления к нему комментариев исполнителя,
суммирующих смысл текста, выводящих из него какое-либо следствие,
лающих символическое толкование словам или всему тексту, соот-
носящих элементы текста с обрядовыми предметами или действи-
ями. Например, исполнив свадебное причитание по воле, певица
может сказать, что "воля" — платок или лента из косы невесты —
ведь с ними она прощается во время свадебного обряда. Спевши
балладу о царе Дадоне и дочери Алене с инцестуальным мотивом
брака брата и сестры, исполнительница сказала: "Вишь, грех какой
учинить хотели! С тех пор цари берут жен из других стран". Испол-
нив стих о девице, ушедшей из мира в пустыню от гонений,
певица-старообрядка прокомментировала его следующим образом:
"Эта наша вера. Из мира ее прогнали, вот она во пустыню и ушла".

Интерпретации могут выражать коллективные представления, а мо-


гут быть индивидуальными. Приведенная последняя аллегорическая
интерпретация является коллективной: так воспринимает стих о деви-
це и пустыне сообщество старообрядцев-беспоповцев.

Многочисленные тексты-интерпретации возникают при разрушении


фольклорных текстов. Пересказы былин и эпических стихов являются
текстами, где перемешаны индивидуальные и коллективные интер-
претации. В ситуации "исполнитель—слушатель" интерпретация тек-
ста, включающая комментарии исполнителя, несет информацию не

только о восприятии текста исполнителем и оценке его содержания,


но и о его отношении к слушателю. Если слушатель — человек дру-
гой культуры (а таким воспринимается обычно полевой исследо-
ватель), тo исполнитель может включить информацию, необходи-
мую, по его мнению, для такого слушателя.

Вот отрывок из стиха об Алексее человеке Божием, включающий


комментарий исполнительницы-старообрядки и пересказ стиха там,
где букварный текст был забыт (пересказ и комментарий заключены
в скобки):

Во городе было нашем во Рыме (при Никоне было патриархе),

Жил-был там батюшка Ефимьян — князь (шибко богатый он был),

Молился он Господу, трудился:

Создай ты мне, Господи, сына либо дочерь

(не было ни сына, ни дочери, а они уже старики были старые).

Замечательно упоминание в тексте имени патриарха Никона: время
его реформ было для приверженцев старой веры переломом истории;
не случайно поэтому все важные события, а к таким относилось
рождение и житие любимого на Руси Алексея человека Божиего,
были приурочены ко времени патриаршества Никона.

Предметом осознания может стать не только содержание текста,


но и сам текст как структурная единица, членящаяся на части,
относящаяся к определенному корпусу текстов и занимающая свое
место в жизненном распорядке и структуре обряда. Мы назовем это
квалификацией текста, а соответствующие метатексты — текстами-
квалификациями.

Известно, например, что сказочники хорошо осознают некоторую


структурную автономность зачина и конца сказки. Как показал
Никифоров [1930], осознание членения структуры сказки позволило
появиться сказкам-пародиям, состоящим только из зачина и конца
типа "Жили-были два гуся (зачин), вот и сказка вся" (конец) или
"Жили-были два братца, кулик да журавль, наносили они стожок
сенца, поставили посреди кольца, не сказать ли сказку опять с конца".

Хорошо осознается членение заговорного текста. Особенно часто


говорят о конце заговора, называемом "закрепкой" или "замком", —
при воспроизведении заговора для полевой записи "замок" исполни-
тели стараются опустить. Это не случайно, по мнению многих ин-
формантов, именно в "замке" сосредоточена заговорная сила, поэтому
его не следует обнаруживать. Одна из информанток рассказывала,
как ее в бане заговаривал от порчи колдун: "А заключительное
слово (т.е. конец. — С.Н.) не сказал, он про себя его сказал. Нам
знать не должно".

Безусловно, самостоятельным исследованием могла бы быть пробле-


ма жанра в народной фольклористике. Устная народная культура
дает целый корпус высказываний о формальных, содержательных
и функциональных признаках жанра. Например, "песня — суть жизни,
рассказанная наяву" (запись музыковеда Б.И. Рабиновича). Сюжетные
песни-баллады зовут "жизненными песнями". Про колыбельные го-
ворят: "Окать ребенка (баюкать — уральск.) — разве это песня?",
про плясовые: "Всякая сборица под пляс", про свадебные плачи:
"Вытье — не песня, оно к слезам ближе" и т.д.

Устная народная культура для определения жанровой принадлеж-


ности располагает сложной и тонкой системой терминологии. Вспом-
ним разделение чукотских сказок-мифов на "времен творения вести"
и "времен раздоров вести" [Богораз, 1934; Мелетинский, 1979].
Народная терминология, относящаяся к сфере духовной культуры, —
отложившаяся в языке форма народного самосознания — достаточ-
но редко пользовалась вниманием исследователей в качестве само-
стоятельного предмета исследования. Между тем, как показала
С.М. Толстая, народная терминология может быть очень важным
источником реконструкции духовной культуры. В этом отношении
существенны такие функции народной терминологии, как консерви-
рующая, конденсирующая, архаизирующая, сакрализирующая, интер-
претирующая, продуцирующая [Толстая, 1989].

Обратившись к терминологическим названиям жанров русского


фольклора, мы подчеркнем их квалифицирующий характер. Эти тер-
мины, консервирующие и конденсирующие народные знания о своем
музыкальном и словесном творчестве, являются ядром соответствую-
щих текстов-квалификаций. Многие народное термины, например кру-
говые, карагодные, петровские, качельные
песни, частушки, коро-
тушки, припевки, псальмы,
вошли в научную фольклористику. При
описании локальной культуры исследователь вынужден пользоваться
местной народной терминологией.

Во многих названиях жанров или их разновидностей содержатся


признаки, маркирующие главные элементы коммуникативного акта:
говорящего с его намерениями, слушающего с его реакцией, пере-
даваемый текст, цель сообщения, время и место, сопутствующие пред-
меты и действия.

Так, в названиях свадебных песен маркируется тип иллокутивного


акта (песня — "корить сваху", "величать жениха"). Отмечается
тембр, тип звукоизвлечения у исполнителя (например, "толстый" или
"тонкий" голос) и эмоциональная реакция слушателя ("сердцебит-
ные" частушки). Маркируется место действия (песни "луговые", "ка-
чельные"), время ("весновые", "осенние", "масляничные", "петровские"),
обрядовые предметы ("веночные" песни — о весеннем обряде с вен-
ками), общая ситуация ("бесёдные", т.е. в избе, за каким-либо заня-
тием, например прядением; "прохожие", или "проходёночные", — при
ходьбе); маркируется и тип движения ("плясковые", "рассыпуха").

Большое количество специальных слов называет структурные


особенности словесного и особенно музыкального текста: термин
"долгие" песни указывает не на длину песни, а на тип соединения
текста с напевом — длительность слогового распева. "Долгие" песни
обычно "проголосные", т.е. требуют силы голоса, мастерства в ве-
дении напева. "Алелёшные" песни указывают на наличие определен-
ного рефрена, т.е. отмечают структурные особенности текста. На-
звание может указывать на относительное время возникновения песни:
"вековечные", "досюльные" песни противопоставлены "нонешним".

Суждения о статусе и функциях отдельных текстов и целых жанров


обычно реализуются в высказываниях-квалификациях классифицирую-

щего и оценочного характера: эта песня улишная (т.е. относится


к классу уличных), эти песни поют, когда невесту выводят к же-
ниху
(объединяющим признаком является определенный момент сва-
дебного обряда).

Отчетливо различаются сложность усвоения какого-либо текста и


сложность его воспроизведения. Сложность воспроизведения музы-
кального текста связана с голосовыми данными певцов, структурной
сложностью напева и характером полифонии; сложность усвоения —
с музыкальной и словесной памятью. Характерен в этом смысле
диалог двух певиц: "Я заведу, а ты подтягай. — А я ее не знаю. —
Чего не знать — песня легкая, враз поймешь, а вот одна я не смогу —
тяжелая она, на сдым" (т.е, с подъемом звуковысотной линии и
напряженным звукоизвлечением. — С.Н.).

Объектом осознания и оценки — и очень популярным — явля-


ются нормы речевого поведения и нормы исполнения фольклорных
текстов. Нормы речевого поведения стали темой многих пословиц,
поговорок и частушек, т.е. языковое самосознание отпечаталось
в фольклорных формах. Наиболее популярная тема — способ рече-
производства: говорит что родит; языком что помелом возит;
говорит что плетень плетет;
содержательность: мелет день до
вечера, а послушать нечего; и красно, и пестро, а пустоцветом.
Осуждению подвергается говорливость: поменьше говори, побольше
услышишь; ешь пирог с грибами, держи язык за зубами;
ср.
библейское: слово — серебро, молчание — золото. Большинство
пословиц связывает речь с ее носителем; иногда объектом становится
процесс порождения речи сам по себе: к пиву едятся, к слову
молвится; слово слово родит, третье само бежит
[Даль, 1904].

Параллельно с оценкой манеры речевого поведения можно при-


вести оценки манеры исполнения песен: "Усть-цилёма поют, ровно
с полатей падают — все ой да ой. А у нас на Пижме не так, голоса
мягкие, окатные" (из записей автора на Печоре); о плаче: "Хорошо
вопит, тревожно, хорошо, и чисто все слова принадлежат к этому
делу" (Средняя Волга). Особенно часто противопоставляется манера
петь у стариков и молодых: "Старики поют с протяжкой, а молодые
круто заворачивают", "Постарше кричат — расслухаешься, а моло-
дые — так, верещать" (пример В.М. Шурова [1983]). Некоторые
высказывания о песне, как мы упоминали, становятся клиширован-
ными текстами, характерными для локального социума, т.е. наряду
с фольклорными они являются коллективными текстами.

Большинство высказываний о речевым поведении и певческой


манере являются текстами-квалификациями, главным образом оце-
ночными. Однако пословица "Ешь пирог с грибами, держи язык за
зубами" может быть истолкована как рекомендация, как правило. В
конкретных социумах существуют правила, регулирующие речевое
поведение, исполнение песен, правила разрешающие и запрещающие.
(Яркий образец тому дает Р. Бауман в упоминавшейся работе о
народной лингвистике и фольклоре квакеров.)

Обращаясь к запретам и рекомендациям, существующим в народной


среде по отношению к фольклорным произведениям, мы вступаем в

область текстов-инструкций2. Тексты-инструкции очень разнообразны


по форме и приложимы к самым разным объектам. Много текстов-ин-
струкций встречается в высказываниях о нормах речевого поведения и
об исполнительском искусстве — области, осознаваемой в очень боль-
шой степени. Осознание фольклора, особенно музыкального, формиру-
ет сферу народной эстетики, и высказывания на этот счет указывают на
норму или отступление от нее. При этом в высказываниях о нормах ис-
полнения часто даются точные и тонкие признаки исполняемого жанра.

Высказывания об исполнении фольклорных произведений, особен-


но тексты-инструкции, содержащие в себе модус долженствования,
имеют прямое отношение к области обучения словесным и музыкаль-
ным текстам.

Большинство фольклорных текстов, по-видимому, усваивается бес-


сознательно в обрядовом и бытовом контексте вместе с фоновыми
знаниями, необходимыми для правильного функционирования тек-
стов. Однако в народной культуре существовало и обучение текстам
определенного вида. Как известно, в разных культурах были школы
сказочников и сказателей. Кроме того, были тексты, которые обя-
зательно заучивались наизусть, — молитвы и заговоры.

Безусловно, большим вниманием пользуются в народном восприя-


тии письменность, книга, грамотность и соответственно грамотные
люди. В русских былинах и духовных стихах герой "поклоны кладет
по-ученому, говорит он все по-писаному". В знаменитом стихе "Голу-
биная книга" царь Давыд Осеевич характеризует содержание упавшей
с неба книги "по памяти как по грамоте". В "Пословицах рус-
ского народа" В.И. Даля [1904. Т. 4] приводится несколько десятков
пословиц и загадок, посвященных грамоте. Некоторые из них
описывают процесс писания: "Расстелено по двору белое сукно: конь его
топчет, один ходит, другой водит, черные птицы на него садятся".
Другая загадка, описывая процесс письма, дает оценку этому виду
деятельности: "Семя плоско, поле гладко, кто умеет, тот и сеет, семя
не всходит, а клад приносит". Объектом загадки становятся и атрибуты
письма: "Голову срезали, сердце вынули, дают пить, велят го-
ворить (перо)".

Отношение к традиционному обучению также отразилось в посло-


вицах: "Пророк Наум поставил на ум" (обучение обычно начина-
лось с первого декабря), "Фита да ижица, к ленивому плеть дви-
жется", "Азбука — наука, а ребятам бука", "Сперва аз да буки,
а там и науки", "Ер да еры упали с горы, ерь да ять — некому под-
нять". Для того чтобы лучше запомнить, азбуку пели.

Все проявления самосознания становятся особенно обостренными


в ситуации "свое—чужое". Это ситуация межэтнического общения,
наличия локальных территориальных границ внутри одной культуры,
конфронтации между двумя конфессионально далекими или, наобо-
рот, конфессионально близкими социумами, между "деревенской" и
"городской" культурой.

В моей практике встретились старообрядческие деревни, где сами

жители указывали на то, что в одной деревне все ругаются матерно
(в том числе и женщины), а в другой — "даже мужчины не услы-
шишь, чтобы мат. Испокон веку так". Употребление обеденных слов
стало признаком, который участвует в проведении границы между
своим и чужим.

Заметим, что иногда языковые наблюдения очень точны, а иног-


да неверны, поскольку за реально существующий принимается не-
кий идеальный образец. Так, старообрядцы, живущие в Восточном
Полесье, противопоставляя себе исконным жителям Полесья, харак-
теризуют свой говор как московский, хотя он от этого очень далек
(пос. Радуль Черниговской обл.).

Когда-то меня поразило высказывание одной деревенской жен-


щины: "Вот нашу песню мужик в радиве поет, а все не так, врет
голос, всю песню переворачивает". Говорила она о песне "Прощай,
жизнь, радость моя", а "мужик в радиве" был Ф.И. Шаляпин. Шаля-
пин пел не так, как они, — его пение было чужим и потому не
нравилось. Выражение "переворачивать" мотив или песню термино-
логично. По мнению многих информантов, узнававших свои песни по
радио или телевизору, их (песни) обязательно "переворачивали" —
обычно больше мотив, чем слова, причем это "перевернутое" всег-
да было хуже.

В исполнении фольклорного произведения могут присутствовать


элементы знаковости, адекватно воспринимаемые только в узкой
локальной культуре. По наблюдениям М. Мазо, при исполнении
вологодских плачей знаковыми являются поза и жесты плакальщицы.
Самое проникновенное исполнение того же плача с прекрасным текстом
плакальщицей из другой деревни, где руки при этом ставят на стол
другим образом, не вызовет соответствующих эмоций, и это пони-
мают и исполнители, и слушатели. Им кажется, что чужие делают
не так "жалостно" [Мазо, устное высказывание].

В этом смысле интересны попытки музыковеда З.Я. Можейко


изучить "этномузыкальные предпочтения" народных исполнителей
методом "звучащих анкет", которые показали очевидное предпочтение
всего "своего" [Можейко, 1985, 63—66].

Рассматривая проблемы самосознания на материале русской народ-


ной словесной культуры, мы можем задать вопрос: насколько пере-
численные объекты народной рефлексии являются универсальными, не
сказывается ли в выборе объектов осознания тип культуры, языка.
Думается, что указанные приоритеты — язык в целом, фонетика и лек-
сика, речевое поведение — как объекты осознания достаточно универ-
сальны (см. сходные выводы в обзоре Ромашко [1987]), однако тип
языка и языковых данных может быть стимулятором привлечения
особого внимания носителей народной культуры к какому-либо одному
феномену. Так, в палеоазиатских языках, особенно в чукотском, бога-
тый материал для народной лингвистики дают собственные имена с
прозрачной внутренней формой. По наблюдениям автора, в чукотском
поселке всегда найдется хотя бы один человек, для которого тол-
кование собственных имен — неотъемлемая часть его интереса к
своей культуре.

Универсальны и условия, при которых языковое и культурное


самосознание становится обостренным. Это исторические переломы,
ситуации контакта и противостояния культур, а также ситуация
обучения языку и текстам. Как справедливо заметила Т.В. Цивьян,
"человек может не замечать язык в том же смысле, в каком он
не думает о своих руках и ногах — но это пока с ним все бла-
гополучно" [Цивьян, 1990, 51]. Однако, пишет далее Т.В. Цивьян, не
только неблагополучие, но и высокая степень духовной культуры
заставляет обратить на язык особое внимание. Ситуация неблагопо-
лучия в соединении с высокой степенью духовной культуры харак-
терна для многих конфессиональных групп, где противостояние
господствующей культуре необходимо для языкового и культурного
самосохранения, а обучение текстам, неизбежно порождающее реф-
лексию, есть средство передачи религиозной традиции.




Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   74




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет