Сборник конкурсных работ «Пишем историю вместе»

У меня есть большая семья, родня. Дяди и тёти и их семьи живут в разных местах России, до них не всегда просто добраться, далековато. А вот бабушки живут рядом. Бабушка Тома живёт в Печмени, а прабабушка Гена в Асюле, через два дома от нас. Конечно, проведаю обеих бабушек, мне нравится с ними общаться, они интересно рассказывают что-нибудь из жизни. Но сегодня расскажу о прабабушке, Маньковой (девичья, отцовская Курочкина) Генриэте Александровне, потому что она относится к категории «дети войны» (буду называть её бабушкой, как в жизни). Родилась она восьмого ноября 1931 года, и во время, когда началась Великая Отечественная война, ей было неполных десять лет, меньше, чем мне сейчас… Как ей жилось в то время? Много ли было радости в жизни? Было ли детство у детей войны?.. Какого цвета детство было?..

Оказывается, отец и мать у бабушки Гены были учителями: их звали Александр Герасимович и Ольга Александровна. Бабушка была третьим ребёнком в семье. Так случилось, что бабушка Гена никогда не видела родную маму, так как она умерла при её рождении… Врач ничем помочь не смог. Отец бабушки не верил в смерть жены. «В самую Октябрьскую хоронили. Вся школа была».

Хорошо, что у бабушки появилась другая мама, вырастившая её и воспитавшая. Вот и в начале войны жили они вдвоём с мамой, которую звали Манькова Евдокия Андреевна. Также в их деревне жили её бабушка и дедушка. Деда звали Цыбин Андрей Алексеевич, он дожил до 106 лет. Бабушку звали Цыбина Арина Овдеевна.

Жили они бедно, питались в основном подножным кормом (так бабушка моя говорит). Бабушка рассказывает: «Чё ели, спрашиваешь? Суррогат, лебеду, липовый лист, паздеру липовую, кислинку, илим, кособрылку, пестрянку, грибы, и гнилой картошкой не брезговали, и даже скорлупу картофельную приходилось есть». От бабушки узнаю, что илим – это дерево, с которого сдирали кору-кожуру, эту кожуру рубили, сушили, мололи на мельнице. А суррогат – это лепёшки, он был вместо хлеба, его готовили из илима, лебеды (они заменяли муку). «Также в илимовую или лебедовую муку шоркали редьку, или калегу, или картофель, чё уж есть… И из этого теста готовили лепёшки. Ведь тогда муку колхозникам не давали. Вот и придумывали, чем питаться. Кислинку собирали в полях, сушили, мололи и ели. Собирали грибы, их сушили или солили на зиму. Гнилую картошку собирали в проталинах и делали из неё лепёшки. Пестики тоже сушили, молотили и пекли хлеб. Даже из ботвы картофельной варили похлебку. Зимой и летом это всё ели, пока шла война…» Как они это всё ели?! Мы вон и хлеб-то иногда есть не хотим, а они…

Когда я к бабушке прибегаю, она меня чаем с печенинками угощает. А сама рассказывает: «Одежду мы делали сами, из льна. Растение такое садили. Этот лён вырастет, его мяли, потом делали куделю (видел куделю из шерсти на прялке?), пряли льняную куделю, получалась нитка, потом из этих льняных ниток ткали холст. Из этого холста шили юбки, платья, платки, мешки под зерно. Одежда у нас была заплата на заплате. Ходили мы в лаптях и зимой и летом. И носков у нас не было, вместо носков носили портянки (показывает), тряпки примерно такого размера, вот такую тряпку наматывали вокруг ноги… Хорошо, что хоть лапти-то у нас были, благодаря деду. Лапти плёл мой дедушка, когда летом сидел на пасеке в карауле».

Если я к бабушке Гене после школы захожу, книги ей показываю, она, глядя на наши учебники, опять о том, военном времени, вспоминает: «И до войны книжек мало было, а во время войны в школе и вовсе не стало книг, тетрадей, карандашей, чернил. Знаешь, чем писали? Писали мы, Данил, из трубы сажей и красной свеклой с рассолом. Вот оно как было. Из-за того, что не было книг и всего остального, многие бросили учиться и пошли работать в колхоз. Кто был побогаче, те учились, но их было мало».

Я про себя думаю, а играть-то играли, наверно, всё равно, дети же? Несмело спрашиваю об этом. На этот вопрос бабушка отвечает так, задевая и другие темы: «В войну играть было некогда. Работа всё время забирала. Из леса на санях, запряжённых быками, везли дрова, а чтобы быки могли идти (снег-то глубокий, дороги нет), мы им гребли лопатами дорогу. Работали все, от мала до стариков. Бабушка моя в 80 лет ходила на колхозные поля жать серпом, а мама работала на ферме, то свиней кормила, то телят, то коней. Рано уходила, поздно приходила. Вот тебе и игры. Клички у колхозных коров запомнила на всю жизнь: Буска, Жука, Милка, Малютка, Верба, Канарейка, Миля, Марта. Мы на этих коровах боронили, они клички свои знали. У быков клички вот какие были – Кипря (злой, нельзя обижать, как боданёт, улетишь далеко, зато работящий был, хорошо дрова возил), Мартик, Колян, Пешка (лохматый). У каждого свой норов, подход нужен. На них пахали, боронили, как уж говорила, дрова возили. Знаешь, когда поспевал хлеб, его день и ночь молотили и потом сдавали государству. Также государству сдавали: мясо – 40 кг, яйца – семь десятков, молоко – 300 литров, хлеб, зерно (рожь, пшеница, ячмень, горох, гречка, овёс), шерсть с овечек, картошка - три центнера».

Как-то бабушка переодевалась, и ей на память пришла ещё одна история из её детства: «Не знаю, то ли игрой это считать, то ли нет, а праздники всё-таки иногда были во время войны. В одно лето было купальное воскресенье, не шибко радостное для меня. А мне мама как раз сшила платье изо льна, оно было покрашенное. Редко ведь такая обнова бывала, целое богатство! Не терпелось поделиться своей радостью с подружками, вот я и побежала похвастаться, что у меня такое новое платье. Недолгая была радость… Бегу, и в это время какой-то парнишка облил меня водой из ведра, и вся красота платья исчезла, краска сползла с платья. Я побежала к маме вся в слезах со словами: «Если бы я не пошла хвастаться в это воскресенье, а поберегла, я бы платье надевала только по праздникам!..»

Узнаю ещё: «Так как колхозникам хлеба не давали, они напивались похлёбки из картофельной ботвы с лепёшками и дальше работать. Жили люди плохо, всё отдавали государству. Вязали перчатки, носки и отправляли посылки на фронт. С утра до поздней ночи работали в колхозах. Домашнюю работу выполняли в позднее вечернее или ночное время, например, косили сено, садили или убирали картофель. Мыли полы, стирали при свете лучины, так как не было света и керосина для ламп. Пряли шерсть, вязали, если было еще светло, то у окна, а ночью жгли лучины. Дети с малых лет помогали взрослым».

Подруги у бабушки были, они вместе работали, во время работы они пели песни. Конечно, бабушка называет имена своих подруг: Валя Кадочникова, Нюра Манькова, Павла Уланова. Я не слышал, что и как бабушка поёт, но говорят, что она знает много старинных песен и с другими бабушками от души их поёт.

Я к бабушке люблю ходить, так как она рассказывает интересные истории и меня любит. Понимаю ещё, что старых людей надо проведать, надо быть уверенным, что у них всё нормально, ведь здоровье у них неважное. Так и с моей бабушкой Геной. Я точно знаю, что у неё давление «скачет» (так она говорит). Вот маленькая история. Меня попросила прабабушка Гена забрать «коня» (это палка, о которую бабушка опирается, чтобы ходить и не падать), потому что она его оставила клубе. «Будешь как я в войну, почтальоном. Я таскала почту в военные годы и в Зязелгу, и в Печмень». Взять «коня» прабабушка велела у бабы Тамары, потому что та забрала, наверно, его. Бабушка Тамара говорит: «Я забыла. Возьми вот и передай прабабушке белила, печку пусть побелит». Сходил в клуб - закрыт, и я расстроился, пошёл домой, чтобы отдать хотя бы белила моей прабабушке. Отдал, и она пригласила меня в дом, я зашел, помог бабушке дойти до кресла, сесть. Бабушка сказала, что плохо себя чувствует. Она измерила давление, оно оказалось высоким, она выпила таблетку (я принёс ей воды в ковше), после чего спросила: «А что бабушка моего коня тебе не давала?» Я объяснил. Пока мы разговаривали, давление у прабабушки упало. И я в тот момент подумал: «Наверно, у бабушки упало давление из-за того, что она была не одна, а со мной, чувствовала мою заботу». Чтобы бабушка поменьше расстраивалась, я стараюсь ей помогать: помогаю садить, окучивать, копать картошку (и узнаю, что «вскапывали раньше 20 соток лопатами вдвоём с мамой»); зимой дорожки гребу, просто разговариваю с ней. Потом мы с бабушкой чай вместе пьём… Мы разговариваем о том, как скачут цены, она говорит: «Вот скоро хлеб будет стоить 50 рублей». Ей непонятно, почему скачут цены…Ведь это неправильно. Один раз баба Гена пришла к нам домой, чтобы мы ей с карточки положили деньги на телефон. Она говорит: «Мне ста рублей на два дня не хватает, вроде позвоню, немного совсем поговорю, а денег уже нет на телефоне. Почему так, не пойму». И это тоже неправильно… Как можно обижать и обирать стариков?! Их обмануть… Они же такие доверчивые, добрые. Я считаю, что моя прабабушка тоже добрая, заботливая и ласковая, даже на таком примере это можно показать. Она всегда приглашает меня домой, и когда я стою рядом с бабушкой и разговариваю, она говорит: «Не стой, присядь на диван, стоять тяжело ведь тебе, наверно?» Мы тоже приглашаем бабушку к себе в гости. Она приходит. Сначала во дворе она встречается с нашим Мухтаром, кавказской овчаркой, ему полгода. Мухтар знает, если идёт бабушка, она обязательно несёт ему гостинец. А бабушка знает, что Мухтар её ждёт, и гостинец для него приберегает. Мухтар приветствует бабушку особым лаем, мы сразу догадываемся, что это бабушка пришла. Я слышу, что бабушка о чём-то приветливо наговаривает с Мухтаром, и бегу её встречать…

Мне интересна тема «дети войны», потому что я хочу побольше узнать о Великой Отечественной войне и о её детях. Полезно узнавать через воспоминания о том времени, жизни, людях, как работали не покладая рук ради ушедших из дома и воевавших на фронте солдат, ради Родины, как самые простые люди, в том числе дети, преодолевали тяжелейшие трудности, они их победили, они победили не только войну, но и страшную стихию в виде мороза, снега, дождя… Видно, много тёмных красок у Войны…

А вода течёт, как жизнь…
Цаплин Николай, 10 класс Печменской школы
…И почему же я рыбак?! Скажу вам честно – в этом нет ничего удивительного, больше бы было удивления, если бы я не был рыбаком. Нас трое братьев, все бегаем на рыбалку. Причина? Папа – рыбак, дед – рыбак, прадед (по папиной линии) – тоже рыбак, прапрадед (по маминой линии) – лесник, тоже рыбачил. Живём мы в маленькой деревне Зязелга, речка (да не одна) у нас под боком, в нескольких минутах ходьбы, почему ж не порыбачить? До сегодняшнего дня я, честно сказать, не очень сильно задумывался, что рыбалка и любовь к речке (какой бы маленькой она ни была), как и многое в нас, начинается «с корней»… Не только не придавал особого значения, но и просто-напросто не знал. Время пришло.

Да, много воды утекло с тех пор… Какой воды? Разной. Порой со слезами и горем смешанной…

По папиной линии у меня был прадедушка Цаплин Николай Кузьмич, 1917 года рождения. Родился он в д. Адыевка, которая находилась в трёх километрах от нашей деревни, которой сегодня нет, но где по сей день есть прекрасные рыбные места...

В семь лет они с сестрой Настей остались без матери и отца. Чем-то нужно было кормиться, надеяться приходилось только на себя. Непреодолимый голод толкнул их к речке. Так появилась тропинка, а затем «дорога» (как желание и возможность выжить) к речке Печинка, протекающей около деревни. Здесь водились налимы, рыбёшка помельче (малявки, пескари). Всё шло в ход, на еду. Так с семи лет маленький мальчик Колька сначала вынужден был ходить на речку за пропитанием, а затем и пристрастился к рыбалке, полюбил её всей душой: узнавал рыбные места, открывал секреты рыбной ловли. И… учился в школе, закончил 4 класса, в 16 лет Колю отправили учиться на бухгалтера. В 1936 году женился на Ульяне (она была старше на 3 года), в армию призвали в 1938 году, служил на Дальнем Востоке. Прослужил 3 года, собирался ехать домой, где его ждали жена Ульяна и сын Николай, но началась Великая Отечественная война. С Дальнего Востока дивизию, в которой служил прадед, перебросили под Москву. Николай Кузьмич был сержантом, командиром отделения. Воевали противотанковым оружием. В 1942 году был тяжело ранен в правую ногу. Награждён медалью «За отвагу». Комиссован, дали вторую группу инвалидности. Пришел с фронта. Работал бухгалтером в д. Константиновка нашего района, в д. Ермия Чернушинского района. И в этих деревнях были речки, куда прадед с удовольствием ходил, несмотря на больную ногу, любовь к рыбалке оказывалась намного сильнее: в д. Ермия речка и называлась Ермия, в Константиновке - речка Тулва. В речках водилось много рыбы, везде были пруды, на каждой речке располагались мельницы, что тоже содействовало азарту настоящего рыбака, хорошей рыбалке, сопутствовало удаче. Вместе с прадедом Николаем, конечно, были его ребятишки, осваивавшие рыбацкое дело, засевшее в них на всю жизнь.

Позже Николай Кузьмич переехал с семьёй в мою родную деревню Зязелгу, работал в колхозе бухгалтером до пенсионного возраста. Жили они с прабабушкой Ульяной много лет в небольшом доме на самом берегу небольшой речушки, больше похожей на ручей, чистый и холодный, который пересекает и сегодня верхний конец нашей деревни и течёт дальше, прячась вскоре в лесу. И даже в этом ручье водится рыбная мелочь, которую в солнечный день можно свободно наблюдать с бережка, рыбки собираются небольшими косячками и плещутся радостно в своей родной стихии…

…По маминой линии прапрадеда моего звали Бакалдин Гавриил Васильевич, 1912 года рождения. Он и родом из нашей Зязелги. До Великой Отечественной войны работал лесником, а значит, хорошо знал наши места: леса и речки. Обзавёлся семьёй, женившись на девушке Устинье. Когда в самом начале войны он уходил на фронт, у них уже было трое детей, ожидался четвёртый ребёнок, который (вернее, которая) родился в сентябре. Моя прабабушка среди детей была старшей. И наверно, острее других понимала, что значит остаться без отца. Гавриил Васильевич не вернулся с войны. Что такое рыбалка, знали все ребятишки из семьи, но особенно к рыбалке пристрастились самые младшие его дети: Ваня и Валя. А на речку Искильду, Усаклу малышей сначала погнал тоже голод, как и в первой истории. Ребятишки очень ждали отца и загадывали: если попадётся рыба, значит, отец жив. Надеялись очень. Рыба попадалась, поддерживая детскую веру, а отца всё равно не было… Гавриил Васильевич не вернулся (умер от гангрены), а любовь к речке, - где можно уединиться и выплакать свою детскую и совсем недетскую боль, смыть свои слёзы и отправить их по воде подальше; можно порадоваться своим маленьким радостям и победам,- осталась на всю жизнь… И пришла, приплыла по воде эта любовь и к нам.

… И как, наверно, тогда, много лет назад, когда ходишь по корягам, отыскиваешь укромные места, рыбные омута, где-то задерживаешься подольше, откуда-то уходишь быстро из-за отсутствия клёва, то вдруг тебе покажется, что лучше будет клевать на перекатах и ты спешишь туда (дорогу-то ты уже давным-давно знаешь!), спешишь, потому что тебя могут опередить, например, твой брат Влад… Мы можем отправляться на рыбалку за своей любимой рыбой хариусом вместе: мой дед Саша, мой папа Аркадий, мои братья Влад и Вадим, но… всё равно каждый рыбачит по отдельности. Конечно, речка дли-инная, всем места и рыбы хватит. Не нравится эта речка, ступай на другую, выбор есть. И что вообще речка и вода в ней? Вода - она и есть вода, всегда чистая, что с ней может случиться? Ничего. Главное, чтобы тебя это занятие увлекало. Оно и увлекает, причём давно.

К каждому из нас рыбалка пришла в своё время. Важно, что она изначально пришла в семью. У нас в семье все рыбаки, все с детства с удочкой в руках, каждый из нас исходил эти места вдоль и поперёк, и каждый усвоил точно: качественный улов требует усердия и огромного терпения. Сейчас пример для нас всех – мой дедушка Цаплин Александр Николаевич, по жизни заядлый рыбак, который бесчисленное количество раз исходил с удочкой по реке, и всегда возвращался с уловом. Эту любовь к рыбалке он передал своим детям, троим сыновьям, и теперь – нам, внукам. Я помню, как я первый раз пошел на рыбалку, мне было тогда лет пять. Мне дед сделал мою первую удочку. Моё волнение на первой рыбалке не передать словами, я за всем наблюдал внимательно. Когда у меня клюнуло, папа стоял рядом, делился своим опытом, говорил, когда и как надо подсечь. По его сигналу я подсёк, но у меня оказалось маловато силёнок, чтобы вытащить рыбу, и я долго пытался её тянуть. Но ведь рядом был папа, увидев мою беспомощность, он подошел и помог. После этого случая я стал постигать тонкости рыбалки, так как рядом находились умелые, опытные рыбаки в лице деда и отца, и мой старший брат уже умел рыбачить лучше меня. Конечно, меня это зацепляло. Мы просили взрослых сделать нам удочки, и они делали нам их из веток деревьев. Нашей радости не было предела! Каждый из нас хвастался своей удочкой, доказывал, что у его удочки больше достоинств, каких-то преимуществ, проверяли леску на прочность, качество поплавка, крючка… Одним словом, были счастливы. Мы узнавали, что рыба больше клюёт в омутах, как можно поймать хариуса на перекате вообще, какие тонкости существуют, чтобы можно поймать большого, хороших размеров хариуса. Учились подбирать снасти для рыбалки с учётом того, что клюет, какой вес рыбы. И сейчас мы покупаем или делаем сами снасти, которые подходят для наших мест, и не надо расстраиваться, что они не сработали в этот раз, знаем, что всё равно они когда-нибудь принесут пользу, пригодятся в других местах. Для нас не существует времени года, когда мы не ходим на рыбалку: мы готовим зимние снасти, снасти для летней ловли. Хариус в речке круглый год, так что только не ленись, рыбак, и любимая рыба будет на крючке! Щука тоже хороша!

…И я думаю и представляю, как когда-то примерно так же мои родные, только несколькими поколениями раньше, тоже испытывали те же чувства, эмоции…

Я и сейчас, имея более чем десятилетний рыбацкий стаж, точно знаю, что предела в постижении рыбалки нет. Даже мой дед (ему в этом году исполнится 65 лет), который, на мой взгляд, в совершенстве знает дело рыбака, иногда делает какие-то открытия. Теперь мы можем советоваться друг с другом, порой поспорить. Главное, у нас всегда есть общая тема для разговора, по-настоящему интересная для всех, - рыбалка. Эта тема очень разнообразна: когда лучше рыбачить, какие снасти лучше использовать для ловли, где лучше рыбачить, чтобы поймать хорошую рыбу. А какие бесконечные рассказы-воспоминания о процессе рыбалке, об ощущениях при клёве, о хариусах, почти пойманных и сорвавшихся у самого берега, о намерении возвращаться на те места, где осталась не пойманная, сорвавшаяся рыба… Эти истории мне больше нравятся в «исполнении» деда, поэтому ждём, когда дедушка пойдет на рыбалку, потому что с ним интересно ходить, он рассказывает не только рыбацкие байки, но много знает об этих местах, ведь он исходил эти места на протяжении десятилетий, ещё с нашим прадедом. Дед говорит об изменениях, происходящих на речках, заставляет задуматься… Он подсказывает, где хорошо клюет, куда не стоит бросать, чтобы не остаться без снасти… Дед наговаривает, а мы внимательно слушаем, пока не придёт момент начала рыбалки. И тогда каждый идёт своей дорогой… до окончания рыбалки. Радуешься даже мелкой рыбешке, которую ловишь, а иногда устраиваем соревнование. Однажды у нас состоялось целое сражение между маленькими рыбаками. А значит, рыбалка становится увлечением новых мальчишек. И это здорово, когда мальчишки находят для себя интереснейшее занятие, а не маются от безделья и не окунаются в отрицательные привычки… И 70, и 80 лет назад так же, наверно, было… Во всяком случае, с моими прадедом и прапрадедом.

…Скоро лето. Уверен, отдых мой будет связан с моим любимым увлечением – рыбалкой. Буду рыбачить и, наверно, не буду замечать (некогда, ведь рыбак должен быть сосредоточен и собран!), а вода будет течь из Искильды в Тулву, из Тулвы – в Каму, как жизнь… Наша жизнь… Жизнь, подаренная нам нашими прадедом и прапрадедом. Жизнь, наполненная смыслом и достоинством; наполненная Любовью (к близким, семье, земле родной, истории, увлечениям). И пусть она будет Чистой… И Вода, и Жизнь, и Любовь, и Память…
Бусова_Анна_Сафроновна,_1933_г.р.'>Голод и война, овечки и нищета
Ушаков Сергей, 11 класс Печменской школы

Бусова Анна Сафроновна, 1933 г.р.
Эту историю знаю уже несколько лет. Мне она интересна, хочу и вам рассказать. Поведала о себе и своей семье в своё время нам Бусова (в девичестве Кузьминых) Анна Сафроновна. Лучше её не расскажешь, речь какая-то особенная, удивительная… Поэтому постараюсь передать её речь, насколько смогу.

- Зовут меня Анна Сафроновна. Я родилась 6 мая 1933 года в Адыевке. Деревни этой уж давно нет…

Когда началась война, бабы заревели, провожали кто мужей, кто сыновей, кто братьев, кто женихов….

В школу ладом не ходила. Грамоту знаю. Не в чем было тогда ходить, одни лапти на ногах... В сентябре я еще пойду поначалу в школу босиком, отправлюсь, зябко..., иней. В Адыевке школа была до 4 класса. Начала в 1 класс ходить, Яковлев Митрофан Данилович нас учил. Где школа у нас была? А изба была раньше у богатых, раскулачили их, выселили. Всего в доме-школе две половины были. В одной половине два класса, до обеда первый и третий класс учится, после обеда – второй и четвёртый класс. Любила учиться я, хорошо училась. Другие не умели задачки решать, я на черновике решу – скорей суну им, они списывают. Ручки у нас были бамбуковые. Так вот, с осени-то походим, пока ноги терпят...

Отец ругал маму, что не отпускала меня в школу. Он грамотный был, всё газеты читал. Хотел, чтобы мы учились. А мама не знала грамоты и не шибко-то заботилась об этом. Холодно станет, всё, в школу не ходили...

Сколько себя помню, всё я овечек пасла. Мама заставляла овечек пасти летом ферменских. Да и колхозники приводили весной на ферму своих овечек, а осенью уводили, больше 500 штук в стаде-то было. Я всех наперечет знала! Однажды на зязельских горах в войну смешались наши овечки с зязелгинскими. Сестра Главдия как раз чё-то ушла домой, я её сама отпустила. Вот и смешались овечки-то. Шум, гам, овечки орут. Девки, которые пасли зязельских овечек, заревели. Я не знаю, чё делать, давай овечек гонять, делить … Отделила с горем пополам, знашь, овечки сами мне помогли. Овечки-то познакомились друг с другом, поорали, а потом отделились, каждая в своё стадо пошла. Правда, домой-то их пригнала, проверила, вижу: двух баранов нет. Чё делать? Пришлось за 2 баранами вечером идти.

Ещё у меня овечка Баржа была, большая. Мне лет 8-9 лет, маленькая вовсе. Овечки залезут в черемушник, сгрудятся, а я в самую середину залезу (шибко волков боялась), развалюсь на Барже, лежу, а сама слушаю... А волки-то с краю... Рядом ходили. Овечки орут, мешаются, прячутся от волков, залезая ближе к центру стада… И я ору, что есть мочи! И знаешь, волки убежат.

Вернулся с войны отец, раненный в ногу, с костылем. Тяжёлую работу не мог делать, должен был охранять овечье стадо. Опять овечки! Вот угнали овечек мы в кутор Сибирь (3 км, да перелесками...). С овечками к соломам идём, их ведь гонять надо, кормить. Я погнала опять, а отец остался, он не пас со мной, не мог ходить ладом, караулил на месте ночлега с ружьем. Пригнала я моих овечек к гороховой соломе, думаю, вот овечки-то у меня вкусно поедят, да я и сама выбираю стручки-то гороха из соломы да ем, все будут сыты: и овцы, и пастух. Вдруг вижу: два волка. Ругаюсь, ору. Первый волк уже за ногу овечку схватил, да, видно, шибко меня испугался (смеётся бабушка), отпустил. Тогда все овечки целы остались. Хоть эти овечки и надоели мне хуже горькой редьки, всё-таки я искала место, чтоб их получше накормить. Домой пригнала один раз (волков в тот день не видела), заметила —1 овечки нет. Не сказала никому, решила, что ягушка родится — засчитаю. Так решила, так и сделала, умней стала. А то ведь как было-то, когда сознаешься в пропаже… Вот расскажу.

Гоняла я овечек ещё на озимь, весной это дело было, ели они свежую озимь. В тот раз Баржа устала, видно, идти не может, я её возьми да оставь... Пока других заворачивала, прихожу обратно с другими-то овечками, она уже мертвая лежит, волки кровь выпили и ушли... Вся кровь вышла. Весна была, а волки весной-то кровь выпивают, так я слышала. Чё делать? К отцу побежала, ему сказала, он меня послал сообщить дома, что одолевают волки. Я опять побежала, маме передала отцовы слова. Мама пошла сказать в правление, а председатель так ответил маме-то:

- Вас самих надо задавить, съись!

Счас разве мы станем есть пропавшую скотину?! А тогда ведь отец овечку-то ободрал, да и съели мы её. А то ведь есть-то вовсе нече было тогда. Так голодно было… Отец не стал дома жить, потому что есть нечего, сам на войну пожелал, знал, что его, раненого, на фронт, в боевые действия-то не возьмут, и с голоду не помрет: хорошо шорничал, все чинил для коней, значит, в армии нужный человек. А нам шибко худо было…

В первый же год войны, осенью мама повела корову продавать (сена не накосили, как косить - силы не было, покосы не давали). Кормилицы не стало, вовсе худо. И меня мама повезла милостыню собирать в Чернушинский район. Там вообще намного лучше, богаче люди жили, не как у нас. В войну нищих много было, не больно-то подавали. Мы рады были всему. Если картошку вареную подадут, только выйдешь из дома, тут же в сенках прямо и съешь. А сырую картошку несёшь домой. Никто не ругался, кто подавал, не от хорошей жизни нищие ходили... Бывало, и в чужих людях ночевала. В Ключиках хозяйка позвала за стол, а я есть-то хочу, а стесняюсь, она и сказала по-доброму: «Ты же нищенка, если пригласят, то садись, не отказывайся». Тогда я села. Запомнила те слова.

Весной домой иду, овечек пасти надо! Об доме-то тоже стосковалась. (Тетка, у которой я жила, похлебку линёт, ломоточек тохонький отрежет и всё, добавки-то не попросишь уж, и не предложит – я не обижалась). Опять овечки!

Начнут они ягниться, беда! Ночью придут сторожа: «Нюрка, не можем разобрать. Овечки ягнятся. Все перемешались, беда с ними». А я знала, какие ягнятки у каких овечек появляются, по сколько, как кормить. Вот начнут ягниться-то, сторожа-то ко мне и бегут. Всех разберу. Всё, овечки угомонятся, и сторожа успокоятся. Доили овечек. В пять утра мама разбудит нас с Главдией, доить посылает. По 30 штук объягнившихся овечек отсаживали от ягнят с вечера, чтоб молоко накопилось. А утром-то от ягушек надаивали ведро, густое молоко, на брынзу принимали.

Бараны до того злые, как другим от них доставалось!.. А меня ни разу не бодали. Мама кормила овечек. Поить — колоды деревянные были. Кормить — ясли. Сено, солома, чаще, конечно, солома на еду. Когда уж совсем холодно, только выйдешь утром из дома, лапти сразу промокнут, терпи весь день! Деваться некуда... Лаптей-то у меня не было, не то ли что ещё что. Овечек своих я всё время босиком пасла, а чё летом-то?! Все ведь ноги у меня в занозках! Бывало, сижу, занозки друг за дружкой выдавляю. Жниво, по которому овечек гоняю, колючущее. На полях-то после уборки (как скосят) настоящая щетина оставалась, после пшеницы-то ещё щетина маленько помягче, а после ржи не поверишь – колючущая! Всё помнят мои ноги… Иду, иду я по этому жниву за овечками тихонько сначала, ну, колет невмоготу… Не выдержу, как припущу бегом, только пятки сверкают! И вроде уж не так колется. Ранки, занозки, конечно, гноились, но мы ничем не смазывали, так как-то проходило… Мёрзнешь, мёрзнешь, мёрзнешь… домой придёшь, согреешься, а утром как свежий идёшь на работу. Не болели как-то.

В доме у нас битая печь большущая стояла, семь человек уходило на неё, все ребятишки вокруг мамы завалимся. Она, как матка, а мы, как пчёлки, кругом. Кроме печки ещё и полати, тоже большущие. Без отца на печи мы все вместе. А когда отец пришёл с войны, все вповалку на полатях: отец, мать, маленькие возле матери, потом те, кто побольше из ребятишек, постарше. Как зайдёшь в дом, сразу пошли полати, кухня (середь), лавка от порога до переднего угла, лавка на передней стене. Стол. У отца строго своё место было. Идёт из-под порога лавка, так вот он на неё садился. А мама на стуле сидела, так как похлёбку наливала, надо было вставать, хоть и из одной чашки все вместе ели. Ложек-то простых и то не было! Мы, наверно, хуже всех жили в деревне, нищета да и только! Вот, знаешь, деревенские кто чё к речке бросал, уж всякий ненужный хлам, а ты эти чечки, обломки соберёшь, да домой несёшь… Это для других хлам, а нам ещё сгодится… Этими вот обломками-то и едим. Отец потом только деревянные ложки сделал. У каждого своя ложка появилась.

Без отца (когда на войне был) мы и вовсе на овчарнике (где овечкам готовили есть) жили зимой всей семьёй. Там печь русская большая-большая была (раньше кто-то жил), нам больше ничего и не надо было… Так вот там круглые сутки топили печь, тепло было, а дома дров не было. Ещё одна женщина с двумя девками (Кузьминых Лукерья, дочерей звали Валя, Маруся) жила с нами на овчарнике зимой. Здесь из колхоза всегда дрова были. Домой отец пришёл, никого нет. У соседей спросил: «Где у меня семья-то?» Подсказали ему. На другой день стали топить дома, перебрались домой.

Картошки садили мало. А вот репы, калеги, капусты – много. Из репы, калеги обычно парёнки делали, печёнки из калеги. Знаешь, какие вкусные! Брюхо-то наполнишь чем-то… Как-то выжили… Как только наступит весна, снег стает… Сколько было пистиков! Бог ли чё ли их сеял? Ходишь, собираешь. Сырых пистиков нарубишь сечкой - сырыми и ели, на самой калёнке прямо так жарили, в похлёбку бросали – даже не чистили. Мыслимо ли дело – по семь вёдер в день насобирывали, где перечистишь?! Пистики появятся – значит, мы ожили. Потом пиканы пойдут… Ели всё, что можно было… Липовые листки едим, пройдёмся по ветке, бруснем их с ветки – вот и все молоденькие листочки в руке! Раз с Глашкой (ещё до возвращения отца) пестрянки сырой наелись (а эта трава на навозных кучах то-олстая росла!). Потом ещё похлёбку сварили, её нахлебались. Вот у нас головы-то закружило… Глаша не могла встать, а я на коленках приползла на гору, где мама овечек пасла. Там я проспалась, легче мне стало… С Главдией тоже всё обошлось… А ведь много умирало людей от этого, чем-нибудь да объедались, то травой какой, то грибами…

Только весна приближается, мама идёт в богатые дома мыть дома. За эту работу чё-нибудь ей давали: кто редьку, кто калегу, кто ещё чё-нибудь. Мария не приходила домой почти вообще (в няньках жила у учителей). Она как-то училась, и с ребятишками водилась, и учиться успевала. Знаешь, у них хле-еб был, я ходила к ним летом. Мария как хозяйка себя вела, я приду, она окрошку сделает (ей доверяли). Она меня накормит. Учителя огороды садили. В Адыевке учителя не держали скотину. У Дедова жена Настасья Картапова (они у нас в соседях жили). Когда мама избу у них мыла, то Картаповы не обижали: целое ведро картошки дадут. Сосед Картапов на войну не ходил, бронь была. Вот голод меня гнал к ним. Есть хочу, приду к Картаповым-то, сижу-сижу (у них уж всегда картошка была). Картапиха даст мне варёную картошку, глядит: меня есть – и нет, как ветром сдует! Получила я своё и убежала.

Чё Марии дома-то делать, коли она сытая? А вот брат Ванька (1937 г.р.) не хлебал похлёбку, хоть чё ты с ним делай. Мама изрубит в корыте картошку вместе со скорлупой помельче, а Ванька сядет на окошко, ревёт, ни в какую не ест. Я вот всё думаю, неужели нельзя 2 картошки было очистить и сварить ребёнку?! Всё равно есть надо. Выжил как-то.

Один раз меня в дочери отдали, тяжело было маме тянуть нас всех. В войну жили адыевские в Чернушке. Вот и предложили, видя наше положение: «Пойдешь жить? На хутор вон Сталлино?» Так уж адыевские нахвалили, что мама согласилась, потом я. Дальше еще Кленовка была. Жить отдали. Хлебная баба была. Шоркать картошку всё время приходилось мне. Полный чулан пшеницы, ржи стояли в мешках, вроде не было необходимости с картошкой возиться, куда там?! Даром нисколько не просидишь. На пару пилили поперешкой, я устаю, мала ещё, много ли силы-то у меня? А все еще надо. А так вообще-то относилась хорошо. Но недолго я выдержала. С неделю пожила, пошла в Сталлино, к своим адыевским, сразу заявила: «Я домой пойду». Они давай меня уговаривать. Бесполезно. И мама потом говаривала: «Живи!» А я своё талдычу: «Мама! Я все равно буду дома жить!» Оставили на какое-то время меня в покое.

Потом в Барду в няньки отдавали. Работать еще не могла, а в няньках-то всё-таки полегче. Овечки до того надоели. Жила между Краснояром и Бардой, работала хозяйка уж не помню где… С дочкой её надо было сидеть. Кругом лес, страшно. Опять ненадолго меня хватило. Вот однажды поздно с Картаповым пришла домой. (Они с мужиками зерно возили). Я перед отъездом домой прихожу к ним на место работы и спрашиваю: «Машины будут?» И уехала. Приехала – дома похлебка вкуснущая с крошеными сошнями. Ничего милее нету! Больше никуда не ездила.

А ещё вспомнила про житьё-то в Кленовке. Когда жила, меня уговаривали, богатством «новой мамы» заманивали: - Живи ты, живи, у нее швейная машина, умрет, все твое будет! Нет уж, ежели туго без дому-то, без мамочки родимой, никакие богатства не нужны. Лучше с овечками моими…

…Начнут люди овечек звать: «Мэсь…» Как даст баран под мягкое место! Скорей меня кричат, не могут сами справиться: «Нюрка, помогай, сволочи они такие! К ним не подступись!» А меня не трогали. За рог схвачу, оттащу. Овечек сдавали государству. Партиями сдавали. Налог ведь надо платить. А куда их всех?! Овечка большая была. Кличка у неё была Кобыла. Белого цвета, красивая. Всё впереди всех ходила. Только скомандую: «Айдате домой! Хватит! Хватит!» Гляжу: Кобыла уж ко мне идёт и за ней все остальные.

Да, в войну напаслись с сестрой Главдией овечек. Один раз насобирали мы с ней пиканов, решили похлёбку сварить. Разложили мы костёр. Огонёк заплясал. Овечки у нас отдельно в лесочке отдыхают, прохлада там, тенёчек. Пиканы у нас варятся. А мы у берёзки присели, ждём, когда пиканы сварятся. Вдруг Главдия испуганно кричит мне: «Нюрка, змея!» Гляжу, куда она показывает, и правда, змея… Длиной больше метра. Страшно нам, а не бежим. А змея обползла место, где сидим, и опять обратно приползла. Смекнули мы, что, наверно, у неё тут нора. Отошли тихонько, глядим, и правда, она заползла в нору… Тогда мы котелок с пиканами в руки и бегом оттуда! Больше туда ни ногой!

Сколько платили за работу? Овечек пасла — трудодни, палочки поставят… Муку сколь-то давали. Дома в войну никакую скотину не держали. После войны коз завели.

Праздников в доме и не помню, были одни воспоминания о праздниках. Вот придёт Пасха, мы, ребятишки, знаем, что раньше был такой праздник: «Мама, а вы че стряпали на Пасху?» Мама ответит, что шаньги. Оближемся, вот и весь праздник, довольны «шаньгами».

На окна после войны вешали газеты. Весной вымоем избу… Одна молодая женщина, Конёва Наталья, вырезала из газеты красивущие «занавески», так и вешали их на окна. Один раз председатель пришла: «Я уж думала, что у вас тюлевые занавески-то висят!» (язвительно, издевательски). Не поверишь, и тогда, при всей нашей нищете охота было, чтобы баско дома было. Садов насадим с весны, большие вырастут. Я весной бегаю, как потеплее станет, насобираю по всей деревне разных цветов. Зимой они у нас все застынут, раз топить нечем… А весной опять бегу по деревне…

Вскоре после войны двоюродная сестра Васюша Селиванова (свекровь у неё куда-то уехала) позвала меня водиться. А сама ушла на работу… Девочка, её дочка, уснула. Я пошла на улицу, репья нарвала (когда молодые репьи, ты знаешь, у них вкус картошки, с хорошим аппетитом ешь). Пришла обратно, сварила, подбила мукой. Похлёбка готова. Сижу, жду хозяйку. Васюша пришла, я решила её обрадовать. Что ты думаешь? Она не стала мою похлёбку есть… Она достала картошку, сварила другую похлёбку. Мне отдала мою похлёбку и отправила домой. Ух, как сладко мы поели! Долго она поминала эту похлёбку, много-много лет спустя, когда уж я к ней на пенсии ездила…

Когда пришла спустя время из Лысьвенского района (на лесоучастке была), то увидела, что плохо пасти стали овечек. Свербило в душе. Любила всё-таки я скотину, колхозница. Я ведь в своё время всех обласкаю. Все они со мной разговаривают. У всех свой характер, норов. Даже к мамке своей каждый ягнёнок по-своему подходил и к вымени пристраивался.

После войны мы с одной девкой, Полей Ушаковой, сидим, телята в сторонке ходят. У меня овечки зашли в болото, перелесок отдыхать. Вдруг видим: двое в белых костюмах ходят, нас они не видели. Овечки к нам. Эти мужики в гору побежали, мы с овечками, телятами в другую сторону. Вот страху-то натерпелись!.. Потом узнали, что эти мужики от войны бегали, дезертирами их ещё называли… У нас, в Адыевке, никто от войны не бегал, в Зязелге – да. До этого случая одна девка, Маруся Вострокнутова, рассказывала: «Ой, девки! Призрак я видела (помлило). Два белых по горам бегали, я не показалась». Я-то поняла, что это не призраки.

Так вот мы и жили… Разве пережив это всё, забудешь?..