Сборник статей / под ред. Г. Г. Глинина, В. А. Емельянова

под ред. Г.Г. Глинина, В.А. Емельянова. –

Астрахань: Издательский дом «Астраханский университет»,

2005. – 104 с.

К сожалению, полностью цикл не вошел ни в «Ангела в снегу», ни в «Я сослан к Музе на галеры...»¹. Причины этого кроются, возможно, в его большом объеме (более 130 машинописных листов, по свидетельству Юрия Крохина). Вероятно также, что не все стихотворения, входящие в «Профили на серебре», написаны на одном (высоком, губановском) уровне...

Как явление «галереи» поэтических портретов уже существовали в русской литературе. В связи с этим достаточно вспомнить «Думы» Кондратия Рылеева и «Медальоны» Игоря Северянина. Однако губановские стихотворения по-своему уникальны. Вышеупомянутые предшественники стремились к созданию «штучных» текстов с узнаваемыми историческими персонажами. Губанов же, предваряя самиздатовские «Профили на серебре», писал: «Автор стремился достичь эффекта не очень большой, но сложной и многокрасочной симфонии, которая была бы выслушана целиком как единое произведение с вводом в нее инструментом памяти, психологии своего собственного отношения к миру и его последствий в метафизическом значении слова…»²

Присутствие Рылеева в тексте ограничивалось обычно оценкой героев с точки зрения патриотизма. Северянин создавал сонет-зарисовку с субъективной оценкой творчества героя.

Иначе дело обстоит с Губановым. Как правило, его исторические персонажи имеют много общего с автором. Проявляется это прежде всего в выборе героев. В большинстве случаев это люди искусства (в отличие от рылеевского подхода), близкие поэту по духу (в отличие от северянинского подхода). Очень тонко подметил Владислав Кулаков: «…и Пугачев, и Грозный, и Пушкин в стихах Губанова – прежде всего сам Губанов. Он примеряет их маски, их легенды, может, даже, чуть соперничает с ними…»³ Можно сказать, что на этом уровне происходит своеобразное сращение автора с лирическим героем.

Не случайно Губанов обращается и к образу Ван Гога. К 1960-м гг. Ван Гог был уже широко известен в СССР. Еще в 1931 г. были изданы знаменитые письма художника. В 1961 г. вышел русский перевод биографической повести Ирвинга Стоуна «Жажда жизни». Об интересе Губанова к Ван Гогу и о планах введения его в «Профили на серебре» свидетельствует письмо поэта Марии Марковне Шур:

«Сейчас меня занимает одно. А именно: это старые мысли и планы по поводу 37. Хочу сделать поэму о 37, перед которой померкла бы чахоточная Полина и румяные Палачи⁴. Помогите мне с материалом. Мне нужно много свежих фактов и анекдотов из жизни этих людей.

Для вашей памяти:

Пушкин Вересаев «Спутники Пушкина»

Хлебников «Доски судьбы»

Маяковский

Рембо все, что сумеете достать

Лорка

Рафаэль

Ван Гог…»⁵

Примечательно, что в судьбах Ван Гога и Губанова наблюдаются совпадения :

– смерть в 37 лет;

– глубокая религиозность;

– лечение в психиатрических клиниках;

– стремление к созданию творческих союзов (вангоговские мечты о коммуне художников и губановский СМОГ);

– непризнанность при жизни. Ван Гог продал единственную картину, Губанов опубликовал на родине один текст (отрывок из поэмы), не считая школьных публикаций в «Пионерской правде» и в сборнике стихотворений студийцев Дома пионеров.

Сходны и характеристики их творчества, данные критикой. «Академическая критика объявила Ван Гога, Сезанна, Гогена и Тулуз-Лотрека «разрушителями» и «варварами»… – читаем в «Жизни Ван Гога» Анри Перрюшо⁶. «Его …воспринимали… как варвара русской поэзии… вольность его обращения и со словом, и с ритмом, и с образами, такова, что весь предыдущий поэтический опыт как бы улетучивался, и он вновь оставался один на один с миром первичностей… слова, первичности человека…» – пишет о Губанове в книге «Имперские поэты» Владимир Бондаренко⁷. Таково внешнее сходство двух классиков. Теперь обратимся непосредственно к тексту.
Л. Губанов

ВАН ГОГ
Опять ему дожди выслушивать

И ждать Иисуса на коленях.

А вы его так верно сушите,

Как бред, как жар и как холера.

Его, как пса чужого, били вы,

Не зная, что ему позволено –

Замазать Мир белилом Библии

И сотворить его по-своему.

Он утопал, из дома выселясь,

Мысль нагорчили, ополчили.

Судьба в подтяжках, словно виселица,

Чтобы штаны не соскочили.

Ах, ей ни капельки не стыдно –

Ведь в ночь, когда убийство холила,

Морщинистое сердце стыло –

И мямлило в крови – ох, холодно!

Эх, осень-сенюшка-осенюшка,

В какое горюшко осели мы?

Где нам любить?

Где нам висеть?

Винсент?
Когда зарю накрыла изморозь,

Когда на юг уплыли лебеди,

Надежда приходила издали

С веселыми словами лекаря.

Казалось – что и боль подсована

И поднимается, как в градуснике,

А сердце – как большой подсолнух,

Где выскребли все семя радости.

Он был холодный и голодный.

Но в белом Лувре, в черной зале,

Он на вопрос: «Как вы свободны?»

– «На вечность целую я занят», –

Ответил, чтоб не промахнуться,

С такой улыбкой на лице,

…Как после выстрела, в конце.

Великие не продаются!⁸

Помимо пробельного разделения, присутствует еще и синтаксическое. Так, в целом повествовательные части заканчиваются восклицательными и вопросительными конструкциями. В предпоследнем четверостишии текста автор также вводит прямую речь.

Стык частей обозначен еще и параллельными конструкциями, отражающими пространственно-временные отношения: «где… – где…» / «когда… – когда…». Помимо этого, последнее четверостишие первой части содержит лесенку и резкое усечение строки. Количество слогов, колеблющееся в строках стихотворения от 8 до 11, неожиданно падает до 2. За счет этого возникает пауза.

Рифмовка в тексте перекрестная, за исключением финальных четверостиший частей (в них смежная и кольцевая рифмовки соответственно). Рифмы преобладают дактилические и женские, хотя встречаются и гипердактилические. В заключительных четверостишиях частей стоит по паре мужских рифм. Таким образом, возникает еще и интонационное разделение текста.

Губановские рифмы в основном неточные, много корневых, несколько составных. Почти все они свежи, оригинальны, даже уникальны, например, висеть – Винсент, подсована – подсолнух. При этом оказывается, что, яркие в стихотворении, будучи вырванными из него, рифмы тускнеют. Поэт мастерски вкрапляет несколько банальных точных рифм: ополчили – соскочили, на лице – в конце, что неожиданно оживляет произведение в целом.

Вместе с этим новационность и упрощение губановской рифмовки заставляют вспомнить технику Ван Гога. Длинные безударные окончания строк спасают текст от ювелирной искусственности. В свое время, уходя от академической фотографичности, Ван Гог создавал индивидуальный стиль, углубляя духовное наполнение изображения.

В стихотворении наблюдается обилие глаголов и глагольных форм. Это обусловливает динамику текста, задает движение. Полны скрытого движения и картины Ван Гога, даже статичные на первый взгляд пейзажи.

Движение рождает скорость, и наоборот. «Восемьдесят стихов за три недели…» – вспоминает слова Губанова о его «болдинской осени» Ольга Седакова⁹. Ван Гог в конце жизни писал по картине в день. Речь идет уже не о сравнении двух мастеров. Здесь намечается специфика нового искусства и родственность его различных воплощений. Иными словами, техника и темпы работы поэта Губанова «заочно» создают дополнительный ассоциативный уровень в стихотворении о художнике Ван Гоге.

Показательна строка «Замазать Мир белилом Библии» (перекличка со знаменитым стихом из поэмы «Полина»: «Да, мазать мир, да, кровью вен…»). Создается аллитерационно-ассонансный образ самоотверженного служения искусству (здесь же намек на проповеднический период жизни живописца и его технику накладывания густых мазков выдавливанием краски из тюбика сразу на холст).

В выборе существительных раскрываются черты уже сложившейся индивидуальной поэтики восемнадцатилетнего автора. Детский, трогательный оборот – отсубстантивное «ни капельки.» А потом ласковые «горюшко» и «осень-сенюшка-осенюшка» (близкое к детскому словотворчеству). Последнее выступает и как другая специфическая черта поэтики Губанова – тяготение к изменению фольклорного образа. Фольклорны и распространенные у Губанова междометия («ах», «ох», «эх»). В стихотворении о Ван Гоге, много писавшем крестьян и ткачей, употребление этих выражений как бы русифицирует портрет голландского художника.

Обращает на себя внимание ономастика в стихотворении: Ван Гог, Иисус, Библия, Винсент, Лувр и во всеохватывающем значении – Мир. Вера, Искусство и Жизнь (во вселенском масштабе) являются основными ценностями для автора и названного в тексте героя.

Присутствуют в произведении о художнике и цвета:

белый – белила, изморозь, лебеди, белый Лувр;

желтый – (кстати, введенный Ван Гогом в европейскую палитру) – осень, подсолнух;

черный – «ночь», «черная зала»;

красный (жертвенный): – кровь, заря.

Распределение цвета в стихотворении неотделимо от смыслового построения текста. Первая часть нагнетает атмосферу тревоги, переживания, срыва. С первого четверостишия закладывается противостояние с последующим набором образов и эмоционально-окрашенных слов.
Вы (все, толпа, судьба…) – Винсент (он, один…) –

сушите, бред, жар, холера, выслушивать, ждать,

били, нагорчили, ополчили, позволено, сотворить,

виселица, выскребли. любить,висеть, белила,

великий.
Уже в первой строке возникает сквозной для губановской лирики образ «трагического мастера», противопоставленного судьбе и обывателю. «Как пес чужой…холодный и голодный…на коленях…». Подчеркнуто груб, антипоэтичен образ судьбы: «Судьба в подтяжках, словно виселица, / Чтобы штаны не соскочили». Однозначна перекличка с образом из стихотворения «Рембо» этого же года: «Судьба немыта и пошла, / Среди эпох больных и юрких, / Ей надо что-нибудь пожрать / И подержать на мутной юбке». Таким образом, возникает очередная параллель между Ван Гогом (художником) и Губановым («московским Рембо»)¹⁰.

Сквозным также является образ сердца. В стихотворении он фигурирует в обеих частях. Случайно ли? «Морщинистое сердце…

Во второй части стихотворения достигается эффект спокойствия, уверенности. В предпоследнем четверостишии воссоздается случай из жизни живописца, как раз такой, о котором спрашивал поэт в цитированном выше письме свою наставницу. Гордый ответ и улыбка в финале окончательно «высветляют» текст. Две части губановского стихотворения образно соответствуют двум периодам творчества Ван Гога, выделяемым критиками: «темному» и «высветленному». К слову, впоследствии этим же принципом будут руководствоваться организаторы советской вангоговской выставки в 1971 г.

И завершает все стихотворение афоризм «Великие не продаются!» Это довольно часто встречающийся у поэта прием (сравним с заключительным «А у меня, как у России, – / ВСЕ ВПЕРЕДИ, ВСЕ ВПЕРЕДИ!» из поэмы «Петр Первый»). Вынесенный в конец текста афоризм становится девизом, кредо и для лирического героя, и для автора, подписывающегося под ним.

Примечания

1. 
   «Ангел в снегу» и «Я сослан к Музе на галеры…» – единственные два сборника Леонида Губанова, вышедшие уже после смерти поэта.
   
2. 
   Цит. по: Крохин Ю. Профили на серебре: Повесть о Леониде Губанове. М., 1992. С. 72.
   
3. 
   Кулаков В. СМОГ: взгляд из 1996 года // Новое литературное обозрение. 1996. № 20. С. 283.
   
4. 
   Речь идет о ранних поэмах Л. Губанова «Полина» и «Палачам».
   
5. 
   Выдержка из письма цит. по изд.: Крохин Ю. Профили на серебре... с. 71–72.
   
6. 
   Перрюшо А. Жизнь Ван Гога: Пер. с фр. М., 1987. С. 360.
   
7. 
   Цит. по: Бондаренко В. В рубищах великих слов // Независимая газета. 2004. 18 марта.
   
8. 
   Здесь и далее стихотворение Л. Губанова цитируется по изданию: Малая антология СМОГа // Новое литературное обозрение. 1996. № 20. С. 298–299.
   
9. 
   Седакова О. О погибшем поколении – памяти Лени Губанова // Волга. 1990. № 6. С. 135.
   
10. 
    В начале 1960-х гг. юного Губанова называли «московским Рембо».