Сборник статей участников IV международной научной конференции 25-26 апреля 2008 года Челябинск Том 3 Челябинск 2008

1. 
   Апресян, Ю.Д. Лексикографическая концепция нового большого англо-русского словаря [Текст] / Апресян Ю.Д. // Новый большой англо-русский словарь: В 3 т. / Под общ. рук. Ю. Д. Апресяна, Э. М. Медниковой, А.В. Петровой. – М.: Русский язык, 2002. – Т.1. – С. 6-17.
   
2. 
   Арнольд, И.В. О применении табличного метода анализа в семасиологических исследованиях [Текст] / И.В. Арнольд // Семантика. Стилистика. Интертекстуальность: Сб. статей / Научн. ред. П.Е. Бухаркин. – СПб: Изд-во СПбГУ, 1999. – С.25-35.
   
3. 
   Девкин, В.Д. Очерки по лексикографии [Текст] / В.Д. Девкин. – М.: Прометей, 2000. – 395 с.
   
4. 
   Караулов, Ю.Н. Лингвистическое конструирование и тезаурус литературного языка [Текст] / Ю.Н. Караулов. – М.: Наука, 1981. – 104 с.
   
5. 
   Кронгауз, М.А. Семантика [Текст] / М.А. Кронгауз. – М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. – 399с.
   
6. 
   Quémada, B. Les Dictionnaires du français moderne (1539-1863). Etude sur leur histoire, leurs types et leurs méthodes [Текст] / B. Quémada. – Paris, Bruxelles, Montréal: Didier, 1968. – 683 p.
   

А.А. Иксанова

Уфа, Россия

Древнетюркские надписи и их значение

в развитии башкирской поэзии
Чтобы изучить древнетюркские художественные традиции в башкирской словесности, нам в первую очередь необходимо определить хронологические границы этого времени. Как полагают некоторые ученые, хронологические рамки древнетюркского времени примерно охватывают VI и первую четверть X в. н.э. По мнению И.В.Стеблевой, к этому времени относятся следующие литературные памятники:

1) группа текстов рунического письма, связанная с культурной жизнью тюркского каганата - VI-VIII вв.;

2) орхонские тексты, датируемые VIII в.;

3) группа текстов рунического письма;

4) рунический текст на бумаге или “Гадательная книжка” – середина VIII- начало IX вв.

Литературные памятники более позднего времени, такие, как, например, “Кутадгу билиг” (Благодатное знание) (XI в.) Юсуфа Баласагуни, относятся к классической тюркоязычной поэзии. Однако, на наш взгляд, это не мешает рассматривать данное произведение в качестве исходного материала, так как, во-первых, автор этого сочинения в основном опирается на общетюркские художественные традиции, во-вторых, в подтверждение своих мыслей он часто делает ссылку на древнетюркского мудреца или поэта.

К XI в. относится и сочинение М.Кашкари “Диван лугат ат-тюрк” (Словарь тюркских языков) написанное несколько позже предыдущего текста.

“Кутадгу билиг” и “Диван лугат ат-тюрк” являются своеобразными преемниками древнетюркских литературных памятников. И.В.Стеблева, размышляя об этом, пишет буквально следующее: “Решение проблемы преемственности между древней и классической поэзией тюрков позволяет в правильном свете оценить литературное наследие многих тюркских народов. Показать в нем соотношение между их собственными, национальными традициями и литературными традициями иноязычных народов” [Стеблева 1971: 3]. Автор, придерживаясь этой точки зрения, считает, что общетюркские художественные традиции обнаруживаются как в рунических текстах VI-VIII вв., так и в классической литературе более позднего периода. Несомненно, что на произведения, написанные в XI в., оказал значительное влияние расцвет мусульманской культуры, однако, надо отметить, что данное явление не смогло вытеснить полностью те древние традиции, которые были присущи тюркским народам многие столетия.

Как было отмечено ранее, орхонские и енисейские надписи являются наиболее древними образцами письменной культуры и языка древних тюрков, и, разумеется, памятниками истории. Отдельные ученые полагают, что рунические памятники при всем их историческом и лингвистическом значении не имеют прямого отношения к художественной литературе. Однако в этих надписях, восхваляющих тюркских каганов, нашли свое отражение некоторые элементы художественного творчества, несомненно, в тот период широко распространенного в устной форме.

К древнетюркскому времени относится “Гадательная книжка”, также написанная руническим письмом. По справедливому утверждению ряда исследователей, эти памятники письменности следует считать общим культурным достоянием не одного-двух, а многих тюркских народов. На наш взгляд, трудно не согласиться со словами М.К.Хамраева, который пишет: “<…> до XIV-XV вв. еще не было ни узбекского, ни турецкого, ни татарского, ни казахского народов. Были только племена, носившие те или иные названия и входившие в союз племен под общим названием тюрки” [Хамраев 1963: 13]. Более того, те племена, обитавшие в древнетюркское время на очень отдаленных друг от друга территориях, были объединены широкими экономическими и культурными связями. Подчеркивая принадлежность древнетюркских текстов многим современным тюркоязычным народам, М.Хамраев ссылается и на Махмуда аль Кашгари, который неслучайно назвал свое произведение “Диван лугат ат-тюрк”, т.е. “Словарь тюрков”. “Этим самым, - пишет ученый, - он отчетливо подчеркнул мысль о том, что есть один народ – тюрки, в состав которого входят многие племена” [Хамраев 1963: 14].

Руническая письменность в свое время была распространена на огромной территории: история ее функционирования охватывает V-XI века. Всемирно известные рунические надписи ныне широко популярны как произведения древнетюркской поэзии. Известный исследователь И.В.Стеблева в работе “Поэзия тюрков VI-VIII вв. н.э.” выдвигает концепцию о принадлежности орхоно-енисейских надписей к произведениям поэзии. Однако В.М.Жирмунский, полемизируя с И.В.Стеблевой, отмечает, что орхоно-енисейские тексты написаны не стихами, а прозой [Жирмунский 1975: 78]. Этой же точки зрения придерживаются А.М.Щербак, Л.Н.Гумилев. Несомненно, в данной полемике можно поддержать гипотезу И.Стеблевой, считая, что надписи являются ранним примером поэзии, т.к. в них обнаруживаются поэтические элементы, например, аллитерация. Однако, на наш взгляд, в ту пору между прозой и поэзией явной границы не существовало, эти жанры, можно сказать, были синкретичны и подчинялись единым литературным традициям. И.В.Стеблева относительно поэтики литературы того времени пишет следующее: “Древнетюркские сочинения отразили существование единой литературной традиции, имеющей закономерную эволюцию и характеризующую наличием собственного художественного стиля, элементы которого легко прослеживаются в позднейших эпических сказаниях тюркских народов” [Стеблева 1965: 14].

Итак, весьма многие исследования ученых говорят о том, что руническая письменность имела непосредственное отношение к доисторической культуре башкир. И совершенно очевидно, что древнетюркские тексты являются общим культурным наследием тюркоязычных народов, содержат в себе те же художественные традиции, которые были накоплены нашими предками еще на заре пратюркского периода. Именно поэтому надписи в честь Кюль-тегина, Билык-кагана и Тоньюкука, а также “гадательная книжка” послужат нам своеобразным мостом для исследования древнейших художественных традиций, многие элементы которых обнаруживаются и в нашей словесности.

1. Жирмунский, В.М. Теория стиха [Текст] / В.М. Жирмунский. – Л.: Сов. писатель, 1975. – С. 78.

2. Стеблева, И.В. Поэзия тюрков VI-VIII веков [Текст] / И.В. Стеблева. – М.: Наука, 1965. – С. 14.

3. Стеблева, И.В. Развитие тюркских поэтических форм в ХI веке [Текст] / И.В. Стелева. – М.: Наука, 1971. – С. 3.

4. Хамраев, М.К. Основы тюркского стихосложения [Текст] / М.К. Хамраев. – Алма-Ата: изд-во АН КазССР, 1963. – С. 13-14.

Г.И. Исенбаева

Орск, Россия

МЕТОДИКА СИСТЕМНОГО АНАЛИЗА (СА)
КАК СРЕДСТВО ИЗВЛЕЧЕНИЯ И ПРОИЗВОДСТВА ЗНАНИЯ

О ВОЗМОЖНОМ МИРЕ ТЕКСТА
Возможный мир в семиотике понимается как мир, состоящий из предметов, индивидов, сущностей, соответствующих интенсионалам языка. Возможный мир создается средствами языка. Общее понимание семантики языка как отношения каждого типичного пучка семантических признаков к чему-то, находящемуся во внеязыковом мире, к какому-то объекту, отражение которого в сознании и закрепляется языком в «пучке признаков» [Степанов 2001: 17, 21] может быть обращено и на семантику текста как знака. Заимствование представлений и понятийного аппарата системного анализа (СА) применительно к деятельности понимания текста способствуют его спецификации, приоткрывая, тем самым, «доступ к тайнам мыслительных процессов и получению данных о деятельности разума» [Кубрякова 2004: 13] в процессе извлечения и производства знания о его возможном мире. Нахождение эффективного частного способа извлечения знания из текста может способствовать продуктивности в постижении картины глубинного устройства мира, как она предстает с точки зрения данного текста или данного писателя. Обнаружение же закономерностей порождения структур знания путем перевода значений знаковой формы текста как системы в смыслы («пучки признаков»), то есть путем «переработки» или преобразования объектов в продукты может привести к общему способу когнитивного освоения мира текста, отвечающему критериям рациональности, системности и универсальности.

СА представляет собой обобщающую методологию исследования сложных систем, именно он в научном знании служит основой их проектирования и, следовательно, может применяться при концептуальном моделировании такого сложного продукта понимания как проекция текста в ее частичности и целостности. Преломление СА применительно к языковой материи открывает перед исследователем возможность аналогизирования, поскольку он располагает практическими процедурами и моделями реализации диалектических законов.

Решение глобального семантического пространства целого текста являет собой самостоятельную исследовательскую проблему, поэтому покажем сам принцип действия когнитивного лингвистического СА (КЛСА).

Задача. Решить систему образа, изображенного предложением -высказыванием как пропозициональной функцией: Le garçon lit le livre.

Цель - выявить гносеологические объекты в последовательности их возникновения до фазы завершения = порождения субъектом знания в формате семантической ситуации (схемы ’ объекты, атрибуты и связи‘).

Подготовительный этап. Формирование базы лингвистических данных:

Дано:

1. семантическая структура каждого выражения, отраженная посредством комплексов лексических и грамматических сем:

+ предметность - предметность - предметность

+ одушевленность + действие интеллектуальное + произведение печати

+ мужескость + длящееся + информирующее

+ детского возраста 6-8 лет + реально протекающее + служит человеку

+ известность + актуализированное + источник знания;

2. синтаксическая метамодель: (S + V + O _d );

3. семантическая формула: S ² → (S ^{1 +} Pr + O _d ).

Структуры порожденного знания определяются применением метапроцедур обобщения категориальных и ситуативных знаний. Производимые знания о мире текста не лежат на одном уровне. Одни из них отражают единичные факты, другие обладают определенной степенью общности.

Таким образом, шаги методики КЛСА представлены этапами познавательного цикла, который заключается в движении исследовательской мысли от обоснованных лексическими семами представлений первичной картины мира текста к предикатно-актантной теоретической схеме, обоснованной взаимодействием иерархических лексических и грамматических сем и представляющей вторичную картину к целостному образу мира текста, обоснованному прагматическими смысловыми категориями. Методика КЛСА отвечает критерию рациональности, системности и универсальности.

Список литературы

1. Кубрякова, Е. С. Об установках когнитивной науки и актуальных проблемах когнитивной лингвистики [Текст] / Е. С. Кубрякова // Вопросы когнитивной лингвистики. – 2004. - № 1. – С. 6- 17.

2. Степанов, Ю. С. Вводная статья [Текст] : Семиотика: Антология / Сост. Ю. С. Степанов. – М.: Академический Проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. – С. 5-42.

Д.А. Ичкинеева

Оренбург, Россия

О ЗАВИСИМОСТИ ДИСКРЕТНОСТИ СЕМАНТИКИ ТЕКСТА
ОТ ЕГО ФИЗИЧЕСКИХ ПАРАМЕТРОВ
Текст может быть рассмотрен в нескольких аспектах, таких как «тело» текста (его материальное бытие) и проекция текста (его содержательно-смысловое существование). И «тело» текста и его проекция представляют собой единство, которое и есть текст (полионтологическая целостность [Белоусов 2005: 155]. Такое понимание текста ставит ряд проблем, в частности, как проявляются на уровне семантики и субстрата текста онтологические категории континуальности и дискретности / членимости. Существует ли один механизм дискретизации / континуализации смыслового и физического пространства, или же в каждом случае действуют свои принципы и способы проявления этих категорий?

Данная статья посвящена рассмотрению категории дискретности, проявляющейся на уровнях семантики и субстрата текста (в рамках проблемы коэволюции материального и идеального в процессе функционирования текста). В связи с поставленной целью следует выделить следующие задачи:

1) рассмотреть дискретность на материальном уровне текста;

2) рассмотреть проявления дискретности на смысловом уровне текста;

3) сравнить дискретность, на уровне семантики и субстрата текста.

При рассмотрении дискретности на материальном уровне использовались методы наблюдения. При рассмотрении дискретности семантики был использован эксперимент, по выделению микротем позволяющий представить текст в процессе его непосредственного функционирования [Белоусов 2006: 226].

Перед информантами ставились задачи: 1) прочитать текст, определить его тему; 2) выделить микротемы текста и назвать их; 3) к каждой микротеме выписать слова, представляющие ее в тексте. Количество групп и слов в группах полагалось произвольным. Задания выполнялись каждым испытуемым индивидуально. Время проведения эксперимента не ограничивалось. В качестве материала использовались тексты художественной литературы (А. Гнедича, Л. Енгибаряна, В. Катаева, И. Тургенева) объёмом от 21 до 223 словоформ. Эксперимент был проведен с 9 текстами. Реципиентами выступили студенты-филологи 1-5 курсов. Общее количество информантов – 455. Нижний порог количества испытуемых был установлен эмпирически и составлял 50 человек, поскольку распределение количества микротем в реакциях испытуемых при данном количестве является нормальным (см. рис.1).

Рисунок 1. Распределение количества микротем в реакциях испытуемых

Количество микротем в реакции реципиента является свидетельством того, на какое количество частей членится смысловое пространство текста данным информантом. Распределение количества микротем в реакциях испытуемых демонстрирует то, что для каждого текста в зависимости от его объёма, а также от ряда других физических параметров существуют свои способы членения смыслового пространства. Например, текст «Лето» (21 слово) обычно членится на 3 микротемы, «Я стою и расту» (57 слов) – на 4 микротемы. Результаты соотношения между размером текста и средним количеством микротем, выделяемых информантами, для всех проанализированных текстов отражены на рисунке 2.

Рисунок 2. Соотношение между размером текста и средним количеством микротем

На рисунке 3 видно, что общие контуры распределения размера текста и среднего количества микротем коррелируют. Действительно, коэффициент корреляции Пирсона для данных распределений равен 0,9, тем самым между количеством предложений и количеством микротем существует взаимосвязь. При этом среднее количество микротем больше коррелирует с количеством предложений, чем с размером текста, (где коэффициент корреляции равен 0,8). Таким образом, проблема изоморфизма смыслового и физического пространств текста (семантики и субстрата) может быть исследована и через проявление онтологических категорий текста, таких как дискретность / членимость и континуальность.

Рисунок 3. Соотношение между количеством предложений в тексте и средним количеством микротем

1. Белоусов, К.И. Деятельностно-онтологическая концепция формообразования текста [Текст] : дис. … д-ра филол. наук / К.И. Белоусов. – Оренбург, 2006. – 374 с.

2. Рубакин, Н.А. Психология читателя и книги: краткое введение в библиологическую психологию [Текст] / Н.А.Рубакин. – М.: Книга, 1977. – 264 с.

3. Сорокин, Ю.А. Психолингвистические аспекты изучения текста [Текст] / Ю.А. Сорокин; отв. ред. А.И. Новиков. – М.: Наука, 1985. – 168 с.

Е.В. Кабанова

Омск, Россия

Вероятно, к «общечеловеческим» [Лихачёв 1997; Карасик 2004], или «универсальным» [Попова, Стернин 2006], можно отнести концепты сферы температурных ощущений, поскольку базой для их формирования является опыт взаимодействия с окружающей средой посредством универсального человеческого механизма тактильного восприятия температуры.

Предметом внимания в данной статье являются концепты «Kalt» / «Холодный» и «Warm» / «Тёплый» в немецкой и русской ЯКМ. Вероятно, их можно считать ядерными концептами сфер температурных ощущений в рассматриваемых ЯКМ, так как они регистрируют базовые ощущения тепла и холода, располагающиеся по обе стороны от «субъективного термического нуля» и возникающие при взаимодействии с объектами соответственно более высоких и более низких температур [Рубинштейн 1999: 196].

Поскольку концепты «Kalt» / «Холодный» и «Warm» / «Тёплый» фиксируют признак объекта (его температуру), с которым взаимодействует человек, то данные образования можно классифицировать как «концепты признаков» [Никитин 2004: 60], а их ядерными языковыми объективациями могут быть признаны соответствующие имена прилагательные как первичные репрезентанты признаков в языке [Кацнельсон 1972: 155].

В рамках данной статьи с целью уточнения когнитивного содержания концептов «Kalt» / «Холодный» и «Warm» / «Тёплый» представлены результаты сопоставительного исследования значений их адъективных номинаций, а также характерных оценок и ассоциаций. Материалом исследования послужили словарные статьи из толковых словарей немецкого [Duden; Langenscheidt; Wahrig] и русского [СРЯ; ССРЯ; ТСРЯ] языков и текстовые фрагменты из произведений немецкой и русской художественной литературы объёмом 1000 единиц по 500 соответственно.

1. В ходе исследования были выявлены значительные сходства в содержании концептов «Kalt» / «Холодный».

1.1. К сходным прямым значениям слов «kalt» / «холодный» относятся:

1)‘имеющий низкую температуру, не дающий или не содержащий тепла’; 2) ‘не имеющий отопления, плохо отапливаемый’; 3) ‘остывший или подаваемый на стол не в горячем виде’.

1.2. К сходным переносным значениям слов «kalt» / «холодный» относятся:

1) ‘близкий к цвету воды, льда, воздуха’ (о цвете); 2) ‘недружелюбный, суровый’; 3) ‘неприятно интенсивный; 4) ‘рассудочный, трезвый’; 5) ‘равнодушный, бесстрастный’; 6) ‘сдержанный в проявлении чувств’.

1.3. Сходными являются оценки, сопровождающие номинации «kalt» / «холодный». Прямым значениям слов в большинстве случаев сопутствует отрицательная оценка. Sie schimpfte auf ihr kaltes Zimmer (WUL). Стояла мерзкая холодная погода [Крестовский 1990: 420]. Однако под воздействием ситуации, субъективного опыта человека или его предпочтений данные номинации могут объективировать положительную оценку. In kaltem Klima fühlt er sich besser (WUL). Отворив дверь на площадку вагона, Кузьма с отрадой вздохнул холодной и душистой дождевой свежестью [Пикуль 1991: 161]. Выступая в качестве отражения признаков объектов, связанных с некоторыми представлениями социума [Арутюнова 1999: 66], слова «kalt» / «холодный» могут нести положительную в случае соответствия норме (kaltes Bier / холодное пиво) либо отрицательную в случае отклонения от нормы (kalte Suppe / холодный суп) оценки. Последние оказываются сходными для обеих лингвокультур вследствие универсальной перцептивной базы нормы.

1.4. Номинации «kalt» / «холодный» вызывают следующие сходные ассоциации: ‘смерть’, ‘тьма’, ‘голод’, ‘страх’. Первые две ассоциации, вероятно, восходят к мифологическим представлениям, в которых холод, смерть и тьма переплетаются в едином образе загробного мира. Ассоциации «голод» и «страх» могут быть связаны с универсальным перцептивным опытом человека: сходством реакции тела на холод и страх и способностью одного ощущения (голода) порождать и усиливать другое ощущение (холода).

2. В содержании концептов «Kalt» / «Холодный» были выявлены некоторые различия, отражающие национально-культурные особенности языкового сознания носителей русского и немецкого языков.

2.1. Специфическим для русского языка является значение слова «холодный» – ‘плохо защищающий тело от холода’ (об одежде), что, вероятно, обусловлено переносом носителями русского языка признака возникающего температурного ощущения при взаимодействии с окружающей средой на объект, служащий защитой от «появления» подобного ощущения. В немецком языке данное значение выражается адъективами «leicht» (лёгкий), «ungefüttert» (без подкладки) [БРНС 2002: 677], то есть в основе концептуализации лежит не температурное соматическое ощущение, появляющееся при взаимодействии с одеждой как объектом, или признак одежды как таковой.

2.2. Специфическим для немецкого языка является обозначение словом «kalt» форм и поверхностей, создающих визуальное впечатление холода (kaltes Marmorbild, kalte Formen, kalte Denkmäler).

3. Подобно концептам «Kalt» / «Холодный» в содержании концептов «Warm» / «Тёплый» обнаруживаются значительные сходства.

3. 1. Сходными прямыми значениями слов «warm» / «тёплый» являются:

1) ‘имеющий сравнительно высокую температуру, излучающий тепло’;

2) ‘хорошо защищающий тело от холода’; 3) ‘хорошо сохраняющий тепло, отапливаемый’.

3.2. Сходными переносными значениями слов «warm» / «тёплый» являются:

1) ‘идущий от сердца, проникнутый добрым чувством’; 2) ‘дружелюбный, приветливый’; 3) ‘приятный для органов чувств, действующий успокаивающе’. 3.3. Во многом сходными для носителей немецкого и русского языков являются оценки, сопровождающие адъективные объективации концептов. Прямым значениям слов «warm» / «тёплый» в большинстве фрагментов выборки сопутствует положительная оценка. Под влиянием упомянутых выше нормативных представлений социума [Арутюнова 1999: 66], слова «warm» / «тёплый» могут иметь как положительные при соответствии норме (warmer Tee / тёплый чай), так и отрицательные в случае отклонения от нормы (warmes Bier / тёплое пиво) оценочные коннотации. Сходство оценок может быть объяснено универсальным перцептивным характером базы нормы.

3.4. Сходными ассоциациями, сопровождающими номинации «warm» / «тёплый», являются ‘жизнь’, ‘свет’, ‘уют’. Представляется, что ассоциации восходят к результатам универсального человеческого опыта: к представлениям соответственно о тепле тела живого человека, повышенной температуре окружающей среды в часы солнечной активности (солнце выступает как источник света и тепла) и благоприятной температуре в доме.

4. В содержании концептов «Wаrm» / «Тёплый» были обнаружены некоторые различия.

4.1. Наиболее примечательным является различие в градации температурных шкал в немецком и русском языках. Слово «warm» в немецком языке имеет значения «тёплый» и «горячий» [БНРС 2000: 942], в то время как в русском языке номинация «тёплый» объективирует представление o некой средней температуре между горячим и холодным. Можно полагать, что в сознании носителей немецкого языка концепт «Warm» соотносится с более высокой температурой, чем в сознании носителей русского языка. В определённом контексте, где наблюдается различие в градации температурных шкал, адъективные номинации концепта «Warm» в прямых значениях несут специфическую для немецкого языка отрицательную оценку. Es ist unheimlich warm bei dir, Velten! (WUL). В русском языке данное значение выражается посредством номинаций, репрезентирующих признак более высокой степени интенсивности, например: «горячий», «жаркий», «жарко», «душно». Ср. также следующие фразеологические сочетания в немецком и русском языках: warme Speisen (WUL) – горячие блюда; kaltes und warmes Wasser (WUL) – холодная и горячая вода (о водопроводной воде); warme Arbeit (WUL) – работа кипит.

4.2. Вероятно, именно различием в градации температурных шкал объясняется наличие специфического переносного значения немецкого слова «warm» ‘живой, ярый, убедительный’, передаваемое при переводе на русский язык атрибутами более высокой степени интенсивности. Ср. warme Rede - пламенная речь; warmer Anhänger - ярый / страстный поклонник; warmer Eifer – ярое рвение; warmer Applaus – бурные аплодисменты.

4.3. Специфическим для немецкого языка также является значение слова «warm» ‘гомосексуальный’ во фразеологическом сочетании warmer Bruder.

Таким образом, совпадения, обнаруженные в ходе анализа значений адъективных объективаций концептов «Kalt» / «Холодный» и «Wаrm» / «Тёплый», а также сопровождающих их типичных оценок и ассоциаций, позволяют прийти к заключению о наличии значительных сходств в содержании данных компонентов концептосферы температурных ощущений в немецкой и русской ЯКМ. По-видимому, это объясняется универсальностью перцептивного опыта человека, формируемым «соматическим» кодом культуры. Вместе с тем выявленные различия свидетельствуют о наличии некоторых национально-специфических особенностей концептуализации окружающего мира представителями немецкой и русской лингвокультур.

Список литературы

1. Арутюнова, Н.Д. Понятие нормы [Текст] / Арутюнова Н.Д. // Язык и мир человека. – М., 1999. – С. 65-73.

2. Бухаров, В.М. Концепт в лингвистическом аспекте [Текст] / В.М. Бухаров // Межкультурная коммуникация: учеб. пособие. – Н.Новгород: Деком, 2001. – С. 74-84.

3. Карасик, В.В. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] / К.К. Карасик. – М.: Гнозис, 2004. – 392с.

4. Кацнельсон, С.Д. Типология языка и речевое мышление [Текст] / С.Д. Кацнельсон. – Л.: Наука, 1972. – 216с.

5. Красных, В.В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? [Текст] / В.В. Красных. – М.: Гнозис, 2003. – 375с.

6. Лихачёв, Д.С. Концептосфера русского языка [Текст] / Д.С. Лихачев // Русская словесность: Антология. – М.: Academia, 1997. – С. 280-289.

7. Маслова, В.А. Введение в лингвокультурологию [Текст] / В.А. Маслова. – М.: Наследие, 1997. – 208с.

8. Никитин, М.В. Развёрнутые тезисы о концептах [Текст] / М.В. Никитин // Вопросы когнитивной лингвистики. – 2004. – № 1. – С. 53- 64.

9. Попова, З.Д., Стернин, И.А. Семантика. Когнитивный анализ языка [Текст] / З.Д. Попова, И.А. Стернин. – Воронеж: Истоки, 2006. – 226с.

10. Рубинштейн, С.Л. Основы общей психологии [Текст] / С.Л. Рубинштейн. – СПб: «Питер», 1999. – 720с.
Список словарей

1. 
   БНРС – Большой немецко-русский словарь в 3-х томах [Текст] / Под рук. О.И Москальской. – М.: Рус. яз., 2000. Т. 1. – 760с.
   
2. 
   БРНС – Большой русско-немецкий словарь [Текст] / Под ред. К. Лейна. – М.: Рус.яз., 2002. – 736с.
   
3. 
   СРЯ – Словарь русского языка. Академия наук СССР. Институт русского языка. Т.4. [Текст] – М.: Рус. яз., 1984. – 790с.
   
4. 
   ССРЯ – Словарь современного русского литературного языка. Т.15. [Текст] – М.: Изд-во Академии Наук России, 1963. – 1286с.
   
5. 
   ТСРЯ – Ожегов, С.И., Шведова, Н.Ю. Толковый словарь русского языка [Текст] / С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. – М.: АЗЪ, 1995. – 928с.
   
6. 
   Duden –Universalwörterbuch. Dudenverlag. Bibliografisches Institut & F.A. Brockhaus AG, Mannheim 2003. – 1892 s.
   
7. 
   Langenscheidt – Langenscheidts Großwörterbuch. DaF. 2002. – 1217 s.
   
8. 
   Wahrig – Wahrig G. Deutsches Wörterbuch. Bertelsman Lexikon Verlag GMBH, Gütersloh / München 2001. – 1451 s.
   

1. Крестовский, В.В. Петербургские трущобы [Текст] / В.В. Крестовский. – М.: Правда, 1990. – 736с.

2. Пикуль В. Нечистая сила. Кн. 1. [Текст] / В. Пикуль. – Омск: книжное изд- во, 1991. – 400с.

3. WUL – Wortschatz. Universität Leipzig. http://www.wortschatz.uni-leipzig.de

В.А. Каменева

Кемерово, Россия

1) Отождествление и взаимозаменяемость понятий "человек" и "мужчина". Так, слово man в английском языке имеет два значения: во-первых, human being и, во-вторых, male human being, кроме того, исследования употребления английского языка показывают, что если понятие "man" - человек включает в себя женщин, то понятие "woman" – женщина не включает в себя понятий "человек", "мужчина". Оно всегда гендерно окрашено, т.е. несет в себе сексуальные коннотации.

2) Имена существительные женского рода являются, как правило, производными от существительных мужского рода, а не наоборот. Им часто сопутствует негативная оценочность.

3) Существительные мужского рода могут употребляться неспецифицированно, то есть для обозначения лиц любого пола.

4) Согласование на синтаксическом уровне происходит по форме грамматического рода соответствующей части речи, а не по реальному полу референта.

5) Феминность и маскулинность резко разграничены и противопоставлены друг другу, что ведет к образованию гендерных асимметрий.

На основе лексико-словообразовательного признака был проведен анализ андроцентричности английского языка. Выявлено наличие количественной асимметрии ФЕ с существительными, содержащими суффиксы -er, -or, обычно используемыми для образования номинаций нейтрального рода (то есть номинирующих лиц мужского и женского пола в совокупности), а также существительными, используемыми для номинаций лиц мужского пола и существительными, содержащими суффикс -ess, обычно используемый для образования существительных, обозначающих лиц женского пола.

Наличие первого признака андроцентричности подтвердили полученные данные следующих 4-х групп ФЕ: номинация лиц мужского и женского пола существительным man и его производными, общие номинации человеческого рода, номинация лиц мужского и женского пола личным местоимением he, номинация лиц мужского и женского пола мужскими именами собственными. Для каждой группы указан количественный состав.

1. Номинация лиц мужского и женского пола существительным man и его производными - 194 ФЕ:

beware of a man of one book - будь осторожен в спорах со специалистом [118];

if wise men play the fool, they do it with a vengeance - если умный валяет дурака, то за ним никакой дурак не угонится [405];

a man of salt - человек, льющий горькие слезы [687];

let every man praise of the bridge he goes over - не плюй в колодец, пригодится воды напиться [138] и др.

2. Общие номинации человеческого рода - 4 ФЕ:

Mice and men - все живое [738];

mouse and man - все живое [738];

every mother`s son - все до единого [989];

the sons of men - род человеческий [990].

3. Номинация лиц мужского и женского пола личным местоимением he - 70 ФЕ:

he that serves God for money, will serve the devil for better wages ~ "тот, кто служит за деньги богу, будет служить и дьяволу, если он заплатит больше" [454];

he bears misery best who hides it most - несчастье лучше всего переносит тот, кто умеет его скрывать [727];

he who laughs at crooked men should need walk very straight - тот, кто смеется над сгорбленным, должен сам держаться очень прямо [622];

he is not laughed at that laughs at himself first - не смеются над тем, кто сам первый над собой смеется [622] и др.

John Long the carrier - человек, медлящий с доставкой чего-либо [166];

Jack of all trades - мастер на все руки [589];

Jack out of doors - уволенный с работы; чиновник не у дел [589];

John-Bullist - сторонник всего английского [595] и др.

5. Номинация лиц мужского и женского пола существительными, содержащими суффиксы -er, -or, - 37 ФЕ:

a bad actor - ненадежный человек [28];

the highest bidder - лицо, предложившее наибольшую цену на торгах, аукционе [95];

the little stranger - новорожденный [1028];

surly beggar - угрюмый, сердитый человек [1044] и др.

Номинация лиц мужского и женского пола женскими именами собственными не обнаружена, как не обнаружены и существительные, содержащие суффикс -ess, обозначающие человека вообще. Полученные данные позволяют констатировать наличие количественной асимметрии ФЕ с существительными, содержащими суффиксы -er, -or, которые обычно используются для образования существительных нейтрального порядка, а также существительных, используемых для номинации лиц мужского пола.

Были обнаружены следующие группы, подтверждающие андроцентричность фразеологии английского языка:

1. Обозначения лиц мужского и женского пола существительными, обычно обозначающими лиц только женского пола - 3 ФЕ:

dry nurse - человек, которому поручено присматривать за другим, "нянька" [774];

a weak sister - человек, на которого нельзя положиться [973];

Выражение Caesar`s wife must be above suspicion ~ жена Цезаря должна быть выше подозрений, породило фразеологизм Caesar`s wife ~ "человек, который должен быть вне подозрений" [Кунин 1972: 71].

Обращает на себя внимание тот факт, что ФЕ, входящие в данную группу, имеют отрицательные коннотации, так же, как и ФЕ, входящие во вторую группу, что, по нашему мнению, также можно отнести к признакам андроцентричности английского языка.

2. Обозначения лиц мужского пола существительными или именами собственными, обычно используемыми для номинации лиц только женского пола, - 7 ФЕ:

a Molly Coddle – неженка, "девчонка", "баба" [729];

lizzie boy - изнеженный, женственный мужчина [128];

old woman - робкий, суетливый человек, "старая баба" (о мужчине) [1201] и др.

Итак, анализ ФЕ по лексико-словообразовательному признаку на материале англо-русского фразеологического словаря подтвердил наличие признаков андроцентричности языка английской фразеологии на основании следующих признаков:

1) отождествление и взаимозаменяемость понятий "человек" и "мужчина";

2) преобладание существительных, содержащих суффиксы -er, -or, обычно используемых для образования существительных нейтрального порядка, и существительных, используемых для номинации лиц мужского пола при номинации "человека";

3) возникновение отрицательных коннотаций при обозначении лиц мужского пола существительными или именами собственными, обычно обозначающими и использующимися для обозначения лиц только женского пола.

Полученные данные позволили подтвердить предположение об ущербности образа женщины в картине мира, воспроизводимой языком английской фразеологии.

Список литературы

1. 
   Кирилина, А. В. Гендер : лингвистические аспекты [Текст] / А. В. Кирилина. - М. : Ин-т социологии РАН, 1999. – 189 с.
   
2. 
   Кунин, А. В. Фразеология современного английского языка. Опыт систематизированного описания [Текст] / А. В. Кунин. – М. : Межд. отношения, 1972. – 288 с.
   
3. 
   Кунин, А. В. Англо-русский фразеологический словарь [Текст] / А. В. Кунин. - 4-е изд., стереотип. – М. : Рус. яз., 2002. – 501 c.
   

А.В. Карабыков

Омск, Россия

Прагматика обета в Ветхом Завете
Обет, наряду с благословением, проклятием и клятвой, относился к числу наиболее активных сакральных речевых жанров древнееврейской культуры. Приступая к его анализу, прежде всего коснемся экстралингвистических условий совершения обета. Рассматриваемый жанр был сопряжен по преимуществу с жертвоприношением. Дело в том, что ветхозаветный закон не только допускал, но поощрял принесение жертв сверх установленных в нем норм для того, чтобы «приобрести благоволение от Господа» [Лев. 22:18-19; 7:16]. «Делайте и воздавайте обеты Господу, Богу вашему, - восклицает псалмопевец, - все… да принесут дары Страшному» [75:12]. Налицо разительный контраст между переживанием данного жанра и восприятием сходной с ним формы речевого действия - клятвы, в отношении которой Писание рекомендует сдержанность, а не энтузиазм: «Не приучай уст твоих к клятве и не обращай в привычку употреблять в клятве имя Святого» [Сир. 23:8]. При этом нельзя сказать, что исполнение обета было менее обязательным, чем соблюдение клятвы. «Если дашь обет Господу Богу твоему, немедленно исполни его, - читаем во Второзаконии, - ибо Господь… взыщет его с тебя, и на тебе будет грех» [23:21-23; Притч 20:25; Числ. 30:2]. Пытаясь объяснить указанное различие, заметим, что обет в большинстве случаев предполагал совершение конкретного, одноактного действия и был, как правило, делом совести отдельного человека, предстоящего перед Богом. Клятва же координировала жизнь разных людей, группировок и целых племен, принуждая их изменить образ мыслей и действий в отношении друг друга. Ее последствия могли достигать самых отдаленных временных горизонтов и даже уходить в вечность. Будучи к тому же менее конкретными, они делали затруднительной проверку соблюдения клятвы, что грозило культурной девальвацией этого жанра. Другой, пожалуй, самой важной причиной, ограничивавшей использование клятвы, было то, что в данном жанре Богу отводится par excellence пассивная роль наблюдателя, закрепленная в форме третьего лица. «Правовой институт клятвы делает богов надзирателями над человеческими действиями и поведением, т.е. над историей», - отмечает Ян Ассман, связывающий развитие культурно-исторической памяти человечества с осознанием вины за нарушение клятв и договоров [Ассман 2004: 321]. Но чтобы стать «надзирателем над историей», Бог должен сначала перестать быть ее творцом. Божественное имя, сообщавшее силу клятве, было подобно печати, скреплявшей договоренность. И как печать в руках злоумышленника, оно могло подвергаться злоупотреблению, например, использоваться как инструмент обмана или ради праздной шутки. Иными словами, это речевое действие давало удобную возможность бесславить имя Бога, делая его беззащитным перед людьми [Лев. 19:12; Иез. 36:23; 39:7].

Говоря о жанровом своеобразии ветхозаветного обета, следует отграничить его от смежного речевого действия – обещания. Авторы библейских книг не проводят четкой границы между двумя этими жанрами: едва ли они строго различались древнееврейским сознанием. И все же имеющиеся данные позволяют нам выделить черты, специфические для обета. Его наиболее типичные образцы строились по одной устойчивой формуле: «Если Ты (Бог) сделаешь ρ1, то я сделаю ρ2» [см. 2 Цар. 15:8; Суд. 11:30; Быт. 28:20; Числ. 21:2]. Участие Иеговы в обете мыслилось как бытийное проявление Его энергии, делавшей возможным совершение этого акта людьми. Во-первых, Бог должен был изменить нечто в реальности, чтобы сложившиеся обстоятельства позволили осуществить обет его субъекту; во-вторых – наделить принесшего обет силой воли, достаточной для его воплощения в жизнь. «Помолишься Ему, и он услышит тебя, и ты исполнишь обеты свои», - наставлял Иова один из его друзей [22:27]. И когда Анна, мать Самуила, принесла свой обет: «Господи!.. Если Ты призришь на скорбь рабы Твоей… дашь рабе Твоей дитя мужеского пола, то я отдам его Господу [в дар] на все дни жизни его», - ее муж пожелал ей: «Да утвердит Господь слово, вышедшее из уст твоих» [1 Цар. 1:11-12].

Поскольку обычное обещание тоже могло даваться Богу, дифференциальный признак этих действий не сводится к разнице их реципиентов. Он состоит в том, что, в отличие от обета, обещание не содержит в себе предварительного условия, которое должен исполнить Всевышний, чтобы и человек мог осуществить обещанное. Так, во второй Книге Ездры юноша обращается к Дарию: «Прошу тебя исполнить обещание, которое ты… обещал Царю Небесному исполнить» [4:46]. Из предыдущих стихов становится ясным содержание данного Дарием слова. В день своей интронизации он без каких бы то ни было условий обещал восстановить разрушенный Иерусалим и находившийся в нем храм [4:43-44]. В то же время помимо чистых образцов сопоставляемых жанров, в Писании встречаются переходные формы, в которых размываются разделяющие их границы. Возьмем, к примеру, Псалом 131. В нем вспоминается совершение обета Давидом: «Не войду в шатер дома моего, не взойду на ложе мое…, доколе не найду места Господу, жилища – Сильному Иакова» [131:3-5]. Определенное как обет (в русском переводе), приведенное высказывание не заключает в себе условия, выполнить которое царь бы просил Иегову и, стало быть, в большей степени напоминает обещание. Однако если прочитать слова Давида в контексте всего псалма, данное условие делается очевидным: не царь, а сам Бог должен выбрать для Себя искомое место. На это указывает призыв: «Стань, Господи, на место покоя Твоего» [131:8] и его последующее исполнение: «Избрал Господь Сион, возжелал [его] в жилище Себе. «Это покой Мой на веки: здесь вселюсь, ибо Я возжелал его» [131:13-14]. Таким образом, содержа в подтексте конститутивное для обета «если Ты…», рассмотренное высказывание Давида является, по сути, обетом, формально приближенным к обещанию.

Итак, различие между сравниваемыми речевыми действиями касается не столько формальных, сколько прагматических характеристик, которым, по разделяемому нами мнению, всегда принадлежит последнее слово в определении жанра. Согласно утверждению Бр. Полтриджа, когда мы имеем дело с нетипичными примерами того или иного жанра, их идентификация производится «на основе одних только прагматических условий» [Paltridge 1995: 404]. Сходную идею выражает Д. Байбер, по словам которого жанровая принадлежность высказывания определяется «скорее на основании употребления, чем на основании формы» [Biber 1988: 170]. Обет и обещание строятся с помощью разных речевых тактик и обладают разным иллокутивным устройством. Используя классификацию иллокутивных актов Дж. Серля [Серль 1999: 4], нтенциональную структуру обета мы можем представить в следующем виде. По отношению к Богу человек реализует такие интенции, как директив (сделай ρ1) и комиссив (я сделаю ρ2). А участие Всевышнего в обете принимает форму констатива, выражающего выполнение первичного условия, и декларатива как воздаяния (благословение / проклятие) за исполнение или нарушение обязательства человеком. В силу того что божественные иллокуции, как правило, не вербализуются, а непосредственно претворяются в жизнь в виде определенных событий и стечения обстоятельств, они остаются предметом веры и имеют гипотетический характер.

Специфика обещания, реципиентом которого также может являться Иегова, состоит в том, что со стороны человека оно представляет собой чистый комиссив, тогда как со стороны Бога – возможный декларатив. Кроме того, различие между сопоставляемыми жанрами можно проследить еще в одном ракурсе. Для этого нужно выяснить, выступал ли Бог в роли субъекта исследуемых действий. Что касается обещаний, то да, мы видим в Библии, что Иегова часто обещает людям [Исх. 11:1; 12:12]. Причем, Его обещания в иллокутивном плане тождественны клятве. Ведь согласно логике ветхозаветного мышления, Бог может клясться только cамим Собой: все его клятвы автореферентны [Исх. 32:13-14; 6:8]. Но так же и каждый, кто дает обещание, всегда исходит исключительно из собственного произволения, не апеллируя ни к какой внешней инстанции. И поскольку речь Творца наделялась абсолютной онтологической силой, каждое Его обещание неизбежно осуществлялось в бытии, обладая той обязательной результативностью, которой израильтяне стремились достичь с помощью клятвы.

В отношении обета дело обстоит по-другому. Для совершения Своих действий Иегова не нуждается в выполнении каких бы то ни было предварительных условий человеком. Тем менее Он нуждается в том, чтобы люди сообщали Его намерениям бытийную силу для их воплощения. Вместе с тем Бог является субъектом прагматически сходных с обетом высказываний, жанр которых определяется в Писании как завет. Выступая инициатором завета, Иегова не требует от людей осуществления неких первичных условий. Напротив, совершаемый Им акт налагает на них определенные обязательства. В основе этого жанра лежит формула: «Я делаю ρ1 для тебя и потому ты должен делать ρ2 для Меня». Комиссив, связанный с обещанием сделать что-то в будущем, или репрезентатив, представляющий уже сделанное в настоящем, всегда предшествует в завете директиву. Так, обращаясь к Аврааму, Иегова сообщает: «…И поставлю завет Мой между Мною и тобою и между потомками твоими… в том, что Я буду Богом твоим и потомков твоих после тебя; и дам тебе и потомкам твоим после тебя землю… во владение вечное… Ты же соблюди завет Мой, ты и потомки твои после тебя в роды их. Сей есть завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя [в роды их]: да будет у вас обрезан весь мужеский пол» [Быт. 17:7-10].

1. 
   Ассман, Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности [Текст] / Я. Ассман. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 368 с.
   
2. 
   Серль, Дж. Р. Классификация иллокутивных актов [Текст] / Дж.Р. Серль // Зарубежная лингвистика II. – М.: Прогресс, 1999. – С. 229-253.
   
3. 
   Biber, D. Variation across speech and writing [Теxt] / D. Biber. – Cambridge: Cambridge University Press, 1988.
   
4. 
   Paltridge, Br. Working with genre: A pragmatic perspective [Теxt] / Br. Paltridge // Journal of Pragmatics 24 (1995). – Р. 293-406.