Сборник статей участников IV международной научной конференции 25-26 апреля 2008 года Челябинск Том 3 Челябинск 2008

Е.В. Муругова

Одной из задач исследователя в его лингвокреативной деятельности является попытка определить как проходят словообразовательные процессы и какие факторы способствуют выбору тех или иных словообразовательных средств и какие препятствуют взаимодействию частей речи. Следует отметить влияние как лингвистических, так и экстралингвистических факторов, которые ставят человека перед оптимальностью выбора для осуществления коммуникативной функции языка. Необходимо иметь в виду, что для их актуализации, выполнения определенной функции словообразования, очень важно учитывать контекстное окружение, ибо язык несет в себе не только информацию, но и функцию выражения эмоций и субъективных оценок, не нарушая прагматической установки высказывания. В коммуникативных ситуациях языковые единицы приобретают стилистическое значение, некоторые словообразовательные средства служат для выражения оценочности, эмоциональности, выразительности, обладают важной особенностью, связанной с их употреблением в том или ином стиле. Наиболее широкую сферу применения представляет разговорный стиль, поэтому продуктивные способы словообразования дают большое количество новых образований в разговорной речи.

Продуктивность в нашем исследовании является фактором, влияющим на выбор той или иной модели, а вместе с тем и способа словообразования. Так, ядро комплексного словообразовательного поля существительных составляют поля суффиксации и конверсии. На ближней периферии располагается поле словосложения, на дальней – поле различных типов сокращений, аббревиации. Продуктивными способами образования прилагательных являются аффиксация, словосложение, конверсия, различные типы сокращений. Наибольшей глубиной взаимодействия обладают аффиксальные прилагательные, мотивированные, в основном, субстантивными, глагольными и адъективными основами. Комплексное словообразовательное поле глаголов состоит из следующих взаимодействующих полей: конверсии, аффиксации, реверсии, различных типов сокращений. В русском языке добавляется поле сложных глаголов с подчинительными отношениями между компонентами сложного слова, а конвертированные глаголы ограничиваются разговорной лексикой. Комплексное словообразовательное поле наречий состоит из четырёх взаимодействующих полей: ядерного поля аффиксации и периферийных полей конверсии, словосложения и различных типов сокращений.

В результате словообразовательного акта происходит оперирование говорящим определенными словообразовательными моделями, которые отражают в своей когнитивной структуре свойства человеческого мышления воспринимать и осмысливать окружающий мир, а именно различные объекты, процессы, свойства, отношения, что, безусловно, влечет за собой изменение как грамматического, так и лексического значения слова, вызывает к жизни новые слова. Выделяются не только специфические способы словообразования для определенного лексико-грамматического класса слов, но и учитываются индивидуальные особенности каждого конкретного языка.

Разделение зоны действия способов словообразования происходит, прежде всего, в области действия морфологической, семантической и этимологической структуры их производящих основ. К частным причинам, вызывающим взаимодействие частей речи и способов словообразования, относятся индивидуальные особенности производящей базы частей речи и лексико-грамматические свойства самих производных слов, их природная сущность. Специфика взаимодействия частей речи в лингвокреативной деятельности зависит от социолингвистических различий в структуре словообразовательных полей, функциональных, стилистических особенностях производных слов, их употребления в той или иной сфере, в том или ином функциональном стиле. Каждый способ словообразования характеризуется своим набором продуктивных моделей в стандартной лексике и сленге.

Обращает на себя внимание и этимологический фактор, ограничивающий взаимодействие способов словообразования, особенно для языков, отличающихся неоднородностью этимологического состава, проявляя свои специфические черты в каждом конкретном языке.

Познавая мир, человек стремится осмыслить его, чтобы спрогнозировать будущее развитие языка в ближайшей перспективе, прибегая в свою очередь к категоризации языковых единиц, их обобщению, к манипулированию знаками, их интеграции и дифференциации. Лингвокреативная деятельность человека предполагает союз мыслительной и языковой креативности (от англ. глагола to create – создавать, творить<лат. creat-, creare “to produce”).

Носитель языка, занимаясь словотворчеством, нередко имеет дело со словообразовательными вариантами. Словообразовательное родство помогает в выборе нужной лексики, а иногда и сбивает говорящего с толку. В языках множество проявлений асимметрии. Если во французском языке есть глагол embellir (хорошеть), который можно противопоставить по значению глаголу enlaidir (подурнеть), то в английском есть только to beautify. В каждой языковой сфере у непосредственного и опосредованного взаимодействия обнаруживается своя специфика, но везде сохраняется постоянная взаимообусловленность. Производные слова являются вторичными знаками, так как обусловлены другими словами. Используя при моделировании лексические структуры, в лингвокреативной деятельности человек способен также отобрать те языковые средства, которые обладают наибольшей информативной значимостью и в наилучшей форме передают тончайшие оттенки мысли. Неслучайно в «Англо-русском словаре по лингвистике и семиотике» под креативностью понимается «языковая способность человека к производству и пониманию бесконечного количества высказываний на основе конечного числа элементов системы языка» [Баранов 2001: 92].

Языковеды научились моделировать структуру языка и речевое поведение на основе тех многочисленных фактов, которые можно получить при наблюдении за речевой деятельностью людей. Следует отметить, что при исследовании производных слов выделяются не только одноосновные разноаффиксные дериваты, но и дериваты, образованные различными способами словообразования от разных основ, реализующие, однако, одно и тоже словообразовательное значение (далее СЗ). Так, например, взаимодействие суффиксации и конверсии наблюдается при образовании глаголов со СЗ «создавать, превращаться, делать то, на что указывает производящая основа (далее ПО)» (to novelize, to blaze), «делать (-ся) таким, как на это указывает ПО» (to cave, to laminate). Реверсия не принимает активное участие в образовании глаголов с данными типами СЗ, так как основным источником глаголов, относящихся к микрополю реверсии, являются существительные на -er, -ing называющие действие и лицо (war-gaming –> to war-game, burglar –> to burgle). Безусловно, провести однозначные параллели между СЗ производных и способами их образования невозможно в силу существования общелингвистического явления ассиметрии языкового знака. Одно и то же СЗ может реализоваться в различных формулах построения слова и, наоборот, по одной и той же модели могут строиться производные с различными СЗ [Муругова 2007: 319−380]. Однако существуют определенные закономерности, регулирующие использование способов словообра­зования для выражения СЗ. Одним из таких факторов является семантика производящей основы. Обычно слова образуются от основного значения многозначной производящей основы.

На наш взгляд, суверенитет и возможности словообразования в коммуникативном процессе ограничены, но без него нормальное функционирование человеческого языка было бы не возможно. Говорящий использует семантический потенциал слова каждый раз выборочно в соответствии с нуждами конкретного момента.

1. 
   Баранов, А.Н., Добровольский, Д.О., Михайлов, М.Н., Паршин, П.В., Романова, О.И. Англо-русский словарь по лингвистике и семиотике [Текст] / А.Н. Баранов, Д.О. Добровольский, М.Н. Михайлов, П.В. Паршин, О.И.Романова / Под ред. А.Н. Баранова и Д.О. Добровольского. − М.: Азбуковник, 2001. − 2-е изд., исп. и доп.– 623с.
   
2. 
   Журавлев, В.К. Язык, языкознание, языковеды [Текст] / В.К. Журавлев. – М.: Едиториал УРСС, 2004. − 2-е изд., стереотип.− 208с.
   
3. 
   Муругова, Е.В. Взаимодействие частей речи и способов их образования в лингвокреативной деятельности человека [Текст] : монография / Е.В. Муругова. − Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ АПСН, 2007. − 460с.
   

Г.В. Мустакимова

Костанай, Казахстан

СЕМАНТИКА И ПРАГМАТИКА СОБИРАТЕЛЬНЫХ ИМЁН

В РУССКОЙ И КАЗАХСКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА

(на материале произведений Ч. Валиханова)
«Язык и культура находятся в сложных отношениях взаимовли­яния и взаимозависимости. Несмотря на универсальность неко­торых когнитивных процессов, существуют различия в восприя­тии, сегментации и категоризации окружающего мира представи­телями различных лингвокультурных сообществ. Различия эти находят свое отражение в языке, системе языка, принципах описания языка» [Борисова 2003: 91].

Целью статьи является описание семантической природы и прагматических особенностей собирательных имён в русской и казахской языковой картине мира. Благодатный языковой материал для описания категории собирательности представляет творчество Ч. Валиханова, первого казахского учёного-билингва, владевшего в совершенстве русским языком и глубоко знавшим свой родной язык. Учёный представляет множество лингвистических интерпретаций, этимологизаций как собственно ономастических (топонимических, этнических), так и аппелятивных (диалектных, архаических, этнографических и др.) единиц, выполненных профессионально, с любовью к исследуемому объекту, что говорит о разносторонних интересах выдающегося учёного-этнографа, географа, историка и лингвиста.

Способность языка отображать в языковом сознании носителей внеязыковую объективную действительность определяет содержательный аспект языка, его семантическое пространство. Это семантическое простран­ство в каждом языке определенным образом структурировано, организовано в функционально-семантические категории. Каждая грамматическая категория содержит набор признаков, по которым она определяется. Призна­ки, т.е. представление о грамматической категории, обусловлены внутренней природой каждого конкретного языка. Номенклатура многих грамматических категорий может совпадать в разных язы­ках, но в плане содержания и употребления такие грамматичес­кие категории могут не совпадать, т.е. они будут употребляться в соответствии с языковой природой того или иного лингвокультурного сообщества. Грамматические категории в разных языках отражают различные явления действительности.

Картина мира, окружающего носителей языка, не просто отражается в языке, она и формирует язык его носителя, и определяет особенности речеупотребления. Картина мира отражает специфику восприятия окружающего мира, национальные особенности мыш­ления представителей той или иной культуры. Исследуя и сравнивая грамматики разноструктурных языков, можно отметить, что в них есть как универсальные категории, так и категории, присущие каждой из сопоставляемых грамматик. К таким категориям относится и категория собирательности.

В современной лингвистике категория собирательности определяется как «понятийная категория, выражающая трактовку некоторого множества как целостной, нечленимой, совокупности однородных предметов». Категорию собирательности называют также единством высшего порядка, с логической и прагматической точек зрения она совмещает в себе черты единичных и общих понятий [Ярцева 1990: 473].

Большое место в лексической системе занимают существительные, в которых уже заложена семантика предметности изначально (таково их категориальное значение). Их использование в текстах учёного позволяет наиболее точно отразить окружающую действительность той этнической среды, передать её особенности и проникнуть в наиболее интересные стороны народной жизни.

Обозначая совокупность предметов и лиц, как неделимое целое, ученый - Валиханов использует большое количество собирательных существительных. Одни из них «оформляют» свою собирательность с помощью специальных суффиксов собирательности: - еств(о) духовенство, казачество, юношество, мусульманство, начальство, купечество рыцарство); -щин(а) (татарщина, византийщина); - ник(-няк) (топольник, таволжник); -й- (белье)» Например: «Женщины одеваются во всё лучшее, распевая песни и прельщая дикокаменную молодежь:»» «Обычай этот мог быть изменен и без участия мусульманского духовенства» [Валиханов 1961: 522, 389].

«Нет сомнения, что казачество началось и развивалось в Азии и перешло к русским от татар» [Валиханов 1961: 206]. «Чтобы понять, в каком духе татарское духовенство воспитывает (молодежь) киргизское юношество мы приведем один только пример» [Валиханов 1961: 521]. «В последнее время правительство наше деятельно занялось преобразованиями в нашей администрации» [Валиханов 1961: 494]. «В каждом действии русского начальства киргизы видят зло» [Валиханов 1961: 501]. «Находясь постоянно в обществе купцов, я особенно хорошо познакомился с среднеазиатской торговлей, с среднеазиатским... купечеством» [Валиханов 1961: 402]. «... Которое /имя казак/... в то время имело значение довольно почтенное и означало возвышенность духа, здравость — соответствовало европейскому рыцарству» [Валиханов 1961: 207]. «Ргай, смородина, таволжник покрывают берега ручьёв горных» [Валиханов 1961: 319].

Собирательные существительные с суффиксом – щин(а) не столь продуктивны, как слова, описанные выше, автор путевых заметок использует их не только для обозначения собирательности, а в большей степени для выражения качественной характеристики общности, давая явлению часто отрицательную оценку, подчёркивая или явное пренебрежение или некоторую снисходительность.

Некоторые слова со значением совокупности предметов, лиц, не имея языковых соответствий в русском языки, передаются исследователем с помощью «звуковой» формы слова языка-источника, т. е. собственно-тюркским образованием. Например: «Гаремы, наполнены мальчиками – бадча» [Валиханов 1961: 319]. «Самые их владельцы, манапы, тоже не требовательны и довольствуются почти тем же, что и простой чёрный бухара (простолюдин).

В трудах «Киргизское родословие», «Дневник поездки на Иссык-Куль», «Записки о киргизах» и др. Ч. Валиханов нередко использует и конкретные существительные в форме единственного числа, которые выступают в обобщенно-собирательном значении. Например: «От урочища Кошкурган русло реки покрыто густым камышом» [Валиханов 1961: 313]. «Какие памятники своего существования могут оставить эти народы, снискавшие свое пропитание скотом, живущие в палатках и защищающие себя луком и стрелой» [Валиханов 1961: 323]. «Они Орды сеют тут свой хлеб и до сбора его удаляются в прохладные ущелья, где скот их не беспокоят ни комар, ни овод» [Валиханов 1961: 304]. «Певчих птиц ... я нигде не видел, кроме жолтяка и дубоноса» [Валиханов 1961: 320]. «За пикетом сзади рос морковник и дикий тюльпан» [Валиханов 1961: 232]. «Понятие о кочевом монголе или киргизе тесно связано с идеей грубого и скотоподобного варвара [Валиханов 1961: 390]. «Язык киргизский, как выдающийся из диалектов тюркских, не имеет той обработанности ..., как гиперболический фигуральный язык араба» [Валиханов 1961: 1, 390]. В приведенных контекстах существительные употреблены в форме единственного числа и в их семантике (в отвлечении от контекста) нет ничего от собирательности, т. к. они свободно могут образовать формы множественного числа (араб — арабы; стрела — стрелы; тюльпан — тюльпаны), однако в данных примерах их собирательное значение обусловлено контекстом, и формы единственного числа подчеркивают единство, цельность, массовость. Употребление форм единственного числа конкретных существительных в значении собирательных ярко демонстрируют прагматическую способность существительных закреплять это значение в формах единственного числа.

Анализ фактического материала показывает, что Ч. Валиханов а своих трудах использует большое количество существительных с семантикой вещественности и собирательности, в том числе и тюркизмов, сохраняя внешние приметы, форму лексемы, при этом происходит расширение семантического значения, закрепленного за словом в языке - источнике. Таким образом, семантический и прагматический анализ существительных со значениями вещественности и собирательности позволяет представить многообразие оттенков выражаемых ими значений и объясняет широту их употребления в различных дискурсах.

Рассмотренные языковые факты показывают возможность функционирования собирательных имён как единиц, обладающих определённым системно-языковым значением, формирующимся в условиях контекста, и поэтому прагматически обусловленного. Актуализация того или иного значения собирательности, вещественности связана со сложным взаимодействием семантики и прагматики имени существительного. Прагматическая возможность переосмысления указанных значений в определённой речевой ситуации кроется в особенностях потенциальной сферы носителя языка. Во всех случаях употребления вещественных и собирательных имён во вторичной функции есть одна прагматическая черта – обобщение (предметов, лиц, обозначений), которая отражает специфику русской и казахской картины мира.

Список литературы

1. 
   Валиханов, Ч.Ч. Собрание сочинений в 5 т. [Текст] / Ч.Ч. Валиханов. –Т-1. – Алма-Ата, 1961. – 577 с.
   
2. 
   Борисова, М.А. К вопросу о расхождениях грамматических категорий в разных языковых культурах [Текст] / М.А. Борисова // Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. – 2003. – №4. – С. 91-103.
   
3. 
   Собирательности категория [Текст] // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. – М.: Советская энциклопедия; 1990. – 685 с.
   

И.А. Наличникова

Оренбург, Россия

ЭПИСТЕМИЧЕСКАЯ МОДАЛЬНОСТЬ В НЕМЕЦКИХ АФОРИЗМАХ
Одной из главных задач афоризмов является убеждение, поэтому тексты этого жанра характеризуются яркой авторской интенциональностью. Информация основывается на знании разной степени полноты, поэтому в данной статье предполагается рассмотреть два вида знаний: полное и неполное знание, выделить способы выражения модуса знания автора в немецких афоризмах с учетом эксплицитных и имплицитных лексических средств и оценить воздействие этих средств на адресата.

Несмотря на различие точек зрения относительно количества и характера модальных значений в языке большинством лингвистов признается важность отдельного типа модальности, выражающей устанавливаемое говорящим отношение содержания высказывания к действительности в плане его достоверности / недостоверности. Выбор именно эпистемической модальности в качестве предмета исследования не случаен, т.к. модальность знания является способом выражения одной из самых важных составляющих модальности афористического текста.

В нашем понимании эпистемическая модальность выражает степень познанности говорящим существования связи между объектом и его признаком. Эпистемическая модальность выделяется в модальной логике как модальность знания (от греч. epistemus – знание) и термин этот используется в лингвистике для обозначения модальной оценки, отражающей степень познанности говорящим связей и отношений действительности [Панфилов 1977: 39]. Семантическую сущность эпистемической модальности составляет тот факт, что он не дает оценку событиям и связям действительности, а является модальностью всего афористического высказывания, оценивая его как возможное, вероятное, сомнительное или обязательное, истинное или парадоксальное. И оценка эта зависит от степени знания говорящего о действительности [Беляева 1985: 126].

О средствах выражения модальности знания в афоризмах можно говорить в широком и узком смысле. Узкое понимание включает в себя рассмотрение ядра эпистемической модальности высказываний с эксплицитным ментальным модусом; например: Es ist bekannt, dass; Alle wissen, dass. Широкое понимание предполагает рассмотрение не только всех эпистемических составляющих ментального модуса, но и учет соответствующих компонентов структуры речевого акта, выделение шкал значений эпистемической модальности (например, уверенность / неуверенность; достоверность / недостоверность) и, в конечном итоге, весь объем функционирования модуса знания в афоризмах [Матвеев 2002: 89].

В афоризмах часто встречаются попытки автора выдать неэмпирические знания («домыслы», «возможное», «предполагаемое», «мнимое») за истинные знания. Этому служат разнообразные лексические и синтаксические элементы, имеющие сильный ассертивный (утвердительный) компонент смысла, начиная с предикатов знания wissen, behaupten и заканчивая имплицитными (скрытыми) средствами, вплоть до приема замалчивания информации с определенными целями [Федосюк 1988: 67]; например:

Gott schuf den Menschen nach seinem Bilde, das heisst vermutlich:

Der Mensch schuf Gott nach dem seinigen [Lichtenberg 1963: 120].

Бог создал человека по своему подобию, это значит, наверно,

Человек создал Бога по своему.

В этом афоризме Г.К. Лихтенберг использует синтаксическую модель с элементом допущения (предположения) – модальным словом, указывающим на неполное знание.

Wer die Latern trägt, stolpert leichter, als wer ihr folgt [Paul 2001: 653].

Кто несет фонарь, тот быстрее спотыкнется, чем тот, кто идет за ним.

В данном афоризме отсутствует модальное слово, неопределенность действующего лица указывает на неполное знание авторов, т.е. он пытается выдать неполное знание за полное.

Эксплицитный способ. Информация, закодированная в афоризмах с помощью языковых средств, неоднородна по степени легкости и осознанности ее декодирования. Часть информации в афоризмах выражается эксплицитно, т.е. с помощью языковых средств, специально предназначенных для ее непосредственного выражения. К эксплицитным лексическим средствам выражения модальности знания следует в первую очередь отнести эпистемические предикаты wissen, behaupten, erfahren. Семантический анализ субъектно-предикатных групп, в состав которых входит эпистемический предикат wissen с разными именами в позиции субъекта: Ich weiss, dass … (A); Alle wissen, dass … (B), показывает разную степень уверенности автора в полном знании. Личное местоимение в высказывании А подчеркивает уверенность в полном знании только адресанта, а местоимение все (высказывание В) в позиции субъекта несет в своей семантике референтную неопределенность, указывая на то, что некоторое неопределенное количество людей, а также сам автор уверены в полноте знания. С целью усиления воздействия на читателя автор прибегает к употреблению модальных частиц zwar … doch; например:

Zwar weiss ich viel, doch möcht ich alles wissen. [Goethe 2001: 1392].

Хотя я знаю много, но хотелось бы все знать.

Понижение роли агенса в афоризме приводит к созданию демагогических синтаксических образцов – неопределенно-личных предложений, имеющих лексическое значение неопределенности, служащих сигналами общего неполного знания (знания из вторых рук); например:

Man spricht viel von Aufklärung und wünscht mehr Licht. Mein Gott, was

hilft aber alles Licht, wenn die Leute entweder keine Augen haben oder die,

die sie haben, vorsätzlich verschliessen? [Lichtenberg 1963: 280].

Много говорят о просвещении и желают больше света. Мой Бог, но чему

поможет весь этот свет, если у людей либо нет глаз , либо, если они есть,

они умышленно закрыты.

Сравнительный анализ высказываний Man sagt, dass … (A) и Alle wissen, dass … (B) показывает, что различаются они не только разными местоимениями. В высказывании А субъект имплицитен, т.к. выражен неопределенно-личным местоимением man. В высказывании В субъект эксплицитен и семантически связан с предикатом, поэтому с неопределенно-личным местоимением man высказывание обладает меньшей достоверностью. Сравнив предикаты высказываний А и В, можно прийти к выводу, что «wissen» обладает большей иллокутивной силой, т.к. имеет в своей семантике интенцию говорящего уверить адресата в достоверности и полноте знания, тогда как «sagen» не значит «иметь в виду». Поэтому А ≠ В как синтаксически, так и семантически: они имеют разную иллокутивную силу и, как следствие, разную референтную отнесенность. Отсюда можно сделать вывод и о разной интенсиональности высказываний А и В, т.е. о разном выражении авторского замысла: в высказывании А автор снимает с себя ответственность за сказанное, перлокутивный эффект которого зависит напрямую от информированности адресата. В высказывании В автор, апеллируя к якобы общепринятому знанию, пытается усилить эффект полного достоверного знания.

Имплицитный способ. Помимо эксплицитной информации практически любой афоризм содержит имплицитную информацию, которая характеризуется пониженной коммуникативной значимостью и косвенностью кодирования. Эта информация тоже передается адресату, но в отличие от эксплицитной она в меньшей степени контролируется его сознанием, сосредоточенным на эксплицитной информации. Это свойство имплицитной информации часто используется с целью манипулирования сознанием: сомнительные идеи «протаскиваются» именно в этой, слабее контролируемой части содержания высказывания [Борисова 2000: 146]. Под имплицитным содержательным элементом афоризма мы подразумеваем семантику, понимаемую в информативном плане как скрытое, но предназначенное для сообщения содержание. Афоризм выражает имплицитную информацию в том случае, если единство его семантических и формальных сторон осознается в совокупности с условиями его употребления.

Полное и неполное знание определяется референтным (прозрачным) и нереферентным (непрозрачным) содержанием афоризма. Так, при референтном содержании выражается в истинности афоризма с точки зрения автора, например:

Der Umweltschutz hat grosse Fortschritte gemacht. Viele sehen jetzt schon,

was ihre Nachbarn falsch machen [Hohl 2008: 4].

В сфере защиты окружающей среды произошел прогресс. Теперь уже

многие видят, что их соседи делают неправильно.

Данный афоризм характеризуется референтным содержанием, при котором автор, указывая на признаки объекта, выделяет его из класса подобных объектов. В указанном примере эти признаки не выражены эксплицитно, они содержатся в фонде знаний адресата, т.е. автор предполагает, что адресату известно о последствиях несоблюдения требований по выбросу мусора, и он (адресат) знает: за то, «что неправильно сделаешь», можно поплатиться.

Нереферентное содержание типично для кратких афоризмов и является признаком неполного знания, т.к. неполнота семантики таких конструкций заключается в неоднозначности их трактовки:

Kinder würden Kasper wählen [Hohl 2008: 4].

Дети выбрали бы Каспера.

Таким образом, полное знание делает афоризмы информационно насыщенными и представляет собой истинностную информацию, тогда как неполное содержит утверждение о знании.

Список литературы

2. Борисова, Е.Г. Имплицитность в языке и речи [Текст] / Е.Г. Борисова. – М., 1999. – 185с.

3. Матвеев, А.А. Модальность знания как модальность логического типа (на материале русских и английских публицистических текстов) [Текст] / А.А. Матвеев // Филологические науки. – М., 2002. №2. – С. 89 – 97

4. Панфилов, В.З. Категория модальности и ее роль в конструировании структуру предложения и суждения [Текст] / В.З. Панфилов // Вопросы языкознания. – М., 1977. №4. – С. 32 – 39

5. Федосюк, М.Ю. Неявные способы передачи информации в тексте [Текст] / М.Ю. Федосюк. – М., 1988. – 150с.

6. Harenberg Lexikon der Sprichwörter und Zitate: mit 50000 Einträgen das umfassendste Werk in der deutscher Sprache [Text]. – 2. Auflage. – Harenberg Verlag, 2001. – 1600S.

7. Hohl, P. Aphorismen. [Электронный ресурс] / P. Hohl. // Режим доступа: http://AphorismEn.de. 2008, свободный.

8. Lichtenberg, G.C. Aphorismen. Essays. Briefe [Text] / G.C. Lichtenberg. – Dieterich^,sche Verlagsbuchhandlung Leipzig, 1963. – 285s.

С.А. Никифорова

Ижевск, Россия

1. Так, в композитах, зафиксированных в тексте Ильиной книги XI-XII вв. (РГАДА, Тип. 131) [Ильина книга], с одной стороны, достаточно последовательно отражаются греческие смысловые модели в соотношении начальных вьсе – (παν ) и мъного  (πολύ ), с другой – формируется яркая славянская словообразовательная модель (впоследствии префиксальная или конфиксальная), отражающая наиболее важные компоненты понятийной сферы «Божественное» – всесущность Бога (например, вьсегоубительство – πανωλεθρίαν, вьседьржителА, вьседьржителевъ, вьседьржителенъ – παντοκρατος, вьседЬтель – παντουργω, мъногообразьнъ – πολυτρόπων, мъногоразличьнъ – πολυτρόποις ιδέαις) и его всесилие (например, вьсемогаи – παντοδύναμος, вьсесильныи – παντοδύναμε, вьсеславьныи – παναοίδιμε, вьсечьстьныи – πανέντιμος, πάνσεπτον, πανσεβάσμιε, мъногогласьнъ – πολύφθογγος, πολύφωνος, мъногосвЬтьлъ – πολύφωτος, мъногоцЬньнъ – πολύτιμον).

2. Отметим достаточно строгое распределение славянских форм с начальными вьсе  и мъного  в соответствии с греческими образованиями с παν  и πολύ. Начальное вьсе  в контекстах Ильиной книги во всех случаях употребления привносит в семантическую структуру слова значение интенсивного проявления признака. Среди таких образований ряд вьсесильныи, вьсеславьныи, вьсечьстьныи представляет характеризующие имена, структурно плеонастические, где начальное вьсе  лишь актуализирует уже выраженный основой смысл. Так, вьсесильныи определяется как ‘всесильный, всемогущий’ [Словарь... 1989: 278] прямым переводом единицы в современном русском языке. Однако иллюстративные контексты, приводимые авторами словаря, свидетельствуют о жесткой приуроченности характеризующего имени к сфере Божественного – это только наименования Бога, именно он единственный всесилен, всемогущ. При этом И.И. Срезневский [Срезневский 1989: 353] фиксирует и одноосновное сильныи для наименования Бога: Се бо отъселЬ блажАть мА вьси роди яко сътвори мънЬ величиЕ сильныи (греч. ο δυνατος) Лук. Остр. ев., станеть же (рабъ) сильнъ бо Есть Гь поставити и Рим. Апост. посл. Такое соотношение словарных контекстов с синонимичными вьсесильныи и сильныи позволяет нам утверждать, что композит с начальным вьсе  становится для древнерусского книжника актуальным структурным образованием, отсылающим русича к особой понятийной системе значений слова – к сфере «Божественное», призванным формировать свойственное христианскому религиозному сознанию представление о надмирной, непостижимой сущности Бога и о противопоставлении мирского и Божественного в жизни человека.

Начальное мъного  может толковаться в ряде случаев иначе: в частности, в формах мъногообразьнъ – πολυτρόπων (От многообразьнъ сЬтии неприязниньскыхъ. Изъ всЬхъ напасти грАдУщиихъ. вьсА избавити рабы своА 54v), мъногоплодьнъ – ευφορώτατα (дЬлателю дшь Петре. разорА льсть. И многоплодьны я съвьршi. дЬлателю всея твари 116v, где греческий источник представляет суперлатив) начальное славянское мъного  выбирается переводчиком в соответствии с семантикой основы –‘много’ [Старославянский...: 335], когда слав. много – О.с. *mъnogъ на базе и.е. основы *menegh  ср. с гот., др.-в.-нем., голл. ‘многий’, ‘много’, др.-ирл. ‘обильный, частый’ [Черных: 536-537]. В таком соотношении форм (с одной стороны, мъногосвЬтьлыи, с другой – мъногоплодьныи) мы предлагаем видеть модель, реализованную, например, в парах типа мъногобезбожьныи – мъногобожьныи [Срезневский 1989: 205], также появившихся в результате перевода греческих композитов с начальным πολυ .

Исходный синкретизм значения начального слав. мъного  (‘очень/ многий, частый’) уже в ранних древнерусских контекстах распадается: яркий пример тому уже проанализированная нами пара мъногобожьныи – мъногобезбожьныи (где оба славянских слова стали соответствиями для греческого πολύθεος, отражая разное понимание начального мъного   – как ’очень (интенсивное проявление признака, выраженного производящей основой’ – ‘крайне, очень безбожный’) и ‘множество, множественность проявлений, высокая численность единиц, названных производящей основой’ (‘имеющий много богов или относящийся к имеющему много богов’) (см. также [Срезневский 1989: 205]).

Контексты, приведенные, например, в [Срезневский 1989: 205-207], также демонстрируют распадение семантики славянского элемента и формирование новых семантических отношений на славянской почве. Так, в качестве соответствий для греческих образований с πολυ  славянин использует композиты с начальным мъного  двух типов: 1) мъногогранесьныи ‘состоящий из многих статей или стихов’ (мнОгогранесьныя врачебныя книги Кирилл.Иерус.огл.), мъноговЬтвьныи (древо бо многовЬтвено поклонениемь подидеши и мимоидеши Злат.цеп.), мъногодьневьныи (влЬчеши многодньвьны тьрьпЬньно Мин. 1096), мъногоженитвьныи (о мъногоженитвьныихъ канонъ Ефр.крм.Вас.), мъногоименьныи (вЬчьное имА многоименьно есть много бо нарече Ио.екз.Бог.), – этот ряд образований, бесспорно, соотносится с представлениями о множественности проявлений однотипного явления в силу а) конкретного значения (либо близкого таковому) смысловой основы (отмечены сочетания с дьнь, вЬтвь, грань, имА, око, плодъ, слово); или б) наречного значения основы мъного , что также предполагает собственно множественность действий, а не их интенсивность (мъного + женити, мъного + оумЬти); 2) мъноговълньныи (страстьноЕ оусъпи многовълньноЕ море Мин. 1097), мъногогрЬшьныи (аще и многогрЬшенъ Емь но правою вЬрою твои Есмь Мол.Феод.), мъногодаровьныи (многодаровьною блдать Мин.1097), мъноголукавыи (врагъ многолукавыи Мин.1096 – греч. κακουργος), мъноголюбьзныи (многолюбьзныи Гь нашъ марфоУ изоучаеть ны глА к неи Панд.Ант.), мъногомилостивыи (избавителА поЕмъ Единого многомлства Мин.1096), мъногомучьныи (страсть стыя многомчныя мчцЬ анастасиЬ Мст.ев.) – многие композиты этого ряда, на первый взгляд, реализуют в структуре суперлативное значение начального мъного  ‘признак, названный во второй части композита, проявляется интенсивно’ (например, многоцЬньныи ‘чрезвычайно, самый ценный’, многолукавыи ‘чрезвычайно, самый лукавый’, многомилостивыи ‘чрезвычайно, самый милостивый’ и др.). Однако в формах типа многопрЬмилостивыи, многопрЬпотрЬбьныи это значение оказывается представлено дублетными элементами структуры слова – начальными мъного  и прЬ , что, на наш взгляд, говорит об известной смысловой условности начального элемента мъного  в аналогичных образованиях: на первый взгляд славянский переводчик / переписчик идет в таких случаях вслед за греческим текстом, но при этом модель оказывается чрезвычайно востребованной в славяно-русских рукописях, изобилующих композитными образованиями –показателями содержательной специфики текста. По всей видимости, начальное мъного  в этих формах не привносит в слово тех элементов смысла, которые «считывались» бы славянином как содержательно значимые в пределах разворачиваемой синтагмы: такие компоненты слова могут осознаваться как эквивалентные морфемным, а не оснóвным.

3. При таком подходе возникает необходимость интерпретации функций композитов с начальным мъного  и вьсе  в первую очередь в таких сложных образованиях, где структурная «развертка» композита не ведет к появлению синтагматически значимого сочетания (например, хвальныи – въсехвальныи, различьныи – мъногоразличьныи). Чаще всего они являются характеризующими именами для Бога (например, спсе. блгыи члвколюбьче. вьсесильне ги слава тебЬ 14r; Луна елисавефь примЬшьшисА. многосвЬтьло яко слнце захариЕ. свЬтьла свЬлитьника свЬта роди сияУща намъ. сУщимъ въ тьмЬ страсти дьржимымъ 16r) или святого (например, нетьлЬющии же дши прЬмУдрьно прилежа. и мчниЕмь многоразличьномь раждьжесА. яко злато очищено. седмь седмицею геОргиЕ 63r), что позволяет нам утверждать: такие образования маркируют в складывающейся русской христианской языковой картине мира имена понятийной сферы «Божественное», формально и содержательно указывая на специфику характеристик этой сферы – абсолютность проявления любого качества, свойства, действия.

Список литературы

1. 
   Ильина книга. Рукопись РГАДА, Тип. 131. [Текст] / Лингвистическое издание, подготовка греческого текста, комментарии, словоуказатели В.Б. Крысько. – М.: Индрик, 2005. – 904 с.
   
2. 
   Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.) : в 10 т. [Текст] / РАН. Ин-т рус. яз.; гл. ред. В.Б. Крысько. – М.: Рус. яз., 1988.
   
3. 
   Старославянский словарь ( по рукописям X-XI веков): около 10 000 слов. [Текст] / Э. Благова, Р.М. Цейтлин, С. Геродес [и др.]; под ред. Р.М. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. – М.: Рус. яз., 1994. – 842 с.
   
4. 
   Срезневский, И.И. Словарь древнерусского языка : в 3 т. [Текст] / И.И. Срезневский. – М.: Книга, 1989.
   
5. 
   Черных, П.Я. Историко-этимологический словарь русского языка : 13560 слов. [Текст] / П.Я. Черных.– М.: Рус.яз. 1993. – 1 т. – (А – Пантомима). – 623 с.