Сборник статей участников IV международной научной конференции 25-26 апреля 2008 года Челябинск Том 3 Челябинск 2008

1. 
   Алефиренко, Н.Ф. Теория языка. Вводный курс [Текст] / Н.Ф. Алефиренко. – М.: Издательский центр «Академия», 2004. – 368 с.
   
2. 
   Амосова, Н.Н. Основы английской фразеологии [Текст] / Н.Н. Амосова. – Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1963. – 207 с.
   
3. 
   Бурмако, В.М. Фразеология современного русского языка [Текст] / В.М. Бурмако. – Челябинск, 2001. – 111 с.
   
4. 
   Диброва, Е.И. Современный русский язык: Теория. Анализ языковых единиц. Ч.1 [Текст] / Е.И. Диброва. – М.: Издат. центр «Академия», 2002. – 544 с.
   
5. 
   Казачук, И.Г. Процессуальные фразеологизмы русского языка (категория бытия и отношения) [Текст] : монография / И.Г. Казачук. – Челябинск: Изд-во ГОУ ВПО «ЧГПУ», 2004. – 310 с.
   
6. 
   Лексикология английского языка [Текст] / Р.З. Гинзбург, С.С. Хидекель, Г.Ю. Князева. – М.: Высшая школа, 1979. – 269 с. [ЛАЯ]
   
7. 
   Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] / Гл. ред. В.Н. Ярцева. – М.: Большая Российская энциклопедия, 2002. – 709 с. [ЛЭС]
   
8. 
   Челябинская фразеологическая школа: Научно-исторический очерк [Текст]/ Челябинск: Изд-во Челяб. гос. пед. ун-та, 2002. – 304 с. [ЧФШ]
   

Т.В. Семёнова

Челябинск, Россия

К вопросу об эмотивной лексике в зеркале антонимии
В лингвистике термин «эмоция» и «чувство» обычно употребляются как синонимы поскольку независимо от того, назвать ли страх, радость, удивление эмоцией или каким-нибудь другим словом, это явление будет представлять собой переживание человеком своего отношения к тому, что он познает или делает, к другим.

Эмоции – особая, своеобразная форма познания и отражения действительности, т. е. в них человек выступает одновременно и объектом и субъектом, т. е. эмоции связаны с потребностями, лежащими в основе мотивов его деятельности. В психологии принято различать эмоции и чувства, понятия «эмоция» и «чувства» противопоставляются. Эмоции рассматриваются как более простые и элементарные, первичные кратковременные исходные психические явления, специфические реакции на конкретные события, оценку. Чувства являются более сложными, производными, вторичными по сравнению с эмоциями.

Следует отметить, что психологи говорят, об универсальности эмоций, перечень которых отражает общечеловеческий опыт осмысления психической жизни человека.

Исходные эмотивные смыслы относятся к разряду универсальных, общечеловеческих и составляют психологическую картину личности, отражают её основной психологический уклад. Однако их лексическая манифестация имеет национальную специфику. Исходные эмотивные смыслы пронизаны антонимическими связями и представляют полюса одного чувства. По Апресяну Ю. Д. пара слов с противоположным значением образует антонимическую парадигму [Апресян 1995: 285]. В основе их семантического соотношения находится общий интегральный признак (или признаки) и дифференциальный признак (или признаки), несущий в себе противопоставленность значений. Парадигматические свойства антонимов описываются обычно так: антонимы имеют противоположные или обратные, но не противоречащие значения. При этом имеется семантическая общность свойственная антонимам, которая проявляется в «соотносительности значений» [Шанский 1964: 145] или в их принадлежности к одной «лексико-семантической парадигме» [Шмелев 1964: 62]. Обязательным для антонимов является обозначение качественных признаков, допускающих градуирование. Во многих работах по антонимии рассматриваются вопросы их классификации. Основой для различных классификаций служат следующие признаки: а) точность антонимического противопоставления двух значений (точные – приблизительные), б) степень совпадения – несовпадения сочетаемости (полные – частичные), в) число антонимических значений двух слов, г) морфологическая структура антонима (однокорневые – разнокорневые), д) тип языковых единиц, которыми представлена данная академическая пара. Таково основное содержание традиционной теории антонимии.

Существуют ещё две идеи, которые выходят за рамки традиционных представлений. Первая, связывающая антонимию и отрицание, высказана в определении Вебстеровского словаря: «Антоним – это слово, противопоставленное другому слову …таким образом, что оно отрицает все до единой содержащиеся в нем импликации» [Webster’s new dictionary of synonyms 1968: 190].

Вторая идея тесно связана с первой и состоит в утверждении семантической ассиметричности антонимов: один из антонимов семантически сложнее, чем другой [Wierbicka 1968: 157].

Речь пойдет о лексической репрезентации эмоций в английском языке, представленных в оппозиции. Так как именно эмоциональный концепт, который является этнически, культурно обусловленным сложным структурно-смысловым, как правило, лексически и/или фразеологическое вербализованным образованием, включающем в себя помимо понятия, образ и оценку, дает возможность сопоставления концептуальных систем, закрепленных в разных языках [Ключникова 1973: 27].

interest indifference

joy sorrow

grief joy

anger composure

aversion love

contempt respect

fear disrespect

guilt innocence

Рамки данной статьи не позволяют представить весь накопленный материал, однако можно утверждать лингвистическая манифестация эмоций обусловлена этнопсихологией и национально-культурной спецификой.

1. 
   Апресян, Ю. Д. Избранные труды, том I. Лексическая семантика [Текст] / Ю. Д. Апресян. – М.: « Восточная литература», 1995.- 472с.
   
2. 
   Ключникова, З. Е. Лексико-грамматическая характеристика глаголов в русском языке [Текст] : автореф. дис. канд. филол.наук / З. Е Ключникова. - Алма-Ата, 1973. - 27с
   
3. 
   Шанский, Н.М. Лексикология современного русского языка [Текст] / Н.М. Шанский. – М.: Высшая школа, 1964. - 145с.
   
4. 
   Шмелев, Д. Н. Очерки по семасиологии русского языка [Текст] / Д. Н. Шмелев. – М.: Высшая школа, 1964. - 62с
   
5. 
   Webster’s new dictionary of synonyms [Text] - Springfield (Mass.), 1968.
   
6. 
   Wierbicka, Anna Negation – a studying the Deep Grammar [Text] / Anna Wierbicka. - MIT, 1967.
   

Г.Г. Семкина

Омск, Россия

К ВОПРОСУ О МЕСТЕ АКТА ЗАПРЕТА

В СИСТЕМЕ РЕЧЕВЫХ АКТОВ
В известных классификациях речевых актов среди директивных речевых актов обычно упоминаются акты запрета. Общим для директивных (побудительных) актов является то, что в них проявляется стремление говорящего добиться совершения чего-либо от слушающего «приспособить реальность к словам» по известному выражению Дж.Серля [Серль 1986]. Помимо запрета директивными речевыми действиями считаются приказы, просьбы [Лайонз 2003: 271], поручения, разрешения, приглашения, подстрекательство, подзывание, склонение [Васильев 1971, цитир. по Кобoзева 2000: 127], а также требования, советы, вопросы [Р.Бах и Р.М.Харниш 1979, цитир. по Кобoзева 2000: 129]; включают сюда часто и согласие, отказ и др. Бросается в глаза, что списки директивных речевых действий состоят из разноуровневых образований и сильно различаются по охвату коммуникативных ситуаций, т.е. «исследователи исходят из разной степени абстракции при выделении той или иной группы речевых актов [Формановская 2002: 117]. В них включаются как акты широкой сферы применения (вопросы, требования), так и акты достаточно узкой сферы использования (подстрекательство, подзывание, приглашение). Совершенно очевидно, что требование и приказ могут включать в себя запрет, а просьба не делать чего-либо может рассматриваться как разновидность запрета. Не совсем отвечающими понятию директивы (побуждения) представляются речевые акты согласия, отказа, разрешения. Совет, скорее, входит в сферу репрезентативов, а не директивов - по схеме Дж. Серля «Х убежден, что А….» [Серль 1986: 181-185].

Таким образом, место речевого акта запрета оказывается не совсем четко определенным. Не установлено, какие директивные акты соответствуют ему по уровню, какие могут считаться включающими, и, соответственно, более объемными, а какие, наоборот, сами включаются в акт запрета.

Существенным признается разграничение речевых актов на коммуникативные и конвенциональные, при котором к конвенциональным относятся, по мнению М.Л.Макарова, ритуализированные речевые действия [см. Карасик 2002: 117]. Представляется не совсем оправданным, что запрет (запрещение) включается этим автором в конвенциональные речевые акты наряду с крещением, арестом, бракосочетанием, голосованием и др. Гораздо уместнее, на наш взгляд, было бы отнесение акта запрета к коммуникативным актам в рамках данной классификации.

Еще одна классификация представлена Крекелем [см. Карасик 2002: 117], который субкатегоризирует речевые акты по трем признаками: 1) ориентация на говорящего либо слушающего; 2) ориентация на когнитивную, интерактивную, акциональную сферу; 3) ориентация на настоящее, прошедшее или будущее. По первому признаку можно заключить, что речевой акт запрета ориентирован на слушающего. По отношению к двум другим признакам положение речевого акта запрета оказывается столь же неопределенным, как и в других классификациях. Так, по второму признаку, по-видимому, он ориентирован и на интерактивную, и на акциональную сферу (хотя ближе к акциональной); а по третьему признаку запрет может быть ориентирован и на настоящее, и на будущее.

В классификации А.А.Романова запреты относятся к инструктивам, а приказы и требования к инъюнктивам [Романов 1988: 55], что, на наш взгляд, не совсем оправдано, поскольку приказ можно считать формой требования, а запрет – его разновидностью. Термин «инъюнктив» в отношении акта запрета использует и Н.И.Формановская, уточняя, что это одно из речевых действий, основанных на высоком статусе и власти говорящего [Формановская 2007: 322]. Такого же мнения придерживается и В.И.Карасик [Карасик 2002: 119]. Он выделяет статустно-маркированные (сюда, как обычно, в общем списке относятся приказы, требования, просьбы, мольбы, предписание, запреты) и статусно-нейтральные речевые акты (утверждения, повествования, описания). В данном случае не совсем точным представляется выбор основания для классификации. Различия первых и вторых вышеназванных типов речевых актов скорее в реакции слушающих: если требования, просьбы и т.п. предполагают реакцию в виде действия, то утверждения, повествования, описания такой реакции не предполагают. (Отметим, что именно на этом основании подразделял директивные и утвердительные высказывания Ч.Фриз. [Fries 1952: 29-53])

Что же касается статусной маркированности, то наблюдения показывают, что запреты не зависят от статуса собеседников и могут быть совершены говорящими любого статуса по отношению к слушающим любого статуса. Так, в следующем примере речевой акт запрета произносится собеседником более низкого статуса: “Smither,” said Soames, “we’re all indebted to you”. – “No, Mr. Soames, don’t say that! It’s pleasure – he’s such a wonderful man!” [Galsworthy 1967: 181].

Однако, общей тенденцией в отношении статусов собеседников в ситуации запрета (более 80% случаев) является равенство статусов, запреты практикуются скорее в среде достаточно близких друг другу людей, например: “Forgive me if I seemed unresponsive. The truth is, Harris was round here this morning - “ George said: “Say no more, I understand” [Jerome 1976: 32]. Естественно, что неравенство собеседников может отразиться на форме выражения акта запрета, в частности, форма с модальным shall обычно используется вышестоящим по отношению к нижестоящему: “Another time, Lord Arthur, but the Duchess is anxious. I’m afraid I must go”. “You shall not go. The Duchess is no hurry”. “Ladies should not be kept waiting, Lord Arthur,” said Mr.Podger [Wild 1994: 60].

Однако следует отметить, что в ситуациях, участниками которых оказываются люди, не являющиеся близкими друг другу, запреты как подвид требований в большинстве случаев не применяются, они видоизменяются в рекомендации, советы, предложения, пожелания и т.п. для обеспечения успешности и бесконфликтности коммуникации. Соответственно, акт запрета как вид требования всегда является прямым и не может быть косвенным, в отличие от многих других речевых актов. Сама суть этого речевого акта предполагает предоставление адресату возможности ясно понять требование говорящего, поскольку, как уже было отмечено, запреты имеют место обычно среди достаточно близко знакомых людей.

Не претендуя на окончательное определение положения акта запрета в классификациях речевых актов, позволим себе высказать предположение, что видами директивных актов одного уровня можно считать требование и просьбу, которые действительно имеют своей иллокутивной целью добиться чего-либо от слушающего, но отличаются способом достижения иллокутивной цели. Требование может носить как положительный, так и отрицательный характер, и отрицательным требованием, то есть требованием не делать чего-либо, является запрет. При этом и собственно требование («положительное» требование сделать что-либо), и запрет могут носить нейтральный характер, когда статус не является существенным для ситуации общения, и характер приказа при более высоком статусе говорящего и наличии у него соответствующей данной ситуации необходимости отдавать приказы. Таким образом, запрет, по нашему мнению, является одним из подвидов директивного акта требования. Каждый из этих подвидов (мы называем их «собственно требование» и «запрет») может быть реализован либо в нейтральной форме, либо в форме приказа.

Список литературы

1. Карасик, В.И. Язык социального статуса [Текст] / В.И. Карасик. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2002. – 331с.

2. Кобозева, И.М. Лингвистическая семантика [Текст] / И.М. Кобозева. –М.: УРСС, 2000. – 350с.

3. Лайонз, Дж. Лингвистическая семантика [Текст] / Дж. Лайонез. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – 397с.

4. Романов, А.А. Системный анализ регулятивных средств диалогического общения [Текст] / А.А. Романов. – М.: Институт языкознания АН СССР, 1988. – 187с.

5. Серль, Дж.Р. Классификация речевых актов [Текст] / Дж. Р. Серль // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17. – М.: Прогресс, 1986. –С. 170-194.

6. Формановская, Н.И. Речевое общение: коммуникативно-прагматический подход [Текст] / Н.И. Формановская. – М.: Русский язык, 2002. – 215с.

7. Формановская, Н.И. Речевое взаимодействие: коммуникация и прагматика [Текст] / Н.И. Формановская. – М.: Икар, 2007. - 478с.

8. Fries, Ch. The Structure of English [Text] / Fries. – N.Y., 1952. – 205p.

9. Galsworthy, J. To Let [Text] / Galsworthy. – Penguin books, 1967. – 239p.

10. Jerome, K.J. Three Men in a Boat [Text] / Jerome. – M.: ВШ, 1976. – 158p.

11. Wilde, O. Selected Prose [Text] / Wilde. – Penguin books, 1994. – 443p.

Н.Г. Сивцева

Иркутск, Россия

Однако в рамках когнитивных исследований многие ученые отмечают, что в определенной речевой ситуации даже лексемы, не имеющие в своей семантической структуре семы фазовости, могут репрезентировать некий начальный или конечный предел. В связи с подобным расширением понятия фазовости С.Ю. Семенова предлагает выделять в фазовых отношениях в лексике четыре языковых явления, которые включают в себя всю совокупность ядерных фазовых смыслов, компонентов, коннотаций и ассоциаций:

1. 
   ядерные фазовые смыслы, репрезентированные чисто фазовыми словами, близкими к семантическим примитивам;
   
2. 
   компоненты конца или начала в семантической структуре нефазовых лексем (заголовок размещается в начале статьи);
   
3. 
   привычные фазовые коннотации (коннотация старости, т.е. конца в слове морщина);
   
4. 
   свободные фазовые ассоциации (предельная степень признака в словосочетании жгучий брюнет) [Семенова 2002].
   

Подобный фазовый синкретизм свойственен многим объектам действительности, имеющим отграничивающие характеристики, так, например, door предполагает и вход, и выход из помещения, в то же время более конкретные лексемы entry, entrance вербализуют только вход, а exit – только выход. Данное явление объясняется метафорой пути и зависит от точки зрения наблюдателя. Если человек находится внутри некоторого помещения – вместилища, то дверь оязыковляется лексемой exit, так как концептуализируется конец пути в пространственно-временном континууме: People throughout the reptile house screamed and started running for the exit [Rowling: 12]. Если же человек находится в начале своего пути, направленного вовнутрь помещения или некоторого пространства, концептуализированного как вместилище, то дверь репрезентируется лексемами entry, entrance: The Dursleys bought Dudley and Piers large chocolate ice creams at the entrance … [Rowling: 11].

Таким же образом можно проанализировать и ряд других примеров, в которых содержится указание на прохождение определенного пути в пространстве или, метафорически, во времени: Those <possessions> that she did take, therefore, were the fruit of a thoughtful selection [Levin 2002: 221] – результат тщательного отбора представляет собой итог или (конец) деятельности; She was reluctant to take the cruel step of finding work, for the shrank with extreme sensitiveness and shyness from new contact, new situations [Lawrence 1995: 303] – предпринять какой-либо шаг означает начать (вступить в) новую фазу действия.

На наш взгляд, одним из ярких примеров репрезентации характеристик начальности и конечности нефазовыми лексемами служит употребление лексемы gloom в произведении Д. Лоуренса «Радуга». В семантике этой лексической единицы нет фазовых характеристик, в толковых словарях она определяется как partial or total darkness. Однако она может репрезентировать начало и конец зрительного восприятия в следующих примерах:

а) Then he pushed open the door, and the great, pillared gloom was before him, in which his soul shuddered and rose from her nest [Lawrence 1995: 168];

б) He had felt, before, that could he but go through the great door and looked down the gloom towards the far-off, concluding wonder of the altar, that then, with the windows suspended around like tablets of jewels emanating their own glory, then he had arrived [Lawrence 1995: 172].

Оба примера описывают посещение собора главным героем. В примере (а), первое, что он зрительно наблюдает и воспринимает, это мрак, метафорически вербализующий грань перехода из мирского существования в духовное, который репрезентирует «начало» собора для него. Очевидно, это связано с метафорой начала пути, вхождения в новый круг существования и осмысления. В примере (б), уже выходя из собора, он оглядывается и видит все тот же мрак, однако теперь он является для него «концом» собора, тем, что он оставляет позади себя, в прошлом. Таким образом, лексема gloom образует своего рода рамку (предел) для данного этапа процесса восприятия; первое и последнее, что зрительно воспринимает главный герой – это мрак, символизирующий непосредственно собор и метафорически причастность к религиозной духовной жизни.

Таким образом, идея пути позволяет разным лексемам овеществлять отношения начала и конца. Вероятно, это связано с тем, что любое перемещение, «образуется переходом из исходного пункта в пространстве (в котором объект находился в начальный момент времени) в конечный пункт (в который объект попадает в конечный момент времени)» [Шмелев 2002: 181].

Кроме того, восприятие человека, с одной стороны, представляет собой целостный процесс, с другой стороны, восприятие какой-либо ситуации все же линейно и последовательно. Эта особенность позволяет нефазовым единицам репрезентировать отношения начала и конца. Рассмотрим следующий пример: Over the edge there peeped a clean-cut, boyish face, which looked keenly about it, and then, with a hand on either side of the aperture, drew itself shoulder high and waist high, until one knee rested upon the edge [Doyle 1994: 52]. Наблюдатель описывает ситуацию, когда человек выбирается из ямы. В данном случае важным представляется именно последовательное восприятие наблюдателем всего пути человека: сначала он видит лицо, затем появляются рука, плечо, туловище и, наконец, колено. Таким образом, лексема face репрезентирует начало пути и непосредственного наблюдения этого пути, а лексическая единица knee – их окончание.

Часто репрезентация отношений начала и конца нефазовыми лексическими единицами связана с общепринятой системой отсчета перед началом какого-либо действия. Так, в примере “At the count of three! One … two … wait for it, wait for it … and three!” [Saxton 1992: 21] представлена ситуация, в которой дети ожидают момента, когда можно будет задуть свечи на торте «на счет три»; лексема three является синкретичной, так как она репрезентирует в данном случае и конец напряженного ожидания, и начало ожидаемого действия. В высказывании He knew his plan was going to come to nought two minutes later … [Saxton 1992: 158] взаимодействуют два явления: научная картина мира, подразумевающая определенную систему отсчета, и наивная алгебраическая картина мира, в которой ноль является и началом какой-либо системы отсчета и ее концом (ср. рус. «начать с нуля» и «сводиться к нулю»).

Таким образом, индексальный характер естественного языка обусловливает способность нефазисных лексических единиц представлять характеристики начальности и конечности в речевой деятельности. Наблюдатель, воспринимая определенную ситуацию, или говорящий, пользуясь феноменологическим знанием, могут репрезентировать концепты «начало» и «конец» посредством нефазисных лексем, основываясь на избранной точке отсчета, определенной системе пространственно-временных координат и направлении движения.

Список литературы

1. 
   Давыденко, Л.Н. Способы выражения значения фазисности в современном английском языке [Текст] / Л.Н. Давыденко // Лексическое значение в системе языка и в тексте: Сборник научных трудов. – Волгоград: ВГПИ им. А.С. Серафимовича, 1985. – С. 61-68.
   
2. 
   Семенова, С.Ю. К типологии фазовых компонентов, коннотаций и ассоциаций русских лексем [Текст] / С.Ю. Семенова // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. – М.: Индрик, 2002. – С. 155-168.
   
3. 
   Тиунова, С.П. Средства выражения фазовости в современном английском языке [Текст] / С.П. Тиунова. – Томск: ТГУ, 1990. – 168 с.
   
4. 
   Шмелев, А.Д. Из пункта А в пункт В [Текст] / А.Д. Шмелев // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. – М.: Индрик, 2002. – С. 181-194.
   
5. 
   Doyle, A.C. The Adventures of Sherlock Holmes [Text] / A.C. Doyle. – London: Penguin Books Ltd, 1994. – 302 p.
   
6. 
   Lawrence, D.H. The Rainbow [Text] / D.H. Lawrence. – England: Wordsworth Editions Limited, 1995. – 418 p.
   
7. 
   Levin, I. A Kiss Before Dying [Text] / I. Levin. – M.: Айрис-пресс, 2002. – 384 p.
   
8. 
   Rowling, J.K. Harry Potter and the Sorcerer’s Stone [Electronic Resource] / J.K. Rowling. – CD-disc «Современная англоязычная литература для изучающих английский язык». – 326 p.
   
9. 
   Saxton, J. The Glory [Text] / J. Saxton. – Grafton: HarperCollinsPublishers, 1992. – 396 p.
   

Е.В. Скворцова

Ижевск, Россия

НЕОЛОГИЗМЫ КАК СРЕДСТВО ВОЗДЕЙСТВИЯ
(на материале проблемной статьи на французском языке)
Согласно мнению некоторых авторов, пресса это не более чем источник информации. Однако, проведенный нами предварительный анализ показал, что наряду с выполнением своей основной функции, а именно – информирование читателя, современная проблемная статья является мощным средством воздействия на аудиторию. Центром любой проблемной статьи является серьезный общественный вопрос, требующий разрешения. Автор статьи исследует и выносит на обсуждение общественную проблему, предлагает и обосновывает пути её решения. Таким образом, в общественную дискуссию вовлекается и читатель. К печатным изданиям, для которых характерен подобный тип статей, можно отнести «Le Figaro», «Le Nouvel Observateur», «Le Monde», «Le Point» и некоторые другие.

С целью повышения эффективности воздействия на читателя, автор прибегает к различным средствам художественной выразительности, что уже само по себе влечет изменения в характере лексических единиц, используемых в тексте статьи, в сторону большей оценочности. Появляются всевозможные переосмысления значений слов, эмоционально-оценочная лексика, в большом объеме создаются новые «особые слова, специально предназначенные для экспрессивных и художественных целей» [Виноградов 2006: 124] – неологизмы, а именно индивидуально-авторские неологизмы. Такие неологизмы могут создаваться по различным продуктивным и малопродуктивным словообразовательным моделям, при этом существует тенденция: чем менее характерной является словообразовательная модель, по которой образуется неологизм, тем ярче эффект, производимый новообразованием. Ярким примером подобного словообразования может служить название статьи, опубликованной в журнале «Le Nouvel Observateur», которое звучит следующим образом: «Catastroïka» (способ образования телескопия). Данное слово можно отнести к разряду потенциализмов. Под потенциализмами Виноградов В.С. понимает «новые лексические единицы, которые создаются на основе высокопродуктивных словообразовательных моделей», и «авторская индивидуальность почти не влияет на их создание», что и делает их похожими на другие слова языка. Но необходимо отметить, что данный факт ни в коей мере не умоляет их яркости и индивидуальности, а наоборот вызывает большее доверие читателя.

Подобного рода неологизмы несут в себе огромный «оценочный потенциал» - «коннотацию» [Телия 1986: 67]. По сути оба понятия (неологизм и коннотация) имеют множество связей, порой они даже неразрывны, это касается в основном авторских неологизмов. Именно создав неологизм, автор максимально может выразить свое отношение к поднятой проблеме, оценить (чаще всего негативно) то или иное явление, факт, а не только обозначить его. Таким образом, неологизму «прививается» коннотация. Немаловажную роль в этом процессе играет «словотворческая экспрессивно-эмоциональная информация»[Виноградов 2006: 61]. Однако, возникает вопрос о том, что же является «первым»: неологизм или коннотация. С психологической точки зрения коннотация может рассматриваться как источник возникновения неологизма, но это верно лишь для ступени «автор – неологизм», то есть для того, кто его создал. Согласно этому, первое, что возникает это оценка и лишь затем её словесное выражение. Но с точки зрения лингвистики, дело обстоит иначе. На ступени «читатель – неологизм», именно форма диктует смысл (читатель «наделяет» форму своими собственными значениями).

До сих пор речь шла исключительно об авторских неологизмах, но следует отметить, что помимо таких новообразований в тексте проблемных статей встречаются и простые неологизмы. Они чаще всего создаются для того, чтобы назвать новое явление или предмет. Одним из таких неологизмов стало слово «phishing»:

Перевод: «Такая хитроумная, но простая в исполнении уловка называется «фишинг»… После всевозможных распространителей вирусов, хакеров-взломщиков станут ли так называемые «фишеры» новым кошмаром для пользователей сети Интернет?»

Слово phishing (преступления в сети Интернет, связанные со сферой банковских услуг) представляет слияние английских слов phreaking – фрикинг (несанкционированное подключение к защищенным телекоммуникационным сетям) и fishing (рыбалка), которое так созвучно с французским словом pêche... Таким образом, слово fishing в данном случае играет роль основы неотягощенной эмоциональным компонентом, а слово phreaking – роль «суффикса субъективной оценки», который и придает образовавшемуся неологизму отрицательную коннотацию.

Необходимо заострить внимание на том, что «неологизм оказывает влияние на структуру высказывания» [Сергеева 2001: 143]. В тексте появляются слова-маркеры (в данном случае это глагол s’appeler), с помощью которых автор акцентирует внимание читателя на введение в текст необычной лексической единицы, как бы подготавливая его.

Итак, очевидно, что авторский неологизм является неотъемлемой частью современной проблемной статьи, так как служит для выполнения одной из важнейших функций современной печатной прессы – вовлечение читателя в «общественно-политическую полемику». Неологизм становится «ядром» статьи, подчиняющим себе все окружающее пространство, «диктует идею» статьи. Таким образом, характер проблемной статьи становится все более и более острым, тем самым, привлекая внимание большого круга читателей.

Список литературы

1. 
   Виноградов, В. С. Перевод: общие и лексические вопросы [Текст] / В. С. Виноградов. – М.: КДУ, 2006. – 240 с.
   
2. 
   Сергеева, А. Б. Структурные особенности текста при вводе в речь неологизма [Текст] / А.Б. Сергеева // Текст 2000: теория и практика. Междисциплинарные подходы. Материалы всерос. научн. конф. 24-27 апреля 2001. Часть 1. – Ижевск, 2001. – 179 с.
   
3. 
   Телия, В. Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц [Текст] / В.Н. Телия. – М.: Наука, 1986. – 141 с.
   

Сокращения: NO – Le Nouvel Observateur

Е.А. Скородумова

Челябинск, Россия

Риторические вопросы зачастую употребляются в качестве ответной реплики. Специальный анализ свидетельствует о широком многообразии конструктивных разновидностей риторического вопроса-реакции (РВР).

Риторические вопросы являются одним из самых распространенных способов эмоционального реагирования на содержание инициирующей реплики диалога. Они тесно соотнесены с формой и смыслом предшествующей реплики, заимствуют у нее часть словесного материала и являются ответом на запрашиваемое. Содержание ответной реплики определяется двумя основными факторами – лингвистической формой и ее характеристиками относительно формы первой части ДЕ, следовательно, для описания прагматики и семантики ответной реплики необходимо принимать во внимание структурно-семантические особенности инициирующей реплики ДЕ.

Специальный анализ свидетельствует о широком многообразии конструктивных разновидностей риторического вопроса-реакции (РВР), используемых в английских художественных текстах. Приведем примеры использования различных конструктивных видов РВР.

РВР в форме общего (неместоименного) вопроса –

“When am I going to see you again?”

Встречаются также общие вопросы с отрицанием:

“Why d’you suppose they do it?”

“Don’t you know?” (W. S. Maugham, The Razor’s edge)

РВР в форме специального (местоименного) вопроса –

“You think I’m just imagination? Just imagination?”

“What else can you be?” (H. G. Wells, The Invisible Man)

РВР в форме дизъюнктивного вопроса (с присоединенной вопросительной частью) –

“And you really think that was love?”

“Well, it’s what most people mean by it, isn’t it?” (W. S. Maugham, Theatre)

РВР в форме вопроса с прямым порядком слов (декларативного вопроса)

“What do you suggest?”

(J. Castle A. Hailey, Flight into Danger)

РВР в форме альтернативного вопроса –
Mangan: I look like the fellow that was too clever for all the others, don’t I? If that isn’t a triumph of practical business, what is?

Hector: Is this England, or is it a madhouse? (B. Shaw, Four plays)

Сам по себе вопрос не является в строгом смысле сообщением, он является таковым только вкупе с данным на него ответом. Ответ, который следует непосредственно за вопросом, ассоциируется с импликатурой, которую из собственно риторических вопросов слушатель выводит самостоятельно, и таким образом суждение, навязываемое извне, воспринимается как собственное.

К.А. Слуцкая

Нижневартовск, Россия

Художественные возможности шрифта

в конкретной поэзии
В последнее время изучению и анализу невербальных средств коммуникации уделяется огромное внимание в разных областях знаний, в том числе и в лингвистике. Современного поэта не может не волновать то, как его творение выглядит на бумаге. В результате стремительного развития компьютерных технологий, стало несложно изменять длину строки, расстояние между строфами, а также размер и, что не мало важно, цвет шрифта. Интересно наблюдать за тем, как все эти метаморфозы изменяют смысл самого произведения.

Стихи, в которых графический рисунок строк или выделенных в строках букв складывается в изображение какой-либо фигуры или предмета называют фигурными, визуальными или конкретными.

Шрифт, так же как и цвет, представляет собой один из основных элементов композиционной структуры произведения конкретной поэзии, совмещая в себе вербальную и невербальную части стихотворения. С этой точки зрения интересно рассмотреть художественные возможности, которыми обладает шрифт.

«Словарь иностранных слов и выражений» определяет шрифт [нем. Schrift] как: 1) рисунок, начертание букв; 2) типографский материал в виде литер, воспроизводящих какой-либо алфавит, а так же цифры и знаки, применяемые для набора текста в печати; 3) в настоящее время – совокупность символов какого-либо текстового набора. [4] Как видно из определения, шрифт служит для фиксации заданного текста. Бесспорно, основное назначение любой надписи – передать людям информацию, однако на нас воздействует не только то, что написано, но и то, как это написано (цвет, размер, особенности каллиграфии и пр.) В зависимости от начертания букв одно и то же слово может производить разное впечатление на читателя: буквы могут быть выстроены в ряд, идти под углом, стоять плотно друг к другу или наоборот – растянуться. В наше время развивающихся компьютерных технологий такие метаморфозы скорее правило, нежели исключение.

Говоря о шрифте, как о графическом стилистическом приеме, хочется отметить использование заглавных букв в именах нарицательных для обращения или олицетворения, что придает тексту торжественную окраску. Порой, целые слова и даже фразы могут быть набраны большими буквами, что заставляет их «громко» звучать. Другим важным средством логического и смыслового выделения слов в тексте является курсив, которым обозначается все, что требует особого внимания со стороны читателя или является «инородным» по отношению к данному тексту.

Таким образом, сегодняшний поэт должен не просто удержать в памяти все вышеперечисленное, работая с материалом стихотворения, но и удачно сочетать свои знания с воплощением их в визуальный образ. В этом смысле поэта-конкретиста можно сравнить с дизайнером, поскольку в нашем мире рекламы, где творчество граничит с ожесточенной борьбой за место под солнцем, основная задача дизайнера так организовать форму, размер и стиль букв в тексте рекламы, чтобы привлечь внимание потенциальных клиентов. Однако, работа поэта намного деликатнее и значимее, так как он должен проявить больше внимания и такта, вырабатывая стратегию типографического стиля. В его работе форма, размеры и количество букв и слов могут либо стать физически ощутимой частью стихотворения, либо привнести нотки резонанса в произведение, а значит и в человеческие души.

Выразительные возможности шрифта усиливаются за счет добавления цвета. Стандартный вариант написания: черными буквами на белом фоне. Однако если это же самое произведение изобразить красными буквами, к примеру, на черном фоне – очевидной станет смысловая нагрузка, спрятанная в цвете.

Е.Е. Анисимова выделяет семь основных функций шрифта в политических плакатах [1] (на наш взгляд, креолизованные тексты, к коим относятся плакаты, могут включать в себя и конкретную поэзию, поскольку основной идеей создания и тех и других является донесение информации до читателя в форме нестандартной визуализации сообщения, с той лишь разницей, что плакаты носят больше политический или рекламный характер, а стихотворения – лирический и философский):

1) Аттрактивная функция привлекает внимание читателя, обеспечивает удобство или дискомфорт при чтении (в зависимости от цели написанного произведении), задает ритм.

2) Смысловыделительная функция позволяет обратить внимание читателя на наиболее значимые объекты в произведении, несущие большую смысловую нагрузку. Это достигается через изменение гарнитур и кегля шрифта.

3) Экспрессивная функция определяется характером, замыслом и творческой манерой автора. Староанглийский стиль написания слов (Old English Text) уносит читателя на несколько эпох назад, а рукописный шрифт (Kunstler Script) подчеркивает «интимность» сообщения. Такая информация предназначена лично каждому и создает атмосферу доверия и эмоциональной нагрузки.

4) Характерологическая функция позволяет читателю вызвать ассоциации, связанные с эпохой, нацией или средой создания произведения. Так, например, имитация почерка известных деятелей культуры, науки и искусства может привнести дополнительный смысл в произведение.

5) Символическая функция тесно связана с предыдущей, однако здесь читатель ассоциирует шрифт с неким абстрактным понятием: радость, легкость, скорбь, тоска и пр.

6) Сатирическая функция – способность шрифта участвовать (вместе с другими средствами) в создании иронического, комического, юмористического эффектов. Так, к примеру, очень часто используется «витееватый» шрифт для шуточных стихотворений.

7) Эстетическая функция шрифта это то, как он воздействует на эстетические чувства читателя, его художественная выразительность и образность.

Все эти функции, на наш взгляд, реализовались в произведении конкретной поэзии Майкла Гарофало “Ugh”.

В данном примере на первый план выходит слово, которое не может не привлечь внимание из-за удачного сочетания его значения и точно подобранного шрифта для усиления этого значения. Словарь дает следующее определение междометию ugh: “sound…made to indicate disgust or horror” [Oxford Advanced Learner's Dictionary of current English 1995:1290]. (Звук…издаваемый для выражения отвращения или ужаса). И на самом деле, какие еще чувства могут возникнуть у читателя при взгляде на эти три жирные буквы, расползшиеся по бумаге и стекающие черными грязными пятнами отвращения? Интересно, что образность на этом не заканчивается: слова, представленные в верхней части стихотворения (crime, sadism, murder, rape, disaster, genocide, invasion, etc) несут явное негативное значение, которое подчеркивается и усиливается их цветовым решением и размером, формой шрифта: красные оттенки цвета боли и крови, сочетаясь с наклонным написанием и разнообразием шрифтов, выдают нестабильность и обреченность ситуации, хаос и смятение не только в душе у читателя, но и в мировом масштабе.

Если даже не знать значений слов, а просто взглянуть на стихотворение, представляется картина из фильмов ужасов. Данная идея поддерживается не только доминирующим в стихотворении красным цветом, но и вертикальным написанием слов в нижней его части. На этом этапе стихотворения читатель чувствует обреченность, смешанную с леденящим сознание ужасом последствий, которые перечислены в форме относительно одинаковых «кровавых» струек – слов, написанных одним шрифтом, только разным размером: что-то ранит глубже, что-то - меньше.

Безусловно, это одно из самых ярких произведений, где роль шрифта, его расположение в пространстве в удачном сочетании с цветовым решением произведения, не просто дополняет, но становится физически ощутимой частью стихотворения, которое, будучи написано в обычном стиле, на белом листе черными чернилами, потеряло бы свою ценность и экспрессивность – то самое, что выделяет конкретную поэзию из других литературных жанров.

1. 
   Анисимова, Е.Е. Лингвистика текста и межкультурная коммуникация (на материале креолизованных текстов)[Текст]: учебное пособие для студ. фак. иностр. яз. вузов.- М.:Издательский центр «Академия», 2003.-128с.
   
2. 
   Арнольд, И.В. Стилистика. Современный английский язык [Текст]: Учебник для вузов.-4-е изд., испр. и доп. - М.: Флинта: Наука, 2002.- 384 с.
   
3. 
   Тоотс, Виллу. Современный шрифт [Электронный ресурс]// Режим доступа: http://www.rosdesign.com/design/fontofdesign.htm
   
4. 
   Словарь иностранных слов и выражений/ Авт.-сост. Е.С. Зенович. – М.: Олимп: ООО «Фирма «Издательство АСТ», 2000.-784 с.
   
5. 
   Garofalo, Michael P. Concrete Poems, Visual Poetry.[Электронный ресурс]// Режим доступа: www.gardendigest.com/concrete/concr1.htm
   
6. 
   Oxford Advanced Learner's Dictionary of current English/ Editor Jonathan Crowther. Oxford University Press, 1995.-1428 с.
   

Г.М. Соколова

Армавир, Россия

ПРАГМАТИКА ЭМОТИВНОСТИ
КАК КОММУНИКАТИВНОЙ ИНТЕНЦИИ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
При реализации основной функции языка – быть средством общения, обмена мыслями между людьми – вся совокупность языковых единиц, разноуровневых средств и возможностей выражения мыслей и эмоций поступает в распоряжение участников общения и используется ими в зависимости от содержания высказываний, от целей коммуникации, сопровождающих ее чувств и условий. Языковые средства используются, как правило, не нейтрально, а целесообразно интенциональной установке говорящего. Высказывания строятся таким образом, чтобы наиболее четко акцентировать внимание слушающего или читающего на том главном и на тех деталях, которые отправитель речи считает существенными, способными определенным образом воздействовать на адресата. Способность текста оказать на рецептора воздействие, затронуть его чувства, вызвать определенную эмоциональную реакцию, побудить к каким-то действиям, вызывать у него прагматические отношения к сообщаемому, иначе говоря, осуществить прагматическое воздействие на получателя информации, принято называть прагматическим аспектом или прагматическим потенциалом текста [Комиссаров 1990: 209].

В коммуникативно-прагматических исследованиях прослеживается тенденция трактовать вербальное выражение эмоций, т.е. эмотивность, как коммуникативную интенцию высказывания. «Адресант всегда отягощает свое творение личностным интересом, своей эмоциональной позицией, своей субъективной картиной мира, по собственному вектору переструктурирующей семантику лексических, грамматических и стилистических решений, упаковывающих осмысление коммуникативных ситуаций» [Шаховский 2004: 154]. Именно преднамеренность, произвольность употребления языковых средств, способных выражать эмоции, позволяет рассматривать эмотивность как интенцию высказывания. По мнению В.И. Болотова, всякое нарушение норм в тексте (языковых и содержательных) может стать источником эмоционального воздействия текста [Болотов 1981: 19].

Языковые и речевые средства, функция которых заключается в отражении и трансляции эмоций говорящего, определяют в лингвистике как эмотивные смыслы. В художественном тексте сосуществуют различные эмотивные смыслы в их разнообразных взаимодействиях, что порождает богатство эмотивного содержания текста, его эмоциональное многоголосие, полифонизм эмоциональных тонов, отражающих сложную палитру чувств, создаваемую автором. Совокупность всех эмотивных смыслов принято определять как эмоциональную тональность произведения. Структурация эмотивных смыслов в тексте и выделение среди них доминанты опосредованы авторской интенцией. Эмоционально-смысловая доминанта задает общую эмоциональную тональность текста, которая по своему генезису интенциональна. По мнению М.Ю. Олешкова, содержание эмоциональной тональности основано на эмоциональной оценке компонентов коммуникативного акта и состоит в выражении эмоционального отношения к ним. «Выбранное» говорящим языковое средство, выражающее его эмоциональное состояние, и адекватные реакции адресата является экспрессивным средством коммуникации, так как выполняют функцию активизации адресата при передаче ему установок и оценок говорящего. Эмоциональная тональность является действенным механизмом воздействия на эмоциональную сферу адресата с целью изменения его эмоционального состояния [Олешков 2006: 67].

По наблюдениям ученых, эмоциональная тональность текста формируется всей совокупностью эмотивных смыслов, присутствующих в тексте, поэтому она зависит от всего содержания текста в целом и, прежде всего, от его эмотивного содержания, которое может быть эксплицировано в тексте по-разному: эмоции могут описываться и выражаться. Констатация эмоционального отношения и экспрессивное выражение эмоций – это два различных способа осуществления эмотивной интенции, при реализации которой используются и различные языковые средства. Констатация эмоций предполагает употребление лексических средств, обозначающих эмоции, а для экспрессивного способа выражения эмоций служат специализированные синтаксические конструкции и другие грамматические средства. В качестве иллюстрации сравним конструкции из нашей картотеки, демонстрирующие пропозициональный и экспрессивный способы выражения нервного напряжения:

1. 
   Ich bin nervös, unruhig, gequält von unangenehmem Vorgefühl, denn ich weiß niemanden auf der Welt, der aus Freundschaft zu mir käme [Zweig 2001: 103]. - Я нервничаю, чувствую беспокойство, меня мучит дурное предчувствие, так как я не знаю никого на свете, кто по дружбе пришел бы ко мне [Цвейг 1994: 351].
   
2. 
   Ja also… warten Sie… ja also, das war so. Ich sitze da droben in meinem verfluchten Nest, sitze wie die Spinne im Netz, regungslos seit Monaten schon [Zweig 2001: 103]. - Да, так вот… постойте… да, вот как это было. Сижу я там, в своей проклятой дыре, сижу неподвижно, как паук в паутине, уже целые месяцы [Цвейг 1994: 350].
   

А.П. Певзнер, ссылаясь на З.Я.Тураеву, отмечает, что каждый текст обязательно обладает поверхностным и глубинным уровнем [Певзнер 2006: 182]. Глубинная структура – это идейно-тематическое содержание текста, это авторские интенции. Поверхностная структура – это лингвистическая форма, в которую облечена глубинная структура. Подчеркнем, что эмотивность как категория текста присуща всем его уровням. На поверхностном уровне эмоции могут транслироваться посредством эмотивной лексики, эмотивного синтаксиса, эмотивной просодики. Примером имплицитного выражения эмоций может служить подтекст, являющийся еще одним способом выражения коммуникативной интенции. В.Е. Хализев определяет подтекст как скрытый смысл высказывания, вытекающий из соотношения словесных значений с контекстом и особенно – речевой ситуацией [цит. по: Певзнер 2006: 182]. Ряд лингвистов относят подтекст к прагматической структуре текста, подтверждением чего можно считать наблюдение, что основным маркером подтекста является нарушение стандартного функционирования языковых единиц.

Мы также склонны рассматривать отклонение от норм речи как обусловленное авторской интенцией, направленной на реализацию прагматических целей, и, соответственно, относим подтекст к прагматической структуре текста, причем наличие подтекста содержит дополнительную эмоциональную информацию, репрезентируемую автором, поэтому подтекст также является способом эмоционального воздействия. Например, о наличии подтекста в новелле С. Цвейга «Письмо незнакомки» свидетельствует набор стилистических средств, которыми автор выражает свое отношение к описываемому событию. Так, многократный дистантный повтор высказывания Du erkanntest mich nicht и семантически контрастные ему высказывания (напр.: Ich war immer um dich, immer in Spannung und Bewegung. Ich kannte jede deiner Gewohnheiten, jede deiner Krawatten, jeden deiner Anzüge… [Zweig 2001: 160]), содержат в себе указание на негативное отношение автора к объекту речи, хотя в новелле прямые авторские оценки героев отсутствуют.

Таким образом, каждое высказывание имеет коммуникативную направленность и адресованность. Основная цель высказывания – воздействие на адресата, которая определяет выбор средств – лексических и грамматических, адекватных коммуникативной интенции высказывания. Наличие эмотивных конструкций в тексте делает его эмоционально насыщенным, что позволяет более ярко, образно воспринимать повествование. Воздействуя через эмотивные конструкции на эмоциональную сферу реципиента, автор заставляет его волноваться и переживать, а это является показателем успешности контакта адресата и адресанта.

1. 
   Болотов, В.И. Эмоциональность текста в аспектах языковой и неязыковой вариативности [Текст] / В.И. Болотов. – Ташкент: Фан, 1981 – 116с.
   
2. 
   Комиссаров, В.Н. Теория перевода (лингвистические аспекты) [Текст] / В.Н. Комиссаров. – М.: Высш. шк., 1990. – 253 с.
   
3. 
   Олешков, М.Ю. Эмотивность как психолингвистическая категория [Текст] / М.Ю. Олешков // Личность, речь и юридическая практика: Межвузовский сборник научных трудов. Выпуск 9. – Ростов н/Д., 2006. – С. 65-69.
   
4. 
   Певзнер, А.П. Подтекст как составная часть художественного дискурса [Текст] / А.П. Певзнер // Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность: Материалы Международной научной конференции. – Ростов н/Д.: Изд-во РГПУ, 2006. – С. 181-185.
   
5. 
   Шаховский, В.И. Проблема эмотивного текста [Текст] / В.И. Шаховский // Текст и его когнитивно-эмотивные метаморфозы (межкультурное понимание и лингвоэкология). – Волгоград: Перемена, 1998. – С. 33-69.
   
6. 
   Шаховский, В.И. Эмоционально-смысловая доминанта в естественной и художественной коммуникации [Текст] / В.И. Шаховский // Язык и эмоции: личностные смыслы и доминанты в речевой деятельности. Сборник научных трудов / ВГПУ. – Волгоград: Издательство ЦОП «Центр», 2004. – С. 147-168.
   
7. 
   Цвейг, С. Избранные произведения в 2-х томах [Текст] / С. Цвейг. – Т. 1. – М., 1957. – 559 с.
   
8. 
   Zweig, S. Novellen [Теxt] / S. Zweig. – Ростов н/Д., 2001. – 320 s.
   

Н.В. Стренева

Оренбург, Россия

К вопросу о пространственной репрезентации граффити
В последнее время появляется все больше работ, посвященных изучению различных сторон «живой» коммуникации, в частности, описанию разговорной речи (Л.В. Щерба, Г.О.Винокур, Е.А. Земская, О.Б. Сиротинина, и мн. др.). Объектом рассмотрения данной работы являются тексты граффити, которые, несмотря на большую распространенность, входят в область малоизученных явлений. Подобные проявления языкового сознания считаются «отрицательным языковым материалом» [Щерба 1974: 24]. Хотя, как показывает анализ публикаций, в последнее время ученые уделяют изучению подобного материала все больше внимания. Б.Н. Норманн, отмечая, что «не стоит отворачиваться от подобных фактов, не закрывать на них глаза, не считать их «низкими» или недостойными внимания – все они, вплоть до самого пустякового слова-паразита, суть проявления человеческого духа», предметом своего изучения видит «лингвистику каждого дня». Его интересует «речевая среда обитания, а также то, как человек ее воспринимает и – для себя – организует» [Норманн 1991: 36-37]. Граффити, как отрицательный языковой материал, одновременно является важным элементом «языковой среды» студента.

Данная работа рассматривает некоторые аспекты пространственной организации граффити. Мы исследовали граффити с точки зрения их пространственного расположения на объекте написания – парте. Общеизвестно, что парты в учебных аудиториях не являются «чистым листом». Они – скопление разнообразных записок, заметок, стихов и т.д.

А.Я. Бродецкий считает, что человек существует в двух пространствах: физическом и психологическом. «Пространство физическое – безграничное реальное пространство, где человек существует как физическое тело. Пространство же психологическое – это пространство, в котором проходит та или иная деятельность человека, ограниченное пределами этой деятельности» [Бродецкий 2000: 169]. Таким образом, молодой человек создает свой текст именно в психологическом пространстве, ограничивая свою деятельность пределами парты или стены. А.Я. Бродецкий выделяет «элементарную частицу» психологического пространства, называя ее «топономой». «Топонома – это не просто то или иное место в пространстве, а комплекс стереотипных ассоциаций, связанных у человека с такими понятиями как верх, низ, фронт, тыл, право, лево и центр-Я и областями пространства, заключенными в пределах этих ассоциативных координат» [Бродецкий 2000: 169]. Таким образом, любой объект, в нашем случае текст, может быть скоординирован по трем осям психологического пространства.

Глядя на парту, студент выбирает, в какое конкретное место поместить свое изречение или рисунок (креолизованный текст). Молодой человек не случайно выбирает место написания «своего» текста. Согласно А.Я. Бродецкому, «заполнение пространства происходит согласно мизансценической сетке. … Знаковая система любой формы визуального общения между людьми, в быту, на сцене, в живописи, в кино и т.д. – основана на одной и той же знаковой системе, на одной и той же топономике» [Бродецкий 2000: 150]. Автор называет сетку «психологически оправданной разметкой» [Бродецкий 2000: 150] и приходит к выводу об ее оптимальности. Данную сетку представляется возможным наложить на любую ограниченную в пространстве поверхность, независимо от ее размеров. Мизансценическая сетка включает в себя: а) главные топономы (точки 1,3,5,7,9,11, а также 0), б) дополнительные топономы (точки 2,4,6,8,10,12 и две производные 0 (смещенные левый и правый центры)), в) акцентирующие топономы (точки со знаком *). Данные точки явились центрами секторов, на которые мы условно разбили всю сетку. Мы также добавили 4 угловых сектора (2**, 4**, 8**, 10**) так как в нашей выборке встретились тексты, написанные в данных областях пространства (рис. 1).

Попытка наложить мизансценическую секту на «не театральную поверхность» – парту, с нашей точки зрения, может быть оправдана следующими положениями: а) для студента парта – это своего рода сцена, где он выражает свои эмоции и чувства; б) он пишет на парте не только и не столько для себя – ему нужен зритель/читатель.
10** 11 12 1 2**

10 10* 2* 2

9 0* 0 0* 3

8 8* 4* 4

8** 7 6 5 4**

На данном этапе возникает вопрос о месте наблюдения и наблюдаемом пространстве. Поскольку парта рассчитана на два человека, следует ли рассматривать ее как психологическое пространство одного человека? Вероятно, нет. Ведь, сидя за партой, студенты, как правило, разграничивают свои психологические пространства. Таким образом, мы наложили мизансценическую сетку на фото условной половины парты.

Графическая плотность текстов в секторах главных топоном (точки 1,3,5,7,9,11, а также 0) оказалась самой насыщенной. Так, если средняя графическая плотность составляет 14,4 текстов, то в любом секторе данного ряда количество текстов значительно больше.

Центральное пространство изученных объектов (сектор 0) является наиболее заполненным. Каждый автор, считая свое «произведение» более важным, стремится расположить его как можно ближе к центру своего психологического пространства. Так, количество текстов в данном секторе более чем в 3 раза превышает среднюю графическую плотность. Центральная топонома, как наиболее значимая, соответствует понятию "красный угол". Поскольку цель создания каждого текста – передача информации, его просто необходимо расположить так, чтобы содержание дошло до читателя. Поскольку «исходная точка отсчета находится у кончика носа» [Бродецкий 2000: 169], отсюда, вероятно, закономерность расклеивать различного рода объявления на уровне носа стоящего человека среднего роста.

Достаточно заполненными являются смещенные левый и правый центры сетки. Здесь количество текстов в 2 раза превышает среднюю графическую плотность. Дополнительные сектора – топономы (точки 2,4,6,8,10,12) заполнены меньше, хотя в большинстве секторов количество текстов больше, чем средний показатель. Исключение составляет сектор 12, где отмечено достаточно большое количество текстов.

Количество текстов в секторах акцентирующих топоном (точки со знаком *) не превышает среднюю графическую плотность. То же следует сказать и о четырех угловых секторах (2**, 4**, 8**, 10**). В нашей выборке встретился лишь один текст, написанный прямо на углу. Что, вероятно, объясняется бытующим мнением о скоплении отрицательной энергии на углах. («Не садись на угол за столом», балующихся детей ставят в угол, чтобы создать им дискомфорт и успокоить и т.д.) Даже если текст располагается в непосредственной близости от окончания парты, на плоскости он расположен поперек как бы скрывая этот угол, снимая его остроту. Эти тексты больше тяготеют к секторам 2,4,8 и 10, поэтому мы добавили две звездочки, не меняя цифровой индекс. Особо следует сказать о пространстве нижнего левого угла. Расположенный в левом нижнем углу пространства объект будет иметь стереотипное значение левого нижнего угла или значение тех, общих для всех людей ассоциаций и переживаний, связанных с понятием «левый нижний угол». Но, не смотря на то, что это место считается самым «неблагополучным», мы зафиксировали наличие одного «произведения» в данной области пространства.

Таким образом, расположение текста тесно связано с психической деятельностью и результатом высказывания является выбор вектора направления психической устремленности. То есть автор текста сам выбирает что писать и самое главное – какую часть пространства заполнить. Чем дальше удаленность от центра, тем меньше графическая плотность текстов.

Если парта чиста – перед автором масса свободного пространства. Но, как правило, свободного места просто нет, и создатель текста «вынужден» поместить свой «шедевр» либо на оставшееся свободное пространство, либо «наложить» результат своей деятельности «поверх» уже существующих текстов. Такое «наложение» довольно часто можно наблюдать на досках объявлений, где, не смотря на наличие свободного места, одно объявление наклеивают на другое.