Сборник статей участников IV международной научной конференции 25-26 апреля 2008 года Челябинск Том 3 Челябинск 2008
жүктеу/скачать 4.04 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА ФИЛОСОФСКИХ ТЕКСТОВ И. КАНТА РАЗЛИЧНЫМИ ПЕРЕВОДЧИКАМИ
- ЛЕКСИКО-ГРАММАТИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ ПЕРЕВОДА НЕМЕЦКИХ СЛОЖНЫХ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ НА РУССКИЙ ЯЗЫК
- «закономерность», «идейность», «партийность»
- « Gesetzm ä βigkeit »
- « loi », « conformit é à la loi », « r é gulier »
- «паровоз», «пароход», «водопровод», «громкоговоритель», «пылесос».
- «пароход»
- Henneke - Bewegung , Henneke - Arbeiter
- Sommernacht , Balkont ü r , Fluchtversuch
- ПРАГМАТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ПЕРЕДАЧИ ЗВУКОВЫХ ПОВТОРОВ ПРИ ПЕРЕВОДЕ ПОЭЗИИ
Список литературы
А.Ю. Серебрякова Златоуст, Россия
Первое свободное изложение «Критики способности суждения» под названием «Начертание Естетики, извлеченное из кантовой «Критики естетического суждения», сделанное В.Г.Анастасевичем, появляется в журнале «Улей» в 1812 г. В.Г. Анастасевич попытался донести до читателей смысл нововведений Канта в области эстетики и познакомить с ее основными понятиями. Часть текста представляла собой перевод третьей «Критики». Подобная публикация была важным шагом в ознакомлении российской публики с идеями Канта, хотя кроме слишком вольного перевода и пересказа «Критики способности суждения» к недостаткам изложения надо отнести использование множества архаичных и вскоре вышедших из употребления выражений и оборотов. На примере перевода 1812 г. видно, с какими трудностями происходит становление русскоязычной эстетической терминологии. Понятия «прекрасного» и «возвышенного» именуются пока «изящным» и «высоким». Позднее появляются и другие подробные изложения «Критики способности суждения» с переводом отдельных фрагментов, выполненные Н. Гротом, И. Панаевым и др. Первый полный перевод «Критики способности суждения» был сделан Н.М. Соколовым в 1898 г. Ему присущи многие достоинства: основные принципы третьей кантовской «Критики» были поняты и изложены верно; переводчик внедрил в сознание русского читателя точные и очень близкие кантовскому звучанию термины. Благодаря этой трудной переводческой деятельности последнее критическое сочинение немецкого мыслителя начинает приобретать глубокое влияние на умы русских мыслителей. Во многом этому способствовало нахождение адекватно передающих смысл кантовского текста благозвучных русских выражений и слов. Почти до середины 60-х годов XX века перевод Н. М. Соколова продолжал оставаться единственным. Новый перевод «Критики способности суждения» был осуществлен и опубликован в 1966г. в V томе сочинений Им. Канта в шести томах. Огромной заслугой издателей и редакторов — Т.И. Ойзермана, А.В. Гулыги, В.Ф. Асмуса, Ц.Г. Арзаканьяна, М.И. Иткина, Е.Я. Басина — явилось стремление сделать текст современно звучащим и точным. Еще одна заслуга издателей состоит в публикации первого введения к «Критике способности суждения», отсутствовавшего в немецком издании 1790 г. и других годов и впервые появившегося на немецком языке лишь в 1914 г. в издании Э. Кассирера. Перевод введения был сделан Ю.Н. Поповым. Этот перевод так же имеет ряд недостатков. Во-первых, был утрачен присущий XVIII веку старомодный и многословный способ подачи материала; фразы стали более короткими, что не соответствовало неторопливой манере кантовского повествования. Во-вторых, ряд важных, но различных для самого Канта понятий “Wohlgefallen”, “Lust” и ”Vergnügen” переведен одинаково как «удовлетворение». Перевод М. Левиной, опубликованный в 1994 г. — сначала отдельным томом в издательстве «Искусство», а затем в V томе восьмитомного юбилейного издания под редакцией А. Гулыги — это высокопрофессиональный и во многих отношениях более точный перевод. И последний по времени вариант перевода «Критики способности суждения» был осуществлен Н.В. Мотрошиловой в IV томе сочинений И. Канта в 2001 г. Нами были проанализированы переводы «Критики способности суждения», сделанные Н.М. Соколовым, Ю.Н. Поповым, М. Левиной и Н.В. Мотрошиловой. Сравнивая переводы всех перечисленных выше авторов, мы уделяли особое внимание индивидуальным особенностям перевода неопределенно-личных и безличных структур. Полученные данные мы оформили в виде таблицы
Анализ разных переводов «Критики способности суждения» показал, что все переводчики имеют свои индивидуальные особенности и предпочтения. Так, М. Левина, чаще других, использует при переводе НЛК и БК конкретно-личные предложения, Н.М. Соколов — безличные, а Н.В. Мотрошилова и Ю.Н. Попов выбирают в качестве эквивалентов НЛК и БК в текстах переводов неопределенно-личные конструкции, что хорошо видно на следующем примере. Н.В. Мотрошилова переводит НЛК “wenn man dazusetzt” неопределенно-личным предложением «если присоединяют»:
Аналогичный перевод мы наблюдаем и у Ю. Н. Попова:
Н.М. Соколов переводит данное предложение с помощью безличной конструкции «если при этом указать»:
М. Левина переводит то же самое предложение личной конструкцией «значимость присоединяется»:
Таким образом, анализ разных переводов «Критики способности суждения» показал, что переводчики используют различные конструкции в качестве синтаксических эквивалентов неопределенно-личных и безличных предложений. Но эти расхождения не влияют на понимание читателем текстов философа, т.к. затрагивают лишь нижний уровень адекватности — уровень эквивалентности и не сказываются на прагматической ценности перевода. Следовательно, все конструкции, используемые различными переводчиками в качестве синтаксических эквивалентов НЛК и БК, можно считать равнозначными в плане прагматической адекватности текстов оригинала и переводов. Список литературы 1. Кант, И. Сочинения на немецком и русском языке [Текст] / И. Кант. Т. 4: Критика способности суждения. Первое введение в «Критику способности суждения» (пер. Н. Мотрошиловой).— М.: Наука, 2001. —1120с. 2. Кант, И. Критика способности суждения (пер. М. Левиной) [Текст] / И. Кант. — М.: Искусство, 1994. —398с. 3. Кант, И. Первое введение в «Критику способности суждения». Критика способности суждения (пер. Ю.Н. Попова) [Текст] / И. Кант. — С-Петербург: Наука, 1995. — 498с. 4. И. Кант. Критика способности суждения (пер. Н.М. Соколова) [Текст].— С- Петербург. Изд-е книжного магазина М.В. Попова, 1898.— 502 с. Т.С. Талалай Оренбург, Россия
А.В. Федоров отмечает следующие случаи расхождения между двумя языками, наблюдаемые при сопоставлении подлинников и переводов:
* При передаче значения слова в переводе обычно приходится произвести выбор между несколькими представляющимися возможностями перевода. Здесь следует выделить три наиболее характерных случая:
Тот случай, когда совершенно однозначному слову подлинника находится твердое однозначное же соответствие – практически наиболее редок; такая однозначность соответствия возможна, в сущности, лишь по отношению к термину. *В настоящее время в русском языке есть целый ряд научных терминов, еще не имеющих определенного лексического соответствия в других языках. Таковы термины «закономерность», «идейность», «партийность», которые вызывают трудности при переводе на многие западно-европейские языки, требуют расширительно-описательного перевода в применении к данному контексту. Если в немецком языке слово «Gesetzmäβigkeit» и по смыслу и даже по семантико-морфологической структуре точно соответствует русскому существительному «закономерность», то например, во французском возможны лишь окказиональные и частичные соответствия «loi», «conformité à la loi», «régulier» и т.д., зависимые уже от конкретного контекста. Существительное «идейность» передается по-немецки лишь приблизительно-сложным словом «Ideengehalt» (что соответствует также русскому «идейное содержание») или «Ideenreichtum» (что также может служить переводом сочетания «идейное богатство»). Отсутствие точных и постоянных лексических соответствий тому или иному термину отнюдь не означает 1) ни невозможности передать его смысл в контексте (хотя бы и описательно и не одним словом, а несколькими), 2) ни его непереводимости в будущем. История каждого языка рассказывает о постоянных изменениях словарного состава в связи с постоянными изменениями в жизни общества, с развитием производства, культуры, науки. Вместе с развитием и обогащением словаря увеличиваются и возможности перевода. *Русский язык знает ряд сложных существительных, обозначающих чаще всего технические реалии и вошедших в русский язык одновременно с возникновением в нашем материальном быту данных реалий. Таковы слова «паровоз», «пароход», «водопровод», «громкоговоритель», «пылесос». Используются они, конечно, и в переводах, подобно любым другим словам, но возникли они не при переводе и не для целей перевода, а непосредственно в общенародном языке. Самый состав и строение некоторых из этих слов при сравнении их с соответствующими по смыслу словами других языков показывают, что возникли они самостоятельно, что в них нет чего-либо переводного (сравним, например: «пароход» – и англ. «steamboat», нем. «Dampfer», «Dampfschiff»). *Слово, выражающее непосредственную связь со специфическими фактами из жизни той страны, на язык которой делается перевод, не может быть полноценным образом использовано для передачи реального понятия из жизни другой страны, другого народа. Так, немецкие сложные существительные Henneke-Bewegung, Henneke-Arbeiter, связанные с именем немецкого рабочего Хеннеке, инициатора массового движения за повышение производительности труда в ГДР, не могут быть применены в переводе русского художественного, публицистического или научного текста, так как они неизбежно вступили бы в противоречие с его реальным смыслом, с местом действия и с местной приуроченностью фактов, в нем упоминаемых. *Могут быть указаны 2 основных типа грамматического расхождения между языком подлинника и языком перевода. Первый случай – тот, когда в языке подлинника встречается элемент, которому нет формально-грамматического соответствия в языке перевода. (Например, наличие категории артикля и разница между определенным и неопределенным артиклем, сложные формы прошедшего времени в ряде романских и германских языков, при отсутствии этих особенностей в русском языке). Второй случай – тот, когда в языке, на который делается перевод, есть элементы, не имеющие формального соответствия в языке подлинника, а между тем неизбежно применяемые при переводах (например, форма вида глагола, широко развитая флективная система, наличие причастий активной формы прошедшего времени и пассивной формы настоящего времени в русском языке при отсутствии этих особенностей в тех или иных романских, германских и других языках). *Несоответствия в грамматике двух языков и вытекающая из них невозможность формально точно передать значение той или иной грамматической формы постоянно компенсируется с помощью других грамматических средств или же средств словарных. Словарное богатство и разнообразие грамматических форм, специфических для русского языка, создает особо благоприятные условия при переводе на наш язык. При сопоставлении немецких сложных существительных с русскими сложными существительными мы обнаруживаем, что их соотношение не укладывается в рамки какого-либо одного пункта данной классификации. В немецком языке словосложение является ведущей словообразовательной тенденцией. Большая часть словарного состава – сложные слова. Исключительно продуктивно словосложение как способ образования слов, обозначающих предметы и явления, т.е. в разряде имен существительных. Подавляющее большинство немецких сложных существительных составляют определительные сложные существительные, где первый компонент относится ко второму как определитель к определяемому, причем эта определительная связь никак формально не выражена и в каждом случае реализуется по-разному: z.B.: Schreibtisch, Wandzeitung, Teekanne, Kühlschrank ua. В качестве первого компонента может выступать основа любой части речи, но наиболее распространены сложные существительные с субстантивным первым компонентом. «В немецком языке сложное существительное не только обозначает предметы и явления, но обладает также способностью выражать самые разнообразные отношения, которые могут существовать между ними, то есть может выражать отношения, передаваемые свободным синтаксическим словосочетанием» (10,38). В.М. Павлов приходит к выводу, что сложное существительное в немецком языке является «двуприродным образованием, занимающим промежуточное положение между синтаксисом и лексикой и включающим в себя моменты того и другого» (17,187). Синтаксический характер сложных существительных проявляется в легкости и простоте образования их в процессе речи для выражения целого ряда атрибутивных отношений, причем характер этих отношений в одних случаях ясен из семантики компонентов, например: Sommernacht, Balkontür, Fluchtversuch, а в других конкретизируется в контексте.Приведем 2 примера из повести Э. Штриттматтера «Тинко»: «Ich soll bei Kimpels leere Kartoffelsäcke ausborgen gehen. (S.7)»-«Мне велят сходить к Кимпелям и взять у них мешки под картошку» и «Man hat vergessen. Den Kartoffelsack hat man ihm abgenommen.» (S.388)- «Нет,забыли. Отняли мешок с картошкой и отпустили». Здесь сложное существительное Kartoffelsack в обоих случаях конкретизируется по-разному в тексте, причем в первом случае это происходит в рамках одного предложения с помощью слова leere, а во втором случае понимание данного значения сложного слова связано со значением ситуации. В немецком языке различаются 2 типа сложных существительных. Существительные первого типа (так называемые лексические) возникают в процессе словопроизводства для обозначения предметов и понятий. Они обладают единым лексическим значением, существуют в языке в качестве готовых словарных единиц, входят в словарный состав языка. Существительные второго типа (так называемые синтаксические) возникают в процессе речи для выражения разнообразных отношений между предметами и явлениями. Это окказиональные сложные существительные, не входящие в словарный состав языка, как не могут в него входить и разнообразные словосочетания, возникающие и распадающиеся в процессе речи. Словосложение как способ развития словарного состава языка используется как в русском, так и в немецком языке, однако, если в немецком языке словосложение является ведущим способом словообразования имен существительных, то в русском языке главную роль играет суффиксация. В немецком языке словосложение может использоваться и как средство выражения синтаксических отношений индивидуально в речи, в то время как в русском языке оно принадлежит «языку как системе». Следовательно, немецким сложным существительным синтаксического типа в русском языке нет формально-грамматического соответствия. Сопоставление сложных существительных в немецком и русском языках может идти по двум линиям:
Список литературы
Е.А. Титова Челябинск, Россия
Таблица 1. Henry Howard, Earl of Surrey Г. Русаков В. Рогов
Первое, что обращает на себя внимание при прочтении оригинального произведения – построчная аллитерация. В каждой из 14 строк автор использует повторы звуков различного качества, и получается следующая картина:
10) [sw] + [s]: swift, swallow + pursueth, flyes, smale; 11) [b]: busy, bee; 12) [w]: winter, worn, was; 13) [s]+[z]: thus, see, these, pleasant, thinges; 14) [k] +[s-z]: care, decays, sorrow, springes – неприятное сочетание. В шести строках из четырнадцати появляется аллитерация [s] либо звукосочетаний с ним. Причиной такого повтора, по-видимому, является начало произведения, где автор говорит о весне как о счастливой, спокойной поре (soote season). Частое употребление этого звука может создать гармоничное ощущение. Тем не менее, в произведении Г. Говарда этого не происходит. Аллитерация [s] постоянно «прерывается» появлением других звуков различного характера. При этом среди них практически не встречается «мажорных», это в основном «темные» и «нейтральные» звуки, а сонорный [w] в данном контексте можно охарактеризовать как напряженный. Также отметим присутствие неприятных звукосочетаний [br], [spr]. В результате спокойствие «разрушается», и реципиент чувствует напряжение, неустойчивое положение. Обращает на себя внимание рифмообразующая эпифора – неблагозвучное сочетание, в котором используются заднеязычные согласные и «напряженный» [z] - [ŋgiz] (bringes, singes, springes, flinges, slinges, minges, thinges). Это создает дополнительные негативные эмоции у читателей. Как правило, в случае нарушения гармонии возникают неприятные чувства, поэтому использование большого количества [s], которое способно создать атмосферу спокойствия, а затем – её разрушение за счет появления звуков другого плана, усиливают отрицательные ощущения у адресатов. Возникает дисгармония, ярче всего проявляющаяся в последней строке, где наблюдается аллитерация «темного» [k], «напряженного» [r] и неблагозвучного сочетания [spr]: eche care decays, and yet my sorrow springes. Таким образом, Г. Говарду удается передать свои чувства: несмотря на счастливое время года, ему грустно, причем именно весной его тоска усиливается. Звукоизобразительные средства в этом сонете помогают автору вызвать соответствующие эмоции у читателей. Подобный эффект был вызван следующими фоническими приемами:
В результате сочетания всех фонических компонентов этого произведения автору удается ярко продемонстрировать свои чувства и вызвать отклик в душах читателей. В переводе Г. Русакова построчная аллитерация не сохраняется. В то же время отмечается противопоставление русских «светлых» звуков [м], [н], [л] и напряженного [р] и обилие неблагозвучных сочетаний [пр], [рк], [тр] [гр], что способствует созданию контраста гармония-дисгармония: Пора упругих почек и расцвета опять зеленым выстелила дол, вон соловей сменил перо для лета и голубь с милой воркотню завел. Весна пришла! Трава насквозь прогрета…. Несмотря на это, ощущение изменчивости не воссоздается. Г. Говард выработал «систему» противопоставления спокойствие – напряжение, причем начинал он со звука [s], то есть идея «спокойствия» должна была «обмануть» в начале произведения, чтобы потом, разрушив это состояние, достичь впечатляющего эффекта. У Г. Русакова произведение начинается с «неприятных» сочетаний, и это не имеет подобного оригиналу эффекта, ощущение конфликта затем не проявляется так же ярко, как в оригинале. Рифмообразующие звуки, в отличие от подлинника, не содержат напряженных сочетаний. Последняя строка, являясь наиболее яркой в плане создания негативных ощущений у Г. Говарда, в тексте перевода не обладает такой силой воздействия. Наоборот, у Г. Русакова эта строка – благозвучна, так как, несмотря на присутствие «темных» звуков, здесь появляется большое количество «мажорных» и отсутствуют неприятные сочетания. На наш взгляд, текст перевода вызывает больше положительных, нежели отрицательных эмоций, что не в полной мере совпадает с коммуникативным намерением автора оригинала. Думается, что Г. Русаков передал лишь фактуальную информацию (описание весны), не придавая особого значения эстетическому оформлению оригинала, и проигнорировал это в переводе. В результате коммуникативный эффект ПЯ значительно отличается от ИЯ. Опущение звукоизобразительных особенностей переводимого текста приводит к возникновению эмоций другого плана, прагматика текста перевода не совпадает с оригинальной. В. Рогов же в своем переводе обратил особое внимание на звуковое оформление оригинального произведения, поэтому он использует схему, схожую с той, что создал Г. Говард:
10) [л]: стал, ласков, легкой, ласточке, Эол 11) [п]: поет пчела, копя, по, капле 12) [з -л]: зима, зачахла, злак, взошел 13) [б’]:бежит, беда 14) [зб- взг]: избежать, невзгод – неприятное сочетание В отличие от оригинального текста, где ощущение спокойствия создавалось при помощи звука [s], В. Рогов чаще всего использует [л], который, являясь «мажорным», способен вызвать у читателей положительные эмоции. Но, как и в произведении Г. Говарда, этот эффект разрушается появлением большого количества звуков другого качества, в том числе и сочетаний с самим звуком [л]. Можно обратить особое внимание на то, что в этом тексте противопоставление гармонии-дисгармонии, как и в переводе Г. Русакова, выражается при помощи чередования [л]-[р], но благодаря использованию аллитерации «темных», наряду с напряженным [р], этот конфликт проявляется намного ярче. Недостатком перевода В. Рогова, как и в первом случае, является тот факт, что начало стихотворения сразу «погружает» читателя в «неблагозвучие», и лишь потом появляется противопоставление ему, в то время как в тексте Г. Говарда первое впечатление положительное. Но этот момент компенсируется наличием очень удачных аллитераций [пр], [г-л-рл], [рч], [зп], [зб], [взг], в которых ярко обрисовывается главная коммуникативная задача: показать несоответствие внешнего состояния природы и душевных переживаний поэта. Рифмообразущим звуком в тексте перевода В. Рогова является «темный» [o]. Бесспорно, он не передает того напряжения, которое мы наблюдали в оригинале [ŋgiz], но, являясь «минорным» и появляясь практически в каждой строке, усиливает негативные впечатления. В последних строках так же, как и у Г. Говарда, встречаются неприятные для слуха сочетания [др], [збж], [взгд] и обилие «темных» звуков [б’], [т], [ж], [о], [г]: …бежит беда от счастья и щедрот – и только мне не избежать невзгод!, что вызывает у реципиента дополнительные негативные ощущения. Таким образом, В. Рогову удается за счет использования аллитерации передать эмоции, схожие с теми, что возникают при прочтении оригинала. При этом переводчик в незначительной степени отступает от звукового оформления подлинника, что неизбежно при переводе текста с одного языка на другой. Стоит отметить неточность передачи некоторой фактуальной информации (the hart hath hong his olde hed on the pale (заяц сменил старую шкурку) – в лесную чащу лань линять идет; the swift swallow pursueth the flyes smale (быстрые ласточки преследуют мошек)– стал ласков к легкой ласточке Эол), благодаря чему В. Рогов сумел сохранить звуковые повторы, что в данном случае намного важнее. Так, в переводе В. Рогова фонических условий для создания негативных впечатлений и выполнения коммуникативных намерений автора оригинала присутствует больше, чем в переводе Г. Русакова. Перевод В. Рогова выигрывает за счет сохранения звуковых повторов, которые являются отличительной чертой переводимого текста. Таким образом, сохранение звуковых повторов можно считать необходимым условием для создания прагматически адекватного перевода. жүктеу/скачать 4.04 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||