Сборник статей участников IV международной научной конференции 25-26 апреля 2008 года Челябинск Том 3 Челябинск 2008

1. Белоусов, К. И. Применение метода графосемантического моделирования в лингвомаркетологических исследованиях [Текст] / К.И. Белоусов, Н.Л. Зелянская // Вестник Оренбургского государственного университета. – 2005. – № 8. – С. 40-46.

2. Выготский, Л. С. Психология искусства [Текст] / Л.С. Выготский. – Ростов н/Д.: Феникс, 1998. – 480с.

3. Зелянская, Н. Л. Основные семиотические тенденции прозы 40-х годов XIX века [Текст] / Н.Л. Зелянская // Сибирский филологический журнал. – 2007. – № 4. – С. 36-48.

М.А. Битнер

Красноярск, Россия

Так, безличное предложение с названными прилагательными в функции предикатива часто представляет соответствующий оператор перед модальным суждением: “It is necessary, possible, contingent that p” (модальность de dicto) или “S is necessarily p” (модальность de re). Например, в предложении, построенном по модели ‘It is necessary that S should do’, прилагательное эксплицирует модальную характеристику. Происходит «сдвиг» значения с глагола на синтаксическую модель. Актуализационный контекст детерминирует значение модального глагола, точнее, лишает его значения долженствования, и модальный глагол should обретает в данном контексте черты вспомогательного.

Как значение формы оказывается зависимым от модели употребления, так и модальная нагрузка лексической единицы зависит от актуализационного контекста. В том случае, когда прилагательное necessary занимает позицию предикатива или атрибута как в предложении Their meeting is necessary, признак [необходимо] именуется. Он носит описательный характер и не несет модальной нагрузки. В случае формализованного представления признака (They must meet) признак индицируется, выражается посредством языковой категории модальности.

Рассмотрим вопрос о модальной нагруженности прилагательных со значением случайности в разных моделях вхождения признака, а именно атрибутивной (1) и предикативной (2).

(1) Apart from accidental injury at birth, accidents can occur at any time in life which may cause mental handicap [BNC (el.res.)].

(2) Furthermore, the public is told that ail similarities to dolphins are purely coincidental [BNC (el.res.)].

При анализе будем исходить из концепции, согласно которой модальная характеристика в предложении надпропозициональна, и ее идентификация производится при помощи принятого в логике приема вынесения модального оператора за скобки пропозиционального содержания предложения [Степанов 2002: 238].

Рассмотрим следующий пример:

(3) Their chance meeting brought them back together after seven years apart [Longman 2001].

Поскольку в качестве показателя грамматизированного выражения модального значения случайного принимается возможность его «надстроечного» функционирования, первым приемом анализа является попытка проведения этой процедуры в данном предложении:

(3') It was a chance (that) [their meeting brought them back together].*

Такая перестановка очевидно изменяет смысл предложения, а потому не может считаться правомерной.

Проведем пробу на элиминацию, предполагающую опущение единицы с исследуемой семантикой.

(3'') Their [ ] meeting brought them back together.

Опущение прилагательного ‘chance’ меняет общую смысловую конфигурацию предложения, поскольку этот признак является значимым для понимания ситуации.

Используем прием подстановки или замещения:

(3''') Their	chance meeting brought them back together
	[regular] meeting [happy] meeting [lucky] meeting [strange] meeting

На этом основании можно заключить, что прилагательное ‘chance’ в сочетании ‘chance meeting’ является дескриптивным, передающим специфику объекта (события), относящим его к разряду объектов (событий) определенного характера (chance fall, chance mistake, chance question // strange fall, strange mistake, strange question).

В качестве верифицирующей процедуры используем возможность замены расчлененной номинации события и его признака единицей нерасчлененной номинации:

(3'''') Their encounter brought them back together,

где encounter = ‘chance meeting’ не разложимо на составляющие «модальный» – «пропозициональный».

Рассмотрим другой пример:

(4) Any resemblance to actual events, organizations, or persons, living or dead, is entirely coincidental [H. Fielding (el.res.)].

Прилагательное coincidental занимает позицию предикатива в структуре составного именного сказуемого после глагола-связки «be». Глагол-связка, как известно, осуществляет функцию передачи отношения «предмет – признак». Таким образом в данном случае меняется структура и характер связи в отношениях «объект-признак»: в атрибуции это модель Adjcontingent-N, в предикации N-Vlink-Adjcontingent. Разница атрибуции и предикации признака (coincidental resemblance // resemblance is coincidental) обусловлена характером когнитивного процесса. В первом случае объект и признак воспринимаются целостно. В языке это передается расчлененной номинацией (атрибутивное сочетание). Во втором случае признак является возведенным в абстракцию и приписывается объекту предикативно. Вхождение прилагательного, передающего семантику случайного, в нексус (подлежащее-сказуемое) не меняет модальности предложения.

Рассмотрим другую модель, где прилагательное употребляется в рамках структуры с пропозициональным актантом.

(5) It is perhaps fortuitous that Healing appeared when he did, his milling business helping to fill the void [BNC (el.res.)].

Очевидно, что данный пример значительно отличается от примеров выше, где посредством прилагательного называется признак объекта. В данном случае характеристика ‘fortuitous’ относится к целой ситуации, представленной в придаточном ‘Healing appeared when he did, his milling business helping to fill the void’. Такой способ представления модальных признаков в предложении может считаться синтаксическим средством выражения модальности, так как модальная характеристика, вынесенная за пределы пропозиции, подчиняет себе ее содержание. Функция представления модальной характеристики смещается с предиката на внешнее синтаксически главное предложение. Положение прилагательного в позиции модуса позволяет говорить о его комментативном смысле, имеющим надпропозициональное представление.

Однако, в примере (5) имеется еще один модальный показатель ‘perhaps’, который, как и все вводные модальные слова, эксплицирует субъективную модальность возможности и представляет внешнюю модальную рамку. Так, предложение имеет следующую структуру: «Возможно это случайно, что p».

Применяя рамочную запись, покажем характер распределения модальных операторов в предложении:

Perhaps

It is fortuitous (that)

Healing appeared

субъективная модальность de dicto

объективная модальность de dicto

объективная модальность de re

Таким образом, структуры с прилагательным в предложениях с формальным подлежащим it являются средством выражения надпропозициональной объективной модальности. Это случай функциональной модализации языковых единиц (как, например, модализация эпистемических глаголов в однопорядковых синтаксических позициях). Надпропозициональный характер признака, выраженного посредством ‘it is fortuitous’, обосновывается зависимым положением придаточного с союзом ‘that’, а также возможностью перифраза с номинализацией ‘Healing’s appearance’:

(5') [Healing’s appearance] is fortuitous.

Надстроечный характер модальности случайного можно продемонстрировать в другом структурном типе предложения:

(6) [That she was present that afternoon] was fortuitous [BNC (el.res.)].

В примере (6) естественным образом целая пропозиция, выполняющая функцию подлежащего, подчинена сказуемому. Так как прилагательное с семантикой случайного является сказуемым к целой пропозиции, то следовательно, правомерно заключить, что данная модель является грамматизированным способом передачи модального значения и допускает перифраз:

(6') It was fortuitous that [she was present that afternoon].

Таким образом, в предложениях, построенных по модели ‘it is [модальная характеристика] that …' имеет место процесс функциональной модализации, выраженный в способности названных структур передавать значение объективной модальности в структурах de dicto. Подобные структуры можно отнести к синтаксическим средствам выражения надпропозициональной объективной модальности.

Список литературы

1. 
   Бюлер, К. Теория языка. Репрезентативная функция языка [Текст] / К. Бюлер. – М.: Прогресс, 2000. – 528с.
   
2. 
   Степанов, Ю. С. Имена, предикаты, предложения (семиологическая грамматика) [Текст] / Ю.С. Степанов. – Изд. 2-е, стереотипное. – М.: Едиториал УРСС, 2002. – 360с.
   
3. 
   British National Corpus [Electronic resource] // Mode of access: http://www.natcorp.ox.ac.uk/
   
4. 
   Fielding, H. Bridgit Jones’s Diary [Electronic resource] / H. Fielding // Mode of access: http://greylib.align.ru
   
5. 
   Longman Dictionary of Contemporary English. Third Edition with New Words Supplement [Text] – Spain, Barcelona, 2001. – 1754p.
   

И.В. Богатырь

Краснодар, Россия

ПОНЯТИЕ ПРАГМАТИКИ И СЕМАНТИКИ ТЕКСТА
Прагматика и семантика стали довольно популярными понятиями в лингвистике и лингвистических исследованиях. Наука исследует ситуацию, продуктом которой является текст. Каждый художественный текст обладает своей фоновой парадигматикой, строящейся из языковых составляющих текста. Идейные сущности (смыслы) текста соотносятся с содержанием всех конкретных художественных текстов, поскольку являются определенной степенью абстрагирования содержания текста. Универсальные смыслы – время, пространство, человек, событие образуют в совокупности с речевыми средствами их воплощения соответствующие текстовые категории – категории времени, пространства, героя, события.

Термин «прагматика» введен в конце 30-х годов ХХ столетия Ч.У. Моррисом как название одного из разделов семантики, которую он разделил на семантику, изучающую отношение знаков к объектам, семантику – раздел о межзнаковых отношениях, исследующую отношение к знакам говорящих. Выделение и формирование прагматики в качестве области лингвистических исследований, стимулированное идеями Ч.С. Пирса, началось в 60-х - нач. 70-х годах под влиянием логико – философских теорий речевых актов Дж. Остина, Дж. Р. Серла, З. Вендлера и др. В современной лингвистической литературе достаточно часто употребляется термин «прагматика» и понимается в основном как корреляция лингвистических признаков и экстралингвистических условий в рамках определенного типа коммуникативных ситуаций. С этих позиций прагматика текста как продукта коммуникации представляет собой вербальную реализацию коммуникативных установок участников общения: «… выбор языковых средств из наличного репертуара для наилучшего воздействия», что во многом определяет законы текстообразования.

В поэтическом, художественном произведении есть те же самые «стихии», что и в слове: содержание (или идея), соответствующее чувственному образу или развитому из него понятию; внутренняя форма, образ, который указывает на это содержание, соответствующий представлению (которое тоже имеет значение только как символ), и, наконец, внешняя форма, в которой объективируется художественный образ. Разница между внешней формою слова (звуком) и поэтического произведения та, что в последнем, как проявлении более сложной душевной деятельности, внешняя форма более проникнута мыслью.

В современном языкознании утверждаются принципы анализа семантического пространства текста как разновидности когнитивной структуры в рамках фреймовой семантики.

Семантический анализ текста можем рассмотреть на основе языковой игры. Языковая игра в последние десятилетия весьма интенсивно исследуется как в зарубежной, так и в отечественной лингвистике (например, Арутюнова 1987, Барботько 1999, Булыгина, Шмелев 1990; Земская и др. 1983; Немец 1993; Рядчикова 1996; Штеп 1989 и др.) Это обусловлено целым рядом причин: бурным развитием прагмалингвистических исследований, в особенности прикладных направлений (типа нейролингвистического программирования), акцентрирующих внимание на аспектах языкового воздействия в сфере массовой коммуникации, рекламного бизнеса, в психотерапевтической практике и т.д., сближением собственно лингвистических исследований с семиотическими и литературоведческими изысканиями.

Произведем семантический анализ языковой игры слов. Группа сленгизмов, которые можно рассмотреть в контексте игры слов, представлена единицами, создающимися на чисто семантической основе, т.е. без опоры на созвучие обычного и заменяющего его наименования. При этом вновь создаваемая номинация либо берет за основу какой – либо необычный аспект денотата (ср., вратарь – «швейцар», неваляшка – «девственница», дума – «туалет», тряпки – предмет «материаловедение»), либо именует денотат необычным образом, например, посредством иностранного слова или на основе специфических коннотаций слова (ср.: сэконд-хэнд – «мужчина ранее уже состоявший в браке», кровельщик – «психиатр» от выражения кровля съехала). Например, в словарях молодежного сленга отличаются глаголы «приватизировать» и «прихватизировать», оба в значении «украсть». Здесь видна более сложная игра слов с «политическим подтекстом», а именно, контаминация слов, содержащая иллюзию на суть приватизации, произошедшей в России в девяностых годах. В просторечии можем наблюдать сдвиг значения, осуществляемый посредством семантики близких слов (ср. тачка – «легковой автомобиль», потоптаться – «потанцевать»).

Итак, семантика и прагматика – это еще незавершенные аспекты научных исследований. Так как речь наша обогощается с помощью новых лексических единиц, то и наука «Лингвистика» также будет развиваться.

Л.И. Богданова

Москва, Россия

РУССКИЕ ГЛАГОЛЬНЫЕ АНТОНИМЫ

В ЛИНГВОПРАГМАТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
Понимание языка как деятельности предполагает его описание с двух позиций: с точки зрения лица, воспринимающего чужую речь (в письменном или устном виде), и с точки зрения человека, производящего высказывания с той или иной целью. Указанное разграничение, на наш взгляд, вносит существенные коррективы в описание языка, способствуя более адекватному его представлению.

Проблема антонимии имеет богатую традицию изучения [см. об этом, напр., Новиков 1973]. Тем не менее, находящаяся в процессе становления новая парадигма научных исследований побуждает взглянуть на антонимы с позиций человека говорящего. В этом плане принципиально важными представляются такие вопросы, как систематизация функций антонимов в продуктивных видах речевой деятельности, выявление лакун при обозначении противоположных явлений, изучение способов компенсации обозначенных лакун и др.

Осознание противоположности в языке всегда опиралось на определённую точку отсчёта – норму. Человеческая коммуникация устроена таким образом, что сообщения фокусируются в основном на отклонениях от нормы и стереотипа жизни: «норма имеет слабый выход в лексику» [Арутюнова 1998: 65]. Этим и объясняется отчасти широкая употребительность антонимов в речи. Семантические функции антонимов тесно связаны с важнейшими сферами деятельности человека и являются оценочным выражением его мыслей, чувств, воли.

Важность фундаментального изучения антонимов далеко не исчерпывается потребностью говорящего «найти образное противопоставление, схватить полярные проявления того или иного признака, качества, свойства» [Новиков 1996: 3]. Как показали современные исследования по когнитивной лингвистике, способом хранения информации являются сценарии или фреймы. Свого рода «мини-сценарием» является и антонимическое противопоставление. Так же, как названия дней недели, месяцев и т.п. представлены в сознании как бы в одной упаковке, так же не существуют изолированно и члены антонимического противопоставления.

С позиций «активной» грамматики принципиальным является решение вопроса о возможности предсказать существование антонима в том или ином формальном облике. Рассмотрим с этой точки зрения семантические противопоставления в группе глаголов движения. Одним из важных противопоставлений такого рода является ‘начало – прекращение пространственной локализации’ [Апресян 1995: 288].

Средством выражения антонимических отношений при обозначении ‘начала или прекращения пространственной локализации’ являются префиксы при-\ у- соответственно, синтагматический тип для антонимов этого типа – N₁V_f в(на)N₄ из (с)N₂, где в позициях начальной и конечной точек – названия мест пространственной локализации. Если указанные позиции замещаются словами, обозначающими лиц, то синтагматический тип преобразуется следующим образом: N₁V_f к N₃ от N₂ (Ребёнок приехал к бабушке от матери – Ребёнок уехал от матери к бабушке). Глаголы движения регулярно образуют антонимические пары по этому типу, исходя из чего выводится такое правило: Если есть глагол движения, то можно прогнозировать наличие антонимической пары с семантическим противопоставлением ‘начало – прекращение пространственной локализации’: идти – прийти в школу / уйти из школы; бежать – прибежать в парк / убежать из парка; ехать – приехать в город / уехать из города; лететь – прилететь в Москву / улететь из Москвы; плыть – приплыть в порт / уплыть из порта и т.д.

Глаголы в переносных значениях далеко не всегда вступают в антонимические отношения указанного типа. Ср. улетела юность, но нельзя сказать: *прилетела старость при вполне корректном: молодость ушла – старость пришла.

При прогнозировании наличия / отсутствия антонимической пары важен учет фигуры говорящего, организующей семантическое пространство высказывания. В частности, эмоционально окрашенные глаголы, содержащие темповые характеристики движения, обнаруживают существенные различия в образовании антонимических пар, что имеет прагматически обусловленный характер. Для говорящего является естественным отрицательно оценивать замедленное движение, связанное с прибытием субъекта в определенное место, и, с другой стороны, негативную оценку говорящего получает и слишком быстрое или незаметное удаление субъекта из места локализации. Поэтому глаголы, несущие в себе отрицательную оценку замедленного движения, как правило, не используются для выражения значения ‘прекращение пространственной локализации’, обозначая при этом её начало. Так, в частности, глаголы плестись, волочься, брести, тащиться, тянуться достаточно легко могут обозначать ‘начало пространственной локализации’ с помощью модификаций приплестись, приволочься, прибрести, притащиться, притянуться. Ср. Ну, что притащился, наконец. Весь день тебя ждала (Разг.); Домой-то я не пришёл, а приплёлся (Ф. Достоевский). Однако глагольные модификации со значением ‘прекращение пространственной локализации’ типа уплестись, уволочься, убрести, утащиться, утянуться практически не используются в речи, особенно при оценке действий третьих лиц. Ср. некорректность высказываний типа: *Он уже уплёлся домой. Не выражается значение ‘прекращение локализации’ и при глаголах, содержащих в своем значении негативную оценку интенсивности движения, как качественной (переться), так и количественной (валить): ср. Он приперся домой – при некорректном *Он уперся из дома; Гостей привалило – *Гостей увалило (при этом множество субъектов, прибытие которых нежелательно, обозначаются при помощи родительного падежа множественного числа). Если в значении глагола содержится отрицательная оценка слишком поспешного движения или движения, совершаемого украдкой, то, напротив, с помощью глагольных модификаций обозначается ‘прекращение пространственной локализации’: удрать (ср. *придрать), умотать, ускользнуть, улизнуть, урваться, улетучиться и др. Ср. Но по счастью, тот не успел улизнуть (М. Булгаков) – при некорректном *Он прилизнул; …давно уже унёсся и пропал из виду дивный экипаж (Н. Гоголь) – некорректно: *экипаж принёсся.

Если глагол обозначает разные способы, виды ходьбы, бега, полета, то противопоставление указанного типа обычно также не образуется (шагать, шаркать, трусить, реять, парить).

Глаголы, составляющие антонимическую пару указанного типа, как правило, не различаются по способу обозначения транспортного средства: приехать на поезде, поездом – уехать на поезде, поездом. При этом средство передвижения не может выражаться с помощью творительного падежа без предлога в следующих случаях:

1. Если глагол имеет эмоциональную окраску: прикатить – укатить на автобусе; сомнительно ^?прикатил автобусом;

2. Если субъект передвижения активен: пришёл – ушёл на лыжах (ср. *пришёл лыжами); приехал – уехал на машине (в значении ‘вести машину’);

3. Если транспортное средство обозначается одушевлённым существительным: прискакать – ускакать на лошади. Ср. пример Ю.Д. Апресяна: Приехал поездом, вернулся ослом.

Позиция транспортного средства может обозначаться с помощью N₅ в том случае, если данный вид транспорта является обычным рейсовым средством передвижения, т.е. следует по расписанию: прилететь – улететь самолетом, но на дирижабле, на воздушном шаре; приехать – уехать поездом, автобусом, но на “тачке”, на автомобиле, на “Волге”. При данном антонимическом противопоставлении недостаточно корректно звучит: ^?приехал – уехал трамваем, троллейбусом, электричкой (ср. вполне корректно: добраться трамваем, троллейбусом, автобусом). Если акцент смещается на время, обозначающее начало или прекращение пространственной локализации, то оформление позиции транспортного средства с помощью N₅ становится возможным: приехал – уехал первым трамваем, последним троллейбусом, ночной электричкой (ср. в связи с этим шутл.: уехать вечерней лошадью).

Определения к существительному, обозначающему транспортное средство, возможные в позиции N₅, должны отвечать принципу релевантности, выделяемому Грайсом [Грайс 1985], т.е. в этой позиции уместны определения, характеризующие скорость движения (пассажирский, скорый, сверхскоростной), время отправления (утренний, дневной, вечерний, ночной, первый, последний), категорию транспортного средства (фирменный поезд): ср. Он приехал скорым поездом, приплыл первым теплоходом, улетел ночным самолетом; при невозможности: *Он приехал комфортабельным поездом, *приплыл белым пароходом, *улетел маленьким самолетом.

Итак, очевидно, что при описании глагольной синтагматики и выявлении лакун в области антонимии необходимо учитывать субъективный и прагматический компоненты значения.