А.В.Садиков Хуан Луис Вивес – теоретик перевода

А.В.Садиков

Хуан Луис Вивес – теоретик перевода

В ряде современных исследований, посвященных положению перевода в Испании в эпоху Возрождения (XIV-XVI вв.), а также и в период Золотого века испанской литературы (XVI-XVII вв.)¹ отмечены два факта, как наиболее характерные для рассматриваемого периода: 1) перевод сыграл огромную роль в культурной истории страны, дав возможность всей читающей части испанского общества освоить основные достижения европейской словесности и дав испанским писателям и уже готовую и цельную систему эстетических ценностей, и ряд конкретных образцов для подражания, 2) серьезных теоретических исследований в области перевода в Испании того времени создано не было. Было множество весьма цветистых, разнообразных по форме, но сходных и равно неглубоких по содержанию рассуждений о достоинстве и недостоинстве различных языков, способах перевода и качествах идеального переводчика. Как правило, эти рассуждения были привязаны к случаю, не образуя логической последовательности и перемежаясь заметками, также общего характера, о достоинствах переводимого автора.

Есть однако одна мощная фигура, которая стоит особняком в испанской словесности описываемого нами периода – причем тогда, когда переводоведческие концепции в западноевропейских странах только начинали формироваться. Одна из первых таких концепций и принадлежала испанцу, и будь она должным образом воспринята и оценена, не исключено, что Испания одной из первых создала бы школу теоретического переводоведения и, возможно, преподавания перевода. Однако концепция, о которой мы говорим, на родине ее создателя продолжателей не имела; потенция осталась нереализованной, а человек, воплощавший ее, стал скорее деятелем общеевропейской, нежели испанской культуры. Речь идет о выдающемся мыслителе, педагоге и переводчике эпохи Возрождения Хуане Луисе Вивесе.

Хуан Луис Вивес родился в Валенсии в 1492 г.; в возрасте 17 лет уехал учиться в Париж, через три года переехал в Брюгге, а затем – вг. Лувен (в Нидерландах; сейчас – на территории Бельгии), где вскоре стал профессором католического университета. Позже – и до конца жизни – проживал в Брюгге, но подолгу бывал в Англии, преподавал в оксфордском университете и был воспитателем принцессы Марии, дочери короля Генриха VIII. На протяжении его сравнительно недолгой жизни (он умер 48 лет от роду, в 1540 г.) ему не раз поручали обучение и воспитание детей из знатных семейств. Причиной этого была и его ученость, и его широкая известность как педагога. В самом деле, он создал целую школу педагогики, в основу которой положил собственную концепцию целостного и гармоничного развития личности, подразумевавшую и овладение суммой знаний – естественнонаучных, исторических и филологических, и развития нравственных начал – любви и терпимости к ближнему, поиска взаимного согласия. Помимо прочего, он был горячим сторонником женского образования. В своих психолого-педагогических взглядах он выдвигал на первый план не общие рассуждения о божественной природе души, а стремление познать ее конкретные свойства, путем к чему должны были стать, по его мнению, опыт, наблюдение и эксперимент. Эта позиция, которую он подробно развил в своих трактатах («О душе и жизни», «О преподавании наук» и др.) заставляет многих современных нам ученых считать его отцом европейской эмпирической психологии.

Нас здесь, однако, интересует лишь один из аспектов многогранной деятельности Вивеса, а именно: развитые им переводоведческие взгляды, которые, повторим, стали единственной в Испании XIV-XVII веков более или менее комплексной и логичной концепцией перевода.

Эта концепция изложена Вивесом в XII главе 3-ей книги его обширного трактата «De ratione dicendi» («Об искусстве речи»), вышедшего в Брюгге в 1532 г. Глава называется «Versiones seu interpretationes», что можно было бы условно перевести «Переводы, или переложения» (условно потому, что в эпоху Вивеса переводческая терминология еще не установилась, и латинские слова versio и interpretatio, вынесенные им в заголовок, употреблялись как полные синонимы). Рассмотрим ее подробно, следуя испанскому переводу, выполненному Лоренсо Рибером².

«Перевод, – начинает Вивес, – это передача слов одного языка другим, с сохранением смысла». И, не тратя места на риторические красоты, столь характерные для многих из его испанских современников, сразу же переходит к изложению своих постулатов, формулируемых также в не слишком характерной для испанца предельно рациональной и лаконичной манере. Первый его постулат, выражая его в современной нам терминологии, – это различие типов текста. «В одних переводах, – пишет он, принимается во внимание только смысл; в других – только выражение и его фигуры, как бывает, если кто-то попытается перевести на другой язык речи Демосфена или Марка Туллия <Цицерона>, или поэмы Гомера или Виргилия Маррона, воссоздавая со скрупулезной точностью личность и темперамент (букваль-но «лицо и окраску» – А.С.) этих великих авторов. Подобное упражнение – тяжкий труд для человека, не знающего, сколь много различий существует между языками, – ведь нет языка, столь богатого и разнообразного, который бы имел точные соответствия фигурам и оборотам другого, даже самого бедного и убогого ... Третий род перевода – это когда субстанция текста и слова пребывают в равновесии и соответствии, то есть когда слова добавляют силы и изящества смыслу, будь то каждое само по себе или же в составе всего сочинения».

Наметив эту триаду, Вивес сразу же переходит к рассуждению о способах перевода. «В тех переводах, – пишет он, – где внимание уделяется только смыслу, изложение должно быть свободным, и следует быть снисходительным к переводчику, если он опустит то, что не имеет отношения к смыслу, или добавит то, что может этот смысл прояснить. Фигуры и конструкции одного языка не должны быть выражены на другом, и меньше всего – то, что свойственно именно данному языку. Не могу понять, зачем нужно употреблять варваризм или солецизм когда это делается из одного лишь детского стремления воспроизвести смысл оригинала точно такими же словами что и в оригинале, как это делали некоторые в переводе Аристотеля и Священного Писания».

Следует еще несколько рассуждений, со ссылками на Аристотеля, Сенеку и Теодоро Гасу, одного из переводчиков Аристотеля, в подтверждение тезиса об относительной свободе переводчика в выборе средств для передачи точного смысла оригинала. «Однако, – оговаривается далее Вивес, – я не соглашусь с тем, чтобы какой-либо переводчик позволял себе эти столь удобные для него вольности, если прежде он не исследует серьезно свой предмет и не убедится, что он не заблуждается и что к своему делу приложил все необходимое усердие».

И далее автор трактата конкретизирует свои слова о необходимом усердии переводчика, указывая, по какому руслу должно прежде всего направляться это усердие. Перевод, считает он, абсолютно необходим во всех областях знания и жизни, если только он будет верен. А ложным он может быть по двум причинам: «или в силу незнания языков, или же незнания предмета, о котором идет речь». «Слова конечны, а вещи бесконечны», – пишет далее Вивес, повторяя известное изречение Аристотеля; у последнего (в трактате «О доводах софистов») эта мысль высказана в более развернутой форме: «имена и число возможных высказываний конечно, количество же вещей бесконечно; поэтому неизбежно, что одно и то же высказывание и одно и то же имя будут означать несколько разных вещей». «Поэтому, – продолжает Вивес, – многие обманываются подобием слов, которое называется синонимия». По нашему мнению, речь здесь идет не о синонимии, а – как и у Аристотеля – о многозначности слов и выражений любого языка; нам представляется, что Вивес пытается сформулировать на языке своего века свою интуитивную догадку об одном из главных источников трудности перевода – неопределенности любого текста, проистекающей из упомянутой многозначности и порождающей возможность множества равновероятных интерпретаций – А.С.). «А также и относительно предмета перевода, – продолжает Вивес, – обманываются невежественные переводчики и обманывают тех, кто им доверяет, как относительно слов и стиля текс-та, так и принципов, свойственных той или иной профессии или автору. Так вот мы видим, что некоторые весьма неудачно выполнили свое предназначение при переводе Аристотеля или Галена, унизив тем самым достоинство их творений, потому что не были достаточно знакомы с философией и медициной».

Рассуждениям Вивеса иногда не достает (рассматривая их, разумеется, с позиций нашего времени) логической стройности. Так, между только что приведенным и последующим рассуждениями философа нет никакого связующего звена, которое дало бы нам понять, о каком типе перевода теперь идет речь: слова автора можно с большей или меньшей долей вероятности отнести и ко второму, и к третьему из выделенных им типов, при том, что он только что говорил о первом (смысловом) типе. Отсутствие перехода, возможно, означает, что автор продолжает говорить о первом типе, но тогда он вступает в противоречие с самим собой. «В этих (? – А.С.) переводах, – пишет Вивес, – вещи и слова взвешиваются на точных весах; тропы и фигуры и прочие украшения речи должны быть сохранены, насколько это возможно, в целости. А если не сможешь этого сделать, то должно быть найдено им подобие по силе и достоинству – насколько это позволит язык перевода ... Очень полезно было бы для языков, если бы искусные переводчики брали бы на себя такую смелость – предоставлять время от времени права гражданства тому или иному причудливому тропу или фигуре, если они не слишком далеки от родных нравов и обычаев (и здесь, едва ли не впервые в послеантичной Европе, вновь возникает, в достаточно ясной формулировке, то, что можно было бы назвать «принципом Плиния» – А.С.). Также было бы иногда уместным, в подражание первому (исходному – А.С.) языку, языку-матери, умело создавать некие слова, дабы обогатить второй язык, язык-дочь, как говорят иные ...»

Однако во всем, напоминает Вивес, следует прежде всего быть осторожным и внимательным. «Есть смысловые переводы, в которых нужно очень основательно взвешивать каждое слово, и даже считать их, насколько это будет возможно – например, в тех труднейших и очень темных для понимания местах, которых столь много у Аристотеля и которые нужно оставлять таковыми на усмотрение читателя. Также уместна будет эта мера предосторожности в особо важных общественных и частных делах и в тайнах нашей Святой Религии. В этих случаях не должен переводящий навязывать свое суждение», – заключает Вивес, не замечая, что фактически только что выделил тип текстов – и, соответственно, перевода, который не укладывается в его тройственную классификацию, требуя к себе иного подхода, нежели просто смысловой, хотя и в этом типе текстов смысл играет важнейшую роль.

Дальнейшие рассуждения Вивеса касаются принципов перевода имен собственных. Он убежден, что их следует переводить по звучанию и никогда – на основе этимологического значения. «Не переводи Аристотель как Наилучшая цель, при том, что это именно то и значит, ни Платон как Широкий, ни Израиль как Замещающий». Имена, по мнению нашего автора, могут быть лишь слегка изменены – для приведения их в соответствие с произносительными нормами переводящего языка.

А второй принцип, регулирующий перевод собственных имен, по Вивесу, следующий: звуковая форма имени должна быть, с необходимой адаптацией, заимствована именно из языка перевода – а не из того третьего языка, в котором многие имена реально и возникли. Решающим началом в этой сфере является традиция. Для римлян название знаменитого города древности (по-русски «Карфагена) – Картаго, так оно и должно звучать, хотя по-гречески этот город называется Каркедона; традиционное римское название известного сицилийского города – Агригент, пусть таким и остается, хотя исконное греческое его имя – Акрагас. «Варварские имена собственные, происходящие из стран Востока и Полудня, пришли к римлянам через посредство греков; происходящие с Севера и Запада, пришли к грекам через посредство римлян. Так вот: римляне произносят на греческий манер те имена, коим греки их научили, а греки – на римский манер имена, усвоенные у римлян, лишь с легким отклонением в сторону своего произношения». Так же точно должны вести себя, по Вивесу, и новые европейские народы: испанцы и итальянцы, воспринимающие германские названия через французов, должны и произносить их на французский, а не германский лад. То же относится и к именам собственным, которыми изобилует Священное Писание: римская церковь унаследовала их греческую форму, засвидетельствованную в Септуагинте и воспринятую также латинской традицией; этому и надо следовать, а стараться воспроизводить их еврейское звучание значит для Вивеса «насиловать Природу».

В завершающей части статьи Вивес излагает свои взгляды на способы перевода – теперь уже ясно, что речь идет о переводе художественных произведений, хотя, следуя своим собственным принципам классификации текстов, он мог бы и уточнить, в интересах читателя, о каком типе исходного текста – и, соответственно, о каком из постулированных им трех способов перевода – идет речь. Так или иначе взгляды его, изложенные в этом разделе, настолько интересны, что заслуживают развернутой цитаты.

«Что же касается стиля, – пишет Вивес, – то или нужно следовать стилю автора, если в нем видны сила и энергия – как, например, если переводчик выбирает для своей работы «Золотого осла» Апулея и старается воспроизвести эту веселую и язвительную манеру речи, прекрасно соответствующей своей задаче смешить людей. Если же нет, то следуй самому себе, подчиняйся своему инстинкту – это твой самый верный вожатый, если ты должным образом выбрал свою цель. Если можешь, состязайся с оригиналом («принцип Тертуллиана» – А.С.) и верни лучшее произведение, нежели ты получил – что значит и лучше отвечающее своему предмету, и желаниям слушающих ... – но не так, как поступают некоторые, кто, повинуясь глупому тщеславию, безобразят речь чистую и ясную, исполненную чести и достоинства, всякими завитушками и выкрутасами и из простой и приятной уху делают ее тяжелой и нудной. А что уж сказать о тех, кто пятнает изысканную чистоту и блеск оригинала словами и фигурами темными по смыслу и дурного вкуса, не в силах совладать с пороком многословия, не зная чту есть скромность, являя полное отсутствие здравого смысла и полную же неосведомленность относительно природы и силы всякой речи. Наивны они, если думают, что их речь выиграет, если будет наполнена до отказа словами редкими, вычурными, вышедшими из употребления и забытыми за давностью лет».

«Поэзия должна переводиться с большей свободой, нежели проза, подчиняясь требованиям ритма. Да будет в ней позволено добавлять, опускать и изменять – да без ограничений, лишь бы остался сохранен общий строй поэтической мысли». Такими словами заканчивает Вивес свою главу об интересующем нас предмете, не определяя более эксплицитно принадлежность перевода поэзии к тому или иному из выделенных им типов перевода (или его существование как отдельного вида) и вообще оставляя у нас впечатление, что мог бы сказать и больше и более основательно развить те свои мысли, которые он набрасывает как бы пунктиром, оставляя многое, нуждающееся в дополнительном осмыслении, на усмотрение самого читателя.

Тем не менее, предстающие в таком лаконичном и не слишком стройном изложении мысли Вивеса весьма важны: они предвосхищают некоторые дальнейшие пути развития теории, реальное продвижение по которым началось гораздо – в том числе и на столетия – позже. Важна первая в истории, насколько нам известно, классификация типов перевода в зависимости от характера исходных текстов. Это направление получило должное развитие лишь во второй половине ХХ века – в том разделе переводоведения, которое ныне известно как прагматика перевода. Заслуживают интереса и дальнейшей дискуссии его соображения о подходе к проявлениям «неопре-деленности текста» и очерченные им границы необходимости дословного перевода. Несомненно вечными – и вечно дискуссионными – являются воскрешаемые им принципы, которые мы условно назвали «принципом Плиния» и «принципом Тертуллиана» и которые в той или иной форме будут неоднократно обсуждаться в Европе на протяжении последующих веков. И наконец, для практики и преподавания перевода важна была впервые (опять-таки насколько нам известно) предпринятая Вивесом попытка нормирования практики перевода собственных имен – при том что, конечно, картина здесь с современной точки зрения выглядит сложнее, нежели она представала исследователю в первой половине XVI века.

Таковы, в основных своих чертах переводческие воззрения Хуана Луиса Вивеса. Как мы уже отмечали в начале данного раздела, философские и педагогические труды этого выдающегося ученого были хорошо известны в Европе XVI и последующих веков. Мы не знаем, получили ли подобный же резонанс его переводоведческие взгляды: с одной стороны, им можно найти много аналогий в возникавшей в то время в Европе системе воззрений на перевод, а с другой – имя Вивеса не упоминается в известных нам трудах о переводе ни современной ему, ни последующих эпох – вплоть до ХХ века. Несомненно и то, что в своей родной стране он был надолго и незаслуженно забыт. И, как пишет Эухенио Косериу в своей статье «Вивес и проблема перевода»³, «уже с историко-культурной точки зрения этот факт не может не удивлять – если вспомнить о том, что идеи Вивеса, благодаря многочисленным изданиям его работ, широко распространились в странах Западной Европы и, конечно же, немало способствовали формированию ренессансного и постренессансного сознания в соответствующей области знаний. Но незнание его работ достойно сожаления и с точки зрения той самостоятельной ценности, которую имеет теория перевода Вивеса ... поскольку эта теория, вполне вероятно, является первой, не ограничивающейся формулировкой общих норм и принципов перевода, или оправданием определенной практики последнего, но намечает, устанавливает и последовательно проводит определенную дифференциацию, отражающую и проблематику перевода, и его практику».