Сборнике рассказов «Ночь светла»

«Все дело даже не в том, – принимая родственницу мужа, вспоминала свое минувшее Людмила Сергеевна, что мы существуем в разных поколениях. Главное - мы смотрим на жизнь с разных точек, мы просто разные люди»…

Из вещей у Дашуты была всего-то сумка через плечо. Со всякими там маечками, кофточками и коротенькими юбочками, предназначенным для несносной жары этого лета. Из сумки выпирало японское фотоустройство «Сони». Куплено оно было для нее за семнадцать тысяч отцом, который существовал где-то отдельно, больше мистически, в воображении. Дашута жила на даче с бабушкой, тоже отдельно, даже от матери, которая жила тоже отдельно со вторым мужем. И это бабушка Лена направляла свою дорогую долговязую внучечку к подруге Людмиле как бы на практику, в жизнь: «А то живем в столице, и ей-богу, ничего о России не знаем».

Дашута была студенткой Академии правоведения, учрежденной Всероссийским Арбитражным Судом и еще каким-то важным, но не известным ей департаментом. И готовили ее, конечно, в юристы, но сама она предпочитала журналистику. Первое время Дарья была даже главным редактором своего молодежного журнальчика. Куратором был у них преподаватель, профессиональный корреспондент, а все остальное творчество было студенческое.

В такую невероятную жару размолвку со своим парнем Дашута собиралась пересидеть хотя бы в областном центре. Дача с бабушкой, даже там, под Москвой, не устраивала ее, а тут тем более. Однако, встретив вечером ее на орловском вокзале, Людмила Сергеевна объявила, что утром они отправляются на электричке в Малоархангельск. Это такой маленький городок, «с табакерку», где-то на полдороге в Курск, где-то там их, ясное дело, заждались.

Людмила Сергеевна взяла билет Дашуте до предпоследней остановки, а за себя заплатила в самой электричке по ветеранскому удостоверению. Они стояли у двери, делая вид, что это последний пролет, что они выходят, не обращая внимания на ревизоров.

- Я бы дала вам эти пятнадцать рублей, - буркнула ей Дашута. – Чтоб не стоять тут, как у позорного столба.

- Если платить по полной программе, - пожала плечами Людмила Сергеевна, - на жизнь не хватит никакой пенсии. Эти акционеры, - сказала она, поглядывая на ревизоров – билетеров, - набивают себе карманы.

Лена несколько раз звонила по мобильнику, просила Людмилу позаниматься с Дашутой французским. Внучечка и согласилась-то ехать сюда в провинцию, исключительно, чтобы улучшить свой французский со специалистом – Людмилой Сергеевной, преподавателем вуза. В прошлом Людмила приводила к ним однажды в Москве на ночлег Мони – француженку. Это произвело на Дашуту неизгладимое впечатление. С тех пор Дашута имеет кое-какие виды на Моник и на Францию, хотя ей все равно: Париж, что и Лондон, лишь бы было что сообщить о своей поездке в журнальчик. Однако, что поделать, прежде надо было съездить в провинцию.

Муж Людмилы Сергеевны Людвиг с сыном Игорем встретили их на остановке. Автобус с желдорвокзала высадил гостью с Людмилой Сергеевной почти у самого дома. Вскоре Дашута с родственниками оказалась у зеленой калитки. Вчера Людвиг встречал юриста. Тот назвал их ДСО (двор, сад, огород) – все это, утопающее в благоухающих флоксах, в дозревающих ягодах и в уже белеющих на ветках яблоках, - «дворянской усадьбой». Мужская часть семьи вложила в это немало сил и весьма гордилась содеянным. Мельком взглянув на цветы, Дашута проследовала в полураскрытую дверь, едва не зацепив ухом прибитой над дверью подковки. В большой квадратной комнате долговязая москвичка сбросила с себя сумку; расстегнув «молнию», тут же извлекла оттуда какую-то книжку: по баскетболу, французский самоучитель…

- Не надо, - поморщилась Людмила Сергеевна. – У нас все из литературы свое.

- Так, - оценил ситуацию Людвиг Михайлович и хотел было произнести подходящую фразу: «Москва – большая деревня, а у нас тут маленький, извините, Париж», но вместо этого, подмигнув сыну Игорю, выразил возникшую при виде Дашутиного фотоустройства другую, более подходящую фразу:

- Ну, что ж, поживите у нас тут с недельку. Походим тут у нас по Парижу.

- Лена просила позаниматься с Дашутой французским, - сообщила Людмила.

После завтрака, даже не пройдя в глубину усадьбы – специально к этому случаю сбитому столу под двумя бабушкиными яблонями, не оценив гордости их: огорода с первыми огурцами, кабачками, зелеными стрелами лука, капустой – Дашута тут же засела в большой комнате к дубовому дедушкиному столу, за которым, по семейной легенде, когда-то сидел сам Пушкин Григорий Григорьевич, потомок поэта. Он приезжал сюда по приглашению главы семейства, на открытие памятника в городке своему великому предку.

- Ну, что? – как-то заученно кивнула Дашута своей гувернерше. - Начнем, пожалуй?

- Да-а, - переглянулись Людвиг Ван Бетховен с князем Игорем и вышли вон поскорее, чтобы не надоедать.

Утром – сразу же после завтрака – и днем – после обеда – женская часть населения дома улучшала свой французский, а вечером Дашута уткнулась в телевизор. И так продолжалось четыре дня. На пятый – Людвиг Михайлович не сдержался:

- Жара какая! Свыше тридцати! А мы все сидим тут, жаримся, паримся. Идемте, граждане, на пруд.

- На какой? – тут же спросил князь Игорь. – На Верхнее Беленькое или на второе – нижнее?

- Второе Беленькое подальше, - заметила Людмила Сергеевна. – Зато там оборудовано, городской пляж.

А они пошли на Первое Беленькое. Мужская часть тут же полезла в освежающую воду, а женская, едва помочив ноги, осталась на берегу.

- Вон там, напротив, Костюрино – поселение, связанное с именем Тургенева, - старался увлечь Дашутку Людвиг Михайлович.

- А дорога в гору за Беленьким ведет на Мишково, - поддержал отца князь Игорь. – Там жила Вревская – прототип тургеневской героини из романа «Накануне».

- А это что за люди? – наконец, подала голос Дашута, кивнув Людмиле Сергеевне на мужчин в плавках. Они бродили по березовой посадке, поблизости тут от берега.

- Это? – усмехнулся Людвиг Михайлович. – Эти люди только что из Парижа. Делегация. Зимой для них лед долбили, устраивали подледный лов рыбы. А летом они сами вот ищут грибы.

- Какие? – спросила Дашута Людмилу Сергеевну. - Трюфели?

- Наверное, шампиньоны, - пожала плечами Людмила Сергеевна. - Какие же еще?

- Се сертен, - на сей раз выразил свое согласие с женой Людвиг. – Но, скорее всего, подберезовики, по-местному – подобабки.

- Бьен сюр, - поддержал отца Игорь.

- Ну, домой, что ли? – обратила Дашута свой взор к гувернерше. - Давайте, мадам, пройдемте еще раздел по-французски «Грибы».

- Ну нет, - теперь уже твердо сказал Людвиг Михайлович – Домой-то как? Пойдем – мимо танка? Два года назад ставили тут монумент в память о минувшей войне, и мне как писателю дали слово.

«Танк» - САУ (современная артиллерийская установка) стоит и сейчас перед въездом в Малый город со стороны Орла, вернее, со стороны Сабуровского поля. Ожив при виде грозной боевой техники, Дашута извлекла из сумки свое СФУ (современное фотографическое устройство) и стала щелкать затвором, снимать «танк» со словами «За родину» на броне. Она приседала перед Вечным Огнем, наклонялась к нему, даже легла на плиту, чтобы лучше получился трепет пламени.

- А это кто? – спрашивала она теперь уже Людвига Михайловича, указывая на людей, бродящих и тут вокруг елок, сосен – в парке XXI века.

- И это тоже грибники, - улыбнулся Людвиг ван Бетховен. – Собирают маслята.

- Французы? – переспросила Даша.

- А кто же? – твердым голосом сказал Людвиг Михайлович – муж Людмилы Сергеевны. - Потомки тех, что когда-то тут остановили танки врага. Представь себе, Дарья! тут, перед нашим маленьким городком, лежат в полях великие тысячи – больше населения нынешнего Орла. Дети всех народов страны… Но больше других, если взять на душу населения, то жителей этого городка, окрестных деревень… Я сказал тогда это: в сорок третьем шли в бой, погибая тут с песней… Позади за спиной, были свои дома, жены, дети. Русский мужик поднялся, замахнулся дубиной. Стены родные, серединная Русь…

Возвращались они домой через Центральную площадь, постояли у Фонтана.

- Вот такие у нас тут прогулки, - улыбнулся Дашуте Людвиг Михайлович.

- Милый городок, - окунула руку в воду фонтана Дашута и заторопила Людмилу Сергеевну, чтобы закончить сегодня учебник.

На другое утро они были уже на станции. Сели в электричку на Орел. У Людвига был проездной, Людмила ехала по своему ветеранскому удостоверению, а Дашуте они взяли билет до последней остановки – до самого Орла.

- Ну, и как вы там? – уже звонила Лена со своей подмосковной дачи. – Люся, как там наша москвичка?

- Все о’кей, - приставляла к уху мобильник Людмила, глядя на Дашуту, дремлющую у окна под мерные перестуки колес. – Все в ритме у нас, дорогая. Все в порядке.

* * *

- А все-таки кончик у нас остался, - имея ввиду незавершенный учебник. – Ладно, идем смотреть ваш Орел – третью литературную столицу.

- Провинция. Тут они только рождались, - хмуровато заметил Людвиг Михайлович, - там где-то становились писателями.

- И где же? – иронична была Дашута.

- В Париже, например, жил Тургенев, в Грассе – Бунин… Видишь, этот магазин – твой тезка: «Дашенька». А этот тезка ее – «Людмила», И тут же поблизости салон «Парижанка».

- У тебя есть такие стихи, Леонард, - приостанавливается Людмила. – Почитай Даше, пусть послушает.

- Почему Леонард? – улыбаясь, смотрит Людвиг ван Бетховен на вывеску: «Керамические изделия». Красота отделки кухонь, квартир. И переводит свои выразительные глаза на Дашуту. - Котлеты отдельно, мухи отдельно. В строке за строкою, слова и музыка слов.

«Парижанка»

В троллейбус вошла незнакомая Женщина.

Была она дряхлой, больной.

И сразу возникла какая-то трещина

Меж нею с Луной, меж нею со мной.

И публикой всей остальной.

Косились на ворот ей, подозревая

Бомжовый педикулез.

Платочек она теребила, свивая,

Слегка понимая, судьбу принимая

И вся зажимаясь от слез.

Сидела в портрете, дыханье тая.

Слегка наклонясь, ожила.

«Отговорила роща золотая…»

«И журавли печально продетая…» -

Она монотонно прочла.

Ответил я ей. И Бог мой, и Бог мой!

Она повела чуть плечом.

Мне перлы метала, сидела читала – о чем?

К нему между строк присел бледный рок,

Сходила землистость со щек.

Она улыбалась мне обозначено,

Изящно и нервна слегка.

«И вечерами в час назначенный…

Девичий стан шелками охваченный…»

Платок теребила рука».

Однако Дашута не повела и плечом ни на его стихи, ни на строки Блока. Они перешли на другую сторону улицы, где было одно из лучших зданий города.

- Областной Арбитражный Суд, - заметил Людвиг.

Дашута и тут не стала применять свое фотографическое устройство. Окинув взглядом весь этот бренд – от зеленого газона до плещущегося на ветру триколера – сине-белого-красного государственного флага, Дашута стала прислушиваться к изменяющемуся ритму стиха.

«Троллейбус шел. Сидела прямо

Она в портрете – у дверей.

Так – из дверей ее, тех самых,

Из серебра – Прекрасной Дамой

Блеснула в памяти моей

В мою серебряную жуть.

Троллейбус шел аллеей рыжей,

Меланхолично пеня, брызжа

И лужей схватывала суть».
Упавшим голосом Людвиг Михайлович заканчивал свою «Парижанку».

«Да кто они – газели, ламы?

Да кто же я – корнет, стратег?

Стеная в возрасты и драмы,

В троллейбусах прекрасны дамы,

Прекрасных Дам не меркнет смех.

Кто ты, Серебряная Женщина?

Через порог за тыщи лет?

Идет троллейбус. Скорбна трещина.

Пересекает сталь, лорнет.

И улыбается портрет,

Сквозь пыль, сквозь быль, - скользя и нет».

- А это по старинке «горсад», - вел по Парку культуры московскую гостью Людвиг Михайлович. – За решеткой, через дорогу, бывшее здание генерал-губернатора, где бывал Лев Толстой. Там же рядом дом с колоннами. – «Парфенон» областной библиотеки имени Бунина. А тут танцевальный клуб навроде «Хромой лошади», девушек сюда на ночные часы впускают бесплатно…

Сделав паузу, Людвиг Михайлович заглядывает за купу высоких и мощных лип, говорит Дашуле спокойно, ни на что не надеясь:

- А это Чертого Колесо, Колесо обозрения. С него видать половину города… На него поднималась Моник из Грасса, когда была тут у нас…

Мгновенно оживясь, Дашута вскидывает Свое Японское Фотоустройство, так и этак водя объективом, начинает щелкать затвором.

- Здесь, взрослый парк. Видишь, пьют: «Пиво в елках», - Людвиг Михайлович, после «горсада», указывает на магазин в стороне. – А то салон «Парфюмерия из Парижа». А это вот памятник Тургеневу, как известно, он провел многие года в Париже…

Дашута водит длинным стволом объектива, щелкает затвором своего «Сони» поглядывая на Людмилу Сергеевну.

- Главное для статьи, - говорит Даша теперь уже Людвигу Михайловичу, - найти тему и заголовок, не с па – не так ли?

- А это уже детский парк, - в тон ей отвечает Людвиг Михайлович, как-то сразу помолодев. – По старинке это «Аквариум». Вон в том здании по вершине холма, находилась редакция – «Орловский комсомолец», и мы тогда, молодые журналисты, глядя вниз на трибуны, писали статьи о будущем перкрасном парке по берегу Орлика. И вот оно – воплощенье мечты: детский парк. Как все красиво, все тут для детей: амфитеатр, где бывают концерты, зоопарк с редкими видами животных, белые лебеди на реке. Плавали когда-то черные лебеди… «И за что я люблю этого черного лебедя, так это за то, что у него красный нос»… Только пить тут запрещено, даже пиво, это же детский парк…

И тут, в самом конце, Людвиг Михайлович поставил победную точку:

- А это вот Стрелка! Место, где Орлик впадает в Оку. На Оке бьет фонтан, ходят белые-белые пароходики… Когда отмечали день Освобождения Орла, на Стрелке состоялся концерт. Жена поэта Алексея Фатьянова, уходившего на фронт из нашего города, услышала, как я пою фатьяновских «Соловьев». Она очень, очень просила меня спеть вместе с Валей Толкуновой. Я сгорел тогда от стыда… Страшно подумать! Рядом! Как же, такая красивая русская женщина…

Людвиг показывает Дашуте самые лучшие точки, и Дашута щелкает своим фотоустройством за 17 тыс. рублей. В конце концов, он подводит москвичку к каменной стене позади Стрелки.

- Видишь, Дашута? – выставляет он свой неоспаримый козырь. На стене городов сразу же после Орла - Малый город Малоархангельск. Город с единственным на Орловщине гербом духовного содержания. Как и в гербе Москвы, герой поражает дракона копьем. Только у Москвы герой на коне, а у Малоархангельска обеими ногами стоит на земле, на русской земле. В Русском поле.

Снимая Михаила - архангела, Дашута щелкнула своим фотоустройством дважды. Так, на всякий случай, мало ли что…

На другой день Людмила провожала московскую гостью и мужа. Электричка на Курск отправлялась в 12-15. Дашута уезжала в Москву пятнадцатью минутами позже. Ее автобус шел до Красногвардейской станции Московского метрополитена. Все это происходило на площади железнодорожного вокзала в Орле. Проводив мужа до башенных часов, под которым бдели трое полицейских с собакой, у самого входа в вокзал, Людмила бегом вернулась к Дашутиному автобусу. Тот стоял неподалеку, тоже на площади. Двухэтажный – он своими очертаниями напоминал лондонский омнибус. Внизу у столика, в нем уже сидели лица кавказской национальности и играли в спортлото. Тут же со своей подмосковной дачи опять позвонила Лена:

- Ну, как там у вас, Люсенька?

- Все в порядке, - с искренним благолепием в голосе сообщила подруге Людмила, с беспокойством глядя на Дашуту в автобусе. – Едет с попутчиками, полная снимков и впечатлений.

Чуть позже, когда Людмила Сергеевна возвратилась к своим мужчинам в Малоархангельск, по НТВ сообщили об очередном московском теракте, а следом передали еще одно сообщение о том, что Президент страны решил перенести столицу на другое какое-то место.

- Я это предчувствовал у меня интуиция, – сказал Людвиг Бетховен. - Дежа вю: это уже было… при Иване Грозном…

- Но Кремль-то останется? – взволновалась Людмила.

- И при Иване Кремль оставался Кремлем, - успокаивал Людмилу муж ее – человек с интуицией.

- Все равно столицей нашего Центрального Округа будет Москва - выключила телевизор Людмила и пошла спать.

А Людвиг впал в бдение. «Право, почему это федеральная власть столицу России вздумала куда-то переносить? Есть ли на то основания? И как столица будет теперь называться. Нью-Москва?» – это пришло в голову ему уж под утро, когда Дашута еще спала там, в Москве, в своей мягкой постельке.

21 июля 2011 года,

Малоархангельск – Орел – Москва

Самый первый, можно сказать, предварительный юбилей должен был состояться в 90-м году. Но он сказал: «В годы на пятерку юбилеи не бывают». И пресек все мои поползновения. И все-таки я отметил свой день в узком кругу, и ждал еще пять лет. Ну, уж это будет, никуда не денешься, круглая, законная дата.

* * *

Первый мой юбилей было поручено провести Директору самоиздата – человеку на вид добродушному, залысинами соответствующему своей фамилии. Не Добронравову, нет, но тоже человек от культуры – бывшему прежде Директором художественного театра. Я знал: в художественных театрах и не такое бывало. Например, во МХАТе под различными псевдонимами ставили свои пьесы Министр МГБ Меркулов, начальник Четвертого управления ГРУ Судоплатов, успешно разыгрывая комбинации с иностранными разведками и одновременно выступая на драматическом поприще. Представляете, а? Какие-нибудь «Кремлевские куранты», какой-нибудь псевдоним, а это, оказывается, Судоплатов…

Это производило на авторов неизгладимое впечатление. В результате я поднатужился и создал драматическую эпопею про Александра Македонского под названием «Пламень Александрии», «Все, - думаю, - одни они, Александры, на Олимпе. Что в далеком прошлом, что в современности»…

К тому времени я уже отказался от идеи единственно ставить на сцене свои драматические произведения. Некоторые авторы пишут драмы не только в стол, но еще и для чтения, расширения своего кругозора. Вот и я вставил в свою «Любящую Марию» (специально вынес такую драму в название книги, как сердце чуяло, чтобы драма та не была изъята из рукописи). Отдал рукопись Директору. «Ну, - думаю, - плыви, мой челн, цензуры теперь нет, пусть себе эта эсерка Спиридонова Мария любит Ленина и не любит Орловский централ».

Итак, вручил я рукопись в руки прямо Директору и стал готовиться к дате.

* * *

Значит так, сам по себе, как таковой: Ю – би – лей.

А тут клеймить, но по какому поводу, кого и за что? Драмы, кроме меня, у нас никто тут не пишет. Один Моисеев, помнится, штуки две настрогал. Одну, правда, сам поставил под своим главным режиссерством. «А мы в театрах, - думаю, - не работали. Мы, как Эдвард Гадзинский, пишем то в кино, то для домино».

Вывесил я в Доме литераторов объявление на двери: «Желающие! (Имеются в виду то ли уже писатели, то ли еще литераторы). Приходите, кто позлей, на мой славный Юбилей. Добряки из четвертого тома, посидите дома. Оргкомитет». (Тут я слукавил маленько: оргкомитетом лично себя обо-звал).

К своему Дню рождения (он у меня 24 июня – это самый длинный день в году, день наивысшего летнего Солнцестояния) приготовил я, как положено, «артиллерию» (батарею бутылок). И выставил все это на стол, на самом танкоопасном направлении.

А стол у нас в Доме литераторов мощный, дубовый, без острых углов. Спасен мной от ликвидации, когда был я ответсекретарем. Думаю, хоть бы кто пришел, заняли хотя бы половину стола. А пришло столько, что пришлось тащить сюда еще и табуретки, специально имеющиеся тут для похорон наиболее маститых авторов.

Конечно, близкие мне сидели на моей стороне стола. Друзья, звездочеты, ученые. Люблю науку. Ну, и конечно, в звезды верю, как поэты в Испании, за что особо талантливых там зовут «звездочетами». Среди них и те, конечно, которые явились из «шпионажу». Следом, в августе - месяце, стукнет самому Председателю ровно, кругло, и ему негласно песенок у меня надо будет поднахвататься.

И вот сам процесс моего Юбилея. Сидят рыцари – авантюристы и ретрограды, а на скатерти яблоки и винограды, шипучие и могучие – за овальным столом. А мы с Директором нашего самоиздата стоим перед всеми навытяжку. И я, как всегда, в эпоху бури и натиска, держу круговую оборону.

Вот он и говорит, что в таких случаях полагается (заготовил еще с театральных времен, очевидно, с «капустников»). Начинает с такой витиеватой фразы, что не сразу-то из нее выберешься. А фужеры сияют, глотка сохнет, в глазах искры вместо успокоенного в бутылках шампанского.

Что запомнилось, так это то, что сказал Гендиректор в самом конце:

- Большому кораблю – большое плавание.

Леопольд Михайлович у нас писатель масштабный. Побыл ответственным секретарем, Дом литераторов из рухляди превратил в конфетку. А не было бы Дома, не было бы и самоиздата, а при нем газеты «Внешние воды». Если корабль спускают на воду, что в таких случаях делают?

Голоса с того края стола, где писатели:

- Бутылку о борт, и вперед… По лбу бутылкой… Полбой закусим…

Гендиректор, обращаясь ко мне:

- А что бы сказал сам юбиляр, интересно?

Встаю я и, подмигнув жене своей Людмиле в рабочем фартуке и сыну с открывалкой в руке, обращаюсь к доктору филологических наук, профессору Курляндской:

- Я бы лично переадресовал первый тост Вам, Галина Борисовна. За то, что вы сочли возможным прийти сюда, на это скромное торжество. Боялся, что не придете, ведь за вас тут когда-то не проголосовали, не приняли в Союз. А если бы приняли, наш Союз, вероятно, был бы иным… меньше было бы всевозможных противоправных действий и подводных течений… О совести уж и не говорю… Премии учреждают, а во что в будущем это может вылиться? Создастся «междусобойчик», и будут все из себя выходить друг для друга…

- Ну, и что ты предлагаешь? – кричат наиболее выдающиеся из авторской, звездной когорты стола.

- Как в Политехническом в 20-е годы: устраивать состязанья поэтов. Гласность есть гласность. В одном из состязаний участвовали Владимир Маяковский и Игорь Северянин. И как вы думаете, кто победил?

Отдельные голоса:

Поэма «Ленин»… «Двое в комнате: я и Ленин с фотографии на стене».

- Я – гений, Игорь Северянин. Вот кто стал «принцем поэтов».

- Но тебе, Михалыч, это не грозит. Ты же драматург у нас, не поэт.

- Не были бы вы, Гениздатель, бывшим Директором театра, - отпарировал я, возможно, и я бы не стал драматургом.

- О! Драма, трагедия! – поднял большой палец Гендиректор. – О санта симплицитас – святая простота! О, этот Дом! Где разбиваются сердца…

Говорила Курляндская, говорили друзья мои – «красная профессура»: Узилевский, Калекин и др. От имени самых близких Слово сказал Илья Дмитриевич Быковский, выразив генеральную мысль о том, что я никогда не подводил своих «самых-самых» таких, как эти вот – друзья мои еще с молодости: известные скульпторы Валентин Чухаркин и Вячеслав Клыков…

- А вы, Людмила Серафимовна? – обратился к жене моей Генведущий, он же Директор.

- Я счастлива, - покраснела Людмила. – Что Боги нам с сыном послали такого человека.

В самом конце аплодисментов Издатель вручил мне новую книгу: «Любящая Мария». Прочел я название и сунул в пакет: приду домой, прочитаю.

Приходим домой с Юбилея все вместе, первым делом беремся за книгу. И что мы видим? Половины состава книги нет, как и не было, перерублена пополам! Это же надо?! Факт, зафиксированный историей. Как это, скажете, понимать? Всем нам; современникам, а также потомкам? А как хотите. История, как жираф в олеандрах. Жираф большой, ему видней.