Шкуратов В. А. Историческая психология
жүктеу/скачать 2.1 Mb.
|
| <Эта мысль - еще не техническая: если она используется для демонстрации математических рассуждений, постановки некоторых проблем и констатации фактов, по своим вдохновениям она остается логической и диалектической. По своей форме, словарю, понятийным рамкам, теории, в которой выражается, она интригующе близка к софистике. Механическое искусство определяется в смысле, еще очень близком к хитрости, уловкам, как искусное изобретение, которое позволяет найти выход из затруднительного положения в апории и возобладать над враждебными и превосходящими силами> [Vernant, Vidal-Naquet, 1988, р. 45-46].
Ментальность исторических эпох и периодов Греческое слово <технэ> с его широким диапазоном значений для образованного грека эпохи Платона и Аристотеля относится прежде всего к оратору и софисту, побеждающему оппонента в трудном споре искусными словесными уловками. Технэ софиста состоит в том, чтобы уравновесить чужой аргумент своим доводом. Но так же и тавматургия - искусство механических фокусов и хитрых приспособлений - должна уравновесить большую силу природы своей, меньшей. <Она получает воздействие на природу в формах и по модели действия над людьми. Она видит в технических инструментах средства господства над "'.чами наподобие того, как ритор практикует в собрании благодаря искусству языка... В механике все не математи-зировано. Динамизм естественных сил, которые нельзя еще высчитать на уровне физического закона, оказывается более понятным в плане диалектики, признанной взвесить силу логических аргументов> [Vennant, Vidal-Naquet, 1988, Р.48]. Знаменитый Архимед не оставил описаний своих ма- л. Александрийские инженеры, наиболее искусные и ученые среди эллинских <механиков>, дали только очень грубые, приблизительные описания своих изобретений, . которые, похоже, создавались методом проб и ошибок. Архаический ремесленник - существо загадочное, он в родстве с магом. Его хитрости в делах с опасными демонами природы отчасти наследуют создатели механических игрушек, тавматурги, но так же словомаги - софисты. Ремесленнику же классического периода на шкале общественного престижа оставлена жалкая роль поденщика. Его дело - выполнять заказы. Власть в полисе переходит к хозяевам слов. Процесс в политике означал застой в технике. Чтобы преодолеть это противоречие, нужна была иная, неантичная ментальность. ОТ ОБЩИННОГО ЧЕЛОВЕКА К ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ. В истории Древней Греции (если отбро-Психологическая история эпох и психических процессов сить крито-микенскую эру) выделяют 4 периода: гомеровский (до VIII в. до н. э.), архаический (VII-VI вв. до н. э.), 1 1ассический (V-IV вв. до н. э.), эллинистический (с IV в. до н. э.). Решающий сдвиг в сознании и поведении индивида относится к концу архаической - началу классической эпохи, времени, когда произошел переход от родоплеменного строя к полисному, возникли философия, наука, литература. Обширные изменения произошли в экономике, социальном устройстве, образе жизни. В архаическую эпоху греки, которым становится тесно на своей маленькой каменистой родине, начинают <Великую колонизацию>. Эллинские поселения и торговые фактории распространяются от Атлантовых столпов (Гибралтара) до Танаиса (Дона). Появляются зажиточные торговцы, численно увеличивается демос, растут города. Победа рабовладельческой демократии над родовой аристократией и олигархией в некоторых полисах способствует расцвету и закреплению свобод полноправных граждан; законодательство Драконта (VII в. до н. э.) уменьшило коллективную поруку за преступления и впервые определило принцип индивидуальной ответственности; реформы Солона (VI в. до н. э.) разделили граждан по имущественному положению вместо деления по признаку рождения; Клисфен заменил родовую организацию территориальной; при Перикле (V в. до н. э.) государственное устройство Афин окончательно приняло форму общего дела ответственных граждан. Направление движения греческого общества в эти века - от архаической <культуры стыда> к классической <культуре вины>. Это означает, что основанное на внешних санкциях и стыде поведение индивида все больше направляется внутренне прочувствованными решениями, чувством вины - свидетельством духовной сложности человека. У индивида устанавливаются сложные отношения к миру, в котором он живет, и ценностям этого мира. Свидетельством такого развития является греческая литература. Если эпические поэты Гомер, Гесиод, Тир-256 Ментальность исторических эпох и периодов тей, Каллин прославляют коллективные ценности, то новое поколение в лице лириков Архилоха, Сапфо, Анакре-онта сосредоточено на событиях и переживаниях отдельной жизни. Обстоятельства рождения новой эллинской индивидуальности сводятся к двум условиям: во-первых, появлению рядом с единой эпической картиной мира каких-то иных способов видения и оценки человеческой жизни; во-вторых, необходимости сделать сознательный выбор из альтернативных способов мировосприятия и поведения. СОЦИОЦЕНТРИЗМ ИЛИ ЭГОЦЕНТРИЗМ? Исторический психолог 3. Барбу пишет: <Греки были первыми, кто построил тип цивилизации, которая сделала человека способным сознавать себя индивидом. В Греции история древнего мира перешла от доиндивидуалистической к индивидуалистической ступени> [Barbu, 1960, р. 76]. Она привела к <развитию специфической формы самосознания членов греческих общин, которая определила возникновение личности индивида как основной единицы и высшей ценности жизни> [там же]. Это - традиционный тезис европейской историосо-фии: Восток неиндивидуалистичен, в Древней Греции появляется современная (европейская) личность с полным осознанием своей уникальности. По мнению Ж.П. Верна-на, он звучит абстрактно, потому что древний грек - не венец развития, но Homo polificus, человек гражданского самоуправления, которое в некоторых случаях расширялось до античной демократии, вне которой стояли рабы, женщины, иностранцы. Итак, самосознание и социальная автономия классического грека сводились к определению своей взаимозаменяемой и равной другим позиции в игре политических сил и логических аргументов. В начале движения от общины к обществу индивид <еще не возник как интегрированная ментальная структура, не имел еще чувства того, что его внутренняя жизнь форми-ч В. А. Шкуратов 257 Психологическая история эпох и психических процессов рует последовательную структуру с собственными осями, он выражает свои связи с окружением не как части своего <Я>, но как свою диффузную форму> [Barbu, 1960, р. 77]. Указанное положение подтверждается тем, что у Гомера нет представления о единстве душевной жизни человека, а есть несколько автономных центров психической деятельности. Настоящими авторами человеческих поступков считались боги, которые, как об этом рассказывается в <Илиаде> и <Одиссее>, просто <вкладывают> смертным определенные чувства и мысли. Можно представить сеть пересекающихся социальных связей, которые в некоторых местах достигают большой густоты. Там будет располагаться диффузное <Я> общинного человека. Но можно представить иначе: социальные линии-векторы, выходящие из твердого ядра самосознания: <Его (современного человека. - В. Ш.) связи с окружением могут быть представлены как расходящиеся линии, берущие начало из твердого ядра его духовной жизни. Примитивный же человек существует в своих связях, социальных связях особенно. Он не может видеть связь между собой и своими действиями, мысли и чувства даны ему извне. В противоположность личности западного человека личность примитивного человека состоит из серий сходящихся линий, представляющих его связи с другими, с совершенной пустотой в центре> [Barbu, 1960, р. 77]. Иначе говоря, первобытное мировосприятие социоцен-трично. Здесь уместно вспомнить расхождения между Л.С. Выготским и швейцарским психологом Ж. Пиаже относительно эгоцентризма ребенка. Советский ученый утверждал, что раннее речемышление ребенка социально, швейцарский - что оно эгоцентрично, т. е. отражает точку зрения ребенка в самом прямом и непосредственном значении. Эгоцентризм раннего возраста объясняется тем, что маленький человек не может представить себя со стороны, не рефлексирует. Его телесно-психическая данность - неизменная точка отсчета при получении информации о мире. Чтобы преодолеть такую фиксированность, необходимы Ментальность исторических эпох и периодов иные, над-органические и над-индивидуальные точки отсчета. Децентрированность означает не отрицание индивидуальной точки зрения, но объединение альтернативных положений и принятие своей позиции за одну из возможных. За первобытным человеком часто отрицают способность к альтернативному мировосприятию и делают его абсолютным эгоцентриком (аргумент: он не может абстрактно мыслить и отвлечься от конкретной ситуации). С другой стороны, личность с пустотой в центре - это, разумеется, модель полного социоцентризма, так как индивидуального самосознания здесь вообще не предусмотрено, оно заменено набором коллективных представлений. Изобразить человеческую психику без всякой индивидуальной позиции попытался американский психолог Дж. Джейнес (см. выше). Рассуждения Джейнеса весьма близки к тому, что писал Б.Ф. Поршнев о психике предгоминид. Оба пытаются охарактеризовать <непосредственное> сознание, обходящееся без помощи запечатленных знаков. Правда, советский историк доводил его до позднего палеолита (появление речи), а американский психолог - до железного века (буквенного алфавита). По-видимому, Джейнес и Поршнев не заметили иных (неречевых и неписьменных) опосредова-ний - отражений сознания в культуре. В истории нет абсолютных эгоцентриков или социоцентриков. Любая культура предоставляет индивиду позиции, с которых он может взглянуть на себя как бы со стороны. Но верно, разумеется, что только язык и письменность создают сплошное внешнее знаковое пространство отражений человека и что без Э1'их символических средств получить <объективное> (точнее, объективированное) представление о чужом или своем сознании невозможно. В противоположность некоторым историкам и психологам этнографы, имеющие дело с живыми <примитивами>, считают личность с <совершенной пустотой в центре> фантастической. Они не усматривают у своих респондентов чего-Психологическая история эпох и психических процессов либо отличного от личности так называемого современного человека. Индивидуальность и самосознание существуют в самом простом человеческом общежитии, но только там эти человеческие качества с трудом становятся достоянием коллективной памяти. Так, английский этнограф Дж. Гуди утверждает, что проявления индивидуального поведения для традиционного общества характерны в такой же степени, как и для современного, но без способов закрепления отдельных мнений и поступков индивидуальная точка зрения просто не сохраняется и растворяется в безличных формулах вековой традиции [Goody, 1977, 1986]. Но едва ли возможно отделить психику от способов ее выражения. Этнографы и этнопсихологи фактически создают для своих испытуемых такие способы, а историки культуры часто отождествляют человека с устойчивыми системами символического выражения. Так что обе точки зрения имеют достоинства и недостатки. Историческая психология стремится учесть оба подхода, т. е. не отрывать семиотико-культу-рологический анализ от соображений, касающихся эволюции психики и личности. Тогда получается, что некоторые познавательные качества античности выводимы из характерных для того времени способов коммуникации. АНТИЧНОСТЬ И КОММУНИКАЦИЯ. Между нулевой точкой письменности и современными успехами информатики много вариаций. Существуют такие отношения между письменностью и дописьменностью, как: 1) использование письменных текстов по законам дописьменной культуры в условиях ограниченной грамотности; 2) равновесие и относительная самостоятельность двух систем; 3) наложение законов письменности на устную речь [см. Stock, 1983]. Перейти от первого ко второму этапу удается только античности, но процесс этот никогда не завершается в доиндустриальных цивилизациях. <Значение древнегреческой цивилизации для всего мира в том, что она отметила момент в человеческой истории, когда глубоко интерио-Ментальность исторических эпох и периодов ризованная грамотность впервые столкнулась с дописьмен-ностью> [Ong, 1982, р. 24]. Но даже в Древней Греции стихия непосредственного человеческого контакта совершенно очевидно проявляется, например, в слабой разработке описаний жизненного пути человека, в зыбкости категорий индивидуального будущего. <Воздействие индивида и группы на предстоящее столь ограничено, предварительное устройство будущего столь чуждо греческой категории действия, что практическая активность кажется тем совершеннее, чем менее она включена во время, чем менее направлена целью, которая проектируется и готовится заранее; идеал действия - отменить всякую временную дистанцию между агентом и его действием, сделать их взаимно совпадающими в чистом настоящем>, - пишет Ж-П. Вернан [Vernant, 1965, р. 31]. Консолидация письменной традиции в античности происходит под эгидой политики, в создании новой коммуникативной стратегии - убеждения. Убеждение представляет собой введение приемов непосредственного общения в контекст систематического рассуждения (и наоборот). Сам научно аргументированный стиль рассуждения происходит от попытки определить некую конвенцию и этику устных дискуссий, т. е. соединить непосредственное и опосредованное. Аристотель выносит конвенцию в дискурсивный план, так как делает диспут полностью подчиненным проблеме, давая развернутый обзор точек зрения. Влияние непосредственной коммуникации (а преимущественно непосредственным общением были в Греции и политика, и наука) будет проявляться в медленном размежевании двух типов дискурса (рассуждения). Во-первых, такого, где автор должен представлять собеседника и апеллировать к аудитории. Это - ритмически-суггестивный дискурс. Он принципиально недоформа-лизован, т. е. предполагает отождествление аргумента с определенным лицом. Во-вторых, алгоритмический дискурс, исключающий возможность диалога и апелляций к аудитории. В данном Психологическая история эпох и психических процессов случае рассуждение движется в пределах алгоритмизиро-ванной системы и элементы диалога могут проникать только из сознания мыслителя. Два типа дискурса - риторический и алгоритмизиро-ванный - образуют идеальные точки в типологии текста. В первом случае комплекс ритмически-суггестивных средств дописьменной технологии трансформируется в уже текстуальные приемы непосредственного воздействия. Сюжетный замысел вытесняется за пределы исполнения, которое может быть определено как импровизация, т. е. совмещение формул-стереотипов с помощью ритма-интонации (метр, просодия). Сюжетный замысел проступает только при оценке текста в целом. (Но такого устная и малописьменная традиции не знают. Вот почему <общая идея> в устном исполнении представляется большой проблемой для современного исследователя.) Во втором случае ассоциативные элементы вытесняются из текста вплоть до полной десимволизации и кон-цептуализации последнего. В античности устное исполнение находилось в равновесии с письменной культурой. Философия, наука, политика творились в публичных дискуссиях. В XX в. необходимы огромные усилия, чтобы оживить покоящийся груз книжной учености. Слово необходимо диалогизировать, наделить живым звучанием. Античности таких усилий не требуется, потому что ее слово не покоится, оно и так в коммуникации. Слово здесь понятно, так как подкреплено интонацией, жестом. Поэтому слово еще может быть само по себе не отягощенным внутренними формами и графическими сложностями текста. <Слово ценилось античностью потому, что оно позволяло человеку свободному и досужему полностью раскрыть свою общечеловеческую природу и в этом почувствовать свою связь с такими же членами общества. Поэтому именно вокруг словесности, вокруг слова как средства общения и взаимопонимания строилась вся образовательная программа античной школы. Никакие специальные зна-262 Ментальность исторических эпох и периодов ния в эту программу не входили - ведь специализация не сближает, а разобщает людей> [Гаспаров, 1982, с. 1 1). РИТОРИЧЕСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬ ПОЗДНЕЙ АНТИЧНОСТИ. Поздняя античность занята технологией слова. Вся система средневековой учености закладывается в эти заключительные века древности. Эпоха работает для передачи своего наследия потомкам. Она в напряжении: успеть, уложить, отправить культурные накопления в будущее перед тем, как античный корабль пойдет ко дну. Самые выдающиеся личности эпохи понимают свою роль на редкость отчетливо. Боэций Северин - <последний римлянин>, придворный варварского короля Теодориха, поставил целью жизни перевести, прокомментировать и дать учебные материалы по всем имеющимся наукам. Последние вещи ему пришлось писать уже в тюрьме, перед казнью за якобы измену своему варварскому монарху. Запад получил из рук Боэция Аристотеля, неоплатоников и другие основы античной философии. Они составили предмет средневекового обучения. Хотя такое совпадение исторической и личной судьбы - редкое исключение, объективно IV-VI вв. работали на передачу античной словесности, вырабатывая квинтэссенцию ее учености: грамматики, школьные прописи, примеры. Это происходило далеко не обязательно от исторической дальновидности. Просто угасающая римская государственность до времени поддерживала основу своего существования. Императоры понимали, что без письменного делопроизводства бюрократическое управление невозможно, поэтому заботились о грамматических школах, а школьные наставники, случалось, попадали на высшие государственные посты. Так на закате цивилизации у письменности оказывается главный покровитель и хозяин - государство. Но литература в результате, с нашей точки зрения, приобретает черты ограниченной, служебной, школьно-бюрократической словесности. Позднеримская литература - почти исключительно риторика. Положение словесности в восточной - эллинской, и западной - римской Психологическая история эпох и психических процессов частях римского мира различались. Это сказалось на развитии европейского человечества. Юридизм римской мысли в начале античности был вызван повышением значения государства и некоторыми местными традициями, в конце - более быстрым и драматичным падением империи на Западе, чем на Востоке. Как известно, греко-византийский Восток культурной Европы не знал такого резкого сокращения письменной учености до грамматического минимума, до простой грамотности. Запад знал. Но худа без добра не бывает. В переходные, <темные> века в западной словесности испарился почти весь богатый, образно-экспрессивный слой речевого выражения, исчезла способность к передаче тонких смысловых нюансов. Письмо свелось к минимально логическим построениям фразы. Но это же усугубило заложенные в римском психологическом складе черты логицизирования, склонность к ясности. В поздней римской литературе хорошо прослеживается сворачивание письменности в словесную технологию. Вклад античности в европейскую культуру слова велик, но уложить живое выражение в риторическую формулу, разумеется, нельзя. Поэтому его приходится реконструировать из других частей античного наследия. Это не говоря о том, что античный духовно-психологический склад имел и несловесную часть. ФОРМУЛЫ АНТИЧНОСТИ. Европейская мысль издавна пытается выявить самое существенное, сокровенное в своем античном прошлом. <Душа> этой эпохи, ее <гений> (или, говоря более современным языком, культурный тип) описывались и в развернутых рассуждениях, и в коротких, афористичных определениях-формулах. К последним относится, например, утверждение Гегеля о том, что античность есть равновесие идеи и материи. Гегель писал, что греки стоят в золотой середине между крайностями объективного и субъективного, природного и духовного. <...И она является прекрасной серединой именно Ментальность исторических эпох и периодов потому, что она одновременно и природна, и духовна... Ступенью греческого сознания является ступень красоты. Ибо красота есть идеал, есть возникающая из духа мысль, но возникшая таким образом, что духовная идеальность не существует еще для себя в качестве абстрактной субъективности, которая затем в самой себе должна развить свое существование в мире мысли. Это субъективность имеет еще в себе природную чувственную форму, но эта чувственная форма не занимает одинакового положения, не равноправна и тем паче не преобладает, как на Востоке. Теперь первое место занимает духовное начало, и природная сущность уже больше не признается сама по себе в ее существующих формах, а скорее представляет собою лишь выражение просвечивающего через нее духа и низведена до степени средства для него и способа его существования. Но дух пока что еще не имеет средой самого себя, чтобы представлять себя в самом себе и построить на этом свой мир> (Гегель, 1993, с. 187]. Дух в мире природных тел, которые он оформляет, использует для познания и наслаждения их красотой, есть, иными словами, эстетическое созерцание. Античность скульптурна, и не только потому, что славится музейными статуями. Скульптура - это и есть тело, соединенное с идеей-формой. Скульптура у греков - и ведущий жанр искусства, и модель мира. Космос представляется вместилищем живых и оформленных тел, доступных восприятию, скульптурны и мелкие фигурки-атомы, и даже идеи-скульптуры. Русско-советский философ А.Ф. Лосев, переводя геге-левскую диалектику духа в регистр общественно-исторического объяснения, предложил формулу <рабовладельческая пластика>. В пластическом единстве предмета созерцания форма стоит на первом месте. Форма - господское начало, неотрывное от рабски косной аморфной материи. <...Если рабовладельческая формация создавала в античности живой опыт вещественного понимания жизни и бытия, то она же должна была всегда толкать античное Психологическая история эпох и психических процессов сознание и античное творчество именно к пластике, именно к скульптурному воспроизведению всего существующего. Античная пластика только потому и вырастала здесь с такой огромной силой, что она есть вещественно-телесное понимание жизни, а это последнее - самый прямой и самый необходимый результат рабовладельческой формации, понимающей человека именно как физическую вещь, как материальное тело> [Лосев, 1963, с. 51]. Правда, древнюю пластику, по Лосеву, можно трактовать как не только формационное (продукт рабовладения), но и межформационное явление. В этом случае господином является весь рабовладельческий строй, а косным материалом - общинно-родовая первобытность: <Античный тип культуры и эстетики остался навсегда одним и тем же, а именно теорией живого и одушевленного, видимого и слышимого, и вообще чувственно-материально воспринимаемого и идеально сформированного телесного космоса. И это есть не что иное, как результат переплетения общинно-родовой и рабовладельческой формаций, которые только и могли понимать предмет науки и искусства как чувственно-материальный космос и как сложнейшую рефлексию над этим космосом> [Лосев, 1988, с. 36]. Марксистский формационный подход не принят мировой наукой. Классовое объяснение может претендовать только на роль одной из гипотез, к тому же довольно уязвимой. Во-первых, в ранней и классической античности рабский труд не был основой экономики: рабы использовались преимущественно как домашние слуги, а также на тяжелых и непрестижных работах. Во-вторых, производственно-экономическое воздействие дает только одну группу факторов, влияющих на психику. Мы не можем вывести античную специфику из одного элемента. Классическая Эллада вобрала в себя воздействие многообразных сил: разумеется, своего крито-микенского прошлого (находясь к нему в отношении и преемственности, и отрицания); положения на стыке двух континентов; природных условий страны; этнического склада ее обитателей. Ментальность исторических эпох и периодов Полисное устройство (которое само возникло в ответ на определенные обстоятельства греческой истории) напрямую связано с более или менее массовым распространением грамотности, стереотипной логики, доказательной речи и социально-инициативной личности. Нельзя забывать и о ландшафте Эллады. Это маленькая, но очень пестрая и живописная страна, поделенная морем и горами на полунезависимые области. Природа противится объединению, но не создает особых препятствий для общения. Здесь много наслаждений для взгляда, ценимых греками среди высших радостей жизни. Природа, традиция, историческая задача осмысления образов мифа создали в Древней Элладе идеальные условия для эстетической чувственности и пластического оформления опыта. жүктеу/скачать 2.1 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|