Синергия бога и человека в «Илиаде» Гомера

«Илиада» начинается с того, что в ахейском войске разразилась страшная ссора верховного полемарха Агамемнона и самого доблестного из героев – Ахиллеса.

Сцена разгорающейся ссоры – одна из самых значительных в поэме. Проследим, как описано сердце героя – Агамемнона (Ил. I, 101-104) и Ахиллеса (Ил. I, 188-194). Обратим внимание, что герой мыслит сердцем – грудью, диафрагмой, не головой.

От сонма воздвигся

[Мощный] герой, пространно-властительный [царь] Агамемнон,

В негодованье, ― великой в груди его мрачное сердце

Злобой наполнилось; очи его засветились как пламень.

Ил. I, 101-104

Состояние души Агамемнона описано так:

– он «негодующий» – ἀχνύμενος;

– его «сердце (φρένες) вовсе черно» или «черно на обе стороны»: ἀμφιμέλαιναι – обоюдочерно;

– оно наполнилось «злобой» (μένος).

Нам встретилось важное понятие в антропологии Гомера – сердце фрéнес¹. Значение этого термина – «грудь, сердце, душа», «мышление, мысли», а также – «грудобрюшная преграда». Сердце френес – это «сердце в груди» (так в переводе Гнедича), сердце в нижней части груди, на уровне диафрагмы. Отсюда становится понятным, почему «сердце» Агамемнона – «черно в обе стороны»:

диафрагма героя волнуется и бросает черные мысли вверх и вниз… Возникает картина, как у Агамемнона – «обоюдочерно грудобрюшье».

У Гомера сердце фрéнес связывает душу и тело². Черные мысли сердца прошли по всему телу Агамемнона.

Агамемнон угрожает Ахиллесу отнять его бранную награду. Ахиллес отвечает сначала непосредственно сердцем. И это тоже будет картина: «сердце» (ἧτορ)³ в груди, «в персях» (ἐν στήθεσσιν) героя «колеблется надвое»:

Горько Пелиду то стало: могучее сердце

В персях героя власатых⁴ меж двух волновалося [мыслей]:

Или, немедля исторгнувши меч из влагалища острый,

Встречных рассыпать ему и убить властелина Атрида;

Или свирепство смирить, обуздав [огорченную] душу…

Ил. I, 188-192

В волосатых персях Ахилла заклубилось «свирепство», злоба (χόλος)… «Душа» (θυμός) пришла в волнение. Герой не знает, что делать, он еще не решился… «Мощное сердце колеблется надвое»… но рука! Рука уже на мече и медленно из-вле-ка-ет меч…

Убить властелина Атрида?

Или свирепство смирить, обуздав огорченную душу?

В миг, как подобными думами разум и душу волнуя⁵,

Страшный свой меч из ножен извлекал он, ― явилась Афина.

Ил. I, 191-194

*

Афина явилась в последний момент: если бы герой извлек меч, была бы схватка насмерть между Ахиллесом и Агамемноном. И то был бы конец Троянский войны – ахейцы бы сняли осаду и ушли.

Мы знаем, что так не могло быть: в божественном мире принято другое решение (чтобы погибла Троя и кончился век героев). Афина явилась унять гнев героя.

Однако унять гнев Ахиллеса («гнев, богиня, воспой») непросто и Афине. Прежде, чем что-то сказать герою, богиня останавливает его физически: она хватает Ахиллеса за волосы. Сама остается позади…

Представим, как Ахиллес – рука на мече – стоял пред собранием, когда Афина, невидимая для ахейцев, схватила его за кудри. Ахиллес запрокинул голову… медленно лицом оборотился назад… Никто не понимает, что с ним происходит, его перекрутило. Впрочем, приступы безумия для героев не редкость.

Афина является впервые в «Илиаде» – как укротительница гнева. Богиня знает сердце героя и, запрещая касаться противника, дает Ахиллесу свободу.

Афина,

Только ему лишь явленная, прочим незримая в сонме.

Он удивился и, вспять обратяся, познал несомненно

Дочь громовержцеву: страшным огнем ее очи горели…

Сыну Пелея рекла светлоокая дщерь Эгиоха:

«Бурный твой гнев (μένος) укротить я, когда ты бессмертным покорен,

С неба сошла...

Кончи раздор, Пелейон, и, какими ты хочешь, однако

Только словами язви, но рукою меча не касайся».

Ил. I, 196-200; 206-208; 210, 211

Афина разрешила Ахиллесу «браниться». Ахиллес сделает... Во всем гомеровском эпосе нет брани и ругани более совершенной, обстоятельной и изящной. И смысл ее конечный замечательно утвержден. В этом сказалось воспитание Ахиллеса: его кентавр Хирон воспитывал и обучал искусствам мусическим и воинским.

Ахиллес умеет браниться красиво и так страшно, как страшен Тартар, бездна ниже Аида:

Начал Пелид, и, как Тартар жестокими (ἀταρτηροί),  снова словами

К сыну Атрея вещал и отнюдь не обуздывал злобы (χόλος)…

Ил. I, 223, 224

Насколько своевременными и точными были действия Афины, когда она усмиряла гнев героя, мы можем судить по тому, что этот гнев породил и слова тартарские, и крайнюю жестокость, ибо Ахиллес посчитал, что Агамемнон совершил такое преступление (ата), кара которого распространяется на других и непричастных и может стать для своего войска всеобщим бедствием⁶. Ахиллес пожелал воздерживаться от битв, пока не загорится ахейский корабль.

*

Герои эпоса – это смертные «полубоги». Что такое гнев героя, можно понять, только если посмотреть на него из другого мира – бессмертных богов.

После того, как в честном поединке Менелай одолел Париса и поверженный Парис был похищен с поля боя Афродитой, действие переносится на Олимп. Зевсу «вдруг» захотелось «поиздеваться» над женой – поддразнить, раздражить ее (скоро он об этом пожалеет):

Вдруг Олимпиец Кронион попробовал Геру прогневать

Речью язвительной; он, издеваясь беседовать начал.

Ил. IV, 5, 6

Зевс предлагает отдать победу Менелаю и положить мир между племенами. Непонятно: во-первых, Менелай действительно победил; во-вторых, почему же Зевс говорит с издевкой (буквально, «глядя искоса, лукаво»)? Ведь Гера ратует за ахейцев и Менелая. Да, но она также ратует и против троян и Париса. Какое чувство сильнее в Гере – любовь к Менелаю и ахейцам или ненависть к Парису и троянам?

Зевс знает жену: «свирепая злоба» победит в ней любое чувство. Диалог Зевса и Геры позволяет нам заглянуть в душу героя и ужаснуться. Ибо, сколько бы мы ни всматривались, мы не увидим пределов гнева и злобы в этой душе.

Скрепимся и заглянем в эту бездну вместе с поэтом. Зевс, зная Геру, с издевкой говорит о мире. Гера и Афина вознегодовали:

Но Афина смолчала; не молвила, гневная (σκυδζομένη), слова

Зевсу отцу, а ее волновала свирепая злоба (χόλος ἄγριος).

Гера же злобы (χόλον) в груди не вместила, воскликнула к Зевсу:

«Самый ужасный (αἰνότατε), ― Кронион!..  

Я обливалася потом…  Коней (!) истомила,

Рать подымая на гибель Приаму и чадам Приама».

Ил. IV, 22-25, 27, 28

Похоже, Зевс сразу пожалел, что затронул такие чувства, и он говорит, какие чувства:

«Ах ты, жестокая⁷...

Если б могла ты, войдя во врата и троянские стены,

Ты бы пожрала сырых и Приама, и всех Приамидов,

И троянцев других, ― лишь тогда исцелила бы злобу (χόλον)!»

Ил. IV, 31, 34-36

Герой Тидей (отец Диомеда), раненный насмерть, расколол отрубленную голову врага и выпил его мозг… Афина, которая до этого покровительствовала славному воину Тидею, «прониклась величайшим отвращением к поступку Тидея и возненавидела» (Apoll. III, 6, 8).

«Съесть сырым» был готов Ахиллес Гектора (Ил. XXII, 347). Съесть кого-то сырым могло означать «съесть живым»: мать Гектора желала у Ахиллеса – «впившись во внутренность, печень сжирать» (Ил. XXIV, 212, 213). – Такова, говорит Зевс, жестокость Геры.

А что Зевс? Участь Трои решена. Зевс «согласен душой несогласный»: Троя будет разрушена, из всех городов – самый почитаемый Зевсом город. И он ставит жене условие (Ил. IV, 42): если он сам захочет разорить любимый для Геры город, то

Злобе (χόλον) моей чтоб ни в чем не препятствовать, дай допущенье.

Может быть, эти слова остановят Геру? Гера отвечает:

Три для меня наипаче любезны ахейские града:

Аргос, холмистая Спарта и град многолюдный Микена,

Их истреби, если сердцу (κῆρ) они ненавистными станут.

Я не вступаюсь за них и отнюдь на тебя не враждую.

Ил. IV, 51-54

Гнев героический решительно преобладает над любовью, гнев преобладает здесь надо всем. Это важно знать о душе человеческой:

Гнев, злоба – чувство мучительное, ранящее. Ахиллес, сидя при кораблях, «гнев сокрушительный сердцу (θυμαλγής) питает» (Ил. IV, 513), это – напряжение, «ранящее душу» (Теогония, 629), оно требует исхода; злоба требует «исцеления» (Ил. IV, 36), действия, войны. В гневе герой сражается… А можно ли жить гневом?

Герои, к слову, часто сходили с ума (как оба Аякса или Геракл), но дело в том, что герой – это и смертный человек, и полубог (или потомок богов) – такой человек, который ищет и ощущает от богов поддержку в своем беспредельном самоутверждении. Эллинские боги – героичны, эллинский герой – полубог (персонаж мифа, не истории). Герой почти всегда сражается вместе с богом, который воздвигает в нем гнев и злобу.

Не смог бы Ахиллес, сидя при кораблях, так долго «питать сокрушительный сердцу гнев», если бы не помощь богов. Об этом Ахиллесу в лицо говорит Аякс Теламонид в IX песне «Илиады» (624-642), и эти слова такая же ясная квалификация преступления Ахиллеса, какими были его слова в отношении Агамемнона:

Ахиллес мирмидонец

Дикую в перси вложил и великой ярости душу!

Вложил в перси μεγαλήτορα θυμόν – душу великой (жизненной) силы, великого (движения) духа. Ахиллес как-то вложил себе душу – которая больше, чем душа. Герой содержит внутри своей груди нечто рвущееся за пределы; так в переводе Гнедича: «Ахиллес мирмидонец дикую в сердце вложил, за предел выходящую гордость».

Страшный! Не обращает вниманья на дружбу соратных!

Дружбу, какою мы в стане его отличали пред всеми!

[Смертный, с душою] бесчувственной (νηλής)! Брат за убитого брата,

Даже за сына убитого пеню отец принимает;

Самый убийца в народе живет, отплатившись богатством;

Пеню же взявший и сердце (καρδία) свое, и отважную душу (θυμός) —

Все наконец укрощает; но в перси тебе положили

Боги бессмертные злобную неукротимую душу,

Все ради девы единственной!..

Речь Аякса – о душе (θυμός) героя. Ахиллес вложил в перси дикую – «великого сердца душу». И боги вложили в перси Ахиллеса душу – неукротимую и злобную. В деле поддержания героического гнева герой и боги действуют совместно.

«Сотрудничество» бога и человека на языке богословия⁸ так и называется: «синергия» – συνεργία (сотрудничество, взаимосодействие).

В случае Ахиллеса мы видим, что герой сначала должен сам расширить свою душу до размеров «великого порыва духа», затем боги вкладывают ему в перси душу, соответствующую порыву. Так кратковременное упрочивается, неестественное приобретает устойчивость. Аякс прямо высказал Ахиллесу одну из главных мыслей героического эпоса:

Аякс просит Ахиллеса, ни много ни мало, переменить душу: «вложить в себя милосердную душу» – ἵλαιον θυμόν. Бесчувственный, «немилостивый» (νηλής), будь милостивый:

Так, заложи же в себя милосердую душу!

Собственный дом свой почти; у тебя под кровом пришельцы

Мы от народа ахейского, люди, которые ищем

Дружбы твоей и почтения, более всех из ахеян.

Переменить душу, сменить гнев на милость? Ахиллес уже не может этого сделать, потому что его сердце (кардиа) при воспоминании об Агамемноне «расширяется» – «разбухает злобой» (χόλῳ). Да, за убитого сына отец принимает выкуп, «удерживая, унимая свое сердце». Ахиллес этого не может, так он и говорит Аяксу:

Все ты, я чувствую сам, говорил от души (κατὰ θυμόν) мне,но, храбрый,

Сердце мое раздувается злобой, лишь вспомню о том я,

Как обесчестил меня перед целым народом ахейским

Царь Агамемнон, как будто бы был я скиталец презренный.

Ил. IX, 645-648

Итак, боги и герои в битвах, исполненных гнева, действуют совместно. Афину мы наблюдаем сразу в ином качестве: Афина – дух-сердцеведец, укротительница гнева, – самого свирепого и непримиримого гнева самого мощного из героев «Илиады».

Афина уберегла вождей ахейцев от взаимоубийства, затем, в следующей, Второй песне, Афина явилась в самый решительный момент, когда вновь нужно было спасать всю Троянскую кампанию. И это один из самых ярких случаев спасительной синергии бога и человека.

В отсутствие Ахиллеса Агамемнон решает хитрой провоцирующей речью воодушевить ахейцев на решительный штурм Трои. Царь созвал народное собрание и, в полном смысле слова, начал искушать войско мыслями об отступлении и бегстве (Ил. II, 110 сл.). Агамемнон очень формально и нехотя следует поставленной цели, его речь никак нельзя назвать сильной, но о доме и близких Агамемнон обязан был упомянуть и закончил так:

Древо у нас в кораблях изгнивает, канаты истлели;

Дома и наши супруги, и наши любезные дети,

Сетуя, нас ожидают; а мы [безнадежно] здесь медлим,

Делу не видя конца, для которого шли к Илиону.

Други, внемлите и, что повелю я вам, все повинуйтесь:

Должно бежать! Возвратимся в драгое отечество наше;

Нам не разрушить Трои, с широкими стогнами града!

Ил. II, 135-141

Агамемнон уверен, что услышит единодушный протест войска… Ан, нет, упоминанием о доме и близких – «в персях ахеян сердца (θυμόν) взволновал Агамемнон всех и во множестве», и они… побежали. Побежали к кораблям, чтобы спустить их на воду и немедля плыть домой. Причем ахейцы бегут к кораблям с таким же воодушевлением, с каким они ходят в бой (ст. 142-154), а это очень сильное движение духа… Насколько оно сильное?

Настолько, что могло бы пересилить Судьбу!

Так бы Судьбе вопреки возвращение в домы случилось…

Ил. II, 155

Но ничего не может «случиться» (ἐτύχθη) судьбе вопреки или – «сверх того, что есть судьба» – ὑπέρμορα. В последний момент вмешались и бегство ахеян остановили богиня и человек.

*

Афина и Одиссей. Эти два имени имеют особое значение при анализе текста «Илиады». Сейчас впервые увидим, как богиня и ее любимый герой действуют совместно. Все войско ахеян явило колоссальную силу желания – единый героический порыв, но с отрицательным знаком: бежать и спасаться.

Гера взволновалась, просит Афину остановить бегущих. Но как можно остановить такое мощное движение целого народа? Гера просит Афину (Ил. II, 164 сл.):

Убеждай ты каждого мужа

В море для бегства не влечь кораблей обоюдувесельных.

Что ж, богу, может быть, и по силам удержать целое войско, да еще убеждать каждого. Что делает Афина? Сама ли она выполняет просьбу Геры? Нет, она находит Одиссея, «разумом (μῆτιν) равного Зевсу» (Ил. II, 169), и вдохновляет его, человека, на этот подвиг. Посмотрим внимательно, как она это делает.

В Первой песне Афина, для того чтобы укротить гнев Ахиллеса, проникла в его сердце и со властью велела ему, что называется, отводить душу – в речах, не прибегая к насилию. И во Второй песне мы видим, что Афина проникла в сердце Одиссея. На всем огромном побережье под Троей только один человек, наблюдая бегство ахеян, сердцем чувствовал, что происходит… Что за человек – Одиссей?

Когда-то, до войны, Одиссей готов был нарушить священную клятву и пожертвовать славой, чтобы не покидать Итаки. После окончания Троянской войны Одиссей попал на остров к бессмертной богине, где ему было обещано бессмертие (!), если он останется на острове.

Одиссей не пожелал, напротив, он был готов отказаться от бессмертия, чтобы вернуться на родину. Этот мотив – «отказ от бессмертия» – неоднократно встречается в мифах. У Одиссея этот мотив имеет такое звучание: бессмертие вдали от родины и в разлуке с любимыми – хуже смерти. Уж если кто под Троей и желал вернуться домой, так это Одиссей. Что он должен чувствовать теперь, когда ахейцы уже рвут подпоры из-под кораблей и очищают рвы, чтобы спустить их на воду (Ил. II, 153 сл.)?

Рвы очищают; уже до небес подымалися крики

Жаждущих в домы; уже кораблей вырывали подпоры.

И корабли пошли… пошли на воду… Открыт путь домой! Одиссей

Думен стоял и один доброснастного черного судна

Он не касался: боль в нем и сердце и душу пронзила.

Ил. II, 170, 171

И сердце (кардиа), и душу (тюмос) героя «постигло страдание», боль, горе, скорбь – точно такая же «боль, горечь» (ἄχος), которая поразила душу Ахиллеса, когда он выслушал оскорбление от Агамемнона (Ил. I, 188). Но Ахиллес испытал боль гнева за умаление своей чести, Одиссей сердцем и душой восскорбел об общей беде… Великой души человек! Великого чувства!

О героях осталось множество сказаний, которые в большинстве имеют одну особенность: герой переходит какую-то черту и гибнет со славой. Герой часто совершает преступление и против родича, и против бога. Герой – мощное самостное существо:

Одиссей – таков. Такого человека «обрела» Афина на морском берегу под Троей и проникла ему в сердце. Такой человек и в одиночку – с божьей помощью – сможет остановить обезумевший народ. Одиссей – готов к синергии.

Вершиной синергии божественного и человеческого в троянском мифологическом цикле будет, конечно, «троянский конь». Афина знает сердце троянских героев и через Одиссея подскажет ахейцам путь к нему: как можно проникнуть за стены Трои. Остальное герои смогут сделать сами... если они решатся погрузиться в чрево коня.

Как Афина помогла Одиссею «обратить» целый народ – от кораблей к площади собраний? Произнесла несколько слов ободрения и передала повеление Геры: «Убеждай ты каждого мужа». Остальное герой сделает сам... если он догадается, как действовать.

*

Одиссей стремительно сбрасывает верхнюю ризу и вооружается. Чем? Какое оружие здесь может помочь? Он берет… скипетр Агамемнона.

«Золотой», обложенный золотом, «отцовский вовеки не гибнущий скипетр» Агамемнона был хорошо известен всем ахейцам: это – видимый знак (символ) царской власти.

Вооружившись этим символом, Одиссей и бросается «убеждать каждого мужа». Этим символом он их испытывает, им же и карает ослушных.

К царям и «знаменитым» мужам Одиссей обращался «кротко»… но со скрытой угрозой: может быть, Агамемнон испытывал вас? «Гнев (θυμός) велик царя, питомца Зевса, честь же его от Зевса, и любит его мудрый Зевс» (Ил. II, 196, 197). Здесь перед нами тот случай, когда слово «тюмóс» – у Гомера «душа, дух» – обозначает также «гнев». Одиссей как бы говорит: берегись Агамемнона, герой «великодушен» – «великогневен».

С такой речью Одиссей обращался к тем, кто, увидев символ царской власти, вспоминал о царе и о Зевсе. Если же он встречал кого-либо «шумного меж народа», кто не вразумлялся при виде скипетра (кто, как бы мы сказали, не обладал символическим мышлением), против того Одиссей использовал скипетр… как палку. Эта палка была увесистая: Агамемнон «опирался на скипетр», когда вещал к ахейцам (Ил. II, 109). А уж, ударив ослушника, Одиссей затем вразумлял его:

Нет в многовластии блага; да будет единый властитель.

Этот стих (Ил. II, 204) станет политическим лозунгом в исторические времена.

Так, используя символ (скипетр) то как орудие убеждения, то как оружие, Одиссей отвратил ахейцев от бегства. Все вернулись на площадь собраний, расселись и успокоились. Тогда и Одиссей может сказать слово (Ил. II, 278 сл.).

Восстал Одиссей градоборец,

С скиптром в руках; и при нем светлоокая дева Паллада.

Это была великая речь Одиссея о пророчестве в Авлиде, пророчестве о победе на десятый год войны¹⁰. Соратники Одиссея поняли его: он рек, они ответили, и окрестность ответила, и корабли ответили:

Рек, — и ахеяне подняли крик; корабли и окрестность

С страшным отгрянули гулом веселые крики ахеян.

Ил. II, 333, 334

Афина также является в «Илиаде» (II песнь) в решительный момент, когда нужно исправить превратное движение ума. Оно исходило, как ни странно, от старейшего и умнейшего из героев-царей под Троей, от Нестора.

После того, как слово сказал Одиссей «многоумный», а ахейцы готовы к битвам, слово берет мудрый старец Нестор. Гомер с очевидным умыслом близко сопоставляет речи разумнейших из царей, воевавших под Троей. Момент критический. Что скажет Нестор?

Он, конечно, утверждает призыв Одиссея – воевать до победы. Но сразу мы чувствуем и различие. Одиссей вдохновляет бойцов, Нестор – для начала – предлагает карать дезертиров (Ил. II, 357 сл.):

Если же кто-либо сильно желает лишь в дом возвратиться,

Пусть корабля своего многовеслого он прикоснется:

Прежде других, [малодушный], найдет себе смерть и погибель.

Нестор дает Агамемнону разумный совет (ст. 360-368). Нужно разделить воинов на племена (филы), а племена – на колена (фратрии):

Воев, Атрид, раздели ты на их племена и колена;

Пусть помогает колено колену и племени племя…

Всяк за себя ратоборствовать будет.

Если Нестор советует разделить войско по филам и фратриям, из этого не следует, что главным было построить войско по принципу родовых связей. Главным было – построить войско, разделить его на полки, вести в бой построенные полки, а не толпы воодушевленных бойцов. Совет Нестора – это свидетельство, что разделения на полки во всем войске в целом – не было.

«Всяк за себя ратоборствовать будет», а царь узнает, «кто из вождей иль народов робок иль мужествен» (ст. 365, 366). – Такой полезный совет Нестор дает Агамемнону. Герой, согласно Нестору, перестает быть решающей фигурой на войне: основной боевой единицей становится полк. Не все решается героическим духом воинским, многое зависит от искусства полководца. Вот он – ум Нестора:

в уме Нестора век героев уже закончился.

Задача момента, думает Нестор, в том, чтобы заставить сражаться все войско и казнить беглецов. В собственно «исторические времена» войны вели так, как советует Нестор. Иное дело мифологическое (и в этом смысле доисторическое) время. В героическое время:

– один воин может решить исход сражения, и ни его единственность, ни число врагов значения не имеют;

– но и рядовые воины – отнюдь не пассивны, они полны яростного боевого духа, экстатичны, непредсказуемо сильны, духом едины, и их сила не зависит от их числа: они – несчетные.

Герой-царь и рядовые бойцы героических времен схожи в том, что, когда они «в духе», к ним одинаково неприменима категория количества – в том смысле, что исход героического сражения нельзя «рассчитать». Поэтому гнев «одного», славнейшего, Ахиллеса – гибель для многих и многих воинов (своих, ахейцев).

Поэтому героическое войско Гомер сравнивает

– или с нерасчленимой стихией (волны, ветер, пожар, туча);

– или с несчетной стаей птиц, роями пчел, мух, необъятными стадами;

– или с необозримым полем цветов, трав, колосьев.

Агамемнону пришелся по душе совет Нестора – разделить войско на полки. Народ расходится по кущам и приносит жертвы богам (Ил. II, 400 сл.):

Жертвовал каждый из них своему от богов вечносущих,

Смерти избавить моля и спасти от ударов Арея.

В своей речи перед войском Одиссей напомнил ахейцам о жертвоприношении, которое они совершили в Авлиде пред тем, как отплыть на войну. Там жертвоприношение было общее, Зевсу, с мольбой о победе. Здесь жертвы приносят раздельно, буквально, «один – одному, другой – другому из вечных богов», с молитвой о спасении (то есть о себе).

Если бы исполнился совет Нестора, война потеряла бы собственно героический характер, что, как мы понимаем, не могло произойти…

Опять «критический момент» в действии поэмы… Совет Нестора принят – война под Троей на глазах теряет героический дух. Герои ахейцы готовы позабыть, что они герои. Боги должны вмешаться. Кто из богов?

Кто укротил гнев Ахиллеса? – Афина.

Когда ахейцы возжелали вернуться домой, кто их обратил к должному? – Афина.

Когда разум Нестора грозил разрушить весь героический строй битвы за Трою, кто должен был вмешаться?

Афина подняла эгиду.

Много веков спустя, после Гомера в греческой культуре сложился взгляд, что душа человеческая – трехсоставна: имеет умную, гневательную и вожделетельную части.

Афина подняла эгиду и восставила героический дух войска. «Эгида» – значит сделанная из «козьей» шкуры; здесь – или щит, или другой доспех, покрытый козьей шкурой¹¹. На эгиде – голова Медузы Горгоны.

Быстро цари, вкруг Атрида стоявшие, Зевса питомцы,

Бросились строить толпы, и в среде их явилась Паллада,

[В длани] имея эгид ― драгоценный, нетленный, бессмертный:

Сто на эгиде бахром развевалися, чистое злато,

Дивно плетенные все, и цена им ― стотельчие каждой.

Ил. II, 445-449

В символике Гомеровского эпоса 100 – это число предельно большое, даже не число, а такая полнота, к которой уже ничего нельзя прибавить. Что же тогда «100 помноженное на 100»?! Что происходит с душой человека, выступающего «под эгидой»?

Афина подняла над войском эгиду, и

Всем во мгновенье война им [кровавая] ― сладостней стала,

Чем на судах возвращенье в любезную землю родную.

Ил. II, 453, 454

И далее – серия изысканнейших сравнений: с чем только ни сравнивает поэт ахейское войско! Одно сравнение следует за другим, это каскад, подобного ему нет в поэмах Гомера. Войско ахейцев – как «огонь истребительный на горных вершинах», как «птиц перелетных несчетные стаи», как листы на деревьях, как цветы на лугу, и наконец, как мухи, что на скотном дворе весной вьются у парного молока. И заключение (Ил. II, 472 сл.):

Так против троян космовласны данаи

В поле стояли и, боем дыша, истребить их горели.

Вот что сделала Афина – подняла эгиду и разрушила совет Нестора. Когда герои «в духе», к ним разумные категории – построение по филам и фратриям, счет-расчет – неприменимы. Войско героев построено иначе и крепче, чем самый искусно обученный полк.

Ахейцы были под Троей – герои. Когда ахейцы в массе поколебались и готовы были поступиться своим героическим духом, Афина вернула их на правые стези – вернула героев им самим. Богиня показала самим ахейцам, что они способны идти под эгидой, и это вновь был спасительный случай синергии.

Возможна героическая синергия бога и человека, ее кульминация – подвиги Диомеда. Афина – вновь Афина – дважды воодушевляла, распаляла гнев героя, в третий раз она сражается с ним сама.

Здесь необходимо вспомнить, что Афина не просто воительница, она из богов – сама герой¹². Афина – Паллада: Афина убила самого близкого ей человека (Палладу), приняла имя убитого человека и тем стала причастна судьбе героев.

Гомер в «Илиаде» представил такой случай героической синергии бога и человека, Афины и Диомеда, который являет свою благость, а по великости и геройству не может быть превзойден. Герой должен был проявить готовность к такой синергии; нужно проследить, как герой Диомед восходил от силы в силу.

В первый раз Афина зажгла «от щита и шелома» Диомеда пламень, блеском подобный «звезде позднего лета», Сириусу. Блеск этой звезды, когда она восходит в конце лета на небосклоне, – чист и ярок: звезда «омылась в волнах Океана», который окружает землю со всех сторон. Яркий свет Сириуса, как чувствовали древние, – зловещий, жгучий, острый. Чистый и зловещий – такой свет зажгла Афина «вкруг главы и рамен Диомеда». Представим зрительно этого сиятельного воина:

В оное время Паллада Афина Тидееву сыну

Крепость (μένος) и смелость (θάρσος) дала, да заметнейшим он между всеми

Аргоса воями будет и лучшую славу (κλέος) стяжает.

Огнь от щита и шелома зажгла, что без устали светит,

Блеском подобный звезде той осенней, которая в небе

Всех светозарнее блещет, омывшись в водах Океана, ―

Пламень подобный зажгла вкруг главы и рамен Диомеда

И устремила в средину, где большинство волновалось.

Ил. V, 1-8

Диомед сразу свидетельствует геройский дух тем, что пеший (Ил. V, 13) устремляется на колесницу врага. Читая «Илиаду», мы убеждаемся:

герой в полноте своей человеческой природы это – воин на колеснице.

Но бывают особые моменты в жизни героя, когда он оставляет колесницу и, «надежный на ноги», как бы вобрав в себя силу конной упряжки, слив в себе две природы, коня и человека, сражается один, пеший с войском врагов.

В этом уподоблении и соединении двух природ (коня и человека) – апофеоз, – божественный момент славы героя. Достичь такого состояния духа и удостоиться такого сравнения (с конем) – удел очень немногих из героев-царей.

Постоянный эпитет, которым украшен герой – «конеборец», но этот эпитет не украшающий, в нем заключено сущностное определение героического духа: для того, чтобы вобрать в себя силу и дух коня, соединить в себе две природы, животное нужно укротить совершенно. Герой по существу – конеборец. А конь – это символ, который помогает понять сердце героя, невидимый глазу дух героя. Конь – это символ героического бессмертия, бессмертной славы.

В таком духе и так, что всем стало «явно, заметно» (ἔκδελος), «да лучшую славу стяжает» (Ил. V, 2,3), с очевидной помощью бога-героя Афины Паллады – «пеший» геройствует Диомед.

Диомед, пеший, «носится вихрем, реет» (ст. 87) по бранному полю, бросается (ст. 98) туда и сюда. А поскольку он посредине схватки, то, глядя на него, нельзя точно сказать, с кем он воюет (Ил. V, 87-89):

Да, Диомеда вождя не узнал бы ты, где он вращался,

С кем воевал, с племенами троян, с племенами ль ахеян?

Реял по бранному полю, подобный реке многоводной…

Лучник Пандар прострелил Диомеду правое плечо. Возничий Диомеда, став за спиной друга, обламывает хвост стрелы и вытягивает ее из раны за острие: страшная сквозная рана. «Но героя стрела не смирила» (Ил. V, 106). Диомед молится Афине (ст. 118):

Дай подойти на копейный бросок и убить того мужа…

Какое неистовство: герой уверен, что и раненый в правое плечо – сможет метнуть копье. Ему надо только сблизиться с лучником. Он не просит силы, он ищет битвы.

Афина второй раз воздвигает дух Диомеда, превыше прежнего. Что же это будет? Был ли кто из смертных ранее одержим такой яростью и силой? Да, – говорит Афина, – Тидей, отец Диомеда.

Афина говорит Диомеду (ст. 126 сл.):

В перси тебе я послала отеческий дух (μένος) сей бесстрашный,

Коим, щита потрясатель, Тидей обладал, конеборец.

Бесстрашный дух Тидея описан исключительным эпитетом – потрясатель щита? Что делал Тидей, потрясая щитом?

«Мал был ростом Тидей, но был он воитель!» (Ил. V, 801) Малый ростом Тидей, думается, кричал и тряс над головой щитом – так, что за версту было страшно и ясно каждому, что он великий воин. (Русское «воин», возможно, происходит от глагола «выть» – так страшно кричать, чтобы самому дохнуть силы, а врага устрашить.)

Афина вдохновила Диомеда: теперь он, один из Эпигонов¹³, может сравниться духом и славой с отцами, героями старших поколений. Поэт сравнивает Диомеда с раненым львом: рана только пробудила в звере силу (Ил. V, 134-143).

С простреленным плечом, но в обновленном духе Диомед начинает свирепствовать и поражать троян. Диомед поразил 8 героев (V, 144-165). Гомер нигде не называет числа, но оно присутствует в тексте: девятым будет ранивший его лучник Пандар. Десятой будет Афродита. Десять «зараз» (за один раз, в одной схватке) пораженных врагов – число достаточное для того, чтобы герой покрылся бессмертной славой. Однако относительно Афродиты могут возникнуть сомнения, не потому что она женщина, а потому что она – «не от мощных богинь, кои битвы мужей управляют» (см. Ил. V, 331, 332). Может быть, Афродита «не в счет»? Чтобы сомнений не было, Диомед поразит еще одного… бога войны Ареса! Точно десять! Все это будет единая схватка. Число, нигде не названное, прославляет героя. Какое «чувство числа» у Гомера и его слушателей!

Девятой жертвой Диомеда был Пандар, стрелой поразивший Диомеда. Пандар выступил вместе с Энеем (сыном Афродиты). Эней предлагает Пандару войти в его колесницу. У Энея знаменитые кони – кони Троса ¹⁴. Эней и Пандар надеются на коней Троса: победим или убежим, – и атакуют Диомеда.

Завидев их, возничий Диомеда советует другу (ст. 249):

Стань в колесницу, и вспять мы уклонимся; так не бросайся.

Диомед:

Пренебрегаю я тем, чтоб подняться на коней; как видишь,

Так против них я иду. Трепетать не велит мне Афина.

Ил. V, 252, 255, 256

Копье Пандара пробило щит Диомеда и ударилось в броню. Ответный удар Диомеда такой силы, что – «метнулись Тросские кони» (ст. 295). Пандар убит ударом в голову:

Рухнулся он с колесницы, взгремели на падшем доспехи.

Эней не бежит, защищает тело погибшего друга и воинским криком – «ужасно кричит». Диомед поражает Энея камнем:

Та каменюка... великая тягость, какой не поднять бы

Двум человекам из ныне живущих.

Ил. V, 302-304

Конец бы пришел Энею, но Афродита похищает раненого сына. С Энеем она похищает и десятого героя, которого если бы поразил Диомед, то покрылся б бессмертною славой. Герой очень чувствителен к такого рода вещам: Диомед пеший «догнал» Афродиту и копьем ранил ей руку. Афродита бежит от героя, Диомед грозно ее напутствует… Афродита говорит о Диомеде (Ил. V, 362):

Ныне таков Диомед, что и с Зевсом отцом он сразился б.

*
Расстановка сил на поле боя меняется: на стороне троян выступает сам бог войны Арей (Арес). Гектор вместе с Аресом убивает шестерых ахейцев (Ил. V, 705-707). Число убитых не названо, но слушатели Гомера чувствовали, что Гектор был близок к великому свершению – «зараз» семерых убить. Это же взволновало и ненавистниц троян, Геру и Афину.

Пора, считает Гера, Афине вмешаться в битву. Гера так этого желает и так спешит, что – «сама, устремясь, запрягала коней златосбруйных» (с золотым налобником). Заметим, как герой любит коней: Гере, а она – «богиня старейшая, дочерь великого Крона» (ст. 721), – совсем не зазорно возиться с конями и их запрягать.

Следует – исполненное любования – описание колесницы. Колесница Афины – воплощенная красота, «диво для взора» (ст. 725). Колеса хранили отдельно от колесницы, Гера их прилаживает. Колеса какие – спицы, ободы, шины, ось, ступицы! Кузов колесницы, ремни крепления, скобы, дышло, ярмо, нагрудный ремень – все это такие детали боевого снаряжения, что от каждой зависела жизнь воина. И еще каждая деталь красивая, а в целом колесница – ладная, прочная, драгоценная, блестящая (ст. 720-732).

Гера запрягла. Афина тоже вооружается: прежде всего –

Бросила на плечи, грудь покрывая, эгиду ужасную

[Всю] в бахромах…

Шлем о двух шишках она золотой на главу возложила

Четверобляшный, ― он ста бы градов ратоборцам был впору.

Ил. V, 738, 743, 744

Последний стих вызывал недоумение у комментаторов: сто городов, ратоборцы ста городов? – слишком большое число, чтобы укрыться под одним шлемом. Тем более, что вооруженная Афина, хотя и тяжела, и велика, но соразмерна человеку¹⁵.

Шлем Афины совсем не был гигантским сооружением. Число 100 имело у эллинов символическое значение – «сколько бы ни было». Слова, что шлем Афины мог покрыть бойцов из 100 городов, означают, что он мог бы сплотить воинов (сделав их как один человек) и защитить всех, кого Афина пожелает, «сколько б их ни было». Чудесная у богини эгида (в 100 бахром косматая), под стать и шлем (на 100 градов защита).

Колесница, эгида, шлем – все это приготовления чрезвычайные. Что-то будет!

Гера требует, чтобы Зевс «вознегодовал» на Арея, который – «зряшно» (μάψ) и «не по порядку (непорядочно, некрасиво)»: οὐ κατὰ κόσμον – погубил столько ахейцев, «безумец (ἄφρων), ничего он о должном (θέμιστα) не знает» (Ил. V, 759, 761).

Гера требует для себя полномочий, сознавая, что никто ее лично на бой не пошлет. Зевс велит сражаться Афине, ее эпитет (ст. 765) – «(победы) добытчица» или «(доставляющая) добычу» (Гнедич перевел: «богиня победы»).

Санкция получена. Зевс разрешает Афине унять Арея. Должны сразиться два божества войны. Будем искать различие в их характере, оно проявится скоро.

Сама ли богиня сразится с Ареем? Афина вновь находит человека – Диомеда.

Но в каком сейчас состоянии герой? Диомед был ранен стрелой в правое плечо, он стоит, не выпуская щита из левой руки, и этой же рукой он отирает «черную кровь»¹⁶ с правого плеча.

Таким нашла Афина героя (V, 794-798):

Видит царя у своей колесницы; близ коней он стоя,

Рану свою прохлаждал, нанесенною Пандара медью.

Храброго пот изнурял под ременем широким, держащим

Выпуклый шит: изнурялся он пóтом, рука цепенела,

Но, зажимая ремень, отирал он кровавую рану.

Афина, дважды вдохновлявшая Диомеда, обращается теперь к его внутренним силам. Богиня близко подходит к герою и «склоняется к ярму колесницы». Афина, кони и Диомед – живописная группа... Поднимается взаимная решимость выйти на бой.

Афина Диомеду:

Я же тебя побуждала, чтоб бился ты истово-рьяно!

Но иль усталость от подвигов члены твои охватила?

Или связала бездушная робость? И после сего ты

Сын ли Тидея? Потомок Ойнея душой бранолюбца?

Ил. V, 810-813

И деда вспомнили! Вот как Афина побуждает Диомеда, чтобы он бился истово-рьяно (προφρονέως). Последнее определение боевого духа очень интересное: это нечто такое, что предшествует всякому разумному (или рассудочному) соображению, это своего рода искренность.

Никакая побудительная причина, мотив или понятие не даст – энтузиазма, нужного для битвы.

В человеке есть эта глубина: у Гомера – это энтузиазм битвы, у Эсхила это будет энтузиазм молитвы – молитвенного обращения¹⁷. Эсхил – одна из вершин трагической поэзии, другая эпоха античной эллинской культуры. Источник энтузиазма у Гомера и Эсхила – один, глубина – та же самая, Гомер и Эсхил обозначают энтузиазм одним словом: προφρόνως – предрассудочно, рьяно-истово, в-действии-экстатично. Поэмы Гомера – несут в себе трагический пафос и проблематику, и даже терминами Гомеровских поэм – Эсхил воспользуется. Трагедия родилась в свое время, и, по текстам, которыми мы располагаем, Эсхил был глубоко проникнут духом Гомеровских поэм, именно Эсхил (его звали «отцом трагедии») принял трагедию из общего лона эллинской культуры.

Энтузиазм битвы у Гомера бывает двух родов. Один готовит человека к спасительной синергии с богом: таков герой Диомед и его дух, который обозначен как προφρονέως – готовность к бою на том уровне, который предшествует размышлению. Другого рода энтузиазм – безумие-морок Аты: так «велико безумствовал» (μέγ’ ἀάσθη) Патрокл (Ил. XVI, 685), когда он презрел (позабыл) предупреждение Ахиллеса и презрел (пренебрег) предупреждение Аполлона. Патрокл получил от Аполлона удар в спину, после которого доспехи его разрешились и – «Ата на душу нашла, отделились конечности как бы» (Ил. XVI, 805).

Энтузиазм, когда человек действует «истово-рьяно» (προφρονέως) – чистый источник, энтузиазм Аты – неискупаемая Вина и погибельный Рок. Афина направляла Диомеда по верному пути: «Я побуждала тебя, чтобы бился ты истово-рьяно».

«Знаю тебя, о богиня, дочь Зевса, эгиды державца,

Истово-рьяно (προφρονέως) тебе и отвечу, ничто не сокрою…

Я познаю перед строем Арея: он битвою правит».

Вновь провещала к нему светлоокая дочерь Зевеса:

«Воин Тидид Диомед, моему ты приятнейший сердцу (θυμῷ)…

Близко сойдись и рази, не убойся свирепства Арея,

Буйного этого, он – сотворенное зло, переметник!»

Ил. V, 815, 816; 824-826; 830, 831

Арей даже не предатель, он ἀλλοπρόσαλλος – постоянно «переходит от одних к другим, пере-предатель, туда и сюда перебежчик». Последним был его переход на сторону троян, хотя он перед Афиной и Герой клялся воевать за ахейцев. Почему Арей так себя повел, мы еще расскажем, сейчас отметим, что в глазах Афины бог войны Арей τυκτὸν κακόν – воплощение зла, «сотворенное зло».

В этот день Диомед воевал пеший. На Арея нужна колесница. У Афины она замечательная, но богиня ею не воспользуется. Афина сама всходит на колесницу героя, и не бойцом, а только возницей. Почему?

Герой в полноте своей человеческой природы – это воин на колеснице. Но – вот диво! – колесница героя принимает Афину:

Всходит сама в колесницу к божественному Диомеду.

Громко дубовая ось застонала, но тяжесть свезла-таки

Бранью пылавшей ужасной богини и лучшего мужа.

Ил. V, 837-839

Эпитет δῖος, что в иных случаях допустимо переводить «благородный», применительно к Диомеду здесь именно – «божественный», а еще точнее – «Зевсов». Афина – Зевсова дочь, и Диомед – «Зевсов» герой.

И все это на колеснице! на конях! в бою! и против кого! Если человек хоть мало-мальски был приобщен эпосу, умел немного пожить внутри этого художественного мира, он должен был восхититься духом…

Для нас понятен источник этого восхищения: он настоящий источник, который питает душу. Это – богочеловеческая полнота.

Афина правит, вершить предстоит Диомеду. За каким делом они застают Арея, чем Арей занимается?

Он в те поры обнажал Перифаса, вождя этолиян.

Когда Гектор убил шестерых ахейцев (не хватало седьмого), Гера и Афина заревновали, и вот Афина и Диомед застают Арея над трупом седьмого убитого ахейца. Над ним склонился Арей, что он делает? Он обнажает от доспехов поверженного врага.

Если есть поступки, в которых разом выражается характер, то это тот самый случай. Вот он, Арей, бог войны (!) снимает доспехи с мертвого. Нужны ли богу доспехи смертного мужа? Нисколько. Зачем он это делает? Ответ один: ему это нравится. Ему нравится все, что связано с войной. Представим поле битвы; над ним до небес стоит белесый столп пыли, сквозь который мрачно светит багровое солнце. Когда после схватки оба народа выйдут подбирать убитых, они не смогут отличить своих от чужих: все «от ран окровавлены» (Ил. VII, 425), покрыты грязью…

Арею нравится это поле, эти схватки, победы одних, смерть и раны других. Победа считалась полной, когда удавалось с поверженного бойца снять доспехи. Этим Арей и занимается. Почему он переметнулся к троянам? Потому что ему все равно, за кого сражаться. А может быть, потому, что трояне побаивались ахейцев, и нужно было их поддержать, втравить в сражение. Кровь, труд, грязь, насилие Арею приятны как таковые. Зевс скажет сыну (Ил. V, 891):

Вечно приятны тебе и вражда, и раздоры, и битвы!

Точно такие слова говорил Агамемнон, – обидные, позорные слова, – желая оскорбить Ахиллеса (Ил. I, 177). И у людей, и среди богов считалось позорным наслаждаться войной.

Герой может «истово-рьяно сражаться» (Ил. V, 810), может в бою «танцевать, хороводы водить в честь Арея» (Ил. VII, 240), но воинский подвиг – это всегда преодоление, переход через мучение и кровавый труд. Для всех это так, кроме Арея: «кровавый Арей – ненасытен войною» (Ил. V, 863), ему «каждый раз приятны вражда, да раздоры, да битвы». Это нужно запомнить:

На это зло и ополчились два колесничника грозных: бог и человек. Так и на Арея нашлась сила.

Диомед ударил копьем Арея «в пах под живот»… Живот и ноги в антропологии героического эпоса – местопребывание силы (как в церковнославянском: живот – жизнь). Диомед ударил Арея в пах под живот:

Там Диомед поразил, и, прекрасную плоть разодравши,

Вырвал обратно копье; и взревел Арей меднобронный,

Будто бы девять воскликнули разом ― иль десять их было

Тысяч мужей на войне, зачинающих дело Арея!

Дрогнули все, и дружины троян, и дружины ахеян,

С ужаса: так заревел Арей, ненасытный (ἆτος) войною.

Ил. V, 858-863

Как туманная мгла чернеет от облаков и поднимается от знойного ветра, так с облаками Арей поднимался к пространному небу.

*

Первое и вполне верное определение героического духа состояло в том, что герой – самостное существо такой мощи, которая рвется за пределы, отчего герой готов к преступлению против своей природы и против богов (герой – родичеубийца и богоборец).

Такой взгляд на эпических героев не отменяется, если взглянуть на героев с диаметрально противоположной точки зрения: герой готов к спасительной синергии бога и человека.

«Богоборчество героя» и «синергия бога и героя», – только совмещением этих несовместимых позиций достигается возможность понимания античного эпического героизма.

Три ярких случая спасительной синергии бога и человека в «Илиаде» Гомера связаны с участием Афины – соответственно трехчастному строению души (ум, гнев, вожделение). Богиня знает сердце героя, поэтому ей дано:

– укротить гнев неукротимого (Ахиллеса);

– управить вожделение целого войска (вместе с Одиссеем);

– отвратить героев от неверного понимания духа войны (эгида Афины).

Человек должен быть готов к участию в синергии и открыт душой, от него требуется энтузиазм, искренность и самоотдача. Насколько герой может быть готов – к самому полному соучастию в божественном деле укрощения зла, – являет совершенно исключительный случай героической синергии Афины и Диомеда.

Когда Гомер упоминает и изображает преступления героев (герой – родичеубийца), он исследует природу человека – художественно описывает предмет посредством пересечения его границ.

Когда Гомер предельно сближает мир богов и людей (герой – богоборец), он оставляет за собой предельно широкое поле исследования, где можно высказать отношение к тому, что есть человек, к иным мирам – куда человек самовольно, часто силой, вторгается и вслед за тем гибнет.

Когда Гомер вводит в поэму события спасительной синергии бога и человека, он обнаруживает самое сердце художественного замысла, напутствие в историю эллинским племенам: без героического духа народ в истории не живет.

Гомер заставляет думать: почему герою, который готов действовать в обоих направлениях этического максимализма – устремляется к злодейству и богоборчеству, способен также к спасительной синергии с богом, – почему герою дается бессмертная слава?

То, что творят герои – велико и ужасно. Герой – это в действии воплощенная самость.

Герой самостен, однако, чтобы сотворить нечто героическое, необходимо – самоотвержение вплоть до самоотрицания. Такое движение духа одновременно – ужасно и живительно.

Эллины постигли, что ужас есть начало жизнеутверждающее. Именно Гомер дал эллинам этот живительный ужас. Участники войны под Троей – носители героической Вины, и они одновременно делатели бессмертной Славы.