«слово о полку игореве» в свете подлинного историзма

ВВЕДЕНИЕ

Древнерусская литература — это огромный пласт произведений, написанных в XI—XVII веках. В толще этого пласта сказочным самоцветом сверкает «Слово о полку Игореве». Это бесценное сокровище русской культуры вот уже на протяжении восьми столетий восхищает читателей поэтическими красотами, будит в сердцах гражданские чувства. Проблемы, нашедшие отражение в «Слове…», тесно связаны с историей Руси, однако они актуальны для многих народов, которым приходится сталкиваться с братоубийственными войнами, политическим авантюризмом. По этой причине «Слово…» трудно назвать памятником древней словесности. Оно продолжает быть живым призывом, и этот призыв находит живой отклик в сердцах миллионов людей. Живое «Слово…» вызывает к жизни всё новые и новые творения искусства: книжные иллюстрации, картины, музыкальные и словесные произведения.

Огромный интерес к «Слову…» проявляют не только представители разных народов, но и международные организации. Так, например, по решению Генеральной конференции ЮНЕСКО во всех странах — членах этой международной организации в 1985 году был отпразднован 800 летний юбилей этого выдающегося произведения.

Интерес к «Слову…» обусловлен не только его литературными достоинствами, но и его загадочностью. Удивительно, но за два века пристального изучения «Слово…» не стало менее загадочным. В настоящее время, как и на начальных этапах его изучения, отсутствует единство во взглядах исследователей на авторство, время создания, жанр «Слова…», его идейное содержание. Произвольно толкуется и множество «тёмных мест» памятника. По поводу причин такого изобилия проблем, загадок, тайн, с которыми сталкиваются исследователи «Слова…», высказываются самые разные мнения, однако всё чаще звучит мысль о грубых методологических прегрешениях, которые допускаются не только при осмыслении «Слова…», но и всей истории Древней Руси.

Правители Руси и России всегда стремились использовать этнические особенности подвластных им народов для нужд государственности. Между тем российская историческая наука делала и делает всё, чтобы безнадёжно исказить русскую и российскую историю, пробудить ненависть к российской государственности у многих народов, которые веками верой и правдой служили Руси и России. Масса предрассудков против «инородцев» была свойственна дореволюционным исследователям «Слова…». Люди, которые приобщались к исторической науке по сочинениям Иловайского, с гимназической скамьи привыкали восхвалять русских князей, русский дух, русскую отвагу, русскую цивилизаторскую миссию. Они слышать не хотели о том, что предки восточных славян приобщились к государственным формам общежития под эгидой хазар, булгар. Предвзятость не была чужда и демократически настроенным историкам, которые видели в России тюрьму народов, царство застоя, косности, невежества. О негативном влиянии степняков на судьбы народов записные интернационалисты писали не меньше националистов. Они усердствовали на этом поприще даже в те времена, когда Монголия была единственным союзником СССР. Репрессии против целых народов, обосновывать которые были обязаны представители исторической науки, также не способствовали объективному освещению роли степняков в русской и российской истории. Характерно, что советские историки писали про агрессивность преимущественно тех кочевников, чьи потомки вошли в состав СССР. К зарубежным или абстрактным кочевникам советская наука относилась с горячим сочувствием. Так, например, В. И. Авдиев в своей книге «История древнего Востока», которая была допущена Министерством высшего образования СССР в качестве учебника для исторических факультетов государственных университетов и педагогических институтов, и за которую он получил Сталинскую премию, писал: «Китайцы называли кочевые племена презрительным словом, которое по своему смыслу соответствует греческому слову "варвары". Китайцы покоряли эти племена силой оружия и обращали их в рабство целыми родовыми группами» [Авдиев, 1953, с. 649].

Культивируя дикие предрассудки против народов, потомки которых вошли в состав СССР, псевдопатриоты меньше всего задумываются над тем, как эти предрассудки воспринимают башкирские, казахские, татарские, калмыцкие дети, интеллигенция многих народов. Псевдопатриотов даже распад СССР не заставил задумываться над тем, чем может закончиться для многонациональной России разжиганиее этнической розни.

Пренебрежительное отношение к соседям-азиатам сыграло роковую роль в судьбе царской России. Поражение в русско-японской войне привело к полной дискредитации царизма. Роковую роль в судьбах многих народов Европы сыграли панславизм, славянофильство. Именно эти идеологемы ввергли царскую Россию в ряд кровавых конфликтов, а также в пучину мировой войны.

Сразу после гражданской войны в эмиграции среди молодого поколения русских учёных начала складываться новая историко-географическая школа «евразийцев». По всей видимости, именно эмиграция позволила русским учёным прочувствовать и познать всю мерзость этнических предрассудков. Это, безусловно, помогло «евразийцам» преодолеть обветшалые догмы этно-патриотизма.

К «евразийцам» причисляли себя историк Г. В. Вернадский, географ П. Н. Савицкий, искусствовед П. П. Сувчинский, философ Л. П. Карсавин, филолог кн. Н. С. Трубецкой, публицист Г. В. Флоренский и множество других деятелей русской науки и культуры. В 1921 году выходит первый сборник трудов «евразийцев», имевший название «Исход к востоку». В основе «евразийской» доктрины лежит мысль о тождестве истории России и Евразии. По горячему убеждению «евразийцев» нет двух Россий, «европейской» и «азиатской». Есть только одна Россия евразийская или Россия - Евразия.

Отказ от европоцентризма потребовал кореннного переосмысления роли Великой степи в истории России. Для «евразийцев» Россия является просто православной модификацией единой евразийской Империи, возникшей на базе последней из прошлых евразийских сверхдержав — Монгольского улуса. «Евразийцы» всячески подчёркивают позитивную роль кочевников Евразии в становлении России. Так, например, П. Н. Савицкий писал: «Чингис, его полководцы и преемники совершали много жестокостей. Всё же, смею утверждать, дух экспансии кочевников был более терпимый и человечный, чем дух европейского колониализма. Этому есть не тысячи, а миллионы доказательств. Одни испанцы в Америке чего только не делали. А португальцы! А англичане и в Ост- и в Вест-Индии! Чего стоит одно опустошение Африки и торговля — в течение веков — чёрными рабами! Отмечу, что Золотая Орда сохранила дух терпимости даже после того, как "царь Узбек обасурманился". В лоне Монгольской державы сложилась новая Русь. Едва ли не этим определилась и определяется вся дальнейшая судьба человечества» [Савицкий, 2004, с. 95].

Следует заметить, что ещё К. Маркс утверждал, что «Иван I Калита и Иван III, прозванный Великим, олицетворяют Московию, поднимавшуюся благодаря татарскому игу… Иван Калита превратил хана в орудие, посредством которого избавился от наиболее опасных соперников и устранил всякие препятствия со своего пути к узурпации власти. Он не завоёвывал уделы, а незаметно обращал права татар-завоевателей исключительно в свою пользу. <…> Именно в период его правления наблюдается внезапный рост Литовской державы, которая захватывала русские уделы с запада, между тем как давление татар с востока сплачивало их воедино» [Маркс, 1981, с. 7].

Если сопоставить два напора (с Востока и с Запада), то напор степняков неизбежно покажется эфемерным. Дело в том, что степняки в ту эпоху предпочитали жить в крытых повозках, причём размеры этих повозок у знати достигали совершенно фантастических размеров. При своём движении они издавали скрип («крычатъ тђлђгы полунощы»), который был слышен за десятки километров. В эти повозки впрягались десятки волов, но проходимость эти повозок была крайне низкой. Подавляющая часть территории Руси для подобных повозок была абсолютно непроходима, поэтому основная масса русского народа понимала, что степная аристократия не променяет степной простор на лесную глухомань и не предпримет попыток вытеснить русских с их исконных территорий.

Реальная угроза для русского этноса проистекала не от обременённых хозяйстом степняков, а от первозданной дикости и бесхозяйственности, свойственных целому ряду западных агрессоров. Существовала эта угроза и во время создания «Слова…». Вот, например, что писал по поводу западных дикарей Н. М. Карамзин: «В сие время Россия западная узнала новых врагов, опасных и жестоких. Народ литовский, в течение ста пятидесяти лет подвластный её князьям, дикий, бедный, платил им дань шкурами, даже лыками и вениками. Непрестанные наши междоусобия, разделение земли кривской и слабость каждого удела в особенности дали способ литовцам не только освободиться от зависимости, но и тревожить набегами области российские. Трубя в длинные свои трубы, они садились на борзых лесных коней и, как лютые звери, стремились на добычу: жгли селения, пленяли жителей и, настигаемые отрядами воинскими, не хотели биться стеною: рассыпаясь во все стороны, пускали стрелы издали, метали дротики, исчезали и снова являлись. Так, сии грабители, несмотря на зимний холод, ужасно опустошили Псковскую область» [Карамзин, 1998, с. 39]. К середине XIV века огромные регионы Древнерусского государства были поделены между западными агрессорами. Галицкая, частично Волынская земля и Карпатская Русь, несмотря на яростное сопротивление народных масс, отошли к Польше и Венгрии, которые в своих агрессивных устремлениях пользовались всемерной поддержкой римской курии. Под власть Великого княжества Литовского попала часть Волынского княжества, Турово-Пинская, Полоцко-Минская, Киевская, Переяславская, Подольская, Чернигово-Северская земли, княжество Витебское. Со временем литовцы с поляками сумели захватить Москву, и это было подлинной национальной катастрофой. О предпочтениях русского народа можно судить по песне о свадьбе Грозного, в которой говорится:

Ещё слушай, царь, ты послушай-ко,

Что я тебе царица прикажу,

Прикажу и повыскажу.

Когда я, царица, преставлюся,

Не женись ты, царь, в проклятой Литве,

На той ли Марье Темрюковне,

А женись ты, царь, в каменной Москве,

На той Супаве татарские… [Буслаев, 2003, с. 111].

К. Маркс не находил нужным скрывать подлинных врагов Золотой Орды, а также её победителей. Он писал: «Когда Иван (III, — В. В.) вступил на престол, Золотая орда уже давно была ослаблена: изнутри — жестокими междуусобицами, извне — отделением от неё ногайских татар, вторжениями Тимура-Тамерлана, появлением казачества и враждебными действиями крымских татар. Московия, напротив, неуклонно следуя политике, начертанной Иваном Калитой, стала необъятной и громадой, стиснутой татарскими цепями, но вместе с тем крепко сплочённой ими. Ханы, словно под воздействием каких-то чар, продолжали служить орудием расширения и сплочения Московии. Они намеренно усиливали могущество православной церкви, которая в руках московских великих князей оказалась сильнейшим оружием против них самих» [Маркс, 1989, с. 7]. По мнению К. Маркса, Иван III «победил Золотую Орду, не вступив сам в битву с нею. Бросив ей вызов и сделав вид, что желает битвы, он побудил Орду к наступлению, которое истощило последние остатки её жизненных сил и поставило её под смертельные удары со стороны племён её же собственной расы, которые ему удалось превратить в своих союзников. Одного татарина он перехитрил с помощью другого» [Там же. С. 7].

Мысль о том, что главную угрозу для Руси представляют западные агрессоры была очевидна не только для народа, создавшего песню про проклятую Литву. Подобных взглядов придерживался князь Александр Невский и многие другие политические и религиозные деятели, видевшие спасение Руси в союзе со степняками. Они прекрасно понимали, что татарские завоевания были лишены всяких религиозных побуждений, отсюда их поразительная веротерпимость. Татарское иго могло продолжаться долго, но его можно было пережить, поскольку татары не покушались на миросозерцание, на быт покорённых народов. Более того, татарское иго создавало предпосылки для процветания торговли, для экономического расцвета покорённых стран. Дело в том, что татары покрывали завоёванные территории сетью дорог, протянувшихся на тысячи вёрст и обеспечивавших эффективную связь между самыми отдалёнными регионами.

Принципиально иной была политика западных завоевателей. Размах их нашествий невозможно сопоставить с нашествием татар, однако последствия этих нашествий были бесконечно более серьёзными. Дело в том, что главным побуждающим началом этих завоеваний было утверждение своего религиозного миросозерцания. С Запада на Русь шли монахи-рыцари, которые покушались на Православную церковь, т.е. на саму душу русского народа.

Следует заметить, что К. Маркс явно преувиличивал роль северных разбойников в истории приобщеннии восточных славян к централизованным формам правления, когда писал: «Могут возразить, что здесь победители слились с побеждёнными скорее, чем в других областях, завоёванных северными варварами, что вожди быстро смешались со славянами, о чём свидетельствуют их браки и их имена. Но при этом следует помнить, что дружина, которая предсталяла собой одновременно их гвардию и их тайный совет, оставалась исключительно варяжской, что Владимир, олицетворявший собой вершину готической России, и Ярослав, представляющий начало её упадка, были возведены на престол силой оружия варягов». [Там же. С. 6]. К. Маркс явно забыл, что издревле поляне и русь платили дань хазарам, причём мечами, т.е. находились на государственной службе у хазар. Это могущественная империя обладала огромным авторитетом и могла приобщить не только славян, но и северных разбойников к государственной проблематике самого высокого уровня. О могуществе и блеске хазар Н. М. Карамзин писал следующее: «В VIII веке они являются в истории византийской с великим блеском и могуществом, дают многочисленное войско в помощь императору, который из благодарности надел диадему царскую на их кагана, или хакана, именуя его сыном своим; два раза входит с ним в Персию, нападают на угров, болгаров, ослабленных разделом сыновей Кувратовых, и покоряют всю землю от устья Волги до морей Азовского и Чёрного, Фанагорию, Боспор и Большую часть Тавриды, называемой потом несколько веков Казариею. Слабая Греция не смела отразить новых завоевателей: её цари искали убежища в их стенах, дружбы и родства с каганами, в знак своего к ним почтения украшались в некоторые торжества одеждою козарскою и стражу свою составили из сих храбрых азиатцев» [Карамзин, 1998, с. 70]. Наивно полагать, что хазарам подражали только цивилизованные греки, а славяне и варяги пренебрегали культурой «храбрых азиатцев».

Н. М. Карамзин отметил также поразительную лояльность хазар к славянам: «Казары искали золото в Азии и получали его в дар от императоров; в России же, богатой единственно дикими произведениями натуры, довольствовались подданством жителей и добычей их звериной ловли. Иго сих завоевателей, кажется, не угнетало славян: по крайней мере, летописец наш, изобразив бедствия, претерпеваемые народом его от жестокости обров, не говоря ничего подобного о казарах» [Там же. С. 71]. Следует заметить, что доказательство жестокости обров в данном случае полностью основано на превратно понятом анекдоте. В этом анекдоте обыгрывается близкое звучание тюркского слова берек — «союз» и слова брика — «бричка». На предложение обров вступить в брак, дулебские женщины послушно брались за оглобли. Превратное восприятие этого анекдота весьма наглядно показывает, сколь неосмотрительно поступают начётчики, игнорирующие смешение языков в летописях.

По вполне объясимым причинам труды эмигрантов в странах социалистического лагеря не издавались, а их идеи просто замалчивались. C конца 30-х годов историческая наука в СССР стала объектом пристального внимания репрессивных органов. Пропагандировать не только «евразийство», но и «норманизм» было крайне опасно. Не менее опасно было говорить о роли финского этнического элемента в формировании некоторых народов нашего Севера. Многим финно-угроведам было предъявлено обвинение в «финском буржуазном национализме» и они были репрессированы.

Сталинизм побуждал историков принимать самое активное участие в компании по дискредитации опальных народов. Разделять восторженные оценки Н. М. Карамзина хазар и Хазарии, говорить о подлинных победителях Золотой Орды, о неоценимых услугах, которые оказывали хазары христианскому миру, было просто опасно. Историкам было проще плодить мифологемы, которые подтачивали основы СССР. Миф об исконной вражде степных и осёдлых народов безраздельно господствовал в советской исторической науке и в слововедении до появления публикаций Л. Гумилёва и О. Сулейменова.

Следует заметить, что Л. Н. Гумилёв и О. Сулейменов пришли к «евразийству» даже не подозревая о существовании соответствующей научной школы. Так, например, Л. Н. Гумилёв получил возможность ознакомиться с трудами «евразийцев» только лишь в средине 60-х годов. К этому времени его «Степная трилогия» уже была написана.

Сын А. Ахматовой воспитывался в семье, где принято помнить о своих предках, об их заслугах перед отечеством. По всей видимости, это сыграло далеко не последнюю роль в приходе Л. Н. Гумилёва к «евразийству». Призыв Гумилёва отказаться от европоцентризма и выбрать естественную для России систему координат не нашёл понимания у основной массы советских историков, причём далеко не последнюю роль в этом сыграло замалчивание его идей. В. Захаров в статье «Уроки Льва Гумилёва» пишет: «Научным истинам не так просто завоевать человеческие умы. Особенно те, которые питают идеологические мифологемы. Поэтому неудивительно, что в течение 16 лет ни одна книга Гумилёва не вышла ни в одном издательстве. После каторги русский учёный, бравший, между прочим, Берлин, был обречён на научное забвение и на 20 лет политической травли. Официальным хулителям Гумилёва, громившим его недоступные читателям работы, были предоставлены все услуги прессы» [Захаров, 1992, с. 7].

Л. Гумилёв протестовал против попыток видеть в степняках безликую массу. Главными конкурентами степняков были степняки. Острые конфликты в Степи позволяли окружающим народам находить среди степняков союзников и весьма эффективно использовать их в своих целях. Следует заметить, что в последнее время взгляды евразийцев нашли неожиданную поддержку со стороны скандинавских этнографов, предпринявших попытку искать свою прародину, а также истоки своей государственности в приазовских степях.

Энергичную попытку избавить словистику от предвзятого отношения к степным народам предпринял и О. Сулейменов. Он с детства приобщён к русской и тюркской культурам. Всё это позволяет ему остро чувствовать проблемы, котоые порождает национал-патриотизм в многонациональной стране. О. Сулейменов искренне влюблён в «Слово…». Он интуитивно чувствует, что оно вовсе не ориентировано на культивирование неприязни к русской литературе, к русской истории, к русской государственности. Такую ориентацию ему придает превратно понятая «патриотическая критика». В 1975 в свет вышла книга О. Сулейменова «Аз и Я. Книга благонамеренного читателя», первая часть которой посвящена «Слову…» [Сулейменов, 1975, с. 7—188]. В своей книге он выступил против национал-патриотизма и пришёл к выводу, который только на первый взгляд кажется парадоксальным: «Если бы существовал в XII веке термин «русский патриот», то он относился бы, прежде всего к патриоту Киевского княжества. Такими патриотами были и киевские бояре, и чёрные клобуки (каракалпак), торки и берендеи» [Там же. С. 103]. Этот вывод, опровергнуть который не посмели даже самые ярые противники его взглядов, кладёт предел ущербным толкованиям патриотизма применительно к условиям полиэтнической Киевской Руси.

О. О. Сулейменов с полным основанием полагал, что именно ущербный патриотизм, который не смог дорости до общегосударственных интересов, породил не только кризис Киевской Руси, но и перманентный кризис «слововедения». Следует заметить, что О. Сулейменов в своей манифестации русско-половецких связей далеко не всегда был последовательным. Следуя традиции, которая сложилась в слововедении, он часто забывал об этих связях. Так, напимер, О. Сулейменов искренне верил, что, прославляя Игоря невозможно быть лояльным к половцам. Между тем, именно половцы были больше всего заинтересованы в росте авторитета своего родственника. Настоятельные попытки О. Сулейменова развенчать князя Игоря, доказать что здравица в «Слове…» лежит целиком на совести переписчика отнюдь не оригинальны.

Книга О. Сулейменова вызвала огромный общественный резонанс. Стотысячный тираж был раскуплен моментально. Цены на чёрных книжных рынках превысили номинал в сотни раз, однако, спрос явно превышал предложение. Получили широкое распространение перефотографированные, перепечатанные на машинке копии книги. «Аз и Я» на многие годы стала своего рода библией для интеллегенции, которая её тщательно изучала, преписывала, конспектировала, цитировала и т. д. С огромным пиететом книгу О. Сулейменова восприняли подлинные российские патриоты, которые понимали, что Россия является евразийской страной, что противопоставлять Азию Европе вовсе не в интересах России. Именно огромный общественный резонанс, а не крамольные открытия О. Сулейменова встревожил престарелых идеологов партии, которые больше всего боялись новизны. Этот резонанс встревожил и историков, которые руководствовались пагубными для многонациональной страны идеями, а также славистов, которые уже давно сделали «слововедение» своей вотчиной. Стремление пресекать любое инакомыслие в своей вотчине они не скрывали. Давая экономическое, историческое и психологическое обоснование необходимости цензуры, а также борьбы со свободомыслием, честностью в науке бывший узник Соловков академик Д. С. Лихачёв писал: «Научная литература по каждому памятнику словесности настолько быстро растёт, что пора подумать об экономии труда исследователей, вынужденных её изучать. История науки знает исследователей, которые стремятся по любому поводу высказать своё мнение, "заполнить пустоту" и тем войти в "историографию изучения вопроса", не скрывая иногда, что мнение их — не более чем предположение. Выпуск в свет того или иного поверхностного исследования не просто бесполезен — он вреден» [Лихачёв, 2001, с. 101].

Приписывать себе непогрешимость в вопросах «слововедения» слависты могут только отрицая влияние тюркской культуры на культуру Древней Руси, а также отрицая естественное право степных народов на то, чтобы об их предках судили знающие люди, а не самозванные цензоры.

Книга О. Сулейменова вызвала настоящую панику у приватизаторов «Слова…». О. Сулейменов даже предположить не мог, чем может закончиться для него конфликт с людьми, крепко усвоившими идеи и методы сталинизма. Обсуждать проблемы, связанные с культурой степняков, ущербные историки и литературоведы не могли. Чтобы урезонить О. Сулейменова, они прибегли к услугам партийных органов. Первый донос на О. О. Сулейменова был опубликован в журнале «Молодая гвардия» [Кузьмин, 1975, с. 270—280]. Автором его является доктор исторических наук А. Кузьмин. Инстинкт уберёг его от любых попыток обсуждать печатно проблемы тюркской истории, вклад тюрков в написание «Слова…», в мировую культуру. Основное содержание книги О. Сулейменова А. Кузьмин не рассматривает и не критикует. Донос он написал исключительно с целью уличить интернационалиста в политической неблагонадёжности, в пренебрежении методами советских историков-марксистов. Следует заметить, что советские историки не очень церемонились с идеями К. Маркса, который не был сторонником борьбы с космополитами и не путал патриотизм с антисемитизмом. Главное обвинение против О. Сулейменова, которое выдвинул А. Кузьмин, было основано на подозрении, причём это подозрение проистекало не из написанного Сулейменовым, а из того, что он не опубликовал. А. Кузьмин утверждал, что О. Сулейменов, призывая избавиться «от предрассудков христианских, мусульманских и буддийских», освободиться «от философий расовых и национальных», «обходит иудаизм, содержание которого как раз шовинизм и потенциальный расизм: противопоставление "высшего", "избранного народа" всем прочим "гоям"» [Там же. С. 279].

Политическим доносом является и статья Ю Селезнёва, которая появилась в журнале «Москва» [Селезнёв, 1976, с. 201—208]. Вслед за А. Кузьминым, Ю. Селезнёв уличает О. Сулейменова в симпатиях к «главному народу», то есть «семитам-иудеям». Он пишет: «Соотнесённость, порою скрываемая в полунамёках, порою совершенно явная, концепции О. Сулейменова именно с мифом о "главном народе" и составляет "тайный" нервный узел его книги в целом» [Там же. С. 207].

В результате произошло то, чего и следовало ожидать: началась яростная травля О. Сулейменова. Слововеды приняли самое активное участие в этой травле. В своих рецензиях они акцентировали внимание на многочисленных просчётах О. Сулейменова и тщательно обходили молчанием его прозрения. «Мы прерываем перечень примеров, ибо и приведённых достаточно, чтобы познакомиться с методом работы О. Сулейменова…» — писали Л. Дмитриев и О. Творогов в своей рецензии «"Слово о полку Игореве" в интерпретации О. Сулейменова» [Дмитриев, 1976, с. 263].

13 февраля 1976 г. произошла экзекуция гражданина и исследователя в стенах Академии наук. Академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв счёл необходимым продемонстрировать своё пренебрежительное отношение к научной этике не только во время экзекуции, но и в широкой печати. Чтобы оправдать свою предвзятость, Дмитрий Сергеевич писал: «Я лишён возможности, даже в сотой доле перечислить все исторические фантазии О. Сулейменова…» [Лихачёв, 1976, с. 210]. Следует заметить, что никто такой возможности Дмитрия Сергеевича не лишал. На 13 лет был лишён права на публикации О. Сулейменов. Многочисленные сторонники О. Сулейменова также были лишены возможности публиковать письма и статьи в его поддержку.

Распад СССР со всей очевидностью подтвердил актуальность проблем, которые были подняты в книге «Аз и Я». Тюрки продолжают оставаться вторым по численности народом в России. Их степные предки задолго до славян обзавелись алфавитом. Потомки степняков в средние века построили крупнейшие в Европе белокаменные города: Булгар, Биляр и т. д. Поставляя зерно, они спасали русские княжества от голодной смерти. Между тем, их вклад, вклад их предков в мировую культуру, их национальное достоинство продолжают принижаться, причём отнюдь не политиками, а преподавателями ненаучной литературы, которые не склонны вспоминать о том, что новгородцы первыми отложились от Киевской Руси, что демократы были главными врагами не только Киева, но и Москвы, пытавшейся объединить русские княжества. Вот, например, что следует помнить о новгородских ушкуйниках: «УШКУЙНИКИ (от «ушкуй — плоскодонная ладья с парусами и вёслами), дружины новгородцев в 11—15 вв., отправлявшиеся по речным и северноморским путям с торговыми и военными целями. В условиях феодальной раздробленности ушкуйники использовались новгородским боярством для нападения на города Московского великого княжества — Нижнии Новгород, Ярославль, Кострому и др., что встречало решительный отпор со стороны моск. князей» [ЭС, 1955, с. 490].

От набегов бродячих новгородских дружин стонали не только русские княжества. Множество стран и народов от Балтики до Каспия на территории превышающей территорию Западной Европы стали жертвами агрессивных устремлений новгородцев. Города, сёла многих народов, обитавших в бассейне Волги, Камы, Оки регулярно разорялись этими разбойниками, а их жители подвергались самому жуткому насилию. Если количество набегов половцев на Русь можно подсчитать по пальцам, то разбойные походы новгородцев не поддаются исчислению. Их не могли пресечь ни булгарские, ни татаро-монгольские, ни казанские ханы. Многовековые бесчинства русской вольницы не могли не отразиться на темпах развития Восточной Европы.

Стремление к самостийности было свойственно жителям великого множества русских городов-государств. Горожане прекрасно понимали, что княжеская власть по своей природе сугубо паразитарна, поэтому предпринимали самые энергичные меры для её ограничения. Летописцы отнюдь не замалчивали стремление горожан видеть в князьях простых наёмников. Призывая и изгоняя князей, горожане зачастую руководствовались сугубо местническими соображениями. Летописцы не остерегались давать произволу горожан соответствующие оценки. Так, например, в Симеоновской летописи под 6678 г., к известию о том, что новгородцы выгнали князя Романа, добавлено: «таков бо бе обычяй блядиным детям», а по поводу рязанцев под 6879 г. добавлено: «палаумные смерди». Стремление отвести князьям роль простых наёмников вполне соответствует традициям словянской государственности. Иную роль отводят князьям княжеские песнотворцы, летописцы, ангажированные историки, склонные приписывать русской и российской элите такие качества, такие традиции, которыми ей ещё только предстоит обзавестись.

Понять идейную направленность «Слова…» невозможно без учёта интереса тех, кто жил не в укреплённых городах, а в степи и был реально заинтересован в укреплении российской государственности. Между тем интересы тех этносов полиэтнической Руси, которые не могли идти на сговор с половцами, которые непрерывно воевали с ними за земли, стада, родных и близких и оказывали неоценимые услуги Киевской Руси, трактователями «Слова…» традиционно игнорируются.

При изучении «Слова…» исследователи регулярно допускают целый ряд серьёзных методологических прегрешений. Так, например, принцип историзма предполагает углублённое изучение источников, которые легли в основу «Слова…» и летописных свидетельств о походе Игоря. Между тем до сих пор не выяснена даже этническая принадлежность основных информаторов, оповестивших Русь о трагических событиях, нашедших отражение в «Слове…». Полагая, что авторы «былин сего времени», на основании которых создано «Слово…», были русскоязычными, исследователи неизбежно сталкиваются с массой проблем. Так, например, крайне сложно объяснить причину появления в «Слове…» множества тюркизмов, которые малопонятны даже для тюркологов и не встречаются в других памятниках древнерусской словесности. Обилие подобного рода тюркизмов неизбежно ставит вопрос об этнической принадлежности автора «Слова…» и порождает множество других проблем. В случае, если основными информаторами о событиях нашедших в «Слове…» были тюрки, многие проблемы получают освещение, в том числе и проблема скрытых тюркизмов, вызванных отнюдь не заблуждениями переписчиков. Скрытые тюркизмы воспринимаются как исконно русские слова, но имеют принципиально иное значение. Такие тюркизмы могли породить множество тёмных мест в «Слове…». Именно скрытые тюркизмы позволяют судить о степени приобщённости автора «Слова…» к тюркскому языку, к военному делу. Так, например, тюркский или русский воин той эпохи не могли спутать тьмы, тумены (воинские подразделения), в окружении которых русские князья рыскали по Руси, с мглами или ночной тьмой. Русь всегда славилась бездорожьем. Князь Всеслав рыскать в ночи мог только в воображении монахов-летописцев, церковных риторов, которые не привлекались к ополчению и плохо разбирались в тонкостях военной лексики.

Тесное взаимодействие древнерусского и тюркского языков, нашедшее отражение в «Слове…», было обусловлено целым рядом объективных причин. Всякая культура синтетична. Это в полной мере относится к культуре тюрков, которая складывалась в ходе тесных контактов тюркских народов со многими народами Евразии, а также к культуре древнерусского этноса, который формировался на границе двух географических зон: степи и лесостепи. В формировании древнерусского этноса принимали восточнославянские племена (поляне, вятичи, древляне, радимичи и т.д.), угрофинские народы (весь, меря, мурома), а также тюркские (берендеи, торки, чёрные клобуки).

Русь лежала на пересечении важнейших торговых путей. В трансконтинентальной торговле издревле активную роль играли степные народы. Хорошо известно, что основное имущество скотоводов находится в подвижной, следовательно, непосредственно отчуждаемой форме. Такая форма собственности способствует развитию товарно-денежных отношений, налаживанию тесных контактов между самыми различными этносами. Активный торговый обмен, осуществляемый кочевыми народами, способен пролить свет не только на природу скифской общности, но и на природу сверхдержав, которые традиционно зарождались в степи и вовлекали в свою орбиту множество стран и народов. Дело в том, что торговля неизбежно порождает расслоение общества и вызывает потребность в государстве. Чтобы обеспечить беспрепятственную торговлю на огромных степных просторах Евразии, необходимо обеспечить контроль над массой племён воинственных кочевников, ведущих между собой жёсткую конкурентную борьбу за Степь. Обуздать эту вольницу может только мощное государство. В создании таких государств активную роль играли степняки. Великое множество народов традиционно оказывалось в сфере влияния степных сверхдержав.

Историческое прошлое степных народов, сыгравших огромную роль в приобщении славян и других народов Европы к государственным формам общежития, нашло отражение в многочисленных источниках и исследованиях, однако до сих пор это прошлое порождает самые противоречивые взгляды и оценки у исследователей. В условиях господства марксистской концепции, согласно которой феодальные отношения начинают складываться только со средины I тысячелетия н. э., историкам было сложно оценить прогресс, достигнутый степняками в этой сфере. Мысль о том, что скифы жили в условиях феодализма, что скифы-пахари были не рабами, а общинниками не укладывалась в рамки марксистской догматики. Между тем ещё в 40-х годах Б. А. Рыбаков блестяще доказал, что на основе первобытно-общинных отношений могут складываться не только рабовладельческие, но и феодальные отношения.

Вслед за М. И. Ростовцевым ряд исследователей пришли к мысли, что у скифов существовало государство, похожее на Хазарский каганат, и трактовали их общественный строй как военно-феодальный. Этих взглядов придерживались Н. П. Толль, М. Эберт, Д. Ж. Дюмезиль, которые считали, что скифское общество развивалось по пути феодализма.

В настоящее время всё более широкое распространение получает взгляд, что возникшие в V в. до н. э. в степях Евразии государства скотоводов с их высоким уровнем развития хозяйства, культуры, идеологии, социальных связей и организации власти были ведущей и определяющей силой на огромных просторах Евразии.

При реконструкции былин очень важно учитывать язык сказителей, которые понимали, о чём говорят галицы, вещает див, о чём толкуют между собой Гзак и Кончак и т. д. Очевидно, что язык половцев, которые через русского купца оповестили киевлян о разгроме войск Игоря и предложили обменяться пленными, не был русским. Ковуи, которые смогли вырвыться из окружения и одними из первых оповестили Русь о разгроме войск Игоря, также были тюркоязычными. Язык первых сказителей «былин сего времени» позволит более объективно судить о природе многих тёмных мест «Слова…», а также привлечь для осмысления этих мест соответствующих специалистов, а не самозванных цензоров. Знание этого языка даёт возможность определить, чей голос был услышан автором «Слова…». Предложенный комплексный подход к изучению истоков «Слова…» отнюдь не противоречит принципу историзма. Более того, он вытекает из этого принципа.

Историзм также способствует преодолению широчайшего спектра предрассудков относительно личности Бояна, природы мифологем, пережитков язычества в «Слове…». Бесконечные споры исследователей о природе мифа, мифологического сознания порождены, прежде всего, антиисторизмом, который господствует во взглядах на знаковые системы. Слово «семиотика» почерпнуто философами и филологами из медицины. Именно в рамках самой древней, самой мудрой и гуманной науки сложились древние учения о метах, приметах, предметах, сказочных говорящих самодвижущихся орудиях, составляющих нашу конституцию, наши исконные снасти, исконные ценности, исконные древности. В свете подлинного историзма абсурдны любые попытки искать подлинные человеческие зубила, палицы, сани, снаряды вне человека. Забота о подлинных человеческих снастях, естественных человеческих ценностях имеет очень древние и очень естественные корни и тесно связана с сознанием, самосознанием, гуманизмом. Следует заметить, что пациенты склонны прибегать к пантомиме, а также говорить протяжно, сопровождая свои пени ритмичными движениями тела. Это открывает возможность, через личный опыт, через теорию и практику самой мудрой науки отстроится от множества фантазий на тему происхождения искусства, а также показать естественные истоки множества его жанров.

Пренебрежение естественной семиотикой, основанной на показе, глумливое отношение к естествознанию, к человеческой конституции, к естественным ценностям неизбежно приводят к отчуждению древних как мир (социум) сказаний, учений. Это отчуждение ведёт к отчуждению мирового (социального) разума, носителями которого являются представители самой мудрой и гуманной науки. Формализм, структурализм, функционализм, семиотические ухищрения не спасают кабинетных мыслителей (любителей мудрости, любителей словесности и т. д.) от дилетантизма в жизненно важных сферах человеческой деятельности, в жизнено важных языках, учениях, структурах. Чтобы объяснить природу открытых инвариантов, формалисты традиционно прибегают к самым сомнительным гипотезам, которые не менее традиционно оказываются в эпицентре скандальных разоблачений. Формалист по мысли Леви-Стросса разрывается между «формалистическим видением» и «навязчивой потребностью исторических объяснений» [Леви-Стросс, 2001, с. 439]. Так, например, известный фольклорист В. А. Пропп безусловно является признанным авторитетом в области формализации сюжетов волшебной сказки, однако выявленные им структурные схемы отнюдь не пролили свет на природу волшебной сказки, на её содержание. Этот факт вынуждены признать даже горячие сторонники структуральных методов изучения фольклора. Так, например, авторитетнейший специалист в области семиотики Ю. С. Степанов пишет: «Как ни парадоксально, стремясь к конкретности в синтаксическом смысле, Пропп удалился в крайнюю абстракцию в семантическом смысле, и приблизился здесь к одному из самых абстрактных структурализмов — доктрине Копенганенской школы…

Проппа заботило то, чтобы представить функции так, как "понимает их народ", но его мало заботили персонажи, хотя и они — отражение чего-то в этом народном мире. Он хотел оставить персонажи не тронутыми, как индивидуальные и вариативные элементы сказки, уберечь их от структуалистического разложения, а в результате упустил их связь с реальным миром» [Степанов, 2001, с. 16].

Советский учёный В. А. Пропп должен был неукоснительно отстаивать мысль о том, что рука породила не только человеческую культуру, но и самого человека. Увлечение мёртвыми схемами не позволило В. А. Проппу соотнести сказочных существ с суставами рук. Игнорируя руки, невозможно познакомиться с подлинными творцами, защитниками, героями, обнаружить Бабу Ягу, Мальчика с пальчика, Шиша, Дюймовочку, демонических существ, с которыми связаны первые дюймы, первые думы, первые системы мер — мироздания.

Кабинетный мыслитель В. Я Пропп о себе писал так: «Я же эмпирик, причём эмпирик неподкупный, который, прежде всего, пристально всматривается в факты и изучает их скрупулёзно и методически, проверяя свои предпосылки и оглядываясь на каждый шаг рассуждений» [Пропп, 2001, с. 454]. Между тем его книга «Исторические корни волшебной сказки» (1946 г.) со всей очевидностью свидетельствует о том, что фантазия В. Я. Проппа не знала границ. С детской непосредственностью он соотносит сказочную Бабу Ягу с прекрасной половиной человечества, хотя есть все основания соотносить и Бабу Ягу, и пест, которым она погоняет, с нашими пястью, бабками, суставами, костями. Упоминаемые в сказках «сиськи за плечами» у Бабы Яги псевдоанатомы трактуют как половые признаки. Если опереться на реальную анатомию героев волшебной сказки, то противоестественные «сиськи за плечами» оказываются искажёнными молвой шишками за пальцами, которые до сих пор называются шишами. К этим шишам мы припадаем ещё в утробе матери.

Глумливая фантазия В. Я Проппа породила столько вздорных наветов на чадолюбивых женщин, что его измышления с полным основанием можно рассматривать в качестве теоретического приложения к «Молоту ведьм», порождённому средневековым мракобесием. На примере исторических измышлений этого кабинетного мыслителя можно убедиться в том, насколько опасно учёное мифотворчество.

Проблемой персонажей или, что тоже, семантической структурой занимался известный французский этнограф и философ К. Леви-Стросс [Леви-Стросс, 1983, с. 183—215]. Он открыл «персонажи как переменные», аналогичные переменным в логике, причём в логике диалектической. По всей видимости, здесь сказалось увлечение К. Леви-Стросса К. Марксом. «Бинарные оппозиции», «единство и борьба противоположностей» способны объяснить всё, поэтому их эвристическая значимость равна нулю. Надо сказать, что ещё Гегель предупреждал: «В приличном обществе не мыслят абстрактно потому, что это слишком просто, слишком неблагородно (неблагородно не в смысле принадлежности к низшему сословию) и вовсе не из тщеславного желания задирать нос перед тем, что сами не умеют делать, а в силу внутренней пустоты этого занятия» [Гегель,1972, с. 391].

Внутренняя пустота диалектических ухищрений наиболее полно отразилась в работах плодовитого русского философа А. Ф. Лосева. Так, например, в своей книге «Диалектика мифа», применив всю мощь диалектического метода и забыв о всяком приличии, он сделал «сенсационное» открытие: «Теперь мы можем сказать так: миф есть в словах данная чудесная личностная история. Это и есть всё, что я могу сказать о мифе» [Лосев, 1991, с. 169]. Почему чудесные личностные истории так универсальны, остаётся только гадать.

Древние учения, естественный язык, став объектами беспочвенных спекуляций любителей мудрости, любителей словесности ведут к расцвету дилетантизма, псевдоучёности, порождают полный произвол во взглядах на природу мирового (социального) разума, плодят самые странные представления о природе сверхестественного, чудесного. Трактуя сверхестественное как неестественное, а сверхглупость как мудрость, отрицая существование сказочных говорящих самодвижущихся орудий, псевдонаука лишает человечество исторической памяти, что неизбежно ведёт к взрыву мистицизма в самых просвещённых слоях общества.

Самые страшные катаклизмы прошедшего века были связаны не с нашествием инопланетян, не с проблемами экологии и не с истощением природных ресурсов. Страна, сказочно богатая ресурсами, страна, кормившая Европу хлебом, страна гордившаяся своей духовностью, первая покрылась густой сетью концлагерей, в которых люди расставались со своими естественными, подлинными ценностями (жизнью, здоровьем, родными и близкими) ради придуманных благ. Трагедия этих людей была предрешена расцветом псевдоисторизма, псевдогуманизма, псевдоучёности, пытавшихся гармонизировать человека, игнорируя его естественные потребности, естественные ценности, естественные устремления.

Предчувствуя угрозу, которую несёт миру цивилизованное мракобесие, А. И. Герцен писал: «Без естественных наук нет спасения современному человеку, без этого строгого воспитания мысли фактами, без этой близости к окружающей жизни, без смирения перед её независимостью где-нибудь в душе остаётся монашеская келья и в ней мистическое зерно, которое может разлиться тёмной водой по всему разумению» [Герцен, 1975, с. 109]. Эти пророческие слова проливают свет на природу той страшной стихии, которая захлёстывает мир волнами безумия, волнами насилия.

За прошедшее столетие псевдонаука, псевдогуманизм сумели одержать ряд впечатляющих побед над наукой, над гуманизмом. Принцип свободного мышления, рекламируемый досужими мудрецами, развратил широчайшие круги исследователей. Опора на модные философские доктрины превратила множество учёных в слуг, призванных обслуживать порчные наклонности обезумевших фантазёров. Цивилизованное мракобесие позволило фарисеям, под флагом любви к мудрости выжить самую мудрую и гуманную науку из большинства университетов и академий, обеспечив в них безраздельное господство схоластики. Между тем без любви к подлинной мудрости, без биологического стержня, без связи с жизнью любая наука, любая практика превращаются в стихию, которая глубоко чужда человеку, всему живому на земле. Схоластика, учёное мифотворчество сыграли огромную роль в приходе к власти кровавых режимов, которые господствовали под флагом гуманизма, историзма, научности.

Истоки основных феноменов человека всегда будут загадкой, пока становлением производства, общества, сознания, духовности, языка занимаются люди бесконечно далёкие от производства, от жизненых проблем, решаемых специалистами в области техники безопасности, здравоохранения, людьми несущими персональную ответственность за конкретного человека, за его сознание, самосознание. Подлинная духовность побуждает технократов вести нескончаемые душеспасительные беседы на темы «Не убий», «Помоги страждущему» не в пышных храмах, а перед огнедышащими печами, в сырых и тёмных выработках, на открытых всем ветрам вышках. Подлинная духовность не знает этнических и религозных предрассудков, и уже давно объединила в своей символике крест и полумесяц. Только профессиональная экспертиза древних прозрений человечества, которая немыслима без патентоведческих навыков, навыков осмысления естественнонаучных и технических текстов, способна пролить свет на смысл древних учений, на истоки мифологического сознания, на природу языка.

Целью данного исследования является углублённое осмысление и научный перевод «Слова». Цель исследования предусматривает решение следующих взаимообусловленных задач:

1. 
   установление авторов «былин сего времени» на основе историчеких реалий, связанных с роспространением молвы о полку Игореве;
   
2. 
   выявление древних контактов между туранцами, германцами и славянами на основе анализа исторических фактов, мифологем, легенд и преданий;
   
3. 
   развитие тюркологиической традиции изучения «Слова…» и учёт влияния тюркского субстрата на лексику, поэтику и идейное содержание «Слова…».
   
4. 
   конкретизация личности автора, жанра, времени первой публикации «Слова…»;
   
5. 
   реконструкция «тёмных мест» «Слова…».
   

Главными письменными источниками являются первое издание «Слова», осуществлённое Мусиным-Пушкиным в сотрудничестве с А. Ф. Малиновским и Н. Н. Бантышом-Каменским в 1800 г., копия, сделанная для Екатерины II и впервые опубликованная акад. П. П. Пекарским в 1864, «Повесть о походе Игоря Святославича на половцев» из Киевской летописи, вошедшей в Ипатьевский список и «Повесть о походе Игоря Святославича на половцев» из Суздальской летописи, вошедшей в Лаврентьевский список.

При осмыслении и реконструкции фрагментов «Слова» использовались: «Словарь древнерусского языка (XI— XV вв.)»: В 10 т., « Этимологический словарь русского языка» М. Фасмера, «Словарь-справочник "Слова о полку Игореве"» В. Л. Виноградовой, «Энциклопедия "Слова о полку Игореве"»: В 5 т., «Мифы народов мира. Энциклопедия»: В 2т., «Древнетюркский словарь», «Этимологический словарь тюркских языков» Э. В. Севортяна, «Словарь народных географических терминов» Э. М. Мурзаева, «Тюркская лексика в "Слове о полку Игореве"» Н. А. Баскакова, сборники исследований и статей, посвящённые «Слову», «Археология СССР с древнейших времён до средневековья в 20 томах», «Народный эпос и мифология» Ф. И. Буслаева, сборники исследований и трудов, посвящённых изучению «Слова о полку Игореве», а также другие источники.

При осмыслении исторического прошлого тюркских народов Восточной Европы, оказавших влияние на судьбы Древней Руси, словарный состав древнерусского языка, языка «Слова…» использованы источники:

1. 
   персидских и закавказских авторов;
   
2. 
   греческих, византийских и древнерусских авторов;
   
3. 
   еврейских авторов;
   
4. 
   арабских авторов;
   
5. 
   китайских авторов.
   

Приск — фракиец, участник посольства 448 г. от императора Феодосия II в ставку Атиллы. Он оставил подробные записки об этом посольстве, в которых содержится много интересных сведений о гуннах. Важные сведения о народах Восточной Европы содержатся в сочинении «Об управлении империей», которое приписывают императору Константину Багрянородному (908—959). Это сочинение было написано в 948—959 гг. в виде справочника-руководства по управлению империей. В этом сочинении содержатся весьма ценная информация о ранней истории Древней Руси и по истории тюркских народов Восточной Европы: печенегов, хазар, булгар, гузов и др. В основе внешней политики Византии Константин Порфирородный видит отношения с хазарами, которые создали могущественное государство. Он пространно рассуждает о значении каждой из хазарских провинций, а также о взаимоотношении хазар с соседними народами.

Византийская принцесса Анна Комнина родилась в 1083 г. После смерти своего отца, императора Алексея I Комнина, она предприняла попытку вырвать власть у своего брата Иоанна. Потерпев неудачу, она удалилась в монастырь, где в конце жизни (ум. ок. 1153—1155 гг.) написала историю царствования своего отца, в которой поведала о Первом крестовом походе, о войнах Византии с норманами, о народах евразийских степей: печенегах, гузах, половцах.

В русских летописях содержится отрывочные сведения о тюркских народах, о характере их взаимоотношений с Русью. Подчас эти отношения освещаются весьма тенденциозно. В качестве весьма информативного источника выступают былины, которые зачастую более объективно отражают характер отношений русского народа к его главным союзникам и противникам.

Еврейские источники играют ведущую роль при освещении истории хазарской государственности. К этим источникам, прежде всего, относят: письмо Хасдаи Ибн-Шапрута к хазарскому хакану Иосифу; ответное письмо хакана Иосифа к Хасдаи.

Хасдаи Ибн-Шапрут был министром финансов при Кордовском омейяде Абдуррахмане III (911—961). В 1960 г. он отправил письмо к хазарскому хакану, в котором просил сообщить подробности о царстве Ал-Казар, а также о его происхождении. Из этого письма следует, что Хазария в то время считалась могущественным государством. Она была союзницей Византии и вела оживлённую торговлю с Европой.

Ответное письмо хазарского царя Иосифа содержит родословную Хазар. Иосиф сообщает о происхождении десяти колен хазар от общего предка — Тагармы, а также приводит названия этих колен: 1) авир, 2) таурис, 3) аваз, 4) угуз, 5) бизаль, 6) тарна, 7) хазар, 8) янур, 9) булгар, 10) савир. Большинство этих колен известны как племена и народы тюркского происхождения. Письмо также содержит ценные сведения о верованиях, расселении, городах, быте, занятиях хазар и т. д.

Из других еврейских источников часто упоминаются свидетельства Эльдада-и-Дани (Данита) и Иосиппона. Сведения Даната о хазарах весьма кратки и лишь подтверждают рассказ Ибн-Фадлана о 25 подчинённых хазарам государств, а также о 25 жёнах хазарского хакана, взятых им из правящих домов каждого из этих государств.

Иосиппон (IX—X в.) перечисляет 10 родов хазар: 1) козар, 2) пацинак, 3) аликанус, 4) булгар, 5) рагбина, 6) турка, 7) буз, 8) забук, 9) унгари и 10) тилмац. Эти названия несколько отличаются от названий 10 колен, приведённых в письме Иосифа. Как и Иосиф Иосиппон выводит хазарские роды от общего предка Тогармы.

Весьма содержательны источники, которые принадлежат арабским писателям и географам. Среди арабских информаторов следует выделить, прежде всего: 1) Ибн-Русте, 2) Ибн-Фадлана, 3) Ал-Мас´уди, 4) Ал-Гарнати.

«Книга драгоценных сокровищ» Ибн-Русте была, по всей видимости, написана до 913 г. Она не является плодом личных наблюдений автора и носит компилятивный характер. Книга Ибн-Русте более детально по сравнению с другими источниками освещает жизнь хазар и других народов Восточной Европы: их быт, занятия, одежду, нравы, формы правления.

Ибн-Фадлан был участником посольства, отправленного в 921 г. халифом Мухаммедом Ибн-Сулейманом в Булгарию вместе с посольством для укрепления связи с принявшими ислам булгарами. Свои впечатления о поездке в Булгарию он изложил в виде отчёта. Отчёт содержит важные сведения о жизни булгар, русов, башкир, а также хазар, которые в то время ещё занимали господствующее положение.

Ал-Масуди, арабский путешественник и историк, писал в 20—30 гг. Х в. Ему принадлежат два сочинения: «Повествование времени» и «Золотые луга и рудники драгоценных камней». Первая книга представляет многотомный труд, посвящённый истории самых разных народов, известных автору. Вторая книга является сокращённым вариантом первой. В качестве источников Масуди использовал труды Ат-Табари, Ал-Джейхани, Ал-Балазури и Ибн-Хордадбе и др. Он широко использовал также источники, которые до сих пор остаются неизвестными.

Ал-Гарнати, арабский путешественник, который побывал во многих странах и был знаком с множеством племён и народов. Приходилось ему бывать и в Восточной Европе. Около 20 лет он прожил в г. Саксине, который располагался в низовьях Волги. Из Саксина он часто ездил в Волжскую Булгарию. В 1150 г. из Булгара он отправился в Киев. Свои наблюдения он изложил в двух сочинениях: «Ясное изложение некоторых Чудес Магриба» или «Выборка воспоминаний о чудесах стран» и «Подарок умам и выборки диковинок».

Среди китайских источников следует, прежде всего, отметить «Ши-Цзи» («Исторические записки») Сыма Цяня, который был официальным историографом империи Хань, и в 90 г. до н.э. завершил этот фундаментальный труд. В этом труде он привёл сведения о хуннах, известные ему по самым древним источникам. «Исторические записки» Сыма Цаня являются самой ранней работой, последовательно излагающей историю хуннов и знакомящей с организацией хуннского общества.

Важными источниками являются «Хань-шу» («История Ранней династии Хань») Бань Гу, завершённая в 85 г. н.э., и «Хоухань-шу» («История Поздней династии Хань») Фань Е (398—445). Заключительный этап истории хунну отражён в трудах историка Фан Сюаньлина.

Весьма интересным источником, характеризующим отношение Киевской Руси со Степью, являются былины. В них предельно конкретно отразились социально-экономические и политические воззрения создавшего их народа. Проблема использования фольклора в качестве важнейшего исторического источника нашла отражение в трудах Ф. И. Буслаева, В. М. Жирмунского, А. Н. Кононова, К. В. Чистова. При анализе былин использовались сборник былин В. И. Калугина, а также исследования, выполненные Ф. М. Буслаевым, А. Хомяковым, В. И. Кулагиным, В. И. Абаевым и другими исследователями.

Методологическую основу работы составляет принцип историзма, который предполагает системнность, объектвность. Автор учитывал, что все эти принципы, подходы не входят в системный конфликт с жизнью, истиной только при уважении к жизненным наукам, любви к подлинной мудрости.