Въстала обида в силахъ Дажь-божа внука, вступил дђвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синђм море у Дону плещучи, убуди жирня времена…

11. Въстала обида в силахъ Дажь-божа внука, вступил дђвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синђм море у Дону плещучи, убуди жирня времена…

В данном фрагменте «Слова…» критически мыслящие исследователи также обнаруживают нарочитую манифестацию язычества, прямой вызов христианскому мировоззрению, которые не могли не вступать в конфликт с основной проблематикой «Слова…», направленного на консолидацию русского общества в борьбе с «погаными». Надуманные древности порождают не только сомнения в подлинности памятника, но и делают данный фрагмент предельно сложным для осмысления. Исследователи различным образом толкуют не только выражения «въ силахъ Дажь-Божа внука», «на землю Трояню», но и отдельные слова: «обида», «убуди», «жирня». Так, например, для одних исследователей слово «убуди» означает «настали», для других — «кончились». Вот как трактовали данный фрагмент первые издатели «Слова…»: «…возстала обида Даждь-Божевымъ внукамъ. Она вступивъ дђвою на землю Троянову, восплескала крылами лебедиными, на синемъ морђ у Дону купаючись, разбудила времена тяжкїя…».

Слово «обида» в данном контексте вызывает весьма серьёзные проблемы у трактователей «Слова…». Высказываются самые различные мнения по поводу его значения. Так, например, Д. Дубенский толковал его как «стыд, позор» [Дубенский, 1844, с. 93]. Н. Павлов (Бицын) переводил «обиду» как «печаль, досада» [Бицын, 1874, с. 772], а Е. В. Барсов — как «бесчестие и поражение» [Барсов, 1887, с. 811—812].

Многие исследователи говорят о загадочной Деве Обиде, которая фигурирует в данном фрагменте «Слова…». По мнению одних исследователей, Дева Обида — мифологический персонаж, другие видят в ней олицетворение отвлечённого понятия. Приверженцы мифологической трактовки отождествляют Деву Обиду:

А. В. Лонгинов [Лонгинов, 1892, с. 40—41] — со славянской Деваной, греческой Артемидой.

Я. Пожарский [Пожарский, 1819, с. 54-65], М. Максимович — с римской Дианой.

П. П. Афанасьев [Афанасьев, 1865, с. 191], Е. В. Барсов [Барсов, 1889, с. 371] — с греческой Еленой.

Ф. И. Буслаев [Буслаев, 1861, с. 235] — с валькирией.

Вс. Миллер [Миллер, 1877, с. 93—98] — с болгарскими дивами и самодивами.

Не отличаются единообразием и высказывания исследователей, которые видят в Деве Обиде олицетворение отвлечённого понятия. Так, например, А. А. Потебня полагал, что Дева Обида в «Слове…», как и в народных причитаниях, означает «печаль, тоску, горькую долю» [Потебня, 1877, с. 371]. Взгляды А. А. Потебни разделял В. Н. Перетц [Перетц, 1926, с. 221].

А. Н. Веселовский видел в Деве Обиде «Слова…» судьбу-Судьбинушку из причитаний Северного края [Веселовский, 1889, с. 252—260].

М. А. Максимович соотносит Деву Обиду с литовской Девой-Чумой, которая огненным платом навевает смерть и заразу на землю [Максимович, 1855, с. 124-125], а О. Миллер склонен был видеть в Деве Обиде сказочную Кривду или Лихо [Миллер, 1866, с. 369].

И. Клейн трактовал Деву Обиду как антибогородицу [Клейн, 1976, с. 110].

По А. А. Косорукову Дева Обида — злое божество [1986, с. 71—73].

Согласно М. В. Щепкиной, Дева Обида — это «Дева-Беда — олицетворение всякого несчастья — поражения, раздоров, и усобиц, морового поветрия… Это всенародное бедствие, которое неотвратимой волной нахлынуло на всю страну» [Щепкина, 1950, с. 192—195].

Существуют и попытки раскрыть образ Девы Обиды с реалистических позиций. Так, например, А. К. Югов напомнил исследователям, что в «Слове…» вовсе не Дева Обида, а некто мужского пола вступил девою на землю Трояню. Он писал: «Мною подчёркнуто вступилъ": ясно, что это может быть сказано только о существе мужского рода. Так и в издании 1800 года, и в екатерининской копии, и это никак нельзя сбрасывать со счетов! Но как же согласовать, что этот он, существо мужского рода, вступил… «девою»?! Загадка и для осмысления и для палеографии! Но текстологи Д. С. Лихачёв и Л. А. Дмитриев очень легко устраняют это недоумение: они попросту в слове "вступилъ" убирают твёрдый знак и заменяют его буквой а, то есть переделывают мужской род на женский, — и всё это для того, чтобы спасти "деву-Обиду" — эту величайшую нелепость, порождённую, как я считаю, опиской кого-либо из переписчиков или непрочтением первых издателей. Дева эта противоречит всему трагическому, душераздирающему воплю о вторжении половцев — дивых, диких половцев! — на Русскую землю…» [Югов, 1970, с. 150].

По мнению А. К. Югова, «Дева-Обида» должна исчезнуть вместе с «филином», который якобы напугал всю Русскую землю, спустившись наземь с дерева: и нет сомнений, что вступили (т. е. вторглись!) дивые. Из них-то ошибкою переписчиков или непрочтением первых издателей сотворена «дева». Дивь (собирательное) нанесла поражение («обиду») «в силах Дажь-Божа внука», то есть русскому воинству, ибо «сила» в древнерусских летописях зачастую означала воинство, войско. [Там же. С. 151]. Следует заметить, что А. К. Югов не первый предложил такую трактовку. Заменить «деву» на «дива» предлагал ещё Бицын.

К реалистической традиции в истолковании этого места следует отнести и трактовки О. О. Сулейменова. Он приписывает «обиде» современное значение: «чувство обиды, вызванное оскорблением, каким-либо ущербом». От загадочной девы он избавляет воинскую повесть весьма эффектно: предложив заменить «деву» на «воя». Согласно О. О. Сулейменову, читать эту фразу надо так: «Вступил, де, вою на землю Трояню» [Сулейменов, 1975, с. 118].

Слова «въсплескала лебедиными крылы на синем море у Дону, плещучи…» также создают сложности при осмыслении, и порождают далеко не однозначные трактовки. А. К. Югов при истолковании этого фрагмента «Слова…» вынужден был спешно переквалифицироваться из реалиста в мифотворца. Вот его объяснение данного места: «В неиспорченном списке «Слова» стояло написанное, как всегда, сплошняком, без разделения: ВЪСПЛЕСКАЛЪЛЬБЕДИНЫМИ КРЫЛЫ; вопреки мусин-пушкинскому изданию, я расчленил бы так; ВЪСПЛЕСКАЛЪ ЛЬ БЕДИНЫМИ КРЫЛЫ, но ль в древнерусских памятниках во множестве текстов читается как ле; так прочтено было и здесь, ошибкою, и осознано вместе с бедиными, как «лебедиными» [Югов, 1970, с. 155]. Разумеется, столь надуманная трактовка не могла найти поддержку у исследователей.

Большинство исследователей склонно приписывать лебединые крылья Деве Обиде, хотя прямых аналогов образу Девы Обиды в древней русской словесности до сих пор не обнаружено. В этой связи А. Н. Афанасьев был вынужден использовать весьма далёкий аналог: «Воинственным характером своим валькирии сходятся с сербскими вилами, они приносят с собой войну и все её ужасы, что напоминает нам чудесную деву «Слова о полку Игореве».

Противоречивые взгляды на деву Обиду породили и разнобой в толковании всего фрагмента. Так, например, Барсов разъяснял его смысл следующим образом: «Обида, разжигательница человеческих страстей и свор, здесь представляется в обольстительном виде девы... Эта дева-Обида, повернувшись лебедью, плещется крыльем на синем море, выражая свой восторг, что наживное время для неё наступило» [Барсов, 1889, с. 235—236].

Д. С. Лихачёв в объяснительном переводе данного фрагмента «Слова…» предлагает такую трактовку: «Уже ведь, братья, невесёлое время настало, пустыня (нежилое пространство-степь) войско прикрыло (трупы убитых поросли травою). Встала обида в (этих полёгших) войсках Дажьбожа внука (т. е. среди русских), вступила девою на землю Трояню (на землю русского языческого бога Трояна, т. е. на Русь), всплескала лебедиными крылами на синем море у Дона; плеская, прогнала времена обилия (довольства)» [Лихачёв, 1983, с. 173]. Следует заметить, что у Д. С. Лихачёва не было оснований переводить слово «убуди» как прогнала. Не было у него также причин называть пустыню (нежилое пространство у Дона) Русью.

В статье М. Н. Тихомирова «Боян и Троянова земля» рассматриваемый фрагмент «Слова…» получил следующую трактовку: «"Обида", вставшая в "силах Дажь-Божа внука", сперва среди русских князей, вступила теперь "девою на землю Трояню", т.е. в придунайские земли, в том числе в Болгарию. Но в чём же заключалась "обида", которая, поднявшись на Руси, вступила на землю Трояню, всплескала лебедиными крыльями у Дона. Объяснение это дано в "Слове" тут же. Это усобицы русских князей, которые начали "сами на себя крамолу ковати, а погании съ всехъ странъ прихождаху съ победами на землю Русскую". Усобица русских князей прекратила борьбу с половцами и открыла дорогу для их нападения на Русскую землю, вот та мысль, которая положена в основу певцом "Слова о полку Игореве"» [Тихомиров, 1950, с. 186].

Более абстрактную картину рисует В. И. Стеллецкий, который не склонен видеть в трояновой земле Болгарию. Он пишет: «Дева-обида — сила, враждебная княжеским дружинам. Восстаёт она… внутри них. …Вступает она "на землю Трояню"… на русскую землю. Плещет она своими крыльями на "синем море у Дону", т. е. там, откуда идёт враг» [Стеллецкий, 1965, с. 150]. Разумеется, при такой трактовке образ Девы Обиды не становится менее загадочным.

Л. В. Соколова даёт такую трактовку данному фрагменту «Слова…»: «Можно допустить, однако, что в данном фрагменте речь идёт не о последствиях разгрома полков Игоря, а о причинах бед Русской земли. Как и два других отступления (об Олеге и Всеславе), рассматриваемый фрагмент указывает на то, что Обида, возникшая среди князей, междоусобица, стала причиной бед для Русской земли. В этом случае вероятно следующее толкование данного места: встала Обида (раздор, вражда, взаимные претензии) в войсках Дажь-Бога внука (среди русских князей — Даждь-Бог). Вступила Девою (мифической Девой Раздора, ср. с греч. Эридой) на землю Трояню (т. е. вражда, возникшая среди князей, охватила всю Русскую землю). Всплескала лебедиными крыльями на синем море у Дона (т. е. княжеские обиды, междоусобица, ослабившая Русь, дала повод для радости (плеск — символ радости) и военного оживления куманов-лебедей, живущих на синем море, у Дона). Плеская, пробудила она обильные времена (в результате военных действий половцев для них наступили (пробудились) обильные времена, времена обогащения)» [Соколова, 1995, с. 334]. При мифологических трактовках традиционно обходится молчанием тот факт, что в «Слове…» вовсе не обида, а некто мужского рода «вступилъ девою на землю Трояню».

Конкретизацию обиды, осмысление всего данного фрагмента можно существенно облегчить, если выбрать абсолютно реалистическую позицию и отказаться от попыток считать обиду девой. Не следует также придумывать мифическую Беду, чтобы снабдить её мифическими крыльями. Реальные крылья присущи не только птицам. Есть они и у силы (войска). Плескать (биться) крыльями (флангами) войско также способно. Может последовать весьма серьёзное возражение. Дело в том, что у князя Игоря силы были отнюдь не военно-морские, и биться на море они не могли. Решить данную проблему можно, если рассмотреть семантическую историю слова «море».

Относительно исконного значения слова «море» в «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера читаем: «Древним значением было "болото"» [Фасмер, 1967, с. 654]. Таким образом, на море издревле можно было собирать морошку, косить мураву и т.д. В Полесье до сих пор морочинами называют «болото, низкое топкое болото» [Мурзаев, 1974, с. 376]. В этой связи такие географические названия как Мартан, Мардан, Моршин, Моршанск следует соотносить не с морским дном, и не с морем синим, а с болотами, заболоченными поймами. Так, например, далеко от морских побережий (в Львовской области) есть посёлок городского типа Моршин, который славится своими лечебными торфяными грязями.

Болота, плавни рек, озёр издревле были прибежищем представителей самых разных народов, включая славян, хазар, половцев. В таких местах издревле располагались стоянки, селения, посёлки, целые города. Далеко не случайно в погоне за половцами русские «орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотамъ и грязивымъ местамъ».

В якутском языке, который считается одним из наиболее архаичных среди тюрских языков, слово мара означает «небрежный», «неряшливый», соответственно, марайдан — «мараться», «пачкаться» [ЯРС, 1972, с. 235]. Не следует думать, что эти слова заимствованы из индоевропейских языков. В «Словаре народных географических терминов» Э. М. Мурзаева указано: «Марь — болото; бугристое лесное болото; кочкарник, заросший кустарником, ерником, угнетённым редколесьем (Восточная Сибирь, Дальний Восток); в Приморье вейниковые и кустарниково-сфагниевые болота, поросшие низкорослой лиственницей; в Забайкалье — труднопроходимые местности горелых влажных бугров (их иногда называют бугры-могильники) и понижения между ними» [Мурзаев, 1984, с. 364]. Далее в Словаре говорится; «…это сибирское слово заимствовано русскими из местных языков: эвенк. мар — «поросль низкорослой берёзы», «болото», «луг», «ерник»; якут. мар — «моховое болото, поросшее кустарником», «лесная болотная тундра» [Там же. С. 364]. В Словаре также приведены названия населённых пунктов (Мар, Киен-Мар, Мар-Кюель и т. д.), свидетельствующие о том, что мари до сих пор обитаемы [Там же. С. 364].

Есть все основания полагать, что в «Слове…» морем названо именно болото, и войску Игоря пришлось биться крылами на болоте. Гоняясь по болоту за полоном (убудив жирня времена), русские князья забыли об осторожности. Половцы смогли собраться с силами, и русское войско с утомлёнными конями не смогло вырваться из окружения. Конечно, основная вина за эту трагедию лежит на князе Игоре, который и был девой (тюрк. ДӘΥ — «старший») в этом походе. Есть серьёзные основания полагать, что именно тюркские воины, которым удалось вырваться из окружения, первыми выразили обиду на организатора этого похода, что и привело к появлению загадочной Девы Обиды в «Слове…». Всё это побуждает дать следующую трактовку данного тёмного места: «Встала обида в войске внука джабгу: "Вступил старшим на землю соседей, у Дона бой превратил в разбой, сражаясь флангами на болоте"».