Сочинения в двух томах

закономерности возникновения идеи и «волевых импульсов» выдающихся людей.

Г Гельвеций упорно отстаивал, как мы знаем, мысль, что все идеи и желания людей продиктованы интересами, стремлением к личной пользе. Но интерес, будучи в системе Гельвеция вневременной, вечной и неизменной категорией, не мог послужить основой для объяснения закономерного развития человеческого сознания. Поскольку французский философ оказался не в состоянии обнаружить закономерный характер развития самих интересов, постольку обусловленные ими идеи и действия также не могли быть рассмотрены философом в их закономерном развитии.

Не сумев обосновать сколько-нибудь убедительно закономерный ход истории, французские материалисты, которые одно уже существование феодализма воспринимали как абсурд и отрицание всякой закономерности, легко шли на сближение закономерности с причинностью. Все причинно обусловлено, все, следовательно, необходимо; объективной случайности нет, ибо случайным является лишь то, причина чего нам неизвестна. Получалось, что и в природе, и в общественном развитии все одинаково необходимо, ибо все причинно обусловлено. Крупнейшие исторические события у Гольбаха, например, объяснялись незначительными, случайными причинами.

Характеризуя общественные взгляды французских материалистов, Энгельс указывал: «В области истории — то же отсутствие исторического взгляда на вещи. Здесь приковывала взор борьба с остатками средневековья. На средние века смотрели как на простой перерыв в ходе истории, вызванный тысячелетним всеобщим варварством. Никто не обращал внимания на большие успехи, сделанные в течение средних веков... А тем самым становился невозможным правильный взгляд на великую историческую связь, и история в лучшем случае являлась готовым к услугам философов сборником примеров а иллюстраций» ⁶³.

Французские материалисты свое призвание помимо всего видели в том, чтобы придать наконец-то истории закономерность, которой ей не хватало раньше.

Эти исторически обусловленные заблуждения в целом разделял и Гельвеций. Но подобно тому как он, больше чем кто-либо другой из французских материалистов, стремился подчеркнуть роль материальных факторов в истории, он и в вопросе о характере общественного развития чаще своих единомышленников приближался к правильному пониманию исторической закономерности. Так, Гельвеций пытался периодизировать историю по формам хозяйства. Он говорит об исторически необходимом переходе от охотничье-собирательского образа жизни к скотоводству и от скотоводства к земледелию. С возникновением земледелия Гельвеций связывает появление частной собственности и законов, призванных обеспечить ее неприкосновенность. Различные по природе и обработке участки земли будут приносить различные плоды, что, согласно Гельвецию, явится основой обмена, денег и торговли. Более поздней стадией исторического развития является период возникновения и развития ремесел.

Улавливает Гельвеций и некоторые закономерности развития в сфере политики. Он показывает эволюцию государственной власти на фоне углубляющегося социального неравенства. Возникновение и углубление противоречивости интересов людей, утверждает Гельвеций, приводят к тому, что в одной и той же нации возникают «нации богачей, бедняков, собственников, купцов и т. д.» ^м, имеющие различные и противоположные устремления. Многозначительны утверждения Гельвеция, согласно которым по мере лишения большинства членов общества собственности и сосредоточения всех благ в руках меньшинства законы становятся более суровыми и беспощадными, а государство — более деспотичным.

В учении Гельвеция о необходимом характере возникновения и развития общества и государства (Гельвеций различает эти понятия), бесспорно, много наивного и неверного. Очень часто, будучи не в состоянии раскрыть подлинные связи и закономерности, он измышляет и навязывает их истории. И все-таки в этом учении имеются положения, которые свидетельствуют о глубокой неудовлетворенности  мыслителя широко распространенной среди просветителей XVIII в. формулой — «мнения правят миром».

Мы остановились на некоторых наиболее характерных чертах социологических воззрений Гельвеция. Мы видели, что французский философ склоняется к мысли, что в прошедшей истории трудно обнаружить строгое проявление разума. Он переносил все свои лучшие ожидания на будущее. Каким же Гельвецию представлялось оно?

Как Гельвеций представлял себе будущий государственный строй Франции? Выступал ли он сторонником демократической республики? Все симпатии Гельвеция, конечно, были на стороне республиканской формы правления. Он хотел бы видеть будущую Францию, состоящую из нескольких десятков демократических республик, соединившихся в единую федерацию. Однако сомнения в пригодности республиканского правления для больших государств не покидают Гельвеция, как и многих других

 «Oeu\res

Г Гельвеций много сделал для обоснования основных принципов буржуазной демократии. Он искренне верил, что в будущем «разумном государстве» демократические свободы станут достоянием всех граждан. Но это было иллюзией, ибо сам Гельвеций узаконивал существование буржуазной частной собственности, хозяев и наемных рабочих, богатых и бедных, что подрывало возможность подлинной демократии, демократии для всех._3

Гельвеций ни в какой степени не сочувствовал утопическо-коммунистическим идеям Мелье, Мабли, Морелли. Отвергал он также руссоистские эгалитаристские идеалы. Открыто и настойчиво он отвергает целесообразность и возможность общества, основанного на общественной собственности, на «общности имуществ». Гельвеций убежден, что общество, где люди не охвачены желанием с максимальной полнотой удовлетворять свои личные интересы, «честными средствами» приумножать свою собственность, где нет конкуренции, — такое общество лишено движущих сил развития и процветания.

, , Достаточно отчетливо понимая реальный ход вещей своего времени, Гельвеций утверждает, что на смену феодализма идет не «общность имущества», не «общество равных», а «реальное общество», основанное на «законной» частной собственности, т. е. буржуазное общество. Оно, это не названное, но подразумеваемое общество и есть социально-экономический идеал Гельвеция. Он не только констатирует движение общества к новым формам имущественного неравенства, но и увековечивает их. Гельвеций пишет: «Нет такого общества, в котором все

 

==62

граждане могут быть одинаково богатыми и могущественными» ⁶⁷.

Гельвецию, как и Дидро, хотелось лишь преодолеть чрезмерное имущественное неравенство. В отличие от физиократов Гельвеций считал, что государство не только имеет право, но и обязано регулировать отношения собственности, более справедливо и равномерно ее распределять, увеличивать число собственников. Но Гельвеций вынужден признать, что государственное вмешательство в лучшем случае способно лишь замедлить, а не парализовать концентрацию богатств в руках меньшинства."] На четко сформулированный вопрос, «можно ли надеяться сохранять в стране с денежным обращением справедливое равновесие между состояниями граждан? Можно ли помешать тому, чтобы в конце концов богатства не оказались распределенными слишком неравномерно?..» он столь же четко отвечает: «Это невозможно» ⁶⁸. Гельвеций пытался утешить себя мыслью, что в его «разумном и справедливом», т. е. в буржуазном, обществе углубление и расширение имущественного неравенства будут происходить в весьма замедленных темпах, в течение ряда столетий. В этих расчетах Гельвеций, конечно, жестоко ошибался.

Таким образом, если освободить социальный идеал Гельвеция от некоторых утопических наслоений, то этот идеал предстает перед нами как идеализированное буржуазное общество, которое уже во времена мыслителя успело достаточно развиться в недрах феодализма и находилось на пути к своей полной победе.

Как мыслил себе Гельвеций завоевание идеального общества будущего? Гельвеций неоднократно повторяет мысль, что в политическом организме все изменения должны быть медленными, постепенными. Задача, думал он, заключается в том, чтобы «путем незаметных переходов перевести народ от его теперешнего законодательства к возможно наилучшему законодательству» ⁶⁹.

Стремление избавиться от феодального строя мирными средствами, постепенными реформами было присуще всем идеологам дореволюционной французской буржуазии. Они имели все основания страшиться вооруженного народа, ⁶⁷ К. А. Гельвеций. О человеке... стр. 301.

68 Тшт wp ртп 957

⁶⁸ Там же, стр. 257.

⁶⁹ Там же, стр. 341.

 

==63

его ярости, его революционного пафоса. С полным основанием они учитывали, что удары восставших масс могут на каком-то этапе обрушиться не только на деспотическую власть, на феодалов, но и на «состоятельных людей» вообще.

И тем не менее Гельвеций не исключал насильственную борьбу, если не было иных средств для уничтожения ненавистного феодального порядка. Он был сторонником договорного происхождения государства и считал, что заключенный между народом и правителями договор предусматривает защиту последними жизненных прав народа. Если эти права попраны и нет иных возможностей восстановления утраченной справедливости, то народ может ответить на насилие насилием. «Если какое-нибудь правительство, — писал Гельвеций,— становится чрезмерно жестоким, беспорядки носят тогда благотворный характер... Освобождение народа от рабства стоит иногда государству меньше людей, чем их погибает на каком-нибудь плохо организованном публичном празднестве»⁷⁰.

Попытки, делаемые, например А. Кеймом, представить Гельвепия сторонником исключительно мирных реформ для упразднения феодализма и утверждения нового, «разумного порядка» не соответствуют действительности⁷¹. А. Кейм явно упускает из виду, что не только в определении социально-политического идеала, но и средств его осуществления Гельвеций продвинулся значительно дальше своих учителей Монтескье и Вольтера.

 -  * *

Социологические и социально-политические идеи Гельвепия тесно связаны, сращиваются, сливаются с его утилитаристской этикой.

Всю программу коренных социальных преобразований Гельвеций и его единомышленники обосновывали с неизменной ссылкой на себялюбивую «природу человека», на его утилитаристскую мораль.

Французские материалисты XVIII в., в особенности Гельвеций, выступили последователями и продолжателями утилитаристской этики, которая в XVII в. имела таких

?» Там же, стр. 356. 7i A. Keim. Helvetius.., p. 159.

 

==64

видных представителей, как Гоббс, Локк, Мандевиль и другие. Несмотря на разногласия в понимании сущности и назначения морали, они единодушно сходились на положении, которое за много веков до того было сформулировано Эпикуром: надо, чтобы для всех существ целью служило удовольствие, ибо едва они увидят свет, как уже естественным образом и независимо от разума ищут наслаждения и противятся страданию.

Эпикурейское этическое начало, удовольствие как верховное благо, развито и по-новому обосновано идеологами восходящей буржуазии, которые, отбрасывая религиозно-этические идеалы, ратовали за мирские интересы и отвергали стоическое презрение к плоти. Мысль о том, что стремление к счастью и собственной пользе не включает в себя ничего аморального и предосудительного, а, наоборот, является неотъемлемым свойством человеческой натуры, энергично отстаивалась идеологами буржуазии уже на ранних стадиях ее формирования. Это умонастроение вытекало из самой социальной природы буржуазии и вполне соответствовало ее жизненной практике. Выражая чаяния активной, охваченной духом предпринимательства голландской буржуазия XVII в., Спиноза утверждал, что первая и единственная основа добродетели, или правильного образа жизни, есть искание собственной пользы 72

На родине Гельвеция утилитаристские идеи имели вековую историю и таких сторонников, как Монтепь, Гассендн, Ларошфуко, Вольтер и другие. Не боясь огрубления вопроса, Ларошфуко заключал, что помощь другим оказывается лишь затем, чтобы обязать их в нужном случае ответить тем же; услуги, которые оказываются другим, в действительности авансом оказываются самим себе.

Гельвеций постарался подвести под утилитаристскую этику прочную теоретико-познавательную базу. Если у Ларошфуко и ряда других моралистов мысли о роли эгоизма в сознании и поведении людей не выходили за рамки констатации эмпирического факта, то у Гельвеция утилитаризм превратился в достаточно стройное, логически последовательное учение, пронизанное единым философским   принципом — материалистическим   сенсуализмом.

⁷² См. В. Спиноза. Этика. М. — Л., 1983, стр. 156—157, 164—165. 3 Гельвеций, т. 1              

==65

Этическая концепция, защищаемая Гельвецием, была подвергнута острой критике и самом лагере просветителей. Гельвеций и в вопросах этики решительно столкнулся с Руссо, который стоял на позициях признания врожденности добродетели, справедливости, сострадания и т. и. Столкнулся Гельвеций и с Вольтером, который пытался сочетать утилитаризм с учением о врожденности чувства доброжелательности.

Не отвергая утилитаристскую этику в целом, Дидро возражал против крайних выводов Гельвеция, против огрубления проблемы. Так, оценивая утверждение Гельвеция, что человек любит в добродетели лишь доставляемые ею богатство и уважение, Дидро замечает: «Это верно в общем, но в частности нет ничего более неверного, чем это утверждение» ⁷³. Критические замечания Дидро в большинстве своем верны. Но, правильно возражая против сведения всех моральных поступков личности лишь к эгоистическому интересу, к физической чувствительности, Дидро порой грешил ошибками противоположного порядка. Пытаясь выправить крайний сенсуализм Гельвеция в этике, он иногда доходит до отрицания всех явных и скрытых:, непосредственных и опосредованных связей между моральным сознанием человека и его чувственной природой, его интересами. В этой связи не мог не возникнуть вопрос: если некоторые моральные понятия и представления не коренятся в последнем счете в опыте, не имеют сенситивного происхождения, то откуда они берутся?

Защита Гельвецием утилитаристской этики со всем пылом, прямотой, а порой и нарочитым огрублением проблемы вызвала взрыв негодования со стороны феодальной реакции, а позднее — идеологов пореволюционной французской буржуазии. 'Архиепископ парижский Крйстоф де Бомон предавал анафеме «нечестивую систему», которая унцчтожает-де естественные обязанности человека, упраздняет «всякое влияние божественного закона на сердца людские», атакует «неизменные понятия добра и зла и открывает двери для всех пороков» ⁷⁴. Кристоф де Бомон понял органическую связь, которая существо-

 

==66

вала между этическим учением Гельвеция и отрицанием феодальной системы. Архиепископ констатировал довольно точно, что этическая концепция Гельвеция «желает разрушить отношения, которые связывают слуг с их господами» ⁷⁵. Вскоре после революции 1789—1794 гг. внутреннюю связь между революцией и утилитаристской этикой французских материалистов отмечали такие представители аристократической реакции, как Жозеф де Местр и ренегат Лагарп. Последний не переставал твердить, что французские просветители «были первыми учителями санкюлотизма»⁷⁶. Обрушиваясь на этику Гельвеция, Лагарп заявлял, что она «освящала все покушения на природу, человечность, правду и справедливость»⁷⁷. Легко заметить, что под человечностью, правдой и справедливостью Лагарп подразумевал феодальные отношения и санкционировавшую их феодально-клерикальную мораль.

Все позднейшие атаки реакционных буржуазных идеологов на этику Гельвеция неизменно сопровождались коренной ее фальсификацией. Пытались представить дело таким образом, что будто бы .Гельвеций выступал защитником вульгарного гедонизма, теоретиком необузданного зоологического эгоизма, отрицал возвышенные нравственные идеалы, звал назад к войне всех против всех и т. и. Дискредитация утилитаристской этики Гельвеция преследовала задачу укрепить позиции религиозной, спиритуалистической этики, к которой буржуазия особо пристрастилась после своего превращения в господствующий класс.

Гельвецию навязывали оценки и характеристики, которые были несовместимы с его взглядами. Верно, что этика французского мыслителя начинает с провозглашения эгоизма исходной основой чувств, мыслей и действий людей, но на эгоизме этическое учение Гельвеция не кончается. Опираясь на эгоистическую «природу человека», этика Гельвеция пытается сделать человека альтруистом, заставить его, преследуя личный интерес, творить общест^ венное благо. Гельвеций не отрицает ни одну из нравственных добродетелей. Он желает лишь вскрыть их

⁷⁵ Там же, стр. 20.

⁷⁶ 1. F. Laharpe. Refutation du livre de 1'Esprit. Paris 1797 n X

⁷⁷ Там же, стр. 100.                               '    > г- л.

З*                           

==67

истинные корни, обосновать гуманизм не вымышленными метафизическими и спиритуалистическими врожденными или боговдохновенными началами, а реальными потребностями людей. Можно смело сказать, что центральное место в этической концепции Гельвеция занимает не «апология эгоизма», а поиски путей, при которых человек, стремясь к личному благу, не только не нарушал бы интересы общества, но, напротив, содействовал бы им.

Этическое учение Гельвеция всесторонне обосновывает мысль, согласно которой правильно понятое счастье требует обуздания чувства себялюбия. Безудержное стремление только к личному благу, использующее для этого любые средства, неминуемо должно привести к столкновению человека со множеством других людей и к поражению узкого эгоиста. Сам принцип пользы должен убедить индивида в необходимости сочетания своего интереса с интересами других людей. В этом, согласно Гельвецию, заключается правильное понимание личностью своего интереса. Критерием добра, критерием истинно нравственного может быть не узкоэгоистический интерес, а тот поступок, который, преследуя личный интерес, совпадает с интересом общественным.

[_Поступки, преследующие выгоды личности или отдельных сообществ в ущерб интересам всего общества, расцениваются Гельвецием как безнравственные. Если общественное благо включает в себя благо каждого, то оно является высшим критерием нравственности. «Если хочешь поступать честно, — утверждает Гельвеций, — принимай в расчет и верь только общественному интересу...» ^7в] Но Гельвеций идет еще дальше. Если общественный интерес превыше всего, если salus populi suprema lexe est⁷⁹, то во имя целого, во имя народа справедливо подавлять интересы отдельных лиц и отдельных сообществ, противоречащие общему интересу. Общественная польза, пишет Гельвеций, «есть принцип всех человеческих добродетелей и основание всех законодательств. Она должна вдохновлять законодателя и заставлять народы подчиняться законам, и этому принципу следует жертвовать всеми своими чувствами, даже чувством гуманности»⁸⁰. Анти-

 

==68

феодальная направленность учения Гельвеция об общественном благе как о высшем нравственном законе и критерии добродетели совершенно ясна. Из этики Гельвеция со всей очевидностью следовало, что во имя блага народа законно и добродетельно подавлять интересы господствующих феодальных сословий как противоречащие счастью большинства. Под общественным благом Гельвеций подразумевал благо возможно большего числа людей.

 Этика Гельвеция объективно служила идейной подготовке и теоретическому оправданию революции 1789— 1794 гг. В этом нетрудно убедиться, читая высказывания Гельвеция о законности и справедливости насилия, даже кровавого, во имя спасения народа.

Гельвеций отвергает наличие каких-нибудь принципиальных помех для сочетания личного интереса с общественным. Но какими мерами осуществимо это сочетание? Казалось бы, что утверждение о том, что правильно понятый интерес толкает человека к добродетели, к взаимопомощи, к уважению интересов других, должно было привести Гельвеция к типичному просветительству, к призыву отличать с помощью разума правильно понятый интерес от неправильно понятого, т. е. к той же абстрактно-моральной проповеди, которая подвергалась осмеянию в работах мыслителя.

Говоря о всемогущей роли воспитания, Гельвеций не забывал каждый раз указывать, что первейшими наставниками людей являются господствующие законы, политический строй. Сочетание личных интересов с общественными не может быть осуществлено уговорами. Действующие во вред общественному интересу эгоистические побуждения могут быть парализованы такими реальными мерами, которые задевали бы интересы узкого эгоиста и убеждали его в невыгодности его поведения с точки зрения его же собственных интересов. «Только тогда, — пишет Гельвеций, — можно надеяться изменить взгляды народа, когда будет изменено его законодательство, и... реформу нравов следует начать с реформы законов» 81

Мы уже отметили чрезмерное подчеркивание Гельвецием роли политики, государственных деятелей в историческом процессе. И в вопросах совершенствования

⁸¹ Там же, стр. 261.

 

==69

нравственных норм Гельвеции выпячивает роль законодателей, будучи не в состоянии по достоинству оценить решающую роль социально-экономических отношений, общественных классов в формировании всех социальных явлений, а в их числе и нравственности. Но в условиях XVIII в. точка зрения Гельвеция знаменовала шаг вперед в развитии этической мысли. Считая людей, их нравственное сознание продуктом политического строя, Гедьвеций отвергал мысль о врожденности порока, осмеивал утверждения о его наследственно-фатальной обусловленности, о неисправимости преступников, разоблачал всю сумму реакционных, мистических, человеконенавистнических идей, которые позднее получили свое дальнейшее развитие в писаниях Ломброзо и его сторонников, а ныне возведены в ранг «непреложных» истин многими идеологами империализма. Достойно упоминания, что основная идея трактата известного итальянского просветителя, основоположника прогрессивной для своего времени уголовной юриспруденции Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях», идея о необходимости уничтожения общественных условий, порождающих преступность и преступников, по признанию самого Беккариа, вытекала из социологической и этической концепции Гельвеция⁸².

Заканчивая краткую характеристику этических взглядов Гельвеция, следует сказать о некоторых других исторически и классово обусловленных недостатках учения французского мыслителя о нравственности.

Гельвецию казалось, что выдвигаемое им этическое учение носит общечеловеческий характер. В действительности он отстаивал этическую концепцию, заостренную против феодализма и в защиту «разумного строя», который оказался не чем иным, как буржуазным обществом, Совершенно реальный буржуазный индивидуализм и эгоизм, имевшие своей экономической основой капиталистическую частную собственность, Гельвеции хотел сочетать с абстрактным, иллюзорным в условиях буржуазного строя «общественным» интересом. Этот мнимый общественный интерес, который не мог не быть в действительности ничем иным, как классовым интересом буржуазии, объявлялся Гольвецисм критерием нравственного

⁸² См. Ч. Беккариа. О преступлениях и наказаниях. М., 1939, стр. 41.

 

К оглавлению

поведения личности, справедливого и несправедливого, добра и зла.

В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс вскрыли классовый характер утилитаристской этики Гельвеция и Гольбаха как выражения окрепших буржуазных отношений, буржуазного мировоззрения. «Представляющееся совершенно нелепым сведение всех многообразных человеческих взаимоотношений к единственному отношению полезности, — писали Маркс и Энгельс, — эта по видимости метафизическая абстракция проистекает из того, что в современном буржуазном обществе все отношения практически подчинены только одному абстрактному денежно-торгашескому отношению» ⁸³.

Взаимная польза, взаимное использование рассматривались Гельвецием и Гольбахом как единственное реальное средство для связывания и гармонического сочетания частных интересов. Но само собой разумеется, что в условиях буржуазного общества эти идеализированные и столь облагороженно представляемые отношения  взаимной пользы и использования не могли быть ничем иным, как отношениями классовой эксплуатации. Из сказанного не следует, конечно, что Гельвеции и Гольбах выступали как сознательные сторонники капиталистической эксплуатации. Напротив, они искренне верили, что отстаиваемая ими теория полезности обосновывает и добивается «всеобщей пользы», что она призвана развязать творческую инициативу человека вообще. Понятно, что это были иллюзорные представления, хотя и имевшие под собой определенные исторические основания. Нельзя забывать, что тогда буржуазия шла во главе трудящихся масс и общие интересы борьбы против феодализма затушевывали до поры до времени классовые противоречия внутри самого «третьего сословия».

Объективное изучение жизни и творчества Гельвеция со всей очевидностью показывает всю необоснованность и тенденциозность многих суждений реакционной буржуазной истории философии об этом выдающемся французском философе. Перед нами глубокий и проницательный

⁸³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 409.

==71