о его недостатках и пороках

— Едва ты заснешь, как честолюбие тебя разбудит и скажет тебе: торопись составить заговор, ты отдыхаешь, а соперники бодрствуют у римских полководцев всегда была полная свобода действий.

На горе Самбул Гераклу оказывалось особое поклонение, так как в свое время он уведомил в сновидении местных жрецов, чтобы они держали возле храма лошадей со всем необходимым для охоты. Эти лошади, нагруженные колчанами, полными стрел, побежали через лес и возвратились оттуда только ночью, едва переводя дух, с пустыми сумками. Затем у жрецов было второе ночное видение, в котором бог указал им место, где действительно оказалось множество убитых зверей, лежащих тут и там.

— Парфянские цари. Когда они заключали союз, у них был обычай сцеплять пальцы правых рук и связывать большие пальцы двойным узлом, чтобы показалась кровь, которую они друг у друга высасывали через отверстие, сделанное при помощи небольшого надреза. Такой союз был самым нерушимым.

— Друзья. Нельзя считать друзьями людей, обладающих предрассудками. Их дружба всегда зависит от предрассудков других людей. [...]

— Кадм был первый, кто научился плавить медь.

— Нужно утешать себя в несчастье, ибо после бури обязательно наступит тишина. Но следует бояться в период процветания, потому что именно тогда и следует опасаться бурь; но в том и другом случае — ив отчаянном положении, и в безопасности — не доверяйте никогда

морю.

— Математик, геометр находят сто тысяч способов, которыми мир мог бы существовать, не сохраняя таких, которые являются законами движения.

— Критика также принимает иной раз золото за ми-

ШУРУ.

— Критика часто обвиняет автора в неясности. Слепой не видит ни зги ни ночью, ни днем.

— Химия — безрассудная соперница солнца, окруженная огнем, горнами, кузнечными мехами, почерневшая от дыма, держащая все металлы в своих руках, тщетно пытаясь сделать из них золото.

— Преступление, которое возят по городам обманщики-жрецы, выступает под именем божества.

— Преступление, которое вещает с высоты трона, слушают особенно внимательно.

— На празднествах Вакха и Венеры язычники были преступниками из-за религии.

— Один китайский император приказал прорыть канал длиной в пол-лье в горе, чтобы дать проход реке, которую он хотел провести к Рионану. По берегам канала он поставил две тысячи статуй.

— Ужасные преступления, говорит Тацит, начинаются с угрозы и завершаются возмездием.

— Один известный критик сказал: Боккалини⁵⁵*, собрав все знаменитые ошибки одного поэта, сделал из них дар Аполлону. Бог принял этот дар благосклонно и, чтобы его вознаградить, положил перед ним горсть совсем непровеянного зерна и приказал ему отделить от него солому. Когда тот это сделал, Аполлон подарил ему эту солому. [...]

— Нимфы соберут в свои покрывала слезы Авроры.

— Море развертывает на солнце свои волны в серебряную скатерть.

— Напрасно думают, что может быть поэт без божественного огня. Когда Прометей создал статую человека, он не сделал из нее человека до тех пор, пока не одушевил ее небесным огнем, и нельзя написать стихи, не вкладывая в них гений.

— Далеко от этих искусных поэтов отстоят те, [что подобны] цветам, которые заставляют появляться насильно и у которых никогда нет ни запаха, ни живых красок. Далеко от них отстоят те, кто, потея, вырывает черствые стихи из своей головы: стихи должны приходить на ум, но никогда их не следует искать.

— Только гармония заставляет запоминать и повторять стихи.

— На своих картинах нужно рисовать прекраснейшую природу.

 

==127

— Стихи, чтобы быть прекрасными, хотят, чтобы их  улучшали.

 Труд должен отшлифовывать произведение гения.

— Волна придает форму жемчужине, а искусство ее

отделывает.

— Солнце придает форму рубину, но сверкает он

только с помощью искусной руки. Нужно, чтобы труд шлифовал СТИХИ.

— Земля рождает цветы, искусство делает из них букет.

— Мы опасаемся, что из-за правильности стихи будут    : холодными или менее блестящими.

— Для плодовитого гения нужен лишь друг, который заставил бы его отвергать или перерабатывать свое произведение.

— Стихи нередко подобны цветам, из которых улетучивается аромат из-за слишком частого прикосновения   к ним, или женщине, которая теряет сияние роз на своем лице из-за того, что натирает его, чтобы придать себе более живые краски.

— Французы не очень поддаются живому впечатлению, и стихи им нравятся только по размышлении. У греков душа была более чувствительна к прекрасному, что  происходило или от климата, или от воспитания.

— Немногие умеют обогащаться за счет древних. Цветок, перенесенный из их произведения в наше, гибнет.

— Один — только сух, другой — лишь легкомыслен.

Немногие умеют в букете цветов показать плоды разума. [...]

— Во многих сочинениях трава заглушает цветы.

— Нужно, чтобы глупец смеялся над своим изображением.

— Глупец не может выдержать испытаний. Лишь орел выносит свет.

 — Человек без воображения принимает за напыщенность все, что не низменно.                                '^ч

— Разум, украшенный убором воображения, показывает в каждом стихе двойную красоту.

— Нужно, чтобы поэт сбросил путы со своих ног и

шел еще быстрее.

— Нужна плодовитость без путаницы.

 

==128

— Контраст создаст красоту.

— Чтобы мои мысли были более прекрасны, нужно, чтобы сравнения заимствовались из истории, так как в то самое время, когда мои мысли являются следствием сравнения, они учат истории.

— Чтобы узнать, красива ли картина в поэзии, нужно, чтобы художник мог сделать так, чтобы ее недоставало.

— Совершенного человека вовсе не бывает. Дворец не построен целиком из мрамора, в нем есть и медь. Нужно ли его за это презирать?

— Человек, который видит леса и дворцы только в водоеме, думает, что они находятся у него под ногами.

— Когда человек стареет, ему надоедает жизнь и он теряет ее без сожаления. Так, ручью наскучивает извиваться в равнинах после того, как он долгое время разбивал свои воды о берега, он торопится к концу своего пути и исчезает в лоне моря.

— Все великие люди подвержены заблуждению. Из костра выходят и свет, и дым.

— Человек, который не может отличить голос зовущей его истины от голоса заблуждения, придет к истине очень поздно. Так, охотник в гуще леса, где много охотников, слышит множество трубных звуков, и, поскольку он не разбирается, который из них из его отряда, он иной раз не поспевает к смерти животного, на которое он охотится. (Сделать более правильно.)

— Чтобы провести людей, министры уподобляются Янусу и видят сзади поступки тех, кто лжет им в лицо.

— Гербовый щит государей должен быть таким же, как гербовый щит молодых дворян во время их ученичества в армии: поле должно быть все белое и не отмечено никаким гербом до того, как благодаря каким-либо событиям в военной жизни они получат право выгравировать на нем какие-нибудь знаки.

— Великие люди говорят твердо и с гордостью. Иоанн Фридрих, курфюрст Саксонский, попавшись в руки Карла Пятого, отважно ответил этому государю, который угрожал отрубить ему голову: «Ваше величество может приказать сделать со мной все, что ему угодно, но не может заставить меня бояться». Он играл в шахматы, когда ему объявили смертный приговор, и он сказал герцогу Эрнесту Брюнсвику: «Закончим все же нашу партию».

 

==129

— Истина. Есть люди, запечатленные истиной, как холмы бывают позолочены лучами солнца.

— Истина, приди и очисти мой ум от заблуждений

черни.

— Я прошу тебя, Венера, окажи мне милость, чтобы мои стихи были более игристыми, но более гармоничными, чтобы мягкость выправила мой ритм.

— Венера в гневе стегает Амура розами. [...]

— Огромная полна — колыбель Венеры.

— Истина освещает всех людей, солнце освещает куст и дуб.

— Люди обычно считают, что лучше заблудиться в толпе, чем в одиночку следовать за истиной. С самого начала они боятся оказаться почти одни в отдалении от толпы и предпочитают гибель вместе с ней тучным травам, которыми питаются несколько мудрецов.

— Венера закрыта покровом, сквозь который видны ее искрящиеся глаза. Они еще прекраснее, когда солнце, чтобы спрятаться от земли, развешивает перед собой в воздухе облачное покрывало, его лучи пронизывают тень, рисуют различные фигуры в облаках, и оно более приятно разливает свой свет.

— У истины нет другой надобности, кроме как быть видимой, чтобы быть убедительной.

— Каждая истина, открываемая нами, — ото первый шаг к тем истинам, которые нам осталось открыть.

— Добродетель. Небо, чтобы не унизить свою гордость, дав нам силу победить пороки, не позволяет нам восторжествовать над всеми нашими недостатками.

— Сколько добродетелей являются лишь добродетелями театра и для того, чтобы поддержать себя, нуждаются в посторонних глазах и общественном восхищении. Сцевола⁵⁶*, который сжег свою руку на виду у Порсены, мог бы испугаться меньшей боли, будучи наедине.

— Мои стихи не написаны для тех легкомысленных людей, которые думают, что единственное предназначение стихов — быть мадригалами.

— Люди заботятся вовсе не о том, чтобы их сыновья имели больше добродетели или знаний, а о том, чтобы у них был хороший вид и они умели играть.

 

К оглавлению

— Стихи должны быть не нежные, а сильные. (...]

— Каждая красавица обладает своей красотой, а каждая красота порождает желания. [...]

— Зачем смешивать золото истин с грязью обмана?

— Мои стихи будут, вопреки им, прочнее бронзы. Я оставляю скромность и ради благородной гордости отталкиваю зависть. [...]

— Страх порождает в уме ужасные привидения, которые прогоняют дуновение надежды, и живая картина этих ужасных предметов благодаря надежде блекнет.

— Страх, подобно Медузе, обращает нас в камень. [...]

— Сервилия⁵⁷*, чтобы не пережить Лепида, проглотила горячий уголь. [...]

— Страх идет впереди бегства, ему расчищены все дороги, бояться его заставляют опасности, которые за ним следуют, и он делает храбрыми тех, кто смотрит ему в лицо: он становится смелостью.

— Цикады счастливы, что имеют немых жен.

— Преисподняя. Фурии. Змеи-фурии одеваются, заставляя сверкать при мерцании мрачных адских огней свою золотистую и зеленую чешую, испускают шипение радости, и преисподняя освещается огнями, окрашенными кровью и черным ядом. Змеи раздувают свои блестящие глотки, могилы шепчут, мертвенно-бледный цвет лица фурий оживляется, на нем появляется алая кровь.

— Плутон. Его жезл сделан из огня. Безмолвие и ночь, покрывая и окружая Плутона, изуродовали глаза и уши, и ярость выражается там только безмолвием. [...]

— Заблуждение. Алтари, которыми покрыта земля, посвящены ему. Чад фимиама, который курят ему смертные, не затуманивает свет истины, и количество поклонников заблуждения отнюдь не ослабляет ее могущество. [...]

— Сатана видит под собой всех небесных духов. Первые пять лучей бога, изливаясь из его лона, образуют над ним диадему славы. Его ноги расположены на ангелах, его лицо служит солнцем на небе. Бог, чтобы смягчить его сияние, па которое только он один может смотреть прямо, бросает на него лучи, которые, отражаясь на небе, создают день блаженных. Бог присоединяет к их душам пылающую кирасу, которую они носят с собой, и, когда они находятся в дымной бездне, они смутно видят троны, на которых они сидели и на которые бог посадил других

5*                           

==131

янгелов. Это для них самые жестокие муки, и их пожирает зависть.

— Заблуждение на земле — как большая река, которая течет в одном и том же русле, но сама не бывает одной и той же в единый миг.

_ Вулкан. Его горнило горит белым огнем с красными отсветами. Глубже видны большие бочки, наковальни, где лежат твердые алмазы. Другие стены заставлены выкованными молниями и зарницами, которые все время грохочут, так как их нельзя привязать. У Вулкана бронзовые руки, пот струится потоком по его морщинам, его волосатый живот облит этим потом, смешанным с чернотой угля и пепла, лицо его мертвенно-бледно. Стучат металлы в правильном и страшном созвучии; ветры — это его кузнечные мехи. Сталь размягчается в огне, принимая формы, огонь потрескивает и бьет ее со всех сторон, и гора стонет и завывает. Его молоты похожи на горы. Вулкан сгущает огонь, чтобы выковать из него молнию.

— Новое. Ничто не исчерпывается полностью. Снова солнце образовывается на небе. Колумб открыл Новый Свет.

— Кажется, что его легкие стихи шагают без оков.

— Вот здесь видно, как ступает поэзия, которая выковала себе венец славы, украшающий головы великих людей, а также головы простолюдинов и королей, поэзия, которая выковала короны красавицам, сделав их бессмертными. [...]

— Поэзия рождается в пещерах и скалах.

— Ум, более обширный, вошел в мою душу, объекты и картины которой предстают передо мной.

— Скряга и на Парнасе предпочитает повой.

— Ум. Самые отвлеченные вещи становятся видимыми в глазах воображения. [...]

— Крылатая поэзия, которой все уступает, поднимается через небесные сферы и ищет при зарождении дня краски, которыми она раскрашивает свои одежды. Она устремляется в небо, чтобы любоваться красотой и делать зарисовки для своих картин. Вскоре она спускается в пещеру ужаса, ночи и т. д. Описать.

— Поэту нужно иметь огромный запас знаний, чтобы создавать свои произведения. Он должен быть воодушевлен небесным огнем, который придает живость

 

==132

его воображению и заставляет, подобно солнцу, скитаться по небу, чтобы освещать мир. Но небо скупо на этот

огонь.

— Поэзия и искусства обязаны своим рождением любви, а любовь обязана им способностью нравиться и своей

красотой.

— Музы любят обитать в добродетельных душах.

— Лейб-медик писал стихи и обращался в стихах к Франциску II даже с наставлениями. [...]

— Помпонию⁵⁸* был присужден триумф за победу над каттами, но это было ничто по сравнению с той славой, которую он приобрел благодаря своим стихам.

— Нерон писал стихи.

— У Рима было множество триумфаторов и мало хороших поэтов.

— Поэзия отличается от живописи тем, что живопись не обязана всегда рисовать с красивой натуры и что можно быть великим художником при изображении низменного. Но именно это неверно в поэзии.

— Из сравнений нужно выбирать то, которое не только создает прекрасный образ, но и находит выражение в гармоничных словах.

— Если нет ничего рапного красоте природы, то поэта, который умножает ее, создавая природу из новой материи и придавая ей новые формы, должно почитать.

— Вергилий всегда очаровывает, никогда не удивляя, словно он не был возбужден «Илиадол».

— Сравнение. Нет необходимости в том, чтобы соотношения в нем были очень точными, потому что оно делается не только для разъяснения и украшения, но и для того, чтобы понравиться.

— В поэмах, где выводятся пастухи, всегда нужно, чтобы их мысли содержали картину полей, лесов и рек, так же как и других вещей.

— Те, кто в поэзии обладает талантом возбуждать страсти, не обладает, о чем говорит Аддисон, талантом писать в благородной и возвышенной манере, и наоборот.

— На рассвете роскошь отправляется собирать яды и искать богатства.

 

==133

— Роскошь переносит реки из долин на вершины гор и заставляет приплывать из дворцов на судах. [...]

— Нужда сняла со львов их шкуры, а роскошь выткала материи из золота.

_ Кажется, что изнеженность, которая приказывает возить себя в карете и не может обслуживать сама себя, имеет руки и ноги лишь из приличия. Она хотела бы, чтобы ее рубашки были сотканы из воздуха, столь велика ее изысканность; она умерла бы, если бы носила шерстяную одежду, она не могла бы в ней пошевелиться. Но она легко ступает в одежде, отягощенной золотом и бриллиантами.

— Роскошь перенесла горы, вырыла озера, подобные морям, сузила моря в их ложе и, соблаговолив действовать с помощью природы, хочет всегда совершать над ней насилие. (Описать.)

— Роскошь на легких лодках отправляется искать чудовища, похожие на острова, чтобы вырвать из них кость, которую бог спрятал под толстым слоем мяса, — и это в тех морях, которые караулят плавающие льдины и северные бури. Необходимые вещи не столь хорошо спрятаны в глубине морей или под подводными камнями, подступы к которым охраняют кровожадные чудовища. [...]

— Ярость. Некогда швейцарцы после своей победы над герцогом Бургонским построили часовню из костей мертвецов, посвятив ее их страстям, и воздвигли также храм ярости богу милосердия.

— Арсенал ярости наполнен быками Фалариса, кипящими котлами и т. д., живыми людьми, привязанными к мертвым. Огни ярости — это мученики, которых ярость покрыла воском.

— Победитель очень глубоко вогнал свою ярость в поток крови и задушил свою славу.

— В храме ярости видны лишь статуи боли и смерти в различных позах. Кровь, смешанная с раздробленными костями, лежит в основании дворцов, ярость сама изготовляет там яды. (Поработать над этим.) Если любовь показывается в этом храме, то только в сопровождении ревности и т. д. (Описать.) Ярость, привязывая людей к трупам, приковала жизнь к смерти.

— Ярость принимает лишь дымящуюся кровь. Там течет река крови, гнилые и грязные волны которой движутся с трудом.

 

==134

— Любовь. Желания — это цветы любви, а наслаждения — ее плоды.

— Любовь нередко предпочитает креп ночи сверкающей вуали дня.

— Любовь в соответствии с различными характерами по-разному пылает. Во льве жгучее и кровожадное пламя выражается в рычании, в высокомерных душах — в пренебрежении, в нежных душах — в слезах и унынии.

— Говорят, что Адам откусил яблоко в том же месте, что и Ева, где осталась ее слюна. Это было начало, которое зажгло огонь вожделения в сердце человека, и поэтому-то губы и язык влюбленных так любят сближаться.

— На лице нашего кумира появилась морщина. Любовь содрогается и убегает, не смея оглянуться.

— Факел любви несет свой огонь в ледяные пещеры, куда уходят киты. Он проникает в глубь морей и приводит в движение их чудовищ, он проник в ледяной дворец Нептуна. Ярость, вооруженная у римлян мечами и шлемами, безбоязненно встретилась со смертью. Она презирает молнию, вылетающую из бронзовых стволов, которые заряжает убийство, она мечет красные стрелы. Радость пляшет у варваров под звуки нестройной музыки при свете звезд, как у нас под звуки Люлли и при свете факелов в тех волшебных залах, где искусство при помощи красок подбирает все стихии и собирает по очереди весь мир в узком пространстве, которое оно увеличивает на глазах. У Любви одни и те же восторги во всех странах, она наслаждается одним и тем же сладострастием, имеет одни и те же желания и хочет равным образом достигнуть обладания теми, кого она любит. Ревность, которая за пей следует и которая ведет за собой гнев, имеет то же самое желание разделаться со своими соперниками. Во Франции она дерется на дуэли, где условия для соперников равны, в Италии она совершает убийство. Грусть во всех странах проливает слезы и лишь испускает вздохи различного звучания. Смелость повсюду слепа перед опасностью и не может отступить ни на шаг. Отчаяние везде мчится и с яростью бросается на смерть, различную в различных странах. [...]

— Самолюбие — стержень наших страстей.

— Оскорбленное самолюбие приказывает своим спутникам хулить мирян в храме Венеры из-за ее. красоты.

— С самого начала, когда юноша обладает достоинст-

 

==135

вами, самолюбие предостерегает всех людей, чтобы они заглушили, если могут, это молодое растущее дерево. [...]

— Тщетно хотели бы избежать любви. Мудрец бежит, а любовь летит.

— Любовь, даже счастливая, которая умножает наше бытие, умножает и наши печали. У нас два тела, чтобы принимать печаль, две души, чтобы принимать грусть, две жизни и т. д. (Описать.)

— Живая ты была моей любовью, мертвая я буду твоей фурией.

— Любовь еще более тонка, чем ревность.

— Одинаковое счастье — быть победителем или побежденным в битвах любви.

— У любви больше уловок, чем у Аргуса⁵⁹* глаз. [...]

— У любви, как у розы, только один день.

— Бог. Под предлогом всемогущества бога все люди небольшого ума придумали волшебные сказки, и, так как это возможно, они захотели, чтобы было сделано все то, что они себе вообразили. Не будем же сами делать и не допустим, чтобы бог делал то, чего не может сделать никакая другая причина.

— Система притяжения не требует, чтобы допускали существования бога, ибо если материя обладает способностью притягивать тела, то они должны притягиваться до тех пор, пока не достигнут положения, в котором они находятся сейчас, то есть до тех пор, пока не придут в равновесие притяжения. [...]

— Наша смерть запечатлена в вечности.

— Самый драгоценный дар, который небо делает королям, это министры, столь же добродетельные, сколь и просвещенные.

— Диодор Сицилийский говорит, что эфиопы были первыми изобретателями иероглифов и что они рисовали ястреба, крокодила, змею, глаз, правую или левую руку и т. д., чтобы обозначить быстроту, злобу, бдительность, свободу, скупость и т. д. Другие рассказывают, что египтяне изобрели буквы, которые финикийцы принесли в Грецию вместе с Кадмом⁶⁰*.

— Иногда бог заставляет восхищаться собой в своем гневе, как разъяренным морем, иногда — восхищаться только его величием, как спокойным морем.

— Картина движущейся Вселенной заставляет видеть величие механика.

 

==136

— Страсти. Нет ничего более опасного, чем страсти, которыми разум управляет в запальчивости.

— Страсти — это пресмыкающиеся, когда они входят в сердце, и буйные драконы, когда они уже вошли в него.

— Страсти — как ядовитые травы. Только дозы делают их ядами или противоядиями.

— Огонь, который все разрушает, искусственно управляемый, породил множество чудес, так же как и страсти, руководимые разумом.

— Ветры колеблют землю, а страсти — душу мудреца, если они не опрокидывают ее.

— Страсти, которые порождают как добродетели, так и пороки, подобны пище. Источник жизни есть источник смерти.

— Желание погасить одну страсть при помощи другой — это не что иное, как желание перенести костер из одного места в другое.

— Искра в страстях сопровождается пожаром.

— Слабость, пренебрегающая страстями, укрепляет себя. Песчинки образуют горы. Их следует избегать. [...]

— Мало-помалу мы превозмогаем себя и разрушаем наши страсти. Тщетно мы будем пытаться погасить их сразу. Давайте подражать временам года. Холод постепенно прогоняет тепло, и плоды постепенно заставляют падать цветы. Но в нашем климате не видно, чтобы лето, которое управляло нами при помощи мгновенно исчезающего огненного спектра, сменялось зимой, восседающей на ледяном троне и дышащей снегом, а изморозь покрывала землю, еще горячую от летнего зноя. Не видно также, как тутовая ягода появляется на месте цветка, который падает. [...]

— Мудрец защищает себя от приближения страстей, но не может их задержать в их движении. Человек может защитить себя от приближения к пропасти, но не может остановиться, когда падает в пропасть.

— Кто не может довольствоваться малым, кто жертвует свободой из-за сильных желаний, тот носит в своем сердце грифа Прометея.

— Жадность заселила города, вырываясь из деревень.

— Патетическое. Причина патетического в том, что несчастный становится счастливым или счастливый несчастным. Для этого нужно, чтобы характер был благородным, герой — юным, добродетельным и приятным, не-

 

==137

ожиданное изменение происходило в тот момент, когда герой наиболее счастлив или наиболее несчастлив, а выражение, при помощи которого излагается изменение ситуации, было коротким, ясным, хотя и хорошо связанным с тем, что было ранее. Самое большое искусство состоит в том, чтобы одна и та же ситуация делала двух героев сразу счастливыми или несчастными. Смотрите «Блудный сын» Вольтера⁶¹*.

— Улетая, любовь уносит свои клятвы.

— В любви самый влюбленный — король.

— Любовь считает не предков, а прелести своей возлюбленной.

— Пропусти это вино в свои вены, это приворотное

зелье любви.

— С первыми морщинами прощай, любовь.

— Факел любви сияет только ночью. [...]

— Амур обязан своим рождением Венере, а Венера обязана ему своими почестями, своими храмами и своей свитой. Без этого она была бы лишь прекрасной статуей.

— Лишь в восторгах любви ощущают счастье существования и, прижимая губы • к губам, обмениваются душами.

— Желания — это стрелы амура. Я вовсе не был ранен теми стрелами, которые амур мечет как лучи солнца во всем мире. Он собрал вместе множество стрел, и рана столь велика, что не поддается лечению. [...]

— Когда амур связан двойной цепью ума и красоты, он не может больше улететь. [...]

— Сети любви натянуты по всему миру, однако в них не попадается еще тот, кто хочет. [...]

— Тирания. Она убила Валерия и дочь всадника Поппею⁶²*. Она совершила преступление по отношению к этим римлянам за их мечты, чтобы увидеть Клавдия с перевернутым терновым венцом.

— Заря тирании никогда не предвещает убийств. [...]

— Законы. Действительно смешно, когда в стране вводят такое множество законов, что граждане не в состоянии их знать. Есть ли большее доказательство глупости законодателей?

— Молодой поэт — это виноград, спрятанный в листьях. Он еще не очень обращает на себя внимание, но он скоро созреет и станет нектаром, которым упиваются боги.

 

==138

— Поэты подобны богам, которые живут дымом фимиама, и, так же как создания бессмертных, их произведения не боятся косы времени.

— Хотя вино заключено еще в гроздьях, виноградарь оценивает его добротность. Так, гений заранее оценивает гения.

— Чем больше продвигаются вперед, тем более трудным находят искусство. Так и человек находит гору тем более высокой, чем больше он приближается к ней.

— Нужно, чтобы в произведении все было связано, как цепь морских волн. Переход от одной мысли к другой производит то же действие, что и основание волн.

— Есть много людей, которые знают правила поэзии. Но среди них немногие понимают их достаточно хорошо, чтобы их применять, и они действуют в соответствии с теми правилами, которые лучше понимают.

— В поэзии все, что не является живым размышлением, должно быть живописью. Именно это создает вдохновение.

— Мало есть людей, которые имели бы право принижать себя, как Вольтер, или хвалить других так, чтобы это не было низкой лестью. Завистники были неправы, упрекая его. Они хвалили бы его, если бы у них было достаточно заслуг, чтобы их похвалы наносили удар.

— Один из величайших принципов поэзии — это гармония, так сказать, красок в описаниях и сравнениях, чтобы совсем не было шероховатости в картине. Нужно, чтобы один цвет незаметно переходил в другой и чтобы даже отвратительный предмет, когда он нарисован вместо приятного, содержал в своей неприглядности что-то приятное, и наоборот. (Смотрите у Катулла свадьбу Фетиды, стр. 146, портрет парок.) ⁶³* Это то, что придает мягкость и устраняет сухость.

— В поэзии не нужно ничего оживлять без необходимости, для красоты. Так, мы ничего не добьемся, если поместим ангела на солнце, и т. д.

— Человек, который в совершенстве познал бы правила поэзии, был бы совершенным поэтом. Он всегда будет поэтом (если только его не охватит лень) в той же мере, в какой он является знатоком. Допустим, к примеру что он поддался искушению предпочесть переходные глаголы непереходным в поэзии, потому что этот переход занимает ум. Тот, кто знает это правило, не смог бы, го-

 

==139

ворят, его выполнить. Transeat⁶⁴*. Но он только должен был бы разобраться в переходных глаголах на своем языке, так как ему отказано лишь в способности находить такой глагол, а не в способности его понять. Когда ему покажут, то, очевидно, что он его найдет в таблице глаголов и использует его. Этот пример может быть применен равным образом ко всем другим правилам поэзии, более обоснованным посредством примеров.

— В поэзии нужно оживлять каждый стих и убирать все, что но создает красоты. Virtute carentia toilet⁶⁵*.

— В наших чувствах находятся матрицы наших идей. [...]

— Добродетели — это единственные божества, которых я хочу почитать.

— Днем нимфы почитают богов, ночью боги приносят жертвы нимфам.

— Сравнение. Как солнце, которое светит и расстилает золотое покрывало лишь на одной стороне горы и так далее и оставляет другую темно-зеленой. [...]

— Кора дубов, изборожденная морщинами.

— Науки. То, что есть злополучного, и то, что приведет к упадку наук, заключается в следующем: науки, полезные обществу, не являются самыми трудными, а человек с умом может быть польщен лишь этим в отличие от министра — разве только последний имеет достаточно ума, чтобы знать цену трудности. [...]

— С тех пор как яд любви циркулирует в моих венах, мои чувства не могут выполнять иной функции, кроме культа любви. [...]

— Великий бог — это бог наслаждений.

— Обломки, трофеи, индийские пленные с кожей, обожженной солнцем, цепи, стонущие народы — стоят ли они ласк, поцелуев, восторгов любви. [...]

— Я предпочитаю умереть в объятиях той, которую люблю, чем умирать на виду на поле боя среди солдат. [...]

— Живут лишь в то время, когда любят.

— Кто берет все наслаждения, берет из них еще очень мало.

— Древние. Греки и римляне во времена сильной летней жары приносили в жертву рыжую собаку.

— Древние. У римлян был обычай, согласно которому, когда люди соединяли большие пальцы, гладиатор-победитель давал пощаду побежденному, и все же

 

К оглавлению

==140

такое соединение пальцев было знаком ненависти. Пруденций⁶⁶* рассказывает, что, когда победитель погружал меч в грудь побежденного, весталки говорили, что для них это наслаждение. [...]

— Поэзия. Страбон"⁷* говорит, что только мудрецы могли быть поэтами. Греки заставляли своих детей учить стихи, чтобы научить их мудрости и скромности, [...]

— Тиртей⁶⁸* читал наизусть стихи, сочиненные им, когда он находился во главе своей армии, которая была оттеснена. Эти стихи столь сильно воспламенили храбрость лакедемонян, что, не боясь смерти, они атаковали мессинцев и разгромили их.

— Красота зависит не от большого количества образов, а от того, чтобы каждый образ был благородным, обширным и хорошо обрисованным. Перегружая образ, часто его портят. Нужно, чтобы образ был дан легко, чтобы основные события были изложены подробно, но повествование не должно быть слишком перегруженным.

— Образ уменьшают, желая сделать его слишком большим. Всегда нужно брать наибольшие эффекты природы, но все же то, которые существуют в природе. [...]

— Почти всегда сравнения охлаждают. В эпической поэме лучше давать описания. [...]

— Верное средство в поэзии, чтобы узнать, не обманываешься ли относительно своего сочинения. — сравнить то, что говорят, с том, что хотят сказать. Именно для этого Гораций советует давать отдых своему произведению на долгое время.

— Не только в поэзии нужно оживлять каждый стих при помощи вдохновения, так же следует поступать и с канвой пьесы.

— Описание захода солнца. Небо на горизонте затянуто пурпурным покровом, середина неба — серебряным. Ночь поднимается с другой стороны горизонта и расстилает свои темные покровы. Заходящее солнце оставляет все поле темным, а напротив на горе находится город, на который оно бросает своп лучи, причем город кажется золотым. [...]

— Маленькие ручейки — как змеи с серебряной чешуей, которые извиваются, ползут по полю.

— Идеи пли темы «Философских писем». В моем письме об атеистах, пригодных для королей, следует сказать

 

==141

00.htm - glava03

Что только религии могут заставить совершить, как они это и делали, убийство короля, ибо они поощряют людей и заставляют их благоразумно презирать скоропреходящую смерть, угрожая им смертью вечной.

— Весьма опасное положение, которое было причиной многих войн, состоит в том, будто королевская власть распространяется лишь на то, что касается общественного спокойствия и жизненных удобств, так что в области, которая касается спасения, власть предоставляется другому.

— А вот еще одно положение, весьма опасное для короля. Святость и вера не могут быть приобретены путем изучения и размышления, они всегда даруются свыше и внушаются сверхъестественным образом. В этом случае почему нас заставляют представлять объяснения по поводу нашей веры? Ибо, пользуясь этим, каждый возомнит себя пророком. Почему бы каждому не судить в таком случае о том, что он должен сделать по своему собственному вдохновению, а не исходя из законов, устанавливаемых теми, кто управляет. Это положение ведет к разрушению общества.

 

==142

 

==143

 

==144

00.htm - glava04

Предмет, который я предполагаю исследовать в этом труде, интересен и даже нов. До сих пор рассматривали ум только с некоторых его сторон. Великие писатели касались этой проблемы лишь мимоходом, это и придает мне смелость заняться ею.

Знание ума, — если взять это слово во всем его объеме, — так тесно связано со знанием сердца и страстей человеческих, что нельзя было писать о нем, не затрагивая хотя бы той части этики, которая обща людям всех наций и которая при всяком образе правления имеет в виду только общественную пользу.

Устанавливаемые мной относительно этого предмета принципы соответствуют, как мне кажется, общему благу и опыту. Я восходил от фактов к причинам. Я полагал, что этику следует трактовать так же, как и все Другие науки, и создавать ее так, как создают экспериментальную физику. К этой мысли меня привело убеждение, что всякая нравственность, принципы которой полезны для общества, необходимо соответствует нравственности религиозной, которая есть не что иное, как усовершенствованная человеческая нравственность. Впрочем, если окажется, что я ошибся, и если — против моего ожидания — некоторые из моих принципов не будут соответствовать общему благу, то это будет ошибка моего ума, а не сердца, и я заранее заявляю, что я от них отказываюсь.

''       От читателя я прошу одной милости: выслушать меня, раньше чем осуждать; проследить всю цепь моих идей и быть моим судьей, а не проявлять пристрастие.

 

==145

Эта просьба не есть результат глупой самоуверенности; я слишком часто вечером находил плохим то, что утром мне казалось хорошим, чтобы быть высокого мнения

о своих знаниях.

Может быть, я взялся за предмет, превышающий мои силы но кто же знает себя настолько, чтобы верно их оценить! Во всяком случае я не буду упрекать себя за то, что не употребил всех усилий, чтобы заслужить одобрения публики. Если я его не заслужу, я буду более огорчен, чем удивлен; чтобы добиться одобрения в подобном случае, еще недостаточно одного желания.

Во всем мной изложенном я искал только истины не ради лишь чести провозгласить ее, а ради того, что истина полезна людям. Если я уклонился от нее, то даже в своих заблуждениях я найду повод к утешению. «Если, — как говорит Фонтенель '*, — люди могут достигнуть в любой области сколько-нибудь разумных результатов только после того, как они в этой области исчерпают все возможные глупости», то и мои ошибки пригодятся моим согражданам; мое крушение укажет на опасный риф. «Сколько глупостей, — прибавляет Фонтенель, — нам пришлось бы теперь говорить, если бы древние уже не сказали их раньше нас и, так сказать, не предвосхитили бы их».

Итак, повторяю: в своем труде я гарантирую только прямоту и чистоту своих намерений. Однако, как бы мы ни были уверены в своих намерениях, крики зависти так охотно выслушиваются и ее постоянные декламации так способны соблазнить души более добродетельные, чем просвещенные, что пишешь, так сказать, дрожа от страха. Уныние, в которое приводили многих гениальных людей часто клеветнические обвинения, предвещает, по-видимому, возврат веков невежества. Только в посредственности своих талантов находишь в любой области творчества убежище от преследований завистников. Посредственность становится в настоящее время защитой, и эту защиту я, по-видимому, приобрел себе помимо своей воли.

К тому же я полагаю, что вряд ли зависть может приписать мне желание оскорбить кого-либо из моих сограждан. То, что в этой книге мне приходится говорить не о ком-либо в частности, а о людях и народах вообще, ставит меня вне всякого подозрения в злорадстве. Прибавлю даже, что читающий эти рассуждения увидит, что

 

==146

Я люблю людей, что я желаю им счастья и не питаю ненависти и презрения ни к кому из них.

Некоторые из моих идей, может быть, покажутся слишком смелыми. Если читатель найдет их ложными, то я прошу его: осуждая их, не забывать, что часто именно смелости мы бываем обязаны открытием величайших истин и что страх перед возможностью ошибки не должен отвращать нас от поисков истины. Тщетно низкие и трусливые люди пытаются изгнать истину и называют ее иногда распущенностью; тщетно повторяют они, что истина часто опасна. Если даже допустить, что она иногда опасна, то во сколько раз большая опасность угрожает тому народу, который согласился бы коснеть в невежестве. Всякий народ, покончивший с диким и зверским состоянием и оставшийся непросвещенным, есть народ презренный, который рано или поздно будет порабощен. Над галлами одержали верх не столько храбрость, сколько военное искусство римлян.

Знание какой-нибудь истины может быть не совсем удобно в известную минуту, но пройдет эта минута — и та же самая истина станет полезной на все времена и для всех народов.

Такова судьба человеческих дел: нет такого блага, которое не было бы опасно в некоторые моменты, но только при этом условии можно им пользоваться. Горе тому, кто по такому мотиву захотел бы отнять его у человечества!

В тот момент, когда запретят знание некоторых истин, не позволят и говорить ни об одной из них. Многие могущественные и часто даже злонамеренные люди охотно изгнали бы совершенно истину из Вселенной под тем предлогом, что иногда мудро умолчать о ней. Поэтому люди просвещенные, которые только и знают всю цену истины, непрестанно требуют ее: они не боятся подвергнуть себя возможным страданиям, лишь бы пользоваться теми действительными преимуществами, которые она доставляет. Из всех человеческих качеств они больше всего уважают благородство души, отказывающейся от лжи. Они знают, как полезно обо всем думать и все говорить, знают, что сами заблуждения перестают быть опасными^ когда дозволено их опровергать. В этом случае их быстро признают заблуждениями, вскоре они сами собой падают в пучину забвения, и только одни истины всплывают на обширной поверхности веков.

 

==147

00.htm - glava05

ГЛАВА   I

Постоянно спорят о том, что следует называть умом: каждый дает свое определение; с этим словом связывают различный смысл, и все говорят, не понимая Друг друга.

Чтобы иметь возможность дать верное и точное определение слову ум и различным значениям, придаваемым этому слову, необходимо сперва рассмотреть ум сам по себе.

Ум или рассматривается как результат способности мыслить (и в этом смысле ум есть лишь совокупность мыслей человека), или понимается как самая способность мыслить.

Чтобы понять, что такое ум в этом последнем значении, надо выяснить причины образования наших идей.

В нас есть две способности, или, если осмелюсь так выразиться, две пассивные силы, существование которых всеми отчетливо осознается.

Одна — способность получать различные впечатления, производимые на нас внешними предметами; она называется физической чувствительностью.

Другая — способность сохранять впечатление, произведенное на нас внешними предметами. Она называется памятью, которая есть не что иное, как длящееся, но ослабленное ощущение.

Эти способности, в которых я вижу причину образования наших мыслей и которые свойственны не только нам, но и животным, возбуждали бы в нас, однако, лишь ничтожное число идей, если бы они hp были в нас связаны с известной внешней организацией.

 

==148

Если бы природа создала на конце нашей руки не кисть с гибкими пальцами, а лошадиное копыто, тогда, без сомнения, люди не знали бы ни ремесел, ни жилищ, не умели бы защищаться от животных и, озабоченные исключительно добыванием пищи и стремлением избежать диких зверей, все еще бродили бы в лесах пугливыми стадами '.

При этом предположении во всяком случае очевидно, что ни в одном обществе цивилизация (la police) не поднялась бы на такую ступень совершенства, какой она достигла теперь. Если бы вычеркнуть из языка любого народа слова: лук, стрелы, сети u up., — все, что предполагает употребление рук, — то он оказался бы в умственном развитии ниже некоторых диких народов, не имеющих двухсот идей² и двухсот слов для выражения этих идей, и его язык, подобно языку животных, соответственно был бы сведен к пяти-шести звукам или крикам³. Отсюда я заключаю, что без определенной внешней организации чувствительность и память была бы в нас бесплодными способностями.

Теперь следует выяснить, действительно ли обе эти способности при помощи данной организации произвели все наши мысли.

Прежде чем я начну обсуждать этот предмет, меня могут спросить: не являются ли обе эти способности видоизменениями какой-нибудь материальной или же духовной субстанции? Этот вопрос, некогда поднятый философами ⁴, обсуждавшийся отцами церкви ⁵ и вновь вставший в наше время, не входит необходимым образом в план моего труда. То, что я хочу сказать об уме, согласуется с любой из названных гипотез. Я замечу только, что если бы церковь не установила наших верований относительно этого пункта и если бы необходимо было лишь при свете разума возвыситься до познания мыслящего начала, то мы должны были бы признать, что ни одно мнение по этому предмету не может быть доказано; нам пришлось бы взвесить доводы за и против, принять во внимание трудности, высказаться в пользу наиболее вероятного и, следовательно, судить лишь приблизи-

' Здесь и далее цифра без звездочки отсылает к примечаниям К. А. Гельвеипя, расположенным в конце каждой главы —Прим ред.

 

==149

тольно. Этот вопрос, как и множество других, мог бы быть решен лишь при помощи теории вероятности⁶. Поэтому я больше не буду на нем останавливаться; возвращаясь к моему предмету, я утверждаю, что физическая чувствительность и память, или — чтобы быть еще точнее — одна чувствительность производит все наши представления. Действительно, память может быть лишь одним из органов физической чувствительности: начало, ощущающее в нас, должно по необходимости быть и началом вспоминающим, ибо вспомнить, как я докажу это, собственно значит ощущать.

Когда вследствие течения моих представлений или благодаря колебаниям, возбужденным определенными звуками в органе моего слуха, я припоминаю образ дуба, тогда состояние моих внутренних органов должно по необходимости быть приблизительно таким, каким оно было, когда я видел этот дуб. Но это состояние должно неоспоримо производить ощущение: отсюда ясно, что вспомнить — значит ощущать.

Установив этот принцип, я скажу еще, что в нашей способности замечать сходства и различия, соответствия и несоответствия различных предметов и заключаются все операции нашего ума. Но эта способность есть не что иное, как физическая чувствительность: все, значит, сводится к ощущению.

Чтобы удостовериться в этой истине, рассмотрим природу. Она нам являет предметы; эти предметы находятся в определенных отношениях с нами и между собой; знание этих отношений и составляет то, что называется умом: наш ум более или менее обширен в зависимости от большей или меньшей широты наших познаний в этой области. Ум человеческий поднимается до познания этих отношений; но здесь положен предел, которого он никогда не переступает. Поэтому все слова, которые составляют всевозможные языки и которые можно рассматривать как собрание знаков всех человеческих мыслей, либо воспроизводят образы (как дуб, океан, солнце), либо обозначают идеи, т. е. различные отношения предметов между собой, простые (как величина, малость) или сложные (как порок, добродетель), либо, наконец, выражают различные отношения между нами и предметами, т. е. наши действия по отношению к ним (как в словах: я разбиваю, я копаю, я поднимаю), или впечатления, получаемые нами от

 

К оглавлению

==150

предметов (как в словах: я ранен, я ослеплен, я испуган).

Если я здесь сузил значение слова идея, которому придают самый разнообразный смысл, так как одинаково говорят и об идее дерева, и об идее добродетели, то это потому, что неопределенное значение этого выражения может иногда ввести в заблуждение, происходящее всегда от злоупотребления словами.

Из всего мной сказанного вытекает следующее: если все слова различных языков не обозначают ничего, кроме предметов и отношений этих предметов к нам и между собой, то весь ум, следовательно, состоит в том, чтобы сравнивать наши ощущения и наши идеи, т. е. замечать сходство и различия, соответствия и несоответствия, имеющиеся между ними. И так как суждение есть лишь само это отображение (apercevance) или по крайней мере утверждение этого отображения, то из этого следует, что все операции ума сводятся к суждению.

Поставив вопрос в эти границы, я рассмотрю теперь: не есть ли суждение то же, что ощущение. Когда я сужу о величине или цвете данных предметов, то очевидно, что суждение о различных впечатлениях, производимых этими предметами на мои чувства, есть в сущности лишь ощущение, что я могу одинаково сказать: я сужу или я ощущаю, что из двух предметов первый, который я называю туаз *, производит на меня иное впечатление, чем предмет, называемый мной фут, и что цвет, называемый мной красным, действует на мои глаза иначе, чем цвет, называемый мной желтым; и я заключаю в подобных случаях: судить есть не что иное, как ощущать. Но скажут мне, предположим, мы хотим узнать, что предпочтительнее — сила или величина тела; можно ли утверждать при этом, что судить — то же самое, что ощущать? Да, отвечу я: действительно, чтобы судить об этом предмете, моя память должна нарисовать мне в последовательном порядке картины различных положений, в которых я могу находиться чаще всего в течение своей жизни. И судить — означает узреть в этих различных картинах что мне чаще более полезна сила, чем величина тела. Но возразят мне, если дело идет о решении вопроса: что

 Мера длины в 6 футов.

 

==151

предпочтительнее в короле — справедливость или добро, то можно ли утверждать и в этом случае, что суждение есть только ощущение?

Такое утверждение должно, несомненно, сперва показаться парадоксом. Однако, чтобы доказать его истинность предположим, что у человека есть знание того, что называется добром и злом, и что человек, кроме того, знает, что поступок более или менее дурен в зависимости от того, насколько он вреден для счастья общества. Предположив это, спросим: к какому искусству должен прибегнуть поэт или оратор, чтобы заставить наиболее живо почувствовать, что справедливость предпочтительнее в короле, чем доброта, справедливость сохраняет государству большее число граждан?

Оратор представит воображению предполагаемого нами человека три картины: в одной он нарисует справедливого короля, который произносит приговор и велит казнить преступника; во второй — доброго короля, освобождающего из тюрьмы того же преступника и снимающего с него кандалы; в третьей картине он покажет этого же преступника, вооружившегося по выходе из тюрьмы кинжалом и убивающего пятьдесят граждан; кто же при созерцании этих трех картин не почувствует, что смертью одного справедливость предупреждает смерть пятидесяти и что в короле она предпочтительнее, чем доброта. Между тем это суждение есть в. действительности только ощущение. В самом деле, если благодаря привычке связывать определенные идеи с определенными словами можно, как показывает опыт, поражая слух определенными звуками, возбудить в нас приблизительно те же ощущения, которые мы испытывали бы в присутствии самих предметов, ю ясно, что при представлении этих трех картин судить о том, что в короле справедливость предпочтительнее доброты, — значит чувствовать и видеть, что в первой картине приносится в жертву один гражданин, а в третьей гибнут пятьдесят, — откуда я заключаю, что всякое суждение есть ощущение.

Но, скажут мне, следует ли причислить к ощущениям суждения, например, о большем или меньшем превосходстве некоторых методов, таких, например, как метод запоминания наибольшего количества предметов, или метод отвлечения, или метод аналитический?

 

==152

Чтобы ответить на это возражение, следует прежде всего определить значение слова метод. Метод есть не что иное, как средство, употребляемое для достижения поставленной цели. Предположим, что некто намеревался бы закрепить в своей памяти определенные объекты и определенные идеи и что случайно они так распределились бы в его памяти, что воспоминание одного факта или идеи вызывало бы воспоминание бесконечного ряда других фактов и идей и что таким образом он запечатлел бы более легким способом и более глубоко определенные предметы в своей памяти: тогда высказать суждение, что этот порядок распределения наилучший и назвать его методом — значит сказать, что было приложено меньше усилий внимания, что было испытано менее неприятное ощущение при изучении в таком порядке, чем было бы это в порядке ином; но вспоминать неприятное ощущение — значит ощущать; очевидно, следовательно, что и в этом случае судить — значит ощущать.

Предположим еще, что для доказательства истинности некоторых геометрических теорем и для облегчения их усвоения геометр решился предложить своим ученикам рассматривать линии независимо от их ширины и толщины: тогда высказать суждение о том, что этот отвлеченный способ или метод наилучшим образом облегчает ученикам понимание данных геометрических теорем, — значит сказать, что ученикам приходится меньше напрягать внимание и испытывать менее неприятное ощущение при применении этого метода, чем при употреблении какого-либо иного.

Предположим еще, как последний пример, что рассмотрением в отдельности каждой из истиц, заключающихся в некотором сложном положении, удалось бы с большей легкостью понять это положение: в таком случае высказать суждение, что такой аналитический способ или метод наилучший, — это то же, что сказать, что было приложено меньше усилий внимания, а значит, и было испытано менее неприятное ощущение при рассмотрении каждой в отдельности из истин, заключающихся в этом сложном положении, чем если бы мы попытались рассматривать эти истины все сразу.

Из сказанного вытекает, что суждения, относящиеся к способам или методам, случайно нами употребляемым

 

==153

Для достижения определенной цели, суть по существу лишь ощущения и что все в человеке сводится к ощущению.

Но, скажут мне, каким образом до сих пор предполагалась в нас способность суждения, отличная от способности ощущения? Это предположение, отвечу я, основывалось на воображаемой невозможности объяснить иным путем некоторые заблуждения ума.

Чтобы устранить это затруднение, я покажу в следующих главах, что все наши ложные суждения и наши заблуждения происходят от двух причин, предполагающих в нас лишь способность ощущения; что было бы, следовательно, бесполезно и даже бессмысленно допускать в нас способность суждения, не объясняющую ничего такого, чего нельзя было бы объяснить без нас. Приступая к изложению этого вопроса, я заявляю, что нет такого ложного суждения, которое не было бы следствием или наших страстей, или нашего невежества.

' О душе животных написано много. То им приписывалась, то у них отрицалась способность мыслить, и, может быть, недостаточно тщательно искали в различии физического строения человека и животного причину более низкого развития того, что называется душой животного.

a) Все конечности животных снабжены или копытом, как у быка и оленя, или ногтями, как у собаки и волка, или когтями, как у льва или кошки. Это различие в строении между нашей рукой и лапой животного лишает его, как говорит Бюффон '*, почти полностью не только чувства осязания, но и ловкости, необходимой, чтобы владеть инструментом и чтобы сделать какое-либо открытие, требующее применения рук.

b) Жизнь большинства животных короче и не дает им возможности сделать достаточное количество наблюдений и иметь, следовательно, столько представлений, сколько имеет человек.

c) Животные, будучи от природы лучше нас вооружены и покрыты, имеют меньше потребностей, и, следовательно, они менее изобретательны: если животные плотоядные вообще более умны, чем прочие животные, то это потому, что голод всегда изобретателен и заставляет их прибегать к хитрости, чтобы ловить добычу.

Животные боятся человека, который при помощи сделанного им оружия стал страшен самым сильным животным.

К тому же человек — самое распространенное животное на земле: он родится и живет в любых климатических условиях, тогда

 

==154

как некоторые животные, как, например, львы, слоны, носороги, живут лишь в определенных широтах. Чем распространеннее какая-нибудь порода животных, способная к наблюдательности, тем больше у этого рода животных представлений и ума.

Но могут спросить, почему обезьяны, у которых руки приблизительно так же ловки, как и наши, не достигают тех же успехов, что и человек. Потому что во многих отношениях они уступают человеку; потому что люди более распространены на земле; потому что среди различных пород обезьян немного таких, сила которых могла бы сравниться с силой человека; потому что обезьяны — животные травоядные и у них меньше потребностей и, следовательно, меньше изобретательности, чем у людей; потому также, что жизнь их короче, чем у людей; что они бегут от людей и таких животных, как тигры, львы и т. д.; потому, наконец, что благодаря врожденной склонности их тела, подобно телу детей, находятся в постоянном движении, даже когда их потребности удовлетворены; обезьяны не знают поэтому скуки, которую следует признать, как я это докажу в третьем Рассуждении, одной из основных причин совершенствования человеческого ума.

Принимая во внимание все эти различия между строением человека и животного, можно объяснить, почему чувствительность и память — способности, присущие и людям и животным, — являются для последних способностями бесплодными.

Мне возразят, может быть, что бог, не будучи несправедливым, не может обречь на страдания и смерть невинные существа и что, таким образом, животные являются просто машинами. Я отвечу на это возражение, что, поскольку в Священном писании и в учении церкви нигде не говорится, что животные суть только машины, мы можем совсем не знать мотивы поведения бога по отношению к животным и предположить, что мотивы эти справедливы. Нет надобности прибегать к остроте Мальбранша²*, который, когда при нем утверждали, что животные подвержены страданиям, ответил шутя, что, «очевидно, они отведали запрещенного плода».

 

==155

Одним из доказательств того, что прежде не верили ни в бессмертие, ни в имматерпальность души, говорит г. Делянд⁶* в своей «Histoire critique de la philosophic», служит то, что во времена Нсропа в Риме жаловались, что недавно появившееся учение о загробной жизни ослабляет мужество солдат, делает их робкими, лишает несчастных главного утешения их и усиливает страх смерти, угрожая новыми страданиями после этой жизни.

⁵ Св. Ирпней⁷* утверждал, что душа — дыхание. «Flatus est enim vita>> («Ведь жизнь есть дыхание»). См. «Theologie paieune». Тертуллиан ⁸* доказывает в своем «Трактате о душе», что она телесна (Tertull. Ue anima, cap. 7, p. 268).

Св. Амвросий⁹* учит, что только пресвятая троица нематериальна (Arnbr. De Abrahumo). Гиларий ¹⁰* утверждает, что все сотворенное телесно (Hilar. In Matth, p. 633).

На втором Никейском соборе ангелов еще считали телесными: поэтому здесь можно было без соблазна прочесть следующие слова Иоанна Фессалоникского: «Pingendi angeli quia corporei» («Ангелов можно изображать, ибо они телесны»).

Св. Юстин и Ориген ¹¹* признавали душу материальной; они считали бессмертие ее простои божьей милостью; они утверждали далее, что души дурных людей через известное время будут уничтожены. Бог, говорили они, который по своей природе склонен к милосердию, устанет наказывать их и лишит их своего дара.

Это не значит, что я пытаюсь отрицать существование тел; я хочу лишь показать, что существование их для нас менее достоверно, чем наше собственное бытие. А так как истина есть нечто неделимое и нельзя сказать о какой-нибудь истине, что она более или менее истинна, то очевидно, что если мы более уверены в нашем • собственном существовании, чем в существовании тел, то последнее, следовательно, является лишь вероятностью, вероятностью, которая, без сомнения, очень велика и практически эквивалентна очевидности, но которая остается все же лишь вероятностью. Но если почти все наши истины сводятся к вероятностям, то какую благодарность стяжал бы гениальный человек, который взялся бы составить физические, метафизические, моральные и политические таблицы, где были бы с точностью указаны все различные степени вероятности и, следовательно, уверенности, с которой надо принимать каждое мнение!

 

==156

Существование тел, например, было бы помещено в физических таблицах как первая степень достоверности; в них было бы затем определено, какова достоверность того, что солнце завтра взойдет, что оно взойдет через десять, через двадцать лет и т. д. В таблицах моральных или политических равным образом помещалось бы как первая степень достоверности существование Рима пли Лондона, затем существование героев, как Цезарь или Вильгельм Завоеватель ¹³*; и так спускались бы но ступеням вероятностей до фактов менее достоверных и, наконец, до мнимых чудес Магомета — чудес, которые засвидетельствованы столь многими арабами, по ложность которых тем не менее весьма вероятна здесь па земле, где лжецы встречаются так часто, а чудеса так редко.

Тогда люди, которые чаще всего расходятся во мнениях только потому, что не находят надлежащих знаков для выражения различных степеней достоверности, которую они придают своим мнениям, могли бы с большей легкостью обмениваться своими идеями, потому что они всякий раз могли бы подвести, та;; сказать, свои мнения под соответствующий номер этой таблицы вероятностей.

Так как поступательное движение ума всегда медленно, а научные открытия обыкновенно не следуют непосредственно друг за другом, то в однажды составленные таблицы вероятностей пришлось бы последовательно вносить лишь незначительные изменения, которые сводились бы к тому, что в зависимости от этих открытий увеличивалась или уменьшалась бы вероятность некоторых положений, которые мы называем истинами и которые в действительности суть только более или менее накопленные вероятности. Благодаря этому средству людям легче будет переносить состояние сомнения, которое всегда невыносимо для гордости большинства людей; тогда сомнения перестанут быть неопределенными, — они станут доступны вычислению и, следовательно, оценке и обратятся в утвердительные предложения; тогда школа Карнеада ¹⁴*, которую в древности называли эклектической и, следовательно, считали философской по преимуществу, очистилась бы от тех небольших недостатков, за которые сварливые невежды так резко упрекали эту философию, учение которой способствует как просвещению ума, так и смягчению нравов.

Хотя эта школа, согласно со своими принципами, не допускала истин, она во всяком случае допускала видимость их; она требовала, чтобы люди руководствовались в жизни этой видимостью; чтобы они действовали, когда кажется, что лучше действовать, чем размышлять; чтобы они здраво обдумывали, когда есть время для обдумывания; чтобы поэтому они принимали более падежные решения и чтобы в душе всегда оставалась открытой дверь для новых истин, которую держат закрытой догматики. Далее, она требовала, чтобы люди не были так крепко уверены в своих мнениях, не так скоро осуждали бы чужие мнения и были бы поэтому более дружелюбны; наконец, чтобы привычка сомневаться, делая нас менее нетерпимыми к противоречию, заглушила бы весьма плодоносные семена ненависти между людьми. Здесь мы совсем

не касаемся истин откровения, которые суть истины иного порядка.

 

==157

00.htm - glava06