Социологические теории общества и социального изменения

38
Даже во Франции и Германии национализм превратился в мощную силу
еще до начала индустриализации – с первыми попытками модернизации.
То, что концепция Геллнера не в состоянии учесть реальное
историческое многообразие, не в последнюю очередь связано с
преувеличением 
исторического 
разрыва 
между 
традиционным
обществом и обществом модерна. На самом деле, в них сохраняются
важные общие элементы, а аспекты традиционного и нового
сосуществуют. Это особенно видно в том, что касается “высокой” и “низкой
культур”. Для Геллнера, национальная идентичность является просто-
напросто самоотождествлением граждан с “высокой” городской публичной
культурой. Национализм в таком случае выступает как стремление
сохранять и поддерживать эту культуру и добиваться того, чтобы ее
границы совпадали с границами государства. “Высокая” культура при
таком рассмотрении неразрывно связана с властью и властными элитами.
Однако реальная история национализма, например, в Финляндии, Чехии
или Курдистане показывает другую картину. Процесс превращения
“низкой” культуры в “высокую” оказывается подчас более сложным и
взрывоопасным, чем это представляется Геллнеру. К тому же, если
национальная культура действительно является такой искусственной,
“садовой”, то не понятно, почему люди готовы относиться к ней столь
страстно, вплоть до самопожертвования?
Геллнер приписывает решающую роль системе образования, не
учитывая, 
что 
она 
является 
продуктом, 
а 
не 
причиной
националистического движения. Первые националистические лидеры
зачастую получали традиционное деревенское обучение. Есть масса
исторических свидетельств, что именно “низкая” традиционная культура
вызывает страстное желание защищать ее и хранить ей верность.
Геллнер утверждает, что националистические лидеры используют
историю этноса и ценности его культуры для выстраивания
соответствующей их целям националистической идеологий. При всей
привлекательности этого утверждения, действительно схватывающего
важные черты националистической риторики, Смит полагает, что оно
чрезмерно. Националисты не могут использовать традицию в своих
интересах как угодно. Они сами принадлежат ей и должны следовать ее
образцам и ценностям. Геллнер преувеличивает степень разрыва
националистических лидеров с традицией, в которой находятся они и
население, к которому они апеллируют. Он напрасно рассматривает

39
этносы как пассивный материал, с которым процессы модернизации и
националистические лидеры могут делать все, что угодно.
Далее Смит рассматривает работы, восходящие к марксистской
традиции и объясняющие национализм и нации капитализмом. Прежде
всего, рассматривается концепция Тома Нейена (Nairn Т. The break-up of
Britain: Crisis and Neo-Nationalism. – L.: New Left books, 1977). Последний
признает, что национальности и этносы существовали до эпохи модерна.
Однако объектом его анализа является присущее только модерну и
глобальное явление национализма. Его появление объясняется не
капитализмом самим по себе, но его неравномерным развитием. После
1800 г. мир делится на капиталистические центры на Западе и
слаборазвитую периферию, каковой становится весь остальной мир.
Буржуазия центра насильственно внедряет капитализм на периферии,
эксплуатируя ее. Элиты слаборазвитых регионов, бессильные перед
лицом более мощных западных капиталов, технологий, армий и пр.,
могут обратиться за поддержкой только к народу, поскольку больше за
ними ничего нет. Элиты используют националистические идеологии,
чтобы мобилизовать массы против империалистической эксплуатации.
Одновременно они мобилизуют интеллигенцию для создания
популистских мифов о межклассовой общности, особой национальной
идентичности и общей судьбе народа и элиты. Так интеллигенция
конструирует национальную культуру, используя как материал
“архаические” естественные народные культуры. Формально, новая
национальная культура обращена в архаическое прошлое; но фактически
она устремлена в будущее и призвана обеспечить возможность развития
местной буржуазии.
Описанный подход, как утверждает Смит, сталкивается с целым
рядом трудностей. Главные из них – те же, что и проблемы, с которыми не
может справиться концепция Геллнера. Во-первых, Нейен не может
объяснить, почему националистические движения бывают столь
различными: романтическими и агрессивными, авторитарными и
демократическими, религиозными и секулярными. Во-вторых, данная
концепция явно опирается на допущение о предсуществующей
этнической определенности общества, в котором жаждущая развития
буржуазия может взывать к “общим чувствам” всего народа и
спекулировать по поводу “общей судьбы” всех классов. Объяснить это
можно только на основе определенной теории этничности, которая
показала бы их действительную роль, а не трактовала бы этносы и

40
местные культуры как пассивное сырье, из которого элиты лепят все, что
им угодно.
В Азии и Африке, как объясняет Смит, можно наблюдать две
разновидности национализма. Первый связан с территорией, с опытом и
переживаниями бывшей колонии. Он более-менее соответствует модели
Нейена. Но есть и второй тип, связанный с существовавшими еще до
колониального периода этническими общностями и борьбой между
ними, которая чрезвычайно ожесточается в результате колониальной
урбанизации. Подход Нейена мало что дает для анализа последнего типа
национализма, потому что он приписывает этническим сообществам
исключительно пассивную роль: они способны, самое большее, служить
материалом для конструирования современных наций интеллигенцией.
“Массы” как таковые не имеют самостоятельной роли в драме
национализма как ее изображает Нейен.
Автор напоминает, далее, что первые формы национализма
появились именно в “центре”, в Англии, Франции, Америке, а не на
периферии, и существенно отличались от образа, рисуемого Нейеном.
Так, они не были идеалистическими и романтическими, а несли в себе
изрядную долю прагматизма.
Очень важно учесть также, что распространение капитализма,
даже неравномерное, не всегда приводило к распространению
национализма. Можно назвать целый ряд слаборазвитых (в прошлом или
настоящем) регионов, не породивших собственные националистические
движения, как Силезия, Север Англии, Юг Италии или Юг Египта.
Понятно, с чем это связано:” население данных регионов “не обладало
собственным языком или исторической памятью. Этот пример
показывает роль этничности в генезисе наций и национализма. Она
несводима к экономическим факторам. Лишь в тех случаях, когда
границы региональных экономических различий совпадают с
этническими границами, возникают националистические движения.
Вообще, говоря о националистических движениях, нельзя упускать из
виду, что их отличает особая взрывная непредсказуемость. Это лишний
раз указывает на невозможность объяснения явлений национализма
только одним рядом факторов.
Автор не согласен с концепцией Нейена и в том, что по
социальному составу националистические движения суть движения
интеллигенции. Конечно, замечает Смит, примеры националистических
движений в странах Азии и Африки постоянно подтверждают, что

41
основными потребителями националистических идеологий являются
интеллигенция и профессионалы. Тем не менее остается вопрос о том,
как движения находят отклик в народе. У Нейена, националистическая
интеллигенция играет активную роль, а народ – пассивную. Смит
ссылается на исследование Мирослава Хроча (M.Hroch) по социальному
составу националистических движений в небольших странах Вocточной
Европы. Хроч выделил три этапа распространения национализма и
показал, что если движение порождается небольшими кружками
интеллигенции, “возрождающими” национальную культуру и прошлое и
формулирующими национальную идею, то затем следует решающий
процесс распространения и одновременно политизации их идей и,
наконец, стадия массового народного движения.
Среди социально-экономических объяснений национализма автор
уделяет также внимание концепции Майкла Хечтера (Hechter M. Internal
colonialism: The Celtic Fringe in British national development, 1536 -1966. –
L.: Routledge and Kegan Paul, 1975), рассматривавшего
националистические движения в развитых странах Запада. Хечтер
исследовал ситуации экономического неравенства различных регионов
Британских островов с XVI в. до 1960-х гг., показывая, как политическое
подчинение вместе с экономической эксплуатацией поставило Уэльс,
Ирландию и Шотландию в положение “внутренних колоний” и отсталой
периферии. В отличие от классовых отношений в развитом центре,
отсталая периферия характеризовалась солидарностью статусных групп
перед лицом общего эксплуататора. Ситуация “внутренних колоний”
породила систему разделения труда между центром и периферией,
которая ставила периферию в положение сырьевого придатка, во всем
зависящего от центра, или заставляла специализироваться только на
одном виде продукции. Все это породило сильные националистические
настроения. В то же время Хечтер сознает, что экономическое
неравенство и культурные различия еще недостаточны для порождения
этнической солидарности и этнического национализма. Необходимым
условием является и коммуникация между членами угнетенных групп.
Но, в конечном счете, в концепции Хечтера структурная ситуация
многогранной 
зависимости 
периферии 
объясняет 
устойчивость
националистических 
тенденций, 
побуждающих 
сопротивляться
включению в то общество, которое предварительно исключило этих
людей.

42
Хечтер предложил также свой вариант анализа ситуаций не только
в отсталых регионах, как, например, Ирландии, но и в более развитых
Уэльсе или Шотландии, к которым в настоящее время не подходит
понятие “внутренней колонии”. В таких районах, как показывает Хечтер,
внутри этнической группы складывается такая система разделения труда,
что ее члены взаимодействуют только с членами своей же группы. Это,
по мнению Смита, очень интересное соображение, однако оно способно
поставить под вопрос исходную модель Хечтера, поскольку допускает
наличие стратификации внутри таких регионов, как Уэльс, с его более
развитым 
индустриальным 
Югом 
и 
более 
отсталым
сельскохозяйственным Севером.
Модель Хечтера, как указывает Смит, сталкивается и с другими
трудностями. Она не может объяснить, например, почему в Шотландии и
Уэльсе политический национализм появился только в конце XIX в., и
получил поддержку среднего класса в 1960-х гг., тогда как
индустриализация этих регионов происходила в начале XIX в.? Большую
проблему для модели Хечтера представляет также и этнический
национализм более развитых регионов, как, например, Хорватия в
Югославии или страна басков в Испании.
Однако самой большой слабостью модели Хечтера является
неспособность учесть этническую основу сепаратизма. В самом деле, юг
Италии менее развит по сравнению с Севером, но это не породило там
сепаратистских движений. Модель Хечтера не способна учесть
отношения националистов к своей земле. В самом деле, сепаратисты
мечтают не о любой земле, но именно о земле своих предполагаемых
предков. Далее, Хечтер и другие модернисты много говорят о

жүктеу/скачать 389.2 Kb.

Достарыңызбен бөлісу: