извечности (perennialism) или исконности

60
нельзя изобрести и внедрить на пустом месте. Должна быть реальная
основа, каковой и является отдаленное общее происхождение и
генетическая близость.
Критикуя такой подход, Смит показывает, что он основывается на
неправомерном отождествлении культурной и генетической близости. Но
это опровергается реальными историческими фактами. Например, даже
мифы о происхождении римлян подчеркивают, что этот народ произошел
от разных племен (латинян, этрусков, сабинян и др.). И англичане хранят
память о своем происхождении от разных народов: бриттов, англосаксов,
датчан, норманнов. Причем мифы о происхождении сами могут меняться
со временем. Так, в средневековой Франции бытовал миф о
происхождении французов от франков и галлов, а в революционную
эпоху сюда были добавлены и римляне. Если народы являются
реальными биологическими потомками родственных особей, то откуда
мифы о происхождении от разных племен? И вообще, социобиологи
предполагают наличие общих предков у некоторой общности только на
основании того, что члены этой общности принадлежат одной культуре.
Но такое умозаключение совершенно неправомерно.
Существуют подходы, которые обходятся без апелляций к
биологии, однако объясняют этносы как “непосредственные данности”,
каковыми являются также изначальные семейные и религиозные связи
(E.Shils, C.Geertz). Такие связи возникают на основе языка, обычаев,
религии и прочих данностей культуры. Этот подход породил
оживленную дискуссию относительно того, являются ли нации
“инструментами” для достижения определенных политических целей или
же они базируются на неких изначальных данностях. Критики идеи
изначальности показали, что многие люди являются билигвами, что
некоторые народы меняют языки и религии, указали на роль миграций и
на то, что сфера реальных родственных отношений (близость “по крови”)
слишком узка, чтобы иметь какое-либо политическое значение. К тому
же, идея изначальной данности не позволяет объяснить, почему из
некоторых изначально данных групп, верящих в свое происхождение от
общих предков, развились нации модерна, а из других – нет. В целом,
недавняя полемика показала, что изначальность – это невнятное и не
социологическое понятие (с. 155).
Автор же доказывает, что обе крайние позиции в споре
“инструменталистов” и “изначальников”, т.е. сторонников социальной
инженерии и органического национализма, имели много общего. И те, и

61
те сводили этничность и нации к чему-то другому (будь это
рациональный интерес политических элит или аффекты), вырастающее
на почве изначальной коллективной веры и представлений. Обе
концепции игнорируют различие между этносом и нацией и потому не
позволяют поставить вопрос о том, почему из некоторых этносов
вырастают нации модерна.
Интересно, что возможны и промежуточные позиции. Можно,
например, признавать извечность этносов и связывать происхождение
наций и национализма с эпохой модерна (W.Connor, D.Horowitz).
Автор уделяет внимание и позиции, разделяемой Джоном
Армстронгом и некоторыми историками, для которых “нация” есть
современный эквивалент существовавших и до эпохи модерна
этнических идентичностей, каковые наблюдаются на протяжении всей
писаной истории (Armstrong J. Nations before Nationalism. – Chapel Hill NC:
University of North Carolina Press, 1982). Различение членов своей
этнической общности и чужаков присутствует, по мнению Армстронга, в
любом языке и составляет основу для поддержания стабильных границ
между этническими группами. Совокупности восприятии и установок,
которые мы называем этносами, возникают и исчезают на протяжении
всей истории. Некоторые из них, обрастая своими мифами и символами,
существуют веками и в Новое время становятся основой для
возникновения “национальной” идентичности. Армстронг различает
этничности до эпохи модерна, являющиеся устойчивыми групповыми
идентичностями, которые, как правило, не создают собственной
политической системы, и нациями эпохи национализма, когда сознание
этнической идентичности становится побудительным мотивом для
формирования независимых политических структур. Тем не менее он
считает, что нации существовали и до эпохи модерна.
Таким образом, для него этничность извечна. Но, в отличие от
участников рассмотренных выше споров, он считает, что ее
поддерживают определенные социальные границы, а не изначальные
привязанности или родственные связи. Он рассматривает циклическое
развитие наций (зарождение, трансформации и растворение). При этом
национализм выступает как часть длинного цикла развития этноса и
оказывается возможным не только в эпоху модерна, но и в
предшествующие периоды.
Вопрос о нациях до эпохи модерна стал предметом исследований
многих историков. Сейчас большинство историков сходятся в том, что

62
национализм возник впервые только в XVIII в. Однако вопрос о нациях
более сложен. Так, историки ведут спор о том, существовали ли нации в
средние века (Reynolds S. Kingdoms and communities in Western Europe,
900 – 1300. – Oxford: Clarendon press, 1984). Некоторые исследования
показывают существование отчетливых национальных чувств в Англии
XVI в., а возможно, и раньше. При этом подчеркивается роль
протестантизма и перевода Библии и богослужений на местный язык. Все
это с новой силой ставит вопрос о характере связи между этичностью,
существовавшей до Нового времени, и нацией, возникающей в эпоху
модерна.
Некоторые авторы приходят к различению двух типов наций:
непрерывно существующих на протяжении тысячелетий (армяне, евреи,
греки) и возникающих в эпоху модерна наций, которые можно
рассматривать 
как “выдуманные” 
политическими 
элитами. 
Их
формирование бывает тесно связано с печатным словом и современными
средствами коммуникации.
Вопрос о соотношении политических и культурных аспектов
наций и национализма автор рассматривает более подробно на примере
концепции Дж.Хатчинсона (J.Hutchinson. Modern nationalism. – London:
Fontana, 1994), оценивая его работу как пионерскую и весьма
стимулирующую. Не отрицая важности “политического национализма”,
Хатчинсон 
подчеркивает 
значение 
культурного 
национализма,
стремящегося к моральному возрождению сообщества. Обе формы
национализма чередуются во времени: когда ослабевает один,
усиливается другой, и наоборот. Культурный национализм, в отличие от
политического, считает государство внешним фактором и видит
сущность нации в ее особой цивилизации, вытекающей из ее
неповторимой истории, культуры и характера местности, в которой
разворачивалась эта история. Для культурных националистов нации
являются изначальным выражением индивидуальности и творческих сил
природы; естественными общностями, включающими, подобно семье,
органическое бытие индивидов. Поэтому культурный национализм
направлен на восстановление единства нации и на ее возвращение к
собственному жизненному принципу.
Для культурного национализма важны историческая память и
системы культурных символов. Но это не значит, что такой национализм
является реакционной силой. Он обращается к прошлому, чтобы
“возродить” нацию; он стремится примирить традиционализм и модернизм

63
и объединить их усилия для созидания цельной и уникальной
идентичности автономного сообщества, способного выжить в
современном мире. Такие движения постоянно возрождаются на
протяжении истории, например, во времена кризисов в развитых
индустриальных обществах.
Модернистская концепция наций, с точки зрения Хатчинсона,
имела то достоинство, что подрывала доверие к некритическим
европоцентристским и националистическим допущениям, на которые
опирались многие исследования человеческого прошлого. Но в то же
время Хатчинсон не принимает эту концепцию. Он стремится показать,
что политизированное отношение к этничности существовало и до эпохи
модерна. А в эпоху модерна оно не стало всеохватывающим. Структуры
этнических групп, существовавших до эпохи модерна, имели
существенное значение для формирования наций модерна. Политические
лидеры и элиты зависели от предшествующих этнических традиций и
культур, в частности, коллективной памяти и символов.
Высоко ценя “монументальный, прокладывающий новые пути
анализ средневековых цивилизаций Среднего Востока и Европы и
этнических идентичностей” (с. 181), осуществленный Дж.Армстронгом в
вышеназванной работе, автор еще раз возвращается к ней как примеру
настоящего анализа того, как этническое прошлое влияет на
формирование наций модерна. Армстронг утверждает, что для
понимания интенсивной групповой идентичности, которую мы называем
нацией, необходимо исследовать механизмы, посредством которых
некоторые этнические идентичности сохраняли существование на
протяжении столетий. Для понимания наций и этничностей необходима
перспектива истории “больших длительностей” (в духе французской
“Школы Анналов"). Такая перспектива способна изменить и наше видение
национализма эпохи модерна, представив его фазой в многовековом
цикле жизни этнического сознания. С точки зрения Армстронга, этносы и
нации нельзя противопоставлять друг другу, так как между ними
существует непрерывная связь. В основе и тех, и других лежат
длительные и устойчивые групповые восприятия и образы. Армстронг
подчеркивает универсальность оппозиции: “мы” – “чужаки”. Понятие 
“чужака”
(гоя, варвара, немца) существовало у всех народов, а понятие “своего”
определялось чувством границы между “ нами” и “чужаками”. Такой подход
позволил Армстронгу показать, что этническая идентичность является не
единой и неизменной сущностью, а исторически изменчивой

64
реальностью. Ее определенность конституируется границей. Для
поддержания последней очень важны символы и оправдывающие
мифы. В то же время наличие определенной территории, по
Армстронгу, не является необходимым атрибутом этноса, что
означает, по мнению Смита, что для него этничность выступает как

жүктеу/скачать 389.2 Kb.

Достарыңызбен бөлісу: