Критический дискурс-анализ

Материалом для критического дискурс-анализа, как правило, становятся политические тексты, создаваемые в ситуации социального риска и отражающие неравенство коммуникантов. Определение "критический" используется в подобных исследованиях для того, чтобы подчеркнуть обычно скрытые для неспециалистов связи между языком, властью и идеологией. Детальное изучение текстов помогает выявить имплицитно выраженные бессознательные установки коммуникантов и на этой основе показать результаты воздействия дискурса на восприятие информации. За рубежом выходят специальные журналы, представляющие публикации названного направления, созданные в различных странах: "Discourse and Society" ("Дискурс и общество") и "Critical Discourse Studies" ("Критические исследования дискурса").

В работах специалистов по критическому дискурс-анализу особое внимание уделяется социальному, гендерному (половому) и этническому неравенству. Внимание авторов особенно привлекают факты злоупотребления властью в различных сферах общественной жизни. В частности, феминистские критические исследования представляют женщин как угнетенную социальную группу, характеризуют многообразные коммуникативные проблемы, являющиеся следствием угнетенного положения женщин в патриархальном обществе.

Внимание специалистов по критическому дискурс-анализу особенно привлекают отрицательные образы "чужих" как представителей иных рас, этносов и культур. Примером могут служить исследовательские программы, выполненные под руководством Т. ван Дейка в Голландии. При реализации этих программ изучается то, как суринамцы, турки, марокканцы и другие "чужаки" представлены в публикациях голландских СМИ, учебниках, парламентских дебатах, корпоративном дискурсе и др. В исследованиях, выполненных под руководством Рут Водак, детально охарактеризован антииммигрантский и антисемитский дискурс в Австрии.

Европейские исследователи показывают, что в средствах массовой информации иммигранты из неевропейских стран регулярно представляются через образы наводнения, военного вторжения, болезни, нашествия животных, пожара. Важный результат сопоставления националистических дискурсов в различных европейских странах состоит в обнаружении значительного сходства между стереотипами, предубеждениями и другими формами вербального умаления "чужих", которые преимущественно представлены как нарушающие традиционные нормы, то есть лентяи, преступники, нравственные уроды или фанатики. Подобное мировидение и связанные с ним оценочные инференции регулярно воспроизводятся в СМИ и законодательных актах США, регулирующих образование на испанском и английском языках, трудоустройство и другие аспекты жизни латиноамериканских иммигрантов.

Помимо внутриполитических проблем (гендерное, этническое, социальное неравенство) объектом критического исследования становятся международные отношения. Лингвисты критического направления уделяют много внимания исследованию "неравенства между государствами", которые являются членами международных организаций и де-юре, но не де-факто, обладают равными правами.

При всем многообразии современных вариантов критического анализа политического дискурса все они методологически восходят к трем основным школам:

- когнитивный анализ дискурса Т. ван Дейка;

- дискурс-анализ Н. Фэрклау;

- немецкая школа критического анализа дискурса (З. Егер, У. Маас, Ю. Линк), особое место в которой занимает социолингвистический дискурс-анализ Р. Водак и ее коллег по венской школе дискурс-анализа (Г. Вайс, Х. Людвиг, П. Новак, Й. Пеликан, М. Седлак).

В зависимости от исследовательских традиций в понимании дискурс-анализа ученые указывают на различные элементы экстралингвистической действительности, обладающие дискурсообразующим характером. Так, отправной точкой в разработке принципов дискурс-анализа по Т. ван Дейку стало положение о том, что пренебрежение социально-когнитивными факторами представляется одним из главных теоретических недостатков большинства работ в русле критической лингвистики и дискурс-анализа. В концепции Т. ван Дейка акцент ставится на моделировании когнитивных структур в общественном сознании посредством анализа дискурса, направленного на легитимизацию социального неравенства.

Другой вариант критического дискурс-анализа предложен британским ученым Н. Фэрклау. Характерными чертами его подхода являются привнесение в дискурс-анализ эвристик анализа интертекстуальности и пристальное внимание к вопросу о различиях в восприятии одного и того же коммуникативного события разными аудиториями. В отличие от критического дискурс-анализа по Т. ван Дейку, последователи Н. Фэрклау обычно отказываются от использования когнитивной методологии, связывая свою позицию с тезисом о принципиальной невозможности проникнуть в "черный ящик" сознания. В концепции Н. Фэрклау, язык и семиозис рассматриваются в первую очередь как социальные, а не когнитивные, феномены, а основной задачей исследования становится анализ социальных последствий (social effects) определенного дискурса (дискурса глобализации, дискурса "нового капитализма", дискурса "нового либерализма" и др.).

В немецкоязычном научном дискурсе наибольшее распространение получил критический дискурс-анализ по Р. Водак. Анализ дискурса антисемитизма привел Р. Водак к разработке подхода, определяемого ею как социоисторический метод. С помощью этого метода предпринимаются попытки систематически интегрировать всю доступную фоновую информацию в анализе и интерпретации всех уровней письменного или устного текста. Согласно теории Р. Водак, язык не только отображает социальные процессы и социальное взаимодействие, но и конституирует их. Дискурс всегда историчен, т есть он всегда синхронически и диахронически связан с коммуникативными событиями, происходящими в настоящий момент или происходившими прежде. Фокусировка внимания на социоисторическом контексте дискурса в процессе объяснения и интерпретации - особенность, отличающая этот подход от дискурс-анализа по Т. ван Дейку и сближающая его с идеями об интертекстуальности в дискурс-анализе Н. Фэрклау. Вместе с тем Р. Водак указывает на отсутствие перспектив у критического дискурс-анализа, используемого в отрыве от когнитивной методологии.

Близкие к критическому дискурс-анализу установки прослеживаются в исследованиях, проводимых американскими лингвистами в рамках "риторической критики" (rhetorical criticism), и антимилитаристских работах Дж. Лакоффа, Н. Хомского и других исследователей.

В зарубежной политической лингвистике существует множество вариантов дескриптивного анализа политического дискурса. Эти варианты представляют собой набор методик и подходов, пересекающихся по многим параметрам и объединяемых по принципу "фамильного сходства".

Так, Р.Д. Андерсон совмещает анализ политической метафорики с дискурсивной теорией демократизации, суть которой состоит в том, что истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях, а не в изменении социальных или экономических условий. Чешский лингвист П. Друлак предпринял попытку синтезировать эвристики концептуального исследования с методами дискурсивного анализа социальных структур по А. Вендту. Базовая идея подхода состоит в том, что дискурсивные структуры являются отражением структур социальных.

Важное место в политической лингвистике занимает комбинаторная теория кризисной коммуникации (CCC-theory) (Ф. Беер, Х. Де Ландтсхеер). В русле этой теории исследователи указывают на возможность и необходимость объединения субституционального, интеракционистского и синтаксического подходов к анализу политической метафоры, которые не исключают друг друга, а только отражают различные перспективы рассмотрения одного феномена и имеют свои сильные и слабые стороны.

Теория дискурсивного понимания метафоры разрабатывается рядом немецких лингвистов (Й. Вальтер, Й. Хельмиг, Р. Хюльссе). По мнению исследователей, метафора не столько когнитивный, сколько социальный феномен. В первую очередь метафора рассматривается не как средство аргументации, а как отражение общих для определенной группы людей представлений, оказывающих значительное влияние на "конструирование социальной реальности". Согласно названной теории, сам дискурс порождает метафоры, а метафоры рассматриваются как "агенты дискурса" (другими словами, индивидуально-когнитивным особенностям участников политической коммуникации отводится малозначительная роль).

Еще одно направление представлено исследованиями в русле постмодернистской теории дискурса (Лаклау, Хансен, Ховарт). Теория постулирует всеобщую метафоричность всякой сигнификации, а анализ политического дискурса считается наиболее подходящим способом выявления этой онтологической метафоричности. Все "пустые означающие" (empty signifiers) политического дискурса конститутивно метафоричны, причем метафоричность проявляется в различной степени. При таком подходе стирается граница между метафоричностью и "буквальностью" (метафорическим может считаться, например, лозунг "We can do it ourselves" - "Мы можем сами собой управлять"), а при анализе дискурса можно говорить только о степени метафоричности "пустых означающих".

Значимое место в дескриптивном анализе политического дискурса занимает метод контент-анализа. Становление и развитие этого метода применительно к исследованию политической коммуникации связано с работами Г. Лассвелла, Н. Лейтес, У. Липпманна, С. Якобсона, Д. Каплана, А. Грея, Дж. Гольдсена и др.

Среди хрестоматийных примеров эффективного использования этой методики - предсказание британскими и американскими аналитиками использования фашистской Германией крылатых ракет "Фау-1" и баллистических ракет "Фау-2" против Великобритании, сделанное на основе анализа пропагандистских кампаний в Германии. Другой пример связан с работой американской военной цензуры в годы второй мировой войны: повторение определенных тем в прессе послужило основой для обвинения редакторов некоторых СМИ в связях с нацистами.

При использовании контент-анализа исследователи ориентируются на квантитативные данные, на основе которых делаются выводы о качественных характеристиках политической коммуникации. Основная задача таких исследований сводится к выявлению связи между социально-политической жизнью общества и использованием политического языка, поиску закономерностей функционирования политического дискурса, выраженных в статистической форме. Первоначально девиз подобных исследований был простым: "чем больше корпус, тем лучше". Однако многие исследователи акцентировали внимание на важной роли небольшого, но специально подобранного корпуса политических текстов. При подобном подходе материал для контент-анализа связан с конкретным политическим событием, институциональным дискурсом, определенным временным периодом.

Знаменательным исследованием, выполненным в рамках контент-анализа, стала опубликованная в 1991 г. работа Х. де Ландтсхеер, в которой на примере анализа голландского политического дискурса было доказано, что в периоды политических и экономических кризисов значительно возрастает количество политических метафор (Landtsheer, 1991). Впоследствии Х. де Ландтсхеер и ее коллеги, сопоставив метафорику бельгийского предвыборного дискурса с метафорикой дискурса в периоды между выборами, доказали, что количество метафор в СМИ увеличивается в предвыборный период. Полученные с помощью контент-анализа данные позволили математически доказать тезис о том, что метафора является способом преодоления проблемных ситуаций и средством воздействия на процесс принятия решений.

С помощью контент-анализа лингвисты прослеживают самые рзнообразные корреляции между языком политики и общественными процессами. Например, Дж. Мермин провел контент-анализ текстов институционального и медийного политического дискурса США, темами которых были военные операции в Гренаде, Панаме и Ливии. Исследователь показал зависимость между динамикой количества критических мнений по поводу военных операций в СМИ и ужесточением/ослаблением официальной цензуры.

Колоссальный комплекс текстов, относящихся к избирательным кампаниям в США и многих других странах, тщательно обработан в исследованиях В. Бенуа и его коллег. Используя контент-анализ и функциональную теорию анализа политического дискурса, В. Бенуа детально анализирует коммуникативные тактики Восхваления, Нападения и Защиты, которые используются различными кандидатами. Совокупный эффект множества сообщений, воспринятых избирателем из разных источников и реализующих три обозначенные функции, под влиянием личных мнений и ценностей избирателей, должны в конечном счете определить их электоральное решение.

2.4. Комплексные методики изучения политической коммуникации

Во многих современных исследованиях когнитивный, дискурсивный или риторический анализ дополняется методами, характерными для культурологии (лингвокультурологии), психологии (психолингвистики), социологии (социолингвистики), сопоставительной и типологической лингвистики.

Широкое распространение получило обогащение базисных методов политической лингвистики с использованием эвристик нейролингвистических и психолингвистических теорий. Ярким примером может служить нейрокогнитивная теория метафоры, образовавшаяся на стыке нейронной теории языка, теории первичных и сложных метафор и теории концептуальной метафоры.

Нейронная теория языка направлена на выявление нейробиологических детерминант когниции. С общенаучных позиций ее становление вполне закономерный этап в развитии когнитивистики, как комплексного интердисциплинарного направления в изучении человеческого мышления. Необходимость такого развития теории Дж. Лакофф и М. Джонсон связывают с тем, что когнитивные эффекты на верхнем уровне когниции возможны благодаря нейробиологии на ее нижнем уровне. Если в традиционной когнитивной лингвистике исследователи обычно ограничивались анализом корреляций языковых и когнитивных явлений, то есть рассматривали языковые явления с позиций принципа когнитивного обязательства, то в нейронной теории языка ощущается значительный естественнонаучный уклон. При таком подходе в качестве недостающего звена между когнитивными и лингвистическими феноменами рассматривается уровень моделируемых с помощью компьютеров коннекционистких сетей, соотносимых с нейронной архитектурой человеческого мозга.

Нейрокогнитивный подход к изучению метафоры начинает активно развиваться в конце 90-х гг., когда ряд лингвистов Калифорнийского университета и ученых из института компьютерной науки в Беркли объединяют свои усилия. Важным результатом интеграции этих усилий стало понимание того, что язык, когнитивные процессы и сенсомоторная деятельность связаны с активизацией одних и тех же участков нейронной сети. Например, при восприятии метафор движения в мозгу человека осуществляется ментальная симуляция физического действия, результаты которой проецируются обратно на сферу-мишень, привнося инференции, вытекающие из ментальной симуляции моторной деятельности.

Еще одним направлением развития нейрокогнитивной теории метафоры стали практические разработки компьютерных программ, моделирующих семантические сети коннекционистского типа. Такую программу С. Нараянан применил к анализу концептуальных метафор движения, задействованных при осмыслении политики и экономики в американской прессе.

На становление нейрокогнитивного подхода оказала влияние теория первичных и сложных метафор (Дж. Грэди), теория блендинга (М. Тернер, С. Коулсон, Ж. Фоконье) и изучение когнитивных процессов периода "конфляции" (К. Джонсон). Согласно исследованиям этого направления, метафоры можно разделить на первичные (primitive) и сложные (complex). Процесс формирования первичных метафор происходит в раннем детстве в период так называемой фазы "конфляции", когда субъектный и сенсорно-моторный опыт еще не разъединены. Связи, установленные в этот период, сохраняются и проявляют себя на протяжении всей жизни человека и служат основой для формирования сложных метафор, которые образуются из первичных путем концептуального блендинга. Первичные метафоры рассматриваются в качестве своеобразных атомов абстрактного мышления, детерминированных телесным опытом, поэтому и сложные метафоры в конечном счете должны быть связаны с сенсомоторной деятельностью.

Подтверждения этой гипотезы предлагают исследователи психолингвистического направления. Основные сомнения у психолингвистов возникали по вопросу о том, сопровождается ли актуализация стертых метафор активными операциями над концептуальными доменами и не являются ли подобные метафоры своеобразными клише, пассивно усваиваемыми носителями языка. Эксперимент по верификации предположения Дж. Лакоффа о "телесном разуме" и подсознательном характере базовых концептуальных метафор был проведен в Калифорнийском университете в Санта Круз Р.В. Гиббсом и Н.Л. Вилсон. В ходе эксперимента было установлены корреляции между моторикой испытуемых и употреблением антропоморфных, в том числе стертых метафор. При этом корреляции не варьировались в зависимости от национальности испытуемых (в эксперименте участвовали носители португальского и английского языков - бразильцы и американцы). Другие подтверждения тесной взаимосвязи между абстрактными концептами и деятельностью мозга по регулированию сенсомоторной деятельности человека предоставляет нейропсихология, точнее все та же нейронная теория языка (neural theory of language) и теория "зубьев" (theory of cogs). Опираясь на названные теории и выдвинутые в когнитивной лингвистике гипотезы, американский лингвист Джордж Лакофф и итальянский нейропсихолог Витторио Галлези продемонстрировали, что одни и те же участки мозга "отвечают" как за концепты, связанные с сенсомоторной деятельностью, так и за концепты, связанные с абстрактными идеями.

Осознание того факта, что метафора первично ментальный, а не языковой феномен, все чаще инициирует обращение ученых к психолингвистическим и психоаналитическим методикам при анализе политического дискурса. Исследования этого направления часто ориентированы на изучение политической метафоры не как средства убеждения, а как отражения сознательных или бессознательных представлений коммуникантов о политической реальности.

Психолингвистические методы исследования метафорики позволяют получать данные об особенностях осмысления мира политики рядовыми гражданами, определенными социальными группами, что недоступно при традиционном анализе политического дискурса, материалом для которого обычно становятся тексты, созданные журналистами, политиками или их спичрайтерами. Примером использования психолингвистической методики изучения политических метафор может служить проведенное В. Харди анкетирование американских граждан на предмет их отношения к законопроекту об ограничении образования на испанском языке и установлении английского языка в качестве единственного официального языка штата Калифорния. Результаты позволили показать важную роль метафоры в осмыслении политических проблем рядовыми гражданами и вместе с тем выявили, что метафорическое представление о действительности среди рядовых граждан во многом совпадает с картиной мира, предлагаемой в СМИ.

Помимо анкетирования ученые активно используют анализ интервью (Г. Бонхэм, В. Майер-Шенбергер, Т. Оберлехнер, Д. Херадствейт). Преимущество метода интервьюирования для анализа политической коммуникации связано с тем, что исследователь получает материал для анализа в ходе естественного общения с коммуникантом, а не из заранее подготовленных текстов, над которыми автор имел достаточно времени подумать (если конечно участнику интервью вопросы не сообщались предварительно).

Ряд методов основывается на теориях глубинной психологии. Исследования этого направления объединяются стремлением обнаружить в политических метафорах проявление архетипов коллективного бессознательного (С. Кин, М. Огустинос, С. Пенни).

Отдельным направлением анализа политической коммуникации является политолого-социологический анализ. В данном случае получение научного знания основывается не столько на анализе собственно лингвистических явлений, сколько на пространных аналитических размышлениях исследователя и опорой на наблюдения философов и социологов в области взаимодействия общественных процессов и политического мышления. Подобное исследование на примере бразильского политического дискурса провела Л. Канедо, показав, что, несмотря на функционирование в Бразилии демократических институтов, понятие "передача власти" находится в тесной связи с традиционной бразильской метафорой политики как семьи.

Представленный обзор свидетельствует, что на современном этапе развития в политической лингвистике формируется оригинальная методологическая система, включающая три базисных метода (когнитивный, риторический и дискурсивный) и целый ряд дополнительных методов. Такое обогащает политическую лингвистику: каждый метод имеет свои достоинства и позволяет обнаружить некоторые факты и закономерности, не привлекавшие внимания исследователей, принадлежащих к иным научным школам, что в комплексе создает условия для полного и многоаспектного исследования политического дискурса.

РАЗДЕЛ 3

АНТОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ [3]

В последние годы исследования политической коммуникации активно ведутся на всех континентах, соответствующие публикации регулярно появляются в столь различных государствах, как Новая Зеландия, Пакистан, Тунис, Корея, Южная Африка, Африка и Уругвай. Как известно, наука не признает границ, и российский ученый по своим лингвистическим взглядам и методикам может быть ближе к американским специалистам, чем к коллегам с соседней кафедры. Вместе с тем специальные наблюдения позволяют выделить три основных мегарегиональных научных объединения - североамериканское, восточноевропейское (постсоветское), основу которого составляют исследования российских ученых, и европейское, к которому относятся специалисты, работающие в Центральной и Западной Европе. Совершенно особое положение занимают также исследования, выполненные вне Европы и Северной Америки. Представителей каждого из этих объединений связывают не "общее выражение лица" или точный набор признаков, а некоторые черты "фамильного сходства". Именно эти признаки и акцентированы в последующих разделах.

3.1. Политическая лингвистика в США

Для представителей североамериканского направления в исследовании политической коммуникации характерны следующие "фамильные черты":

- значительная (более половины) доля исследований, выполненных в рамках риторического направления;

- активное использование критического метода анализа дискурса и иных способов демонстрации своей гражданской, политической позиции;

- повышенное внимание к изучению институционального политического дискурса, особенно текстов, созданных широко известными политическими лидерами; показательно, что американские исследователи предпочитают изучать американский политический дискурсс и нечасто занимаются сопоставлением политической коммуникации в различных странах;

- повышенное внимание к изучению специфики личностного дискурса и исторического дискурса отдаленных эпох.

Как известно, Северная Америка была и остается одним из признанных лидеров в развитии политической лингвистики: именно здесь работали многие ее основоположники, в том числе - Г. Лассвелл, У. Липпманн, П. Лазарсфельд.

Среди работавших в Соединенных Штатах ведущих специалистов, относящихся к риторическому направлению, необходимо назвать Р. Айви, К. Берка, Б. Бэйтса, Дж. Гуднайта, С. Дафтона, К. Джемисон, Р. Карпентера, М. Медхерста, М. Осборна, С. Перри, В. Риккерта, Р. Скотта, С. Сильберштейн, М. Стакки, Т. Уиндта, Ф. Уондера, Д. Хана, М. Харимана.

Как уже отмечалось выше, работающий в университете Беркли (Калифорния) Джордж Лакофф, который по существу заново создал современную теорию когнитивной метафоры, активно занимается и исследованиям политической метафорики. Среди других представителей когнитивной методологии в ее приложении к политическому дискурсу следует назвать таких специалистов, как Ф. Бир, Б. Берген, Д. Берхо, Дж. Гиденгил, Дж. Льюл, Дж. Милликен, Р. Пэрис, Т. Рохрер, О. Санта Ана, А. Ченки.

Весьма значителен вклад североамериканских специалистов и в развитие методологии дискурсивного направления политической лингвистики. В этом отношении особое место занимают труды Р. Андерсона и В. Бенуа.

Существуют политические феномены, которые особенно часто привлекают внимание американских специалистов. В частности, значительная часть американских публикаций связана с исследованием концептуальных метафор, связанных войной в Персидском заливе. Первое исследование было опубликовано Дж. Лакоффом еще в 1991 г. Позднее Лакофф обратился и к исследованию метафор периода второй войны в Заливе. Проанализировав метафоры, актуализированные администрацией и СМИ США для оправдания этой войны, Дж. Лакофф выделил базовые метафорические (метонимические) модели, которые, дополняя друг друга, занимают центральное место в осмыслении внешней политики в американском сознании.

Дж. Льюл (Lule, 2004) на материале дискурса новостей NBC рассмотрел базовые метафоры, актуализированные для осмысления отношений Ирака и США в преддверии второй войны в Персидском заливе. Метафоры "Ирак - это Вьетнам Буша" и "вьетнамское болото" в американских политических дебатах проанализированы Дж. Гуднайтом (Goodnight, 2004).

Детальный анализ "метафорической войны" по косовской проблеме в американском политическом дискурсе представлен в работе Р. Пэриса (Paris, 2001). Как показывает автор, в выступлениях администрации Б. Клинтона и дебатах членов Конгресса доминировали четыре группы исторических метафор: "Вьетнам", "Холокост", "Мюнхен" и "балканская пороховая бочка". Р. Пэрис выделяет два уровня метафорического противостояния политических мнений. Участники дебатов спорили не только об уместности исторических метафор применительно к ситуации в Косово (первый уровень), но и об оценочных смыслах используемых метафор (второй уровень). Например, если мюнхенское соглашение в большинстве случаев рассматривалось, как пример нежелания остановить агрессора, то на уроки вьетнамских событий ссылались как противники, так и сторонники военного вмешательства. Противники говорили о невинных жертвах и других ужасах войны, а сторонники считали, что во Вьетнаме американская армия воевала "со связанной рукой за спиной", поэтому не следует повторять вьетнамских ошибок в Косово.

С исследованиями метафор в нарративе войны тесно связаны публикации, посвященные метафорическому представлению событий 11 сентября 2001 г. и их последствиям. Так, К. Халверсон (Halverson, 2003) анализирует метафоры в политическом нарративе "Война с террором (11 сент. 2001 - янв. 2002)" и выделяет две основные метафоры, моделирующие осмысление терроризма в американском политическом дискурсе: Антропоморфизм ценностей и Сказка о справедливой войне. Анализ корреляции метафор в американском сознании и событий 11 сентября 2001 г. в сочетании с осмыслением социокультурных причин терроризма представлен в публикации Дж. Лакоффа (Lakoff, 2001b).

Метафоры со сферой-источником "Женитьба" в американском политическом дискурсе рассмотрены в учебнике по политической коммуникации Д.Ф. Хана (Hahn, 2003). С. Хайден (Hayden, 2003) исследовал политическую эффективность метафор с исходной понятийной областью "Семья". Дж. Лакофф (Lakoff, 2004) анализирует две модели со сферой-источником "Семья" во внутриполитическом американском дискурсе. Согласно Модели Строгого Отца дети рождаются плохими, потому что стремятся делать то, что им нравится, а не то, что правильно, поэтому нужен сильный и строгий отец, который может защитить семью от опасного мира и научить детей различать добро и зло. От детей требуется послушание, а единственный способ добиться этого - наказание. Модель устанавливает прямую взаимосвязь дисциплины и морали с благополучием. Модель Воспитывающего Родителя несет смысл гендерной нейтральности: оба родителя в равной степени ответственны за воспитание детей. Дети рождаются хорошими, а задача родителей воспитать их таким образом, чтобы они могли улучшать мир и воспитывать других. Анализируя развертывание этих моделей применительно к различным вопросам внутренней политики (налоги, образование и др.), Дж. Лакофф соотносит политическое доминирование консерваторов с использованием Модели Строгого Отца, а неудачи либералов связывает с особенностями актуализации Модели Воспитывающего Родителя (Lakoff, 2004: 5-34).

Экспериментальное исследование по проверке гипотезы Дж. Лакоффа о том, что в основе "левого" и "правого" американского политического дискурса лежат две метафорические модели семьи, провел А. Ченки (Cienki, 2004). На материале текстов из предвыборных теледебатов Дж. Буша и А. Гора (2000 г.) А. Ченки и его коллега независимо друг от друга анализировали две группы выражений: собственно метафоры и метафорические следствия (entailments), апеллирующие к моделям Строгого Отца (SF) и Воспитывающего Родителя (NP). Как показал анализ, Дж. Буш в четыре раза чаще использовал метафоры модели SF, чем А. Гор. В свою очередь А. Гор в два раза чаще апеллировал к метафорам модели NP. Проанализировав метафорические следствия, А. Ченки указывает, что Дж. Буш опять же в 3.5 раза чаще обращался к модели SF. Вместе с тем исследование показало, что частотность обращения к модели NP у обоих оппонентов была очень близкой с небольшим перевесом у А. Гора (у Дж. Буша - 221, у А. Гора 241). Также А. Ченки, проанализировав жесты оппонентов во время дебатов, пришел к выводам, что жесты Дж. Буша и А. Гора сильно различаются и соотносятся у Дж. Буша с моделью SF, а у А. Гора с моделью NP. При этом различия в апелляции к моделям семьи на паралингвистическом уровне еще более показательны, чем на вербальном. Следует, однако, отметить, что, излагая результаты, автор не приводит бесспорных критериев соотнесения жестов с концептуальными метафорами двух анализируемых моделей.

Значительный вклад в развитие учения о когнитивной метафоре внесла теория блендинга. Эвристики теории концептуальной интеграции (блендинга) можно продемонстрировать на примере некогда популярной в Соединенных Штатах метафоры: "Если бы Клинтон был Титаником, то утонул бы айсберг" (Turner, Fauconnier, 2000). В рассматриваемом бленде осуществляется концептуальная интеграция двух исходных ментальных пространств, в котором президент соотносится с кораблем, а скандал с айсбергом. Бленд заимствует фреймовую структуру как из фрейма "Титаник" (присутствует путешествие на корабле, имеющем пункт назначения, и столкновение с чем-то огромным в воде), так и каузальную и событийную структуру из известного сценария "Клинтон" (Клинтон уцелел, а не потерпел крушение). В рассматриваемом примере общее пространство включает один объект, вовлеченный в деятельность и побуждаемый к ней определенной целью, который сталкивается с другим объектом, представляющим огромную опасность для деятельности первого объекта. Очевидно, что в общем пространстве результат этого столкновения не предопределен. Междоменная проекция носит метафорический характер, однако смешанное пространство обладает каузально-событийной структурой, не выводимой из фрейма источника. Если метафорические инференции выводить только из ментального пространства-источника, то Клинтон должен потерять президентский пост. Показательно, что полученные инференции не выводятся и из пространства-цели. В бленде появляется новая структура: Титаник все-таки не потопляем, а айсберг может утонуть. Эта "невозможная" структура не доступна из исходных пространств, она конструируется в бленде и привносит совершенно новые, но понятные инференции.

Важно подчеркнуть стремление многих американских исследователей рассмотреть роль метафоры в развитии социальных процессов. С этой точки зрения особого внимания заслуживают работы Р.Д. Андерсона, посвященные роли метафоры в процессах демократизации общества. В соответствии с его дискурсивной теорией демократизации истоки демократических преобразований в обществе следует искать в дискурсивных инновациях, а не в изменении социальных или экономических условий. По Р.Д. Андерсону, при смене авторитарного дискурса власти демократическим дискурсом в массовом сознании разрушается представление о кастовом единстве политиков и их "отделенности" от народа. Дискурс новой политической элиты элиминирует характерное для авторитарного дискурса наделение власти положительными признаками, сближается с "языком народа", но проявляет значительную вариативность, отражающую вариативность политических идей в демократическом обществе. Всякий текст (демократический или авторитарный) обладает информативным и "соотносительным" значением. Когда люди воспринимают тексты политической элиты, они не только узнают о том, что политики хотят им сообщить о мире, но и о том, как элита соотносит себя с народом (включает себя в социальную общность с населением или отдалятся от народа).

В настоящем разделе представлены отрывки из знаменитой интернет-публикации Джорджа Лакоффа "Метафора и Война: система метафор для оправдания войны в Заливе", статья знаменитого американского "советолога" Ричарда Андерсона (мл.) "Каузальная сила политической метафоры" и статья не менее знаменитого специалиста по избирательным кампаниям Вильяма Бенуа "Функциональная теория дискурса политической кампании".

3.2. Политическая лингвистика в Центральной и Западной Европе

Как уже отмечалось выше, Европа была одним из двух ведущих мегарегионов, в которых зарождалась политическая лингвистика. К числу "предтеч" современной политической лингвистики справедливо относят работавшего в Германии Виктора Клемперера и английского писателя Джорджа Оруэлла.

Среди наиболее ярких представителей европейской политической лингвистики второй половины прошлого века - Р. Бахем, К. Буркхардт, Т. ван Дейк, Р. Водак, В. Дикманн, Й. Кляйн, Г. Кресс, У. Маас, К. де Ландтсхеер, М. Пеше, Н. Фэрклау, М. Фуко, П. Чилтон, К. Шэффнер, З. Эгер и др.

Исследования представителей Центральной и Западной Европы объединяют следующие признаки "фамильного сходства":

- высокая (более 70%) доля исследований, выполненных в рамках когнитивного направления;

- активное использование критического анализа дискурса и контент-анализа дискурса как методов изучения политической коммуникации;

- повышенный интерес к исследованию медийного политического дискурса;

- большое количество публикаций, посвященных сопоставительному изучению политической коммуникации в различных национальных дискурсах;

- высокая доля когнитивного описания метафор на основе выявления специфики сфер-мишеней метафорической экспансии.

В современной европейской лингвистике обнаруживается стремление к синтезу методов когнитивной лингвистики и дискурс-анализа.

К числу публикаций такого рода относятся работы А. Мусолффа, который стремится к дальнейшему развитию когнитивной методики. В частности, он считает, что метафора функционирует в политическом дискурсе, как живой организм, обладающий свойствами наследственности и изменчивости, то есть "эволюционирует" и "выживает" в борьбе с другими метафорами.

Отдельное внимание исследователей привлекает осмысление и уточнение постулатов теории "телесного разума". Й. Цинкен (Zinken, 2003), отмечая значимость сенсомоторного опыта человека для метафорического осмыслении действительности, подчеркивает, что при анализе метафор в политическом дискурсе важно учитывать культурный, исторический опыт. Выделив в отдельную группу интертекстуальные метафоры (intertextual metaphors), исследователь показал их идеологическую значимость для осмысления политических событий в польском газетном дискурсе. Например, противники вступления Польши в Евросоюз использовали для концептуализации будущего своей страны интертекстуальную метафору "Освенцим", коммунистов в Польше в 1989 г. часто метафорически представляли завоевателями-крестоносцами и т.п.

Оригинальный подход к концептуальной метафоре сложился в Люблинской этнолингвистической школе. В рамках этой школы разработана лингвокогнитивная теория метафоры, объединяющая антропологический и когнитивный ракурсы и учитывающая социокультурные условия функционирования языка. Й. Цинкен демонстрирует эвристики отдельных идей этого подхода на примере исследования корпуса текстов, отражающих метафорическое осмысление изменений в немецком публичном дискурсе конца 80 - начала 90-х гг. прошлого века. Исследуя частотность метафорических моделей, автор разделяет их на две группы: основные и образные. К основным относятся модели (сигнификативные дескрипторы) Персонификации, Пространства и Объекта, которые становятся основой для развертывания остальных моделей. Например, метафора войны имплицитно подразумевает наличие поля боя (Пространство), воинов (Персонификация) и оружия (Объект). Остальные модели (сигнификативные дескрипторы) немецкого дискурса, располагаются по мере убывания частотности следующим образом: ДВИЖЕНИЕ (период конца 80 - начала 90-х годов получил в Германии название Wende-Periode - Поворотный период), ВОЙНА, АРХИТЕКТУРА, ДОРОГА. Далее следуют ОРГАНИЗМ и МИР РАСТЕНИЙ. Замыкают список ФАУНА, ПОГОДА, СПОРТ, МЕХАНИЗМ и др. Исходя из подобных результатов, исследователь пытается установить корреляцию между частотностью моделей и доминантной перспективой (perspective) (подходом к описанию ситуации).

В европейской политической лингвистике нередко обнаруживается синтез методов концептуальных исследований и дискурс-анализа. Так, П. Друлак предпринял попытку синтезировать эвристики концептуального исследования с методами дискурсивного анализа социальных структур по А. Вендту. Базовая идея подхода состоит в том, что дискурсивные структуры (в том числе и метафорические) являются отражением структур социальных. Исследователь проанализировал метафоры, которые использовали лидеры 28 европейских стран в дебатах о составе и структуре Европейского Союза (период 2000-2003 гг.). Выделив концептуальные метафоры "самого абстрактного уровня" (КОНТЕЙНЕР, РАВНОВЕСИЕ КОНТЕЙНЕРОВ и др.), П. Друлак выявил, что лидеры стран ЕС предпочитают метафору КОНТЕЙНЕРА, а лидеры стран-кандидатов на вступление в ЕС - метафору РАВНОВЕСИЯ КОНТЕЙНЕРОВ. Другими словами, лидеры стран ЕС предпочитают наделять надгосударственное объединение чертами единого государства, а лидеры стран-кандидатов предпочитают видеть в ЕС сбалансированное объединение государств. В другой публикации П. Друлак (Drulak, 2005) на основе синтеза индуктивного и дедуктивного, квантитативного и квалитативного методов анализа политических метафор предлагает детальную характеристику методики герменевтического анализа метафорических моделей в дискурсе международных отношений.

Во многих публикациях методика концептуального анализа метафор в политическом дискурсе дополняется методами критического дискурс-анализа и сочетается с гуманистическим осмыслением анализируемых событий. Так, в январе 1998 года резко увеличилось количество курдов-иммигрантов, ищущих убежища в Европе. Исследуя осмысление этих событий в австрийских газетах, Е. Эль Рефайе выявляет, что доминантные метафоры изображают людей, ищущих убежища, как нахлынувшую водную стихию, как преступников, как армию вторжения. Регулярная апелляция к этим образам во всех исследованных газетах представляется показателем того, что "метафоры, которыми мы дискриминируем" (El Refaie, 2001: 352), стали восприниматься как естественный способ описания ситуации.

Ирландские лингвисты Х. Келли-Холмс и В. О'Реган (Kelly-Holmes, O 'Regan, 2004) рассматривают концептуальные метафоры в немецкой прессе как способ делегитимизации ирландских референдумов 2000 и 2001 гг. Как известно, в 2000 году в Ницце было достигнуто соглашение об институциональных изменениях, необходимых для принятия новых стран в ЕС. Ирландия - единственная страна ЕС, в конституцию которой нужно было внести поправки, чтобы ратифицировать этот договор. Ирландское правительство считало вопрос решенным, однако ирландский народ проголосовал против изменения конституции на первом референдуме, что не замедлило отразиться в немецкой прессе. Недовольство тем фактом, что 3 миллиона ирландцев должны решать судьбу 75 млн. новых членов ЕС, отображалось в немецкой прессе с помощью метафор дома и родства (ирландцы хотят закрыть дверь перед двоюродными братьями и оставить их на пороге), криминальных метафор (ирландцы требуют выкуп за 12 стран) и др. При рассмотрении подобных фактов следует учитывать, что до проведения референдума ирландско-немецкие отношения носили позитивный характер и даже метафорически представлялись как любовные отношения. Накануне второго референдума, который закончился положительным голосованием, в немецкой прессе активизировались негативные смыслы метафор из самых разнообразных сфер-источников: СЕМЬЯ (Германия/ЕС - терпеливый родитель, Ирландия - непредсказуемый подросток, испорченный ребенок); ШКОЛА (ученика нужно наказать, Брюссель ставит Ирландии плохие отметки); ДОМ (Ирландия хочет разрушить дом); БОЛЕЗНЬ (Ирландия больна датской болезнью и может заразить Австрию (датчане проголосовали против Маастрихтского договора в 1992 г.), ВОЙНА (война за положительное голосование) и др. Как показали исследователи, метафорическая концептуализация событий накладывается на более общий уровень категоризации (оппозиционирования): МЫ (немцы) - честные, щедрые, альтруистичные, высокоморальные, тогда как ОНИ (ирландцы) - жадные, заблуждающиеся, неблагодарные, аморальные. В этом контексте постоянно противопоставлялись "хорошая старая Ирландия" и "плохая новая Ирландия".

Важное место в европейской политической лингвистике занимает комбинаторная теория кризисной коммуникации (CCC-theory) К. де Ландтсхеер и ее единомышленников. Исследователи указывают на возможность и необходимость объединения субституционального, интеракционистского и синтаксического подходов к анализу политической метафоры, которые не исключают друг друга, а только отражают различные перспективы рассмотрения одного феномена и имеют свои сильные и слабые стороны. Некогда К. де Ландсхеер доказала на примере анализа голландского политического дискурса, что между частотностью метафор, с одной стороны, и политическими, и экономическими кризисами - с другой, существуют корреляции. В очередном исследовании К. де Ландсхеер и Д. Вертессен (Vertessen, De Landsheer, 2005), сопоставив метафорику бельгийского предвыборного дискурса с метафорикой дискурса в периоды между выборами, обнаружили, что показатель метафорического индекса (включающего такие критерии, как частотность, прагматический потенциал сферы-источника и др.) увеличивается в предвыборный период. Подобные факты, по мысли авторов, еще раз подтверждают тезис о важной роли метафоры как средства воздействия на процесс принятия решений и инструмента преодоления проблемных ситуаций в политическом дискурсе.

Еще одно направление представлено исследованиями в русле постмодернистской теории дискурса Э. Лаклау. Теория постулирует всеобщую метафоричность всякой сигнификации, а анализ политического дискурса считается наиболее подходящим способом выявления этой онтологической метафоричности. Все "пустые означающие" (empty sighifiers) политического дискурса конститутивно метафоричны, причем метафоричность проявляется в различной степени (соответственно невозможно говорить и о "чистой буквальности"). При таком подходе стирается граница между метафоричностью и "буквальностью" (метафорическим может считаться, например, лозунг "We can do it ourselves" - "Мы можем сами собой управлять"), а при анализе дискурса можно говорить только о степени метафоричности "пустых означающих".

Неудивительно, что на фоне расширения ЕС вопросы межкультурного взаимодействия вышли на первый план и внимание многих европейских лингвистов сосредоточилось на сопоставительном анализе политических метафор в национальных европейских дискурсах. Например, Е. Семино (Semino, 2002) исследовала метафорическую репрезентацию евро в итальянской и британской прессе и показала, как метафоры в дискурсе этих двух стран отображают противоположные оценочные смыслы. В работе финского исследователя М. Луома-ахо (Luoma-aho, 2004) на основе анализа западноевропейского дискурса коллективной безопасности показано, что дебаты на Межправительственной конференции 1990-1991 гг. представляли собой конфликт метафор "атлантистов" (сторонников США и членов НАТО) и "европеистов" (сторонников европейской самодостаточности). Если США и страны-члены НАТО видели в Западноевропейском Союзе опору атлантического альянса, то "европеисты" - защищающую руку. Органистические метафоры сторонников самодостаточности вступали в противоречие с архитектурными метафорами "атлантистов" и представляли европейское сообщество как независимый от НАТО политический субъект.

Р. Водак и ее коллеги провели комплексное сопоставительное исследование европейского политического дискурса на материале 15 консервативных и либеральных газет 8 европейских стран. Исследователи анализировали представление Брюссельской межправительственной конференции 2003 г., которая была посвящена проекту европейской конституции. По общему мнению, конференция закончилась неудачно, но в каждой стране было свое видение того, какие субъекты политической деятельности несут ответственность за эту неудачу. Как показали исследователи, метафоричность прессы значительно варьировалась от страны к стране. Например, в австрийских газетах метафоры были очень редки, в то время как испанские журналисты активно использовали образные средства для описания и анализа тех же событий (Oberhuber et al. 2005).

А. Мусолфф (Musolff, 2000) прослеживает "эволюцию" метафоры "ЕВРОПА - ЭТО ДОМ / СТРОЕНИЕ" за последнее десятилетие ХХ в. на материале английских и немецких газет. Вслед за рядом исследователей автор моделирует два различных концепта: российский концепт "дом" (многоквартирный дом) и западноевропейский вариант (частный дом, обнесенный забором). При переводе метафоры Горбачева европейцы актуализировали другой прототип, что и объясняет, по мнению автора, популярность этой метафоры в европейском дискурсе. Автор выделяет два периода в развитии метафоры дома. 1989-1997 гг. - это оптимистический период, когда разрабатывались смелые архитектурные проекты, укреплялся фундамент, возводились столбы и др. По мере роста противоречий в 1997-2001 гг. начинают доминировать скептические (реконструкция, хаос на строительной площадке) или пессимистические (горящее здание без пожарного выхода) метафоры. Оптимистический период характеризуется значительным сходством британских и немецких метафор. Сравнивая метафоры второго периода, автор отмечает, что немцы были менее склонны к актуализации негативных сценариев (необходим более реалистичный взгляд на строительство), в то время как англичане чаще отражали в метафоре дома пессимистические смыслы (немцы - оккупанты евродома или рабочие, считающие себя архитекторами).

В других публикациях А. Мусолфф (Musolff, 2001a, 2001b) сопоставляет метафоры со сферой-источником ДОРОГА/ДВИЖЕНИЕ/СКОРОСТЬ в британской и немецкой прессе, освещающей политические процессы в Европейском Союзе. Анализ материала обнаружил различия в эксплуатации прагматических смыслов метафор немцами и британцами, которые используют потенциал сферы-источника для отображения различных взглядов на перспективы развития ЕС: британцы критикуют Германию за излишнюю поспешность, немцы метафорически порицают Великобританию за медлительность.

При другом подходе за основу берется сфера-магнит метафорической экспансии. Например, в публикациях Й. Цинкена (Zinken, 2004a, 2004b) представлена широкая панорама метафорических моделей в политическом нарративе "Переходный период в Германии" (Wende-Periode - конец 80 - начало 90-х гг.) на материале немецкой прессы. Метафорическому представлению второй войны в Персидском заливе посвящена публикация Дж. Андерхилла [Underhill, 2003], автор которой выявляет в британской прессе 13 метафорических моделей.

Точкой отсчета для исследования может служить не концептуальная сфера, а адресант политической коммуникации. В исследовании И. ван дер Валка, которое посвящено сопоставлению речевых стратегий в франко-голландском расистском дискурсе, выявлены ведущие метафоры в идиолекте А. Ле Пена. Для негативной репрезентации иммигрантов лидер Народного Фронта использует метафоры водного потока и войны. Соответственно Франция выступает в роли жертвы, которую освободитель А. Ле Пен (сравнивающий себя с Ж. Д'Арк и У. Черчиллем, а деятельность своей партии с антифашистской борьбой) должен спасти. Для положительной самопрезентации А. Ле Пен активно эксплуатирует мелиоративные смыслы метафоры родства [Valk, 2001]. Самостоятельный интерес в этой группе представляют корпусные исследования метафор в идиолектах известных политиков, что позволяет выявить общие закономерности метафорического моделирования действительности и стандартные сценарии, актуализируемые в речи политиков для манипуляции общественным сознанием. Так, Дж. Чартерис-Блэк (Charteris-Black, 2004), проанализировав риторику британских и американских политиков (У. Черчилля, М.Л. Кинга, М. Тетчер, Б. Клинтона, Т. Блэра, Дж. Буша), показал, как метафоры регулярно используются в их выступлениях для актуализации нужных эмотивных ассоциаций и создания политических мифов о монстрах и мессиях, злодеях и героях.

В настоящем разделе представлена статья Р. Водак (Австрия/Великобритания), одного из ведущих специалистов в области критического дискурс-анализа. Две следующие работы, посвященные исследованию политической метафорики, принадлежат известным европейским специалистам в этой области - А. Мусолффу (Великобритания) и П. Друлаку (Чехия). Раздел завершает исследование Д. Бэнкса (Франция), представившего пример анализа политического дискурса с позиций системной функциональной лингвистики.

3.3. Политическая лингвистика в Восточной Европе

В последние годы одним из признанных центров политической лингвистики становится Восточная Европа. Наряду с российскими специалистами, языковеды из Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии стремятся исследовать политическую коммуникацию в своих государствах, сопоставить отечественный политический дискурс с зарубежным, выделить новые тенденции, характерные для постсоветской эпохи. Большинство таких специалистов тесно связаны с традициями российской лингвистики, и вместе с тем все они активно стремятся использовать идеи, пришедшие из других мегарегионов.

Для представителей восточноевропейской лингвистики характерны следующие объединяющие признаки.

1. Соответствующее глобальным тенденциям соотношение когнитивных, дискурсивных и риторических (семантико-стилистических) исследований политической коммуникации. Когнитивное направление широко представлено в Литве (Э. Лассан, В.В. Макарова и др.), где своего рода организующим центром подобных исследований стал журнал Respektus Philologicus. Семантико-стилистическое направление активно развивается в Латвии, Белоруссии, Украине (Л.Е. Бессонова, С.Н. Муране, Б.Ю. Норман и др.). Дискурсивные и социолингвистические методики изучения политической коммуникации активно развиваются в Белоруссии и Украине (Л.Е. Бессонова, Н.Б. Мечковская, И.Ф. Ухванова-Шмыгова и др.).

2. Заметное предпочтение дескриптивных методик и минимальное использование критического анализа дискурса. Вместе с тем элементы критического анализа в той или иной степени заметны в публикациях Э.Р. Лассан, Б.Ю. Нормана, И.Ф. Ухвановой-Шмыговой и некоторых других специалистов.

3. Высокая доля исследований медийного политического дискурса и относительно небольшое количество исследований институционального политического дискурса. Изучаются преимущественно общие закономерности политической коммуникации, а не идиостили конкретных политиков и журналистов.

4. Повышенное внимание к изучению зарубежного политического дискурса и сопоставительным исследованиям, в том числе к сопоставлению политического дискурса постсоветских государств с российским, западноевропейским и американским дискурсом (Э.Р. Лассан, Н.Н. Клочко, С.Н. Муране, Б.Ю. Норман, В. Токарева и др.).

5. Активное участие в текущей политической борьбе, в обсуждении проблем взаимодействия национальных и мировых языков, вопросов развития национальных языков и др.

В настоящем разделе представлены статьи Элеоноры Лассан (Литва) и Надежды Клочко (Латвия), исследования которых тесно связаны с традициями российской лингвистики и вместе с тем в полной мере учитывают достижения западной науки.

3.4. Политическая лингвистика в Азии, Африке, Океании и Латинской Америке

В истории становления и развития политической лингвистики вне Европы и Северной Америки прослеживаются две тенденции.

Первая характеризуется значительным влиянием западных теорий и активным их внедрением в исследовательскую практику лингвистов, работающих в соответствующих регионах. В основном это относится к странам, ориентировавшимся на рыночную экономику и политическое развитие по западному образцу. Теории анализа языка политики в рамках дискурс-анализа, когнитивной лингвистики, контент-анализа получили широкое распространение в Южной Корее (Й. Ву, Т. Ким, Й. Ли, К. Ли, Й. Так), Сингапуре (А. Ви, Е. Куо, А. Чой), Тайване (Дж. Вэй, Й. Гонг, П. Куо, Ш. Хуанг, Р. Ченг), Австралии и Новой Зеландии (Дж. Бейн, К. Статс, Н. Чабан).

Вместе с тем ряд национальных научных школ выпали из этого ряда. Например, совершенно особое развитие политическая лингвистика получила в Японии (М. Ида, Й. Ито, Т. Макита, Уемура). Западные специалисты склонны считать японские исследования по политической коммуникации теоретически ограниченными. Их удивляет возможность построения научных теорий на основе концептов "стыд" или "сохранение лица". Однако сами японские специалисты объясняют невысокую популярность западных теорий их малой эвристичностью в контексте японской культуры. К примеру, использование понятия "лидеры общественного мнения" при изучении политической коммуникации в Японии априори не целесообразно: японцы избегают личных разговоров на политические темы, чтобы предупредить возможное расхождение мнений и межличностную конфронтацию. По мнению японских лингвистов, для изучения политической коммуникации в Японии не подходят европейские и американские теории по воздействию СМИ на общество или правительство. Так, Й. Ито (Ito, 2000) предлагает взамен существующих западных теорий использовать при анализе японских СМИ "триполярную модель кууки" (tripolar kuuki model): "правительство - СМИ - общество". Согласно этой модели, информационное давление на один из компонентов триады возможно только при наличии особой атмосферы согласия (kuuki) между двумя остальными компонентами.

Аналогичные мысли о невозможности механистического применения западных теорий к азиатскому политическому дискурсу высказывались и другими исследователями. По мнению китайского специалиста Г. Чу (Chu, 1988), в западных исследованиях политической коммуникации редко учитывается культурная переменная. Культура часто рассматривается как некая константа (по западному образцу), которую можно не принимать во внимание. Также исследователь указывает на то, что доминирование в западной лингвистике квантитативных методов ограничивает круг исследуемых вопросов. На Западе преимущественно исследуются вопросы, которые можно решить с помощью статистических методов, в то время как изучение политического дискурса включает в себя более широкую проблематику.

По-своему сложилась история исследования политического языка в Китае, в чем-то напоминающая аналогичный процесс в нашей стране. В период холодной войны китайские исследователи анализировали структуру, функции и эффективность китайской коммунистической пропаганды, часто в сравнении с риторическими "образцами" советских журналистов и политиков. С 80-х гг. прошлого века в китайскую науку о языке начинают просачиваться демократические веяния и западные теории. Если в предыдущий период лингвисты использовали в качестве материала для анализа официальные тексты, то в последнее время становится возможным изучение языковых механизмов идеологического контроля в Китае, сравнительный анализ политической коммуникации в Китае и капиталистических государствах, исследование коммуникативной "борьбы между рынком и коммунизмом" за влияние на СМИ, изменения в политической коммуникации после событий на площади Тяньаньмэнь и др. (Й. Жао, Й. Жу, Ж. Гуо, К. Ли, К. Линг, Ж. Хе, Й. Чан, Т. Чанг).

Следует принимать во внимание, что некоторые направления политической лингвистики, получившие развитие в Европе и США, невозможны в отдельных азиатских странах ввиду особенностей законодательства и политических систем. К примеру, в Китае и Сингапуре нельзя проводить исследования общественного мнения, направленные на выявление восприятия рядовыми гражданами политических лидеров или кандидатов на государственные должности. Свои ограничения накладывают традиции освещения политических событий в СМИ.

Наконец, в некоторых странах только начинается процесс становления политической лингвистики как области лингвистических исследований. Примером может служить Индонезия, в которой долгое время исследования политического языка были затруднительны из-за жесткого цензурного контроля, существовавшего при президенте Сухарто. После падения тоталитарного режима в 1998 г. стали появляться исследования, ориентированные на объективное изучение роли СМИ в демократизации общества (К. Верельст, Е. Газали, Л. д'Аененс, К. Сен).

Показательно, что часть ведущих исследователей, работающих в названных мегарегионах, являются выходцами из Европы и Северной Америки или же получили образование вдали от родины. Наиболее яркий пример - это Анна Вежбицка, которая уже много десятилетий работает в Австралии. Можно вспомнить также, что научная биография профессора из Новой Зеландии Натальи Чабан начиналась на Украине, а целый ряд исследований по пакистанскому, иранскому и арабскому, латиноамериканскому политическому дискурсу были созданы под влиянием идей, усвоенных их авторами в годы обучения в зарубежных университетах.

В настоящем разделе представлено две работы. Одна из них, написанная Л. Ви (Сингапур), служит примером "критического" исследования политических метафор на основе концепции П. Бурдье. Другая статья - результат работы группы исследователей из Австралии и Новой Зеландии (Н. Чабан, Дж. Бейн, К. Статс). Данная работа представляет собой пример исследования политической картины мира с методологических позиций теории концептуальной метафоры.

 



Примечания

1. Опрос фокус группы (focus group interview) - метод исследования, когда одновременно по специально созданному сценарию опрашиваются несколько человек, подобранных на основе сходных характеристик.

2. "Огороды победы" (Victory gardens) - домашние огороды американцев во время обеих мировых войн, к обзаведению которыми активно призывало федеральное правительство.

3. Конкретные тексты представлены в общем каталоге "Библиотеке" Philology.ru (прим. редактора).

Блакар, Р. Язык как инструмент социальной власти / Р. Блакар // Язык и моделирование социального взаимодействия. - М., 1987.